Зверюшки

И не успевали опешившие и ещё ничего не понявшие супруги даже переглянуться, как по знаку человека в военной форме в комнату входило несколько подтянутых молодых людей в штатской одежде, и со сноровкой, свидетельствующей об их немалом опыте в делах такого рода, принимались на глазах у онемевших от изумления обитателей жилища выносить их жалкую утварь, а человек в военном вежливо уговаривал последних внимательно следить за работой его помощников, дабы те не совершили бы какой-нибудь ошибки и ничего не сломали неаккуратным обращением, хотя это и абсолютно исключено.
      И, наконец, когда ловкие помощники (число коих всегда точно соответствовало масштабам ожидавшей их работы; не было случая, чтобы кто-то из них стоял без дела или наоборот, все бы затянулось из-за нехватки рабочих рук) выносили из комнаты все, вплоть до последних, закатившихся за шкаф и забытых там обломков игрушек и пустых катушек, и оставляли лишь голые стены и пол, на котором остались вдавленные следы от долго стоявшей мебели и пыль в тех углах, куда не мог достать веник, начальник с любезной улыбкой предлагал так и не успевшим прийти в себя обитателям жилища спуститься на улицу и занять свои места в специально присланном за ними легковом автомобиле.
      Бедняги, все ещё не верящие в свое счастье, оказывались на мягких подушках черного лимузина (а до того им ни разу в жизни не случалось ездить не то что на такой роскошной машине, а даже и на ржавом такси), который в мгновение ока привозил их в только что построенный великолепный дом с мраморным подъездом, лифт возносил их под крышу дома, и они с трепетом переступали порог огромной квартиры, где их жалкая утварь, уже принесенная и расставленная, терялась в углах и почти не была заметна, и готовы были пасть на колени при виде этого воплощения легенд о доброте и могуществе Благодетеля Нации - но сопровождающий их учтивый человек в военном осторожно замечал, что их ничтожные вещи абсолютно не соответствуют великолепию этой восхитительной, невероятной квартиры, и предлагал тут же отправиться в специальный закрытый магазин, где они весьма дешево и в рассрочку ("И пусть вас не волнует проблема оплаты - все делается по слову Благодетеля" - а значит, несчастные не смели, не имели права отказываться от предоставляемой им милости) могут приобрести все необходимое для уютной и комфортабельной жизни в новообретенных апартаментах...
      Голос затих. Н. открыл глаза и перевернулся на бок. Видимо, рассказчик набирался сил перед продолжением саги. Его голос, хотя и приглушенный, звучал очень торжественно, как будто он читал вслух. Правда, откуда он мог взять в камере текст, если у попадавших сюда отбиралось все, кроме одежды? Может быть, он помнил свою историю наизусть? За такими размышлениями Н. не заметил, как тот продолжил рассказ.
      - ...Тут и там, по всей квартире, во всех углах, около окон и дверей сидели молодые люди с непроницаемыми лицами, и никто не знал, кто они и какое отношение имеют к Благодетелю Нации. Вся свита Благодетеля располагалась по одну сторону стола слева и справа от Него, а сам Он сидел посредине, не очень и заметный с первого взгляда, и все присутствующие могли убедиться, что все, что Он делает, Он делает в совершенстве, любые занятия рода человеческого доступны Ему, и роль главы стола Он выполняет так же мастерски, как и все остальное. А хозяева квартиры уже действительно были напуганы обрушившейся на них лавиной милостей и тем, что этот великий человек, которого они мыслили обитающим не иначе чем в каких-то заоблачных, недоступных простому смертному, сферах, спустился к ним и сидит, ест и пьет среди них. Но никто не посмел бы утверждать, что в этом страхе они уже начали подозревать свое ужасное будущее. Нет, об этом и речи не было. В этот момент, ослепленные и оглушенные, они даже думать были не в состоянии, забивались в самый дальний угол и, почти не шевелясь, сидели там, не смея отвести глаз от лица Благодетеля, и чуть не умирали при мысли о том, что могут Ему не угодить. Но кто мог сказать, в чем могла заключаться эта неугодность - в том ли, что они в страхе сидят в своем углу и не смеют отвечать на ласковые слова Благодетеля, уговаривающего их чувствовать себя хозяевами и быть с ним - с Ним! - на равных - или в том, что они действительно захотят быть на равных с Ним за этим столом? Они не знали этого и не могли знать, а потому им оставалось делать то, что они только и могли делать в полном смятении своих чувств - сидеть без движения, почти без дыхания в углу и глядеть на того, один вид которого способен был ослепить, как блеск ярчайшей молнии. А Он ни на секунду не терял своего внеземного ореола, хотя и без устали убеждал и старался внушить окружающим, что Он - простой человек, такой же, как и все. Но горе тому, кто посмел бы поддаться этому внушению и действительно вести себя на равных с Ним. Одно мимолетное, почти незаметное, может быть, даже померещившееся движение бровей - и несчастный не знал, как ему уберечься от гнева Благодетеля и как жить дальше после того, как это случилось. И некоторые, настроенные враждебно к Благодетелю и к Его делам, имели смелость утверждать, что все немилости, неизбежно обрушивающиеся потом на головы несчастного семейства, происходили только от того, что никто не был в состоянии достойно пройти испытание, устроенное Благодетелем, никто не казался Благодетелю достойным Его милостей - Ему, абсолютно безжалостному к себе и к другим ради тех целей, которые нация должна была достичь под Его мудрым руководством никто в Его глазах не был идеальным человеком (и находятся в наше время смелые, утверждающие, что он жестоко страдал от этого) - и тем с большей высоты летел в страшную пропасть несчастный, чем выше поднимал его на гору милостей мудрый Благодетель. Никто не вел себя достойно перед Его лицом, и все несли заслуженное наказание. Но так ли это или нет, не нам судить, ибо это входит в число тех тайн, ответ на которые исчез с уходом от нас Благодетеля, и которые никогда не будут разгаданы.
      До глубокой ночи тянулся пир, и долго несчастные хозяева квартиры не могли сомкнуть глаз, которые уже слипались от позднего времени. Но наконец, в самый разгар пиршества, в тот момент, когда этого меньше всего можно было ожидать - Благодетель вставал из-за стола, и все изумлялись, какого Он низкого роста и выглядит как обычный человек в своем френче, с седоватыми неухоженными усами и редеющей шевелюрой, вслед за ним поднимался сидевший по левую руку от Благодетеля мужчина в пенсне, скрывавшим его взгляд, с тонким орлиным носом на обрюзгшем лице, который в продолжение всего пира держал на коленях какого-то маленького зверька с рубиново-красными глазами и кормил его крошками со стола, а затем и все прочие соратники - и уходили, и через несколько минут во внезапно опустевшей квартире гас свет. Наутро же квартира была пустой, и не было в ней не только следов вчерашнего пиршества, но и никаких признаков, что кто-либо когда-то обитал здесь. Несчастная семья исчезала, и никто никогда больше её не видел и ничего о ней не слышал.
      Осмеливались также утверждать, что все, удостоившиеся гнева Благодетеля, представали перед Его очами, и одного взгляда на провинившегося было Благодетелю достаточно, чтобы в глазах несчастного прочитать, как книгу, всю его душу со всеми её ошибками, пороками и преступлениями, как уже свершившимися, так и только зреющими, и определить ему суровую, но справедливую меру наказания.
      Он замолчал; на некоторое время наступила торжественная тишина, а затем другой голос лениво и с легким раздражением произнес:
      - К этому рассказу явно не может быть никакого доверия, и вот почему: если, как говорит рассказчик, Благодетелю действительно было достаточно одного взгляда, чтобы определить степень виновности человека, то с таким же успехом он мог бросить этот взгляд и во время пира. Вовсе не обязательно было свою жертву приводить ещё раз на допрос. Кроме того, из услышанного нами рассказа следует, что Благодетель по крайней мере некоторых вещей не умел делать в совершенстве: а именно, выглядеть простым человеком, таким же, как и все, или по крайней мере внушить окружающим вести себя так, как если бы они были равны ему.
      Вновь раздался голос рассказчика; если раньше создавалось впечатление, что его устами вещает кто-то другой, то сейчас он явно говорил от своего лица и не без горячности.
      - Ваше замечание бессмысленно. Вся процедура с переселением обреченного семейства в новую квартиру и пиром и последующий внезапный арест должны были привести подозреваемых в такое состояние, в котором вся их душа отражалась в их глазах. Что касается искусства внушения, то Благодетель, безусловно, мог внушить кому угодно все что угодно, но ему было надо, чтобы человек действовал сам, по своей воле, а не в соответствии с его внушением, как заведенный автомат!
      Его оппонент возразил:
      - Значит, Благодетель не умел в совершенстве читать по глазам душу человека, если для этого ещё требовались дополнительные процедуры. И вообще, разве Благодетель хотел, чтобы кто-нибудь был с ним на равных, если, как говорится в этом рассказе, одно движение бровей всех ставило на место?
      - Дело совсем в другом, - ответил рассказчик. - Благодетель, во всем своем совершенстве, видел, что все попытки держаться с ним на равных искусственны и ненатуральны. Естественно, у него не было никакого желания играть в этот спектакль дальше. Ему нужно было, чтобы с ним действительно держались на равных, а не делали вид. А то, что это именно так, следует из того, что тот, кто пытался изображать равенство с Благодетелем, при первом, даже воображаемом признаке недовольства со стороны последнего, немедленно прекращал этот фарс.
      - А по мне, кончайте вы эти споры вокруг того, чего, скорее всего, никогда и не было, - раздался новый голос. - Нет никого, кто бы присутствовал на этих пиршествах - если они действительно когда-либо были, что крайне сомнительно - а значит, достоверность всех этих рассказов равна нулю, и никто не может подтвердить их.
      Лязг железной двери вырвал Н. из состояния полусонного оцепенения, в котором он находился с того момента, когда рухнули его надежды на скорое освобождение и получение вестей об Алине. На этот раз вместе со смотрителем в камеру вошел человек в форме с голубыми погонами, каких Н. раньше никогда не видел, и с автоматом.
      - Н. здесь есть? - звонко выкрикнул он, проникая орлиным взором в дали, скрытые для обитателей камеры.
      - Это я, - пошевелился Н.
      - Ну наконец-то! - обрадованно воскликнул офицер. - Куда ж это вы запропастились? Который день вас найти не можем! У, падла! - вдруг напустился он на надзирателя. - Документы он перепутал, вредитель! Ты про Комиссию не забывай! - и поднес к его носу кулак. Надзиратель, хоть и был выше офицера на голову, беспомощно отступал, прижимаясь к дверному косяку. - Вставайте, - вновь обратился офицер к Н. - Пошли!
      Н. направился к двери, чувствуя, что ботинки без шнурков на каждом шагу сваливаются с ног.
      - Руки за спину! - приказал офицер.
      Н. попробовал это сделать, но его левая рука плохо двигалась и при попытке завести её назад отзывалась резкой болью. Поэтому Н. не выполнил приказ до конца, но как ни странно, конвоир не стал придираться. Он шел сзади, иногда командуя: "направо", "налево", и Н. спиной все время чувствовал направленное на него дуло автомата. Их путь пролегал по мрачным темным коридорам. В отличие от камеры, потолки здесь были очень низкими, приходилось нагибаться, чтобы не оцарапать макушку о шершавый бетон, покрытый толстыми напластованиями грязи. Под потолком, а иногда и по стенам, тянулись все те же бесконечные трубы, кое-где ощутимо протекавшие: мерно падали капли или бежали струйки воды. Нос Н. различал неотчетливое, но вполне явное зловоние, как будто здесь недавно кого-то тошнило, и вонь ещё не успела выветриться.
      Путь был неблизким. Похоже, что сокамерники не врали: они действительно находились в каком-то лабиринте. Иногда в коридор выходили железные двери камер, но гораздо чаще тянулись длинные голые стены. Во многих местах коридор был по щиколотку залит слоем грязной воды. Конвоир был обут в сапоги, но у Н. ноги очень быстро промокли, и он понял, почему в камере преобладающим ароматом была вонь преющих носков. Несколько раз приходилось спускаться и подниматься по грубым, сильно стертым ступеням. Должно быть, по ним прошло немало людей, раз в них образовались такие выемки. Пока они шли, им ни разу не встретилось ни одного человека. Тяжелые железные двери, иногда закрывавшие проход, казалось, отворялись сами собой при их приближении. Постепенно коридор становился менее мрачным. Тусклые лампочки сменились люменисцентными трубками. Стены покрывала зеленая краска. Двери здесь были не железными, а обычными, выкрашенными в белый цвет, иногда обитыми черной кожей. Но трубы под потолком и вонь никуда не делись.
      Конвоир велел Н. остановиться перед одной из дверей и постучал.
      - Войдите! - ответил из-за двери хриплый голос.
      Н. вошел в кабинет.
      Перед ним за письменным столом сидел полковник Акрор собственной персоной. Рядом с ним, у стола, стоял ещё один - также в форме с голубыми погонами, с черными, сильно засаленными, прилипшими к круглому черепу волосами, широким румяным лицом, маленькими глазками и очень низким лбом. Судя по всему, он был к тому же изрядно пьян, а запах перегара изо рта перешибал даже табачный дым, сизым туманом висевший в кабинете. Не дожидаясь никаких приказов, Н. решительно шагнул к Акрору и грозно спросил:
      - Где Алина?!
      - А, это Н.! - осклабился Акрор, откинувшись на спинку стула. - Какая Алина? - спросил он рассеянно. - Садитесь, надо поговорить. Познакомьтесь, это лейтенант Ирсон, - кивнул он в сторону черноволосого. - Минутку... - и он стал рыться в бумагах.
      Н. присел на стул, обнаружив, что тот прикреплен к полу, и пока Акрор перекладывал папки, разглядывал кабинет. Стены, вдоль которых стояло множество сейфов, были облицованы деревянными лакированными панелями, похожими на те, какие Н. видел как-то в приемной ректора института. Одну стену сплошь завешивали тяжелые шторы, но непохоже, чтобы за ними скрывались окна. Потолок, как и в камере, терялся на высоте, из-за чего помещение приобретало некоторое сходство с колодцем. Трубы под высоченным потолком и сырой запах сортира присутствовали здесь так же, как и повсюду в изоляторе. Письменный стол посреди кабинета был тяжелым и очень старым.
      Но больше всего заинтересовала Н. странная игрушка на столе у Акрора. Это был железный паучок размером с кулак на тонких ножках. Время от времени он самопроизвольно включался и с жутким скрежетом начинал бегать из стороны в сторону, а потом замирал на месте, чуть-чуть приседал и, сверкая красными глазами-лампочками, тарахтел, имитируя стрельбу из пулемета. Н. подался вперед и привстал, чтобы его рассмотреть, но тут Акрор отодвинул папки в сторону, положил на стол руки, сплетя пальцы, и сказал:
      - Ну вот. Устраивайтесь поудобнее, работа нам предстоит долгая и ответственная.
      - Для чего я вам понадобился? - процедил сквозь зубы Н., восприняв слова полковника как явное издевательство.
      - Вот вам бумага, вот карандаш. Мы хотим, чтобы вы написали нам все, что знаете о Зверюшках, - вежливо объяснил Акрор.
      - В смысле? - растерялся Н.
      - В прямом.
      - Все, что знаю только я? Или общеизвестное тоже?
      - Что общеизвестно, а что - нет, не вам решать, поэтому пишите все.
      - Так времени сколько уйдет!
      Акрор улыбнулся и сказал:
      - Вот и начинайте побыстрее, чтобы его не терять.
      - Ну хорошо, - вздохнул Н., пожав плечами. Пододвинул к себе лист бумаги, посмотрел на него, задумался и начал строчить:
      "Откуда Зверюшки появились, никто не знает; некоторые люди утверждали, что видели их всегда, только раньше их было гораздо меньше. Когда они только появились, их ещё можно было спутать с какими-нибудь хомячками или бурундучками. Вот так сидишь, готовишь задание, и тут пробежит из угла в угол - быстро, только что-то мелькнуло. А то сядет посредине пола и глядит на тебя - маленький, как мышь, серый, большие глаза, а лапки длинные и тоненькие. Шикнешь на него - ноль внимания. И так может просидеть несколько часов, а потом отвернешься на мгновение, а его уже нет. Вообще среди них одинаковых почти не встречалось, все были на свой манер, и нередко бывало так, что смотрят на одного Зверюшку двое людей, и каждому он по-своему кажется. Тогда в них ещё мало кто верил, а те, кто слишком много рассказывал про встречи с ними, нередко даже уезжали в Столицу. Потом, когда Зверюшки сильно расплодились и стали гораздо более уродливыми, а Ответственные Товарищи заявили о беспощадной борьбе с ними, в Столицу стали уезжать уже те, кто не верил в их существование. Однако как сильно с ними не боролись, их становилось все больше. И чем больше их становилось, тем наглее они себя вели. Они не только больно кусались, но и в размерах увеличивались. Теперь они стали чаще появляться на улицах, чем в домах. Кошки и собаки от них сильно страдали. Сами же Зверюшки были для собак неуязвимы - стоит такой, будто броней накрыт, собаки об него все когти пообломают и уберутся восвояси. Но иногда, как утверждали рассказы, собакам все же удавалось справиться с противником, и тут уж они его не жалели и раздирали на части.
      В то время, когда на Зверюшек ещё ставили мышеловки, считая, что это какая-то разновидность грызунов, по городу широко разошлась история о том, как некая женщина действительно поймала одного Зверюшку. Обычно-то они не ловились - приманка съедена, мышеловка захлопнулась, а в ней никого нет. Но у этой женщины Зверюшка попался, и она посадила его в клетку. Судя по рассказам, он почти полностью состоял из круглой головы, покрытой пушистой шерстью, с одним глазом и шестью ногами-щупальцами внизу. Рот у него был такой маленький, что непонятно было, как он мог есть - да он и не ел ничего, но не издыхал. А через несколько месяцев эта голова взяла да и начала высовываться из клетки на длинной шее, неизвестно откуда выходившей - туловища-то у Зверюшки не было, - рот расширился, и в нем оказалось полным-полно острых зубов. И не успела эта женщина опомниться, как Зверюшка просунул голову через прутья и прокусил ей палец. А ещё через час высунул наружу одно щупальце, отпер клетку и был таков. Его хозяйка - тоже. Она отправилась в Столицу - возможно, узнать у тамошних ученых о том, что это был за зверь такой, и не отравил ли он её при укусе каким-нибудь ядом. И она имела все основания для беспокойства - то, что укусы Зверюшек распухают и долго не заживают, было известно всем. Врачи усердно лекарства прописывали, однако, без всякого толку.
      Впрочем, что именно народ нашел странного в этой истории, совершенно непонятно. Не менее уродливых и причудливых Зверюшек наблюдали все или почти все. Больше всего смущало и раздражало то, что про них нельзя было сказать ничего определенного - рассказы очевидцев были смутными, как туман, и будто рассыпались в клочья при попытке выяснить что-то более определенно; делать какие-то выводы было все равно, что ловить дым руками. Зоологи только руками разводили и говорили, что ничего не понимают; а один вообще заявил, что с научной точки зрения их существование невозможно - после того, как одного поймал, вскрыл ему брюхо и обнаружил, что внутри у Зверюшки ничего нет, только какая-то бисквитообразная масса, при рассмотрении коей в микроскоп не выявляется никакой структуры. Наука тут бессильна, - сказал он, и его мигом отправили в Столицу, выяснить, может ли быть бессильной наука в обществе, уверенно претворяющем в жизнь Великую Редакцию на строго научной основе.
      Но общественность было трудно успокоить; она была взбудоражена как непрекращающимся ростом числа Зверюшек, так и продолжающимся увеличением их размеров - некоторые особи доходили до метра в длину, а один охотник с возбуждением рассказывал, как видел на склоне Черной сопки существо - ну точь-в-точь крокодил, только на оленьих ногах. Появились лягушки с заячьими лапами, маленькие очень зубастые мышки, и совсем отвратительные твари гигантские гусеницы с собачьими головами; они все активнее кусались, портили личное имущество и нападали на людей; некоторые граждане стали бояться выходить на улицы, но это мало помогало - Зверюшки возникали и в герметично закрытых помещениях, куда и комар не смог бы пробраться. В общем, тот ученый был не так уж и неправ. Когда по улицам разгуливают существа с туловищем теленка, рыбьей головой и оленьими рогами, да ещё в аккуратную шахматную клетку, волей-неволей перестанешь верить в силу науки.
      Наконец, в печати появилась статья молодого, но талантливого зоолога, который объяснил все с глубоко научной точки зрения. Он заявил, что "все не поддающиеся научному объяснению факты" не выдерживают строгой критики и порождены нездоровой фантазией морально неустойчивых сограждан. Ответственные товарищи всемерно поддержали статью, её перепечатали все газеты края, и молодой ученый успешно поднимался на академические высоты. Но людей он не успокоил; более того, нашлись и такие, которые просто не желали соглашаться с автором статьи; но почти все они вскоре уехали в Столицу.
      А Зверюшки эволюционировали, если можно так сказать. До какого-то момента они обходились землей, но затем начали завоевывать небо и воду. Появились крылатые монстры - орлы с кошачьими головами, летучие мыши вообще без голов, гигантские воробьи и крохотные длинномордые твари с кожистыми крыльями. Жить стало ещё неприятнее - идешь, а в небе над тобой парит какая-нибудь зубатая гадость, и не знаешь, бросится она на тебя или нет. Появились сообщения о странных четвероруких человекоподобных существах, которых не брали пули... Впрочем, - вдруг закруглился он, - не знаю, сколько правды в этих историях. Я ведь сообщаю с чужих слов. Сам я Зверюшек никогда не видел."
      Акрор выхватывал листы бумаги, едва Н. их дописывал. Дочитав до последней фразы, он поднял глаза и тихо спросил:
      - А почему?
      - Ну... откуда мне знать...
      - Нет, - сказал Акрор, вставая, - так не пойдет. Мы же вас просили: писать все. Вы поймите - это делается для вашей же пользы. Вы ведь хотите стать таким, как все, верно? Ладно, сидите, вспоминайте. Пока не напишете всего, отсюда не выйдете.
      Оба следователя направились к двери. "Неужели одного оставят?" - с удивлением обрадовался Н., но вместо них в помещение вошел охранник с автоматом и сел за стол напротив Н. Он положил автомат поверх бумаг и стал смотреть на Н. пристальным немигающим взглядом, от которого тому стало очень неловко. Он смущенно опустил глаза, ерзал на стуле, хотя ему гораздо больше нравилось находиться в относительно чистом кабинете, а не в сырой, вонючей камере с её убожеством и мерзостью. Даже сидеть на стуле было намного приятнее, чем лежать на грубых досках нар. Он не слышал бормотаний и ругани своих сокамерников, не видел, как они хлебают из котелка, давясь и отпихивая друг друга. Сегодня утром (по крайней мере, он думал, что это утро) он снова не сумел заставить себя принять участие в общей трапезе, несмотря на мучения пустого желудка. Правда, по утрам, кроме баланды, выдавали ещё довольно большую порцию хлеба. Н. кое-как проглотил её, стараясь при этом не смотреть по сторонам и не вспоминать грязных рук раздатчицы. Хлеб наполнил ему желудок, и на какое-то время чувство голода прошло.
      Через полчаса вернулся Ирсон, избавив Н. от взглядов молчаливого истукана.
      - Ну что, сидим? - весело закричал следователь, и Н. понял, что тот успел ещё сильнее нализаться.
      Он положил на стол сверток и развернул его. Там были пирожки с румяной корочкой, распространяющие невероятно аппетитный запах. Н. был готов сжевать одну лишь промасленную бумагу, в которую они были завернуты. Затем Ирсон достал из стола бутылку водки, стакан, выпил, закусил пирожком, и доверительно произнес, обращаясь к Н.:
      - Ну как, ничего больше не вспомнил? Что ж ты так? Давай, по быстрому выкладывай все, выпьем с тобой, и отправишься к своей девке. Не валяй дурака.
      При упоминании о "девке" Н. дернулся, как будто его током ударило. Он ничего не знал об Алине и имел все основания подозревать, что она тоже находится где-то в этом учреждении. Он прикусил губу и исподлобья взглянул на пьяного следователя. Вот бы сейчас схватить бутылку да врезать по этой наглой роже, тем более, что тот сильно под градусом, и реакция у него должна быть замедленной. Но что потом? Не стало бы только хуже? Ведь он даже не сумел толком выяснить, чего эти люди от него добиваются.
      Затем снова появился Акрор. Н. удивился, почему тот до сих пор не устроил своему подчиненному разнос за пьянство на работе, но полковник как будто вовсе не замечал бутылку. Точно так же он не обращал никакого внимания на Н., как будто того вовсе не существовало. Сначала он долго звонил кому-то по телефону и что-то бормотал в трубку. Затем стал рассказывать похабные анекдоты, ни к кому конкретно не обращаясь. Н. вспомнил, как полковник, мягко говоря, приставал к Алине, и чтобы удержать себя в руках, вцепился руками в края стула и сжал зубы. Потом Акрор внезапно поднялся, сказал: "Ну ладно. Я пошел", - и удалился. Ирсон остался. Дело, судя по всему, шло к ужину, но похоже, что Н. никто не собирался кормить. Затем ушел и второй следователь, а его место вновь занял охранник с автоматом. Кроме голода, Н. чувствовал ещё и желание спать. В камере прошлой ночью ему снова не удалось выспаться. Жесткий стул был не самым подходящим местом для сна, но Н. все же опустил голову на грудь и закрыл глаза.
      - Не спать! - тут же рявкнул над ухом охранник.
      - Почему? - удивился Н. - Какое вам дело?
      - Не положено! - получил он категорический ответ. - Правила пребывания в изоляторе читал?
      - Читал вроде... - сказал Н., вспомнив бумаги, которые приносил ему смотритель.
      - Плохо читал. Вот, - охранник отошел к стене, снял с неё застекленный текст в красивой рамочке и ногтем указал один из пунктов: "Запрещается спать в кабинете следователя".
      - В таком случае отведите меня в камеру, - предложил Н.
      - Таких приказаний не имею. Да вы успокойтесь, придет полковник и разберется.
      - Так вероятно, он придет утром, - возразил Н. - Что ж мне, ждать до тех пор?
      - Это меня не касается, - отрезал охранник и замолчал.
      - Да что это такое?! - возмутился Н. - Есть не дают, спать не дают! Помирать остается - и то, небось, не дадите!
      За всю ночь ему так и не удалось сомкнуть глаз. Едва его веки слипались, над ухом раздавалось "Не спать!", и он вновь выныривал в реальность. Он плавал в тумане полусна, мягком и обволакивающем, как вата, и через его мозг одна за другой прокатывались тяжелые волны, перемалывая его, как в мясорубке, и вылепливая заново. Время тянулось нестерпимо медленно. В какой-то момент Н. обнаружил, что снова слышит первые аккорды той странной песни с пластинки Свена. Несмотря на назойливо повторяющиеся звуки, Н. был рад им - казалось, что музыка каким-то образом тоже противостоит тому миру, в котором он оказался, помогая и ему выстоять.
      Утро не принесло облегчения. Ему, правда, дали немного еды, но она не утолила чувство голода, а лишь разожгла его. К тому же это была соленая селедка, после которой мучительно хотелось пить - а пить как раз не давали.
      Через некоторое время явились Акрор с Ирсоном. К этому времени с Н. творилось что-то странное: перед глазами у него все дрожало и колебалось, как марево над асфальтом в жаркий день, а уши как будто набили ватой, отчего все голоса слышались глухо и неотчетливо. Поэтому ему казалось, что он сидит под водой, а следователи не ходят, а плавают, медленными движениями отталкиваясь от дна, и изо ртов у них вырываются не слова, а какое-то неразборчивое бульканье. Похоже, что Н. совершенно не привлекал их внимания, как будто они просто не замечали его существования. Сперва Н. казалось, что им просто нечем заняться, и они слоняются по кабинету, как люди, которым надо как-то убить время: перекладывают бумаги на столе, рассказывают анекдоты, звонят кому-то по телефону. За ночь у Н. выработалось что-то вроде условного рефлекса, и он даже не пытался закрывать веки, зная, что за этим следует непременный окрик, но сейчас, видя, что на никто особенно не обращает внимания, он рискнул закрыть глаза. Он успел провалиться в бездонный колодец сна, но уже через мгновение вновь был разбужен тем, что его встряхнули за плечи. Что самое странное, он не уловил в поведении Акрора ни следа злобы или раздражения, как будто полковник считал происходящее само собой разумеющимся и просто выполнял какую-то не слишком обременительную обязанность.
      - А ну-ка, встань, - приказал он затем, и Н. поднялся на затекшие, ставшие ватными ноги. - Сядь вон туда, - и Акрор указал на ряд стульев у стены. Н. пересел с облегчением - эти сиденья были немного помягче, а просидеть сутки на жестком стуле - невелико удовольствие.
      Ему все так же хотелось спать, но мысли немного прочистились. Н. увидел, как дверь кабинета открылась, и в него вошел ещё один человек, сопровождаемый конвоиром - такой же заключенный, судя по его изодранной одежде, ботинкам без шнурков и грязному лицу, заросшему щетиной. Но разглядев его лицо, Н. окончательно перестал что-либо понимать - или у него уже крыша поехала? Потому что это был Рокборк - тот самый преподаватель из института, уехавший в Столицу накануне того дня, когда арестовали Н. Как он здесь оказался? Или все-таки не Рокборк?
      - Накладная! - рявкнул Акрор. Конвоир протянул ему лист бумаги, похожий на разграфленный и заполненный бланк. Полковник размашисто расписался на листе, вернул конвоиру, и тот ушел, захлопнув дверь.
      Затем, заглянув в какие-то бумаги, Акрор развеял все сомнения Н., спросив у новоприбывшего:
      - Итак, вы - Анатолий Рокборк? - и дальше перечислил его возраст, место рождения и адрес.
      - Да, это я, - поспешно сказал бывший преподаватель и закивал.
      - В чем вас обвиняют? - спросил Акрор.
      Рокборк затарахтел:
      - Во враждебной клевете на Великую Редакцию, заговоре против Ответственных Товарищей, покушении на моральное состояние сограждан и распространении Зверюшек.
      - Надо же, выучил, - с усмешкой произнес Акрор, закуривая сигарету. Значит, так, - продолжал он суровым тоном. - В деле имеются ваши признания. Но их недостаточно. Вы обязаны назвать всех своих сообщников.