Курение мака

– Нет, я не раздеваясь, – отказался я. У него дома было холодно.

Мы прошли через унылую гостиную с двумя креслами перед затухшим камином.

Дюжина пластиковых стульев, поставленных в ряд, спинками касались стены. Окна закрывали ядовито-зеленые занавески. Над каминной полкой бросалось в глаза дубовое распятие. Мы присели. Жесткая старая кожа моего кресла скрипнула.

– Ну, – сказал Фил. – Вот и мы.

В логике ему отказать трудно. Вот и мы. В его холодном доме. Может, мне не следовало приезжать?

– Ты не собираешься предложить мне промочить горло? – спросил я несколько язвительно. – Это же правило гостеприимства. Где твои манеры? Предложить чашку чаю, например. Ты, конечно, не забыл про манеры? Я прав?

– Извини, отец, – ответил Фил, вскочив с места. Почему он не может называть меня папой, как в детстве? – Чай есть, молока нет. Хочешь, я выйду куплю?

– Обойдусь без молока, – ответил я. Я не хотел чаю, я хотел только, чтобы он вел себя пристойно. Он пошел на кухню ставить чайник, и я последовал за ним.

Фил работал лаборантом с тех самых пор, как окончил университет. Сейчас он занимался исследованиями образцов кожи человеческих задниц; во всяком случае, так он мне сказал. Будучи тремя годами старше Чарли, Фил изучал биологию в Даремском университете и вот во время занятий биотоксинами увлекся идеями христианского фундаментализма.

У меня в голове не укладывается, как это ученый может заявить такое: я верю в то, что каждое слово Библии – непреложная истина? В спорах с ним я ничего не добился и давно выдохся в поисках доводов. Одетый в свою униформу – белая рубашка, черные брюки, лоснящиеся на коленях, и черные лакированные туфли, – он стоял спиной ко мне, когда закипел чайник. Я глядел на него и думал про них обоих – про Чарли с ее опиумом и про Фила с его христианством – и, прости меня господи, не мог решить с уверенностью, чья беда горше.

Он заварил нам чай одним пакетиком на две кружки, да еще и отжал его ложкой. Я бросил себе в кружку второй.

– Просто для вкуса, – сказал я.

Он развел руками на мою расточительность и отвернулся.

В гостиной, под мрачным распятием, я рассказал ему, что случилось с его сестрой. Он сидел положив руки на колени, подавшись вперед и слегка наклонив голову, всем своим видом показывая: «Я весь внимание». Когда я сообщал ему подробности, он подносил пальцы к носу и лицо у него принимало выражение глубокого раздумья. Я хотел услышать, что он думает обо всей этой истории, но прошло несколько минут, прежде чем он поделился со мной своим мнением:

– Итак, она ввергнута в темницу.

– Это все, что ты можешь сказать?

Он откинулся на стуле и начал излагать все то, что только что услышал от меня, точь-в-точь как судья при оглашении приговора в Королевском суде:

– Кто-то приучил Чарли к наркотикам; сначала она думала, что это пустяки, безобидное удовольствие, но все глубже и глубже впадала в губительную зависимость. Она отправилась в далекую поездку и, вероятно нуждаясь в деньгах для удовлетворения своей привычки, согласилась доставить партию наркотиков, поймана и теперь томится в тюрьме.

– Об этом я тебе и толкую!

Он сочувственно уставился на меня:

– Да.

Я взглянул на дубовый крест над каминной полкой, и мне захотелось снять его со стены и треснуть им хорошенько родного сына. Чего же я от него ждал? И тут я понял, зачем нахожусь здесь. С моей стороны это было отчаянной и бесплодной попыткой воссоздания моей разрушенной семьи.

– И ты летишь в Таиланд, чтобы повидаться с ней? Потом он заговорил о себе. О том, как много времени отнимают у него дела церкви. В свои двадцать пять он был там старостой. О том, как много людей зависят от него. О том, что его дом – место «восхваления Господа». О том, что если бы даже ему удалось выкроить время…

– Постой, постой, – сказал я. – Из всех тех, кто мог бы быть мне полезен в поездке в эту восточную глушь, ты занимаешь последнее место в списке, сынок.

Ему удалось выразить на лице облегчение и оскорбленное достоинство одновременно. Затем он воздел палец к потолку.

– Давай завершим день с пользой, – предложил он. – Давай помолимся за Шарлотту.

Он сложил руки, закрыл глаза, потупил голову и начал:

– О Господи…

Но тут я его остановил:

– Не валяй дурака, Фил. Я ведь твой отец. Отец, а не церковный придурок, ушибленный Евангелием. Понятно?

Он покраснел.

– Послушай, – сказал я на этот раз мягче. – Послушай, я пришел, чтобы ввести тебя в курс дела. Мне ничего от тебя не нужно. Мне не нужно, чтобы ты вместе со мной отправлялся в Азию. Мне не нужно, чтобы ты оставлял свою паству и спасал сестру. Мне не нужны твои молитвы. Просто я подумал, что ты, может быть, захочешь узнать, что творится в твоей семье. – В моих словах вновь почувствовалось раздражение. – Просто я так думал.

– Конечно, я хочу знать, – сказал он. – Я беспокоюсь за всех вас.

– Приятно слышать, Фил. – Но ирония имела обыкновение отскакивать от его брони.

Я чувствовал себя усталым, не к месту и собирался уйти. Фил стал почти чужим, помощи от него было не дождаться. Для него были важны дела Господни, а семья воспринималась как помеха на избранном пути.

Поднявшись с кресла, я сказал, что ухожу, и протянул руку на прощание… Помню, он обнимал меня, пока ему не исполнилось двенадцать.

– Но ты даже не притронулся к чаю! – запротестовал он.

– Нет.

– Эх, пропала заварка! – сказал Фил.

5

Мик Уильямс сказал, что заглянет ко мне домой во вторник, перед викториной. Он еле протиснулся в мою крохотную квартирку, сметая дверью с порога рекламные проспекты. В руках у него было два пластиковых пакета с переспелыми бананами, треснувшими дынями, помятыми киви и авокадо. Оглядевшись, он выдохнул: – Господи помилуй!

Пожалуй, такой закоренелый холостяк, как Мик, имел основания считать свою жизнь обустроенной куда лучше, чем это пока удавалось мне.

Несмотря на внешнюю грубость, он был довольно щепетилен, придавал значение бытовым мелочам и, попав ко мне в дом, придирчиво огляделся по сторонам. Смотреть, по правде, было не на что. На полу – ковер, на окне – назойливые пестрые занавески, те, что повесила Шейла. Вот и все. У меня даже стульев не было – сидеть можно и на кровати.

На полу лежали дюжины две книг. (Я люблю научную фантастику, детективы, ужасы – словом, все, где есть приличный сюжет. Если сюжета нет, книга не для меня.) Чуть в стороне – упаковки фольги из-под готовых обедов, несколько банок из-под пива, пара пустых бутылок виски, пустая бутылка «Курвуазье»… Конечно, местечко было не подарок, но Мика больше всего удивило то, что я обхожусь без телевизора.

– А как же телевизор?

– Нету.

– Да ну!

– Он мне не нужен.

– Не смеши меня! У меня есть второй, можешь взять. Диагональ – двадцать два, телетекст. Я тебе принесу. И запасной видик тоже. Возьми, пригодится.

Я попросил его не беспокоиться, но он настаивал. Не знаю, что со мной случилось, но как-то кровь бросилась в голову. Уши раскраснелись, лицо горело. Я не из крикунов, но я слышал, как ору, и даже собственного голоса не узнавал. Я почти вопил:

– Я не хочу телевизора! Не хочу! Никакого гребаного эфира! Ни телегребаного, ни видеогребаного! Ясно? Не хочу!

Все это звучало по-дурацки, но я продолжал в том же духе, пока не заметил, что Мика эта вспышка не удивила и не встревожила. Он еле сдерживал улыбку, а мне было не по себе.

– Прости.

– Не хочешь – не надо, – спокойно сказал он. Ну, после этого я немного успокоился, и мы поговорили про всю ту чушь, что нам лепят с экрана. Мик перечислил программы, исполнителей и ведущих всех этих презентаций и ток-шоу.

Потом он кивнул в сторону стопки книг:

– Книжки-то стоящие?

К этому времени наша беседа приобрела доверительную тональность, и у меня возникло искушение объявить, что и в них тоже чуши хватает; похоже, на такой ответ он и рассчитывал.

– Не все.

– Наконец-то мне открылся твой источник знаний. Замечания такого сорта сильнее других раздражали меня при общении с Миком Уильямсом. Вечно он желал разложить все по полочкам. Ну какое отношение научная фантастика имеет к моим конкретным знаниям? Это я о викторине. В нашей команде я отвечал за общие вопросы, он за спорт, TV и поп-музыку, а Иззи Баллентайн была спецом по литературе, истории и мифологии. Так мы и играли.

Мик разгрузил пакеты с непроданными фруктами и зашел в спальню, где на полу валялись детали так и не собранного шкафа. Присев на корточки, он поднял ручку ящика и начал шарить в пластиковом мешочке с винтиками. Потом он отложил ручку и принялся сортировать фанерные листы по размеру.

Очевидно, он приступил к своей программе оказания мне «помощи». Я постоял в дверном проеме, ожидая какого-нибудь замечания, но через пару минут он положил все на место и сказал, что нам пора двигаться, если мы не хотим опоздать на викторину.

Иззи пришла раньше и допивала третий джин с тоником. У нее водилась странная манера – держать сигарету между большим и указательным пальцами. Затянувшись и запрокинув голову, она выпускала дым вертикально вверх, как паровоз. Этот способ, выдуманный с целью защиты от никотинового налета, не давал результата. Кончики ее пальцев были темными, как дубовая кора, а одежда была пропитана дымом двух выкуренных за день пачек. Я часто думал – как она выглядит в глазах своих студентов? И еще задавал себе вопрос: были ли у Чарли похожие преподаватели в этом жутком Оксфорде?

Я имею в виду – с таким же холодным мозгом. Хотя я нормально относился к Иззи, мне было ясно, что человек она полностью лишенный ориентиров, потерянный человек.

– Итак, я остаюсь на бобах, – сказала Иззи, пуская дым в потолок.

Я брал выпивку у стойки, пока они с Миком сидели над вопросами к викторине, а теперь ставил стаканы на стол. Команда наша называлась «Панк-рок», не помню уж, откуда взялось название.

– Одна-одинешенька буду здесь куковать, пока мои мальчики станут разгуливать по Чиангмаю!

Я бросил возмущенный взгляд на Мика.

– Должны же мы ее предупредить, – отрезал Мик. Верхняя губа у него была в пивной пене. – А лишнего я не наговорил.

– Ничего лишнего, – передразнила его Иззи. – Ничего!

– Проще тебе самому рассказать, – сказал Мик. – Иззи – образованная женщина. Она могла бы подсказать нам что-нибудь.

– А о чем?

Она сумела так произнести это «о чем», будто стрела просвистела мимо вашего уха и раскрошила штукатурку за спиной.

– Ну, например, о том, что нас с Дэном ждет в Тайблянде.

– В Таиланде, – машинально поправил я, – а кто говорит о нашей поездке? Или о моей, если на то пошло. Я что – еду, да еще вместе с тобой?

– Я думал, это дело решенное.

Мы уставились друг на друга. Щеки Мика залил румянец, глаза увлажнились. Иззи тем временем пытливо смотрела на меня сквозь стекла очков, и не приходилось сомневаться – что бы ни происходило между нами, она была на стороне Мика. Исключительно чтобы прервать молчание, я сказал ей:

– Моя дочь Шарлотта арестована с партией наркотиков в Таиланде. Я собираюсь к ней.

– О господи! Связалась с наркоманами? – Иззи, как всегда, была тактична.

– Не знаю.

– Да не виновата она, – сказал Мик. – Мы это докажем.

В полной растерянности я поставил стакан на стол.

– Но ты же сам ничего не знаешь.

– А мы на этом будем настаивать. Мы едем доказать ее невиновность.

Мик так и сыпал заявлениями, что мы то и мы се. Мне хотелось спросить его, кого, черт побери, он имел в виду, когда говорил «мы», но я сдерживался.

– Все гении баловались наркотиками. – Иззи не обращала внимания на наш спор. – Китс [2] – слегка и от безделья. Кольридж [3] – всерьез и без меры. Де Квинси [4]. Бодлер [5] – «Клуб любителей гашиша» [6] – ClubdesHaschischins. Уилки Коллинз [7]…

– Гении? – оживился Мик. – Может, и мне пора?

– Диккенс [8] – перед смертью. Рембо [9], Браунинг [10]. И скажем, если Китс отдавал предпочтение опиумной настойке, то Шелли [11] – нюхал. Эдгар По [12], Джордж Крэбб [13]…

Я не слушал. Перечень имен ничего для меня не значил. Он становился монотонным, и на его фоне я представил Чарли на вонючем соломенном тюфяке тюремной камеры Чиангмая.

– Ладно, собрались с мыслями, – сказала Иззи. – Наша очередь.

Поскольку команды в «Клипере» состояли из четырех игроков, в нашу время от времени подсаживали кого-нибудь из посетителей бара, желающих принять участие в викторине. Одному из таких любителей указывал сейчас в нашу сторону ведущий игры Эймос Магнамара. Лично я против этого не возражал, но Мик Уильямс считал, что втроем мы лучше справляемся. Сейчас к нам подсадили немолодого хиппи со смешной, типичной для этой публики козлиной бородкой и сережкой в ухе. Плюс ко всему на руке у него красовалась татуировка в виде помидорного листа. Усаживаясь на стул Мика, он кивнул нам, и я почувствовал приторный экзотический аромат его туалетной воды.

Мик вернулся к столу с тремя порциями спиртного.

– Ну, – дружелюбно сказал он незнакомцу, – если вы решили стать нашей золотой рыбкой, впору исполнить мое первое желание. Слезайте с моего долбаного стула.

Дверь мне открыла Шейла в ночной сорочке. Значит, она спала. Я попытался заглянуть в холл через ее плечо.

– Я тебе говорила, – сказала она, будто читая мои мысли, – его здесь нет. Ты собираешься всю ночь так простоять?

В доме был полный порядок. Удивляться не приходится, если принять во внимание заявления Шейлы о том, что шурум-бурум в нашем доме был из-за меня. Я тяжело опустился в кресло. Шейла спросила:

– Хочешь перекусить? У меня порция языка в духовке.

У меня свело желудок.

– Нет, спасибо.

– Он опять вчера звонил, – сказала Шейла.

– Кто?

– Фаркуар-Томпсон. Сказал, что, когда Чарли узнала, что мы в курсе, просила их передать нам, чтобы мы не беспокоились.

– Передать… ЧТО?

Глаза Шейлы наполнились гневными слезами, ее чувства отдались и во мне.

– Она сказала, что не хочет нас видеть. Спросила, не можем ли мы прислать ей вещи и немного денег, но видеть она нас не хочет.

Я обхватил лицо руками, чувствуя, как выветривается алкоголь. Я едва мог поверить своим ушам. Чарли светило двадцать долгих лет заключения, если не смертная казнь. Я подумал, ее одиночество сейчас должно быть безмерно, и, несмотря ни на что, она отказывается от встречи с двумя самыми близкими и любящими ее людьми.

Я пытался вспомнить, когда Чарли впервые отказалась от моей поддержки. Как только годовалый ребенок начинает учиться самостоятельно ходить, он само собой и падать начинает самостоятельно. Первые годы дети часто падают. Оступаются, цепляются нога за ногу, набивают синяки и шишки, и какая-то внутренняя неведомая сила толкает их, с мокрыми от слез глазами, с дрожащими губами, в наши объятия. А мы всегда готовы принять их на руки, и прижать, и обогреть, пока они не успокоятся. Ведь их боль это и твоя боль. Синяк, царапина твоего ребенка саднит тебя с той же силой. Вот Чарли теперь в тюрьме, но, значит, и я в тюрьме, значит, и мне там двадцать лет заживо гнить.

– Она может нести любую чушь. Я к ней еду.

– И я, – сказала Шейла.

– Ты – нет.

– Еще как поеду!

– Нет.

– Попробуй мне запретить.

– Я не поеду с тобой.

В ее вздохе я услышал столько недоговоренного.

– Тебе нельзя ехать одному! Я отпрошусь на работе! – Шейла работала в супермаркете на полставки, контролером. Там она и встретила своего красавчика.

– Не стоит. – А я ведь не хотел рассказывать о своих планах Шейле. – Я попрошу Мика Уильямса со мной съездить.

– Мика? – удивилась Шейла. – А ты думаешь, Мик согласится?

Я удивился, что она так просто к этому отнеслась.

– Ну да. Если я попрошу.

– Я бы чувствовала себя куда спокойней, если бы Мик был с тобой. Ты же знаешь себя – какой ты вспыльчивый. А так все-таки Мик рядом.

Что-то показалось мне подозрительным. Внезапно меня осенило, что они сами обо всем договорились.

– Это ты просила Мика поехать со мной? Ты?

– Да когда бы я могла его попросить? Я его не встречала.

– Откуда я знаю, кого ты встречала, а кого нет? – Я рассердился. Знал, что ничегошеньки не знаю. Одно только наверняка знал – еду в азиатскую глушь, чтобы отыскать свою дочь в паршивой тюрьме.

Шейла как-то странно взглянула на меня. А я так хотел, чтобы она меня обняла. Так хотел остаться дома, в своей постели рядом с ней, и набраться сил, и понять наконец, что же мне делать. Я встал.

– Можешь остаться, если хочешь, – сказала Шейла, также поднимаясь с кресла.

– Завтра на работу. У меня весь инструмент там. – Я еще недостаточно ее наказал.

– А как прошла викторина? – поинтересовалась она уже в коридоре, когда я накидывал пальто.

– Выиграли.

Кстати, мы обошли команду Любителей Очага благодаря знаниям «благоуханного» хиппи.

– Тебе не привыкать, – сказала Шейла.

6

На следующий день после работы я заскочил в Центральную библиотеку. Хотел взять книги. Вообще книги для меня – что для других выпивка. Они заглушают шум внешнего мира. Я давно выработал привычку чтения, чтобы поменьше думать о Чарли, но сейчас мне была нужна информация.

– Необычный выбор, м-р Иннес, – заметила Люси, квалифицированно заполняя книжные формуляры. Она не первый год на выдаче. Я помню ее с той поры, когда она только начала здесь работать – сама бледная, а волосы выкрашены как воронье крыло.

Работа с формулярами добавила легкий румянец ее щекам, а с годами и волосы прошли метаморфозу от иссиня-черных до шатеновых, пока выбор не остановился на хне. Затем Люси завела ребенка и на год оставила работу; когда же она вернулась, у нее, думаю, стало не хватать времени на эксперименты с прической. Так мы узнали, что она блондинка, и хорошенькая при этом. Несмотря на то что она была занята с утра до вечера, Люси по-прежнему читала новые поступления научной фантастики и фэнтези. Тут наши вкусы совпадали.

– Что-то я увлекся поэзией, – сказал я на всякий случай.

– Это? Ну, это скорее по медицине.

Она заглянула в книгу, которую я нашел о наркотических веществах. Мне хотелось получше в них разобраться. Еще я взял Джона Китса и Сэмюэла Тэйлора Кольриджа: со слов Иззи, они были сильно подсажены на наркотики. Я думал, может, они что про это написали, и, несмотря на то что в книжках оказались одни стихи, все равно их взял.

– Вы знаете, что он был наркоманом? Я имею в виду Кольриджа, – спросил я Люси, пытаясь держаться так, словно мне все известно об этом парне.

– Да, если бы не почтальон.

– Как вы сказали?

– Ну, он одурманил себя и сочинял лучшую свою поэму, но тут пришел почтальон и все испортил. Он так никогда ее не дописал.

– Что, в самом деле?

Тренированные пальчики Люси пробежали по страницам, чтобы указать название стиха. Я про себя отметил, что это обязательно стоит прочитать.

– А у нас есть общий знакомый.

– Да ну? – откликнулся я. В присутствии Люси я всегда чувствовал себя чуть нервно, сам не знаю отчего.

Она сложила руки на груди, собираясь подразнить меня, но, увидев, как глупо я заморгал, не стала меня томить:

– Деккер Таунсенд. На викторине он в вашей команде играет.

Я задумался на минутку:

– Это хиппи такой? Она засмеялась:

– Ну вроде хиппи. Он ведь тоже немножко курит.

– Наркоман?

Люси снова засмеялась:

– Нет. Может быть, чуточку. С ним все в порядке. Он хороший человек. Говорит, вы много знаете.

Потом подошел еще посетитель, и я направился к выходу, размышляя о том, что совсем недавно случай свел меня с настоящим наркоманом.

На ужин я приготовил гренки с лапшой, но даже взглянуть на них не смог. Гадость какая-то. Я соскреб лапшу в ведро и решил выпить на ужин пива, а заодно и разобраться с библиотечными книгами. Фаркуар-Томпсон сказал мне, что, как это ни странно звучит, Чарли была арестована при попытке провезти в Таиланд опиум, а не героин. Сначала я не видел большой разницы, но, почитав, понял – героин готовят из опиума-сырца. И опиума, и лабораторий для производства героина в Таиланде хватало, так что ввозить в страну сырец не имело смысла. По розничной уличной цене маленькая толика героина во много раз превосходила опиум.

Я не нашел в книге ни малейшего намека на то, с какой стати Чарли могла взяться за транспортировку опиума. Однако в книге была уйма другой информации, и довольно мрачной. Я прочитал, например, что в 1993 году в Таиланде был объявлен День борьбы с наркотиками. На этот день были приглашены представители правительств ряда стран. Китайцы, по крайней мере, приняли участие в «празднике». Тогда был проведен показательный судебный процесс над ста наркокурьерами, а затем, перед началом матча, их отвезли на футбольный стадион. Там под музыку военного оркестра танцевали девушки с шелковыми лентами, демонстранты проносили раскрашенных драконов, запускали воздушных змеев. Затем осужденных вывели на поле, выстроили в ряд и расстреляли. После этого состоялся футбольный матч.

Вот такой Международный день борьбы с наркотиками – сплошная китайщина.

Ужасно. А ведь Чарли любила футбол. Я еще полистал книжку, потом отложил ее, попил пивка и взялся за Китса с Кольриджем.

Но они у меня не пошли. Я не большой любитель поэзии, стихи меня не трогают. Китс оказался совсем никакой. Вроде «воздушного пирожного» – такого воздушного, что его и нет совсем. Не за что ухватиться. Я пытался найти что-нибудь, что позволило бы мне ответить на вопрос: почему Чарли – счастливая молодая девушка (по крайней мере на вид) – решила променять свою нормальную жизнь на наркотики? Ну и в целом, конечно, не об одной же Чарли речь. Так или иначе, если Ките и был наркоманом, проку от его стихов не было никакого.

Кольридж мне приглянулся чуть больше. По крайней мере я его понимал. Я прочел поэму – ту, что указала Люси, – которую он в трансе писал. Называлась она «Кубла Хан» [14] и действительно обрывалась так внезапно, как будто почтальон постучал. Кольридж писал про «райское молоко», и я подумал – может, это про опиум? Хотя кто его знает?

Мои мысли переключились на хиппи, который втерся в нашу команду. Люси сказала, что его зовут Деккер. Не знаю с чего, но я задумался, а не Деккер ли доставал для Чарли травку. Что ни говори, городок у нас маленький. Может, он ее и подсадил?

Я выпил еще пару баночек перед сном, но не мог заснуть. Все думал о поездке и о том, как утрясти дела на работе. А еще я надумал поговорить с Деккером без обиняков.

7

Я искал «крайнего». Так уж я себя накрутил, вот крайний и нашелся.

Мысленно я даже представил несколько вполне возможных случаев. Деккер – этот хиппи с душком – завсегдатай молодежных баров. Деккер – остроумный весельчак, посмеивающийся над устоями общества и ни во что не ставящий таких работяг-бедолаг, как я, курящий косячок и временами запросто пускающий его по кругу. Деккер – с важным видом рассуждающий о «лирической волне» в песенках очередной группы онанистов из Манчестера, а потом раздающий юнцам «колеса». Бог мой, я уже видел, как он слоняется у ворот школы и продает фасовки «веселых конфеток». И всякий раз – в баре или на школьном дворе – неподалеку оказывалась Чарли с восторженно сияющими глазами. Чарли, дымящая его сигареткой, глотающая его «колеса», упоенно внимающая его несусветной болтовне.

Я знал, что ничего этого не было, но прокручивал эти сценки снова и снова. И на работе, колупаясь в штукатурке или прикручивая распределительный щиток, я с такой силой сжимал инструменты, что у меня руки дрожали.

Подрядные работы в новом доме подходили к концу. Приходилось на чердаке, под козырьком, тянуть кабель чуть не на коленях. Лицо у меня было мокрым от пота и грязным от пыли. Выбравшись из тесного закутка, я отер пот рукавом, открыл пачку дюбелей и вытянул один зубами. Я подумал про Деккера, как было бы здорово двинуть его по физиономии так, чтобы челюсть у него потом врачи в желудке искали. Вот тогда бы я его и спросил, что ему известно о Чарли.

Я вогнал дюбель в перегородку, и вся стена качнулась. Разве так строят! Тоже мне строители хреновы! И ведь никогда не подумают о тех, кто здесь потом будет корячиться с долбаной проводкой. Я пополз обратно.

Всю неделю я только о Чарли и думал. Как будто она уже умерла, а я вернулся с похорон и все перебираю старые фотографии. Когда она была еще совсем маленькой, я часто заходил к ней в комнатку посмотреть, как она спит в своей кроватке. Я мог стоять там часами, просто глядя на нее, на чудо ее существования. Почему-то, когда она спала, ее прямые волосы сбивались в кудряшки, как будто она летит, овеянная легким теплым ветерком. Она словно парила во сне – одна ручка закинута за голову, другая откинута за спину. Создавалось полное впечатление полета сквозь красочные и музыкальные сны, такие свежие, какие только в два года от роду и можно увидеть.

Я мог спокойно простоять там полчаса, гадая, где она приземлится. Наверное, мне и самому хотелось полетать вместе с ней.

Теперь я думал о том, что, может, мое внимание было слишком навязчивым. Может, это не пошло ей на пользу. Во всяком случае, дети, чьим отцам было на них наплевать, нормально устраиваются в жизни. Может быть, я и есть главный виновник? Я вносил себя в список подозреваемых и, как полагалось для опознания, становился в ряд с другими Деккерами. Я хотел понять, как могла маленькая, летающая во сне девочка залететь в такую даль и проснуться однажды на тюремных нарах в местечке под названием Чиангмай?

– Ну и как успехи? – осведомилась Люси.

Дело было дождливым вечером в пятницу. Я зашел в библиотеку вернуть Китса, Кольриджа и медицинскую книжку. По большей части я попросту потерял время. Мне попадались отдельные фразы, которые застревали в мозгу, но я не мог понять, вокруг чего весь этот шум поднялся. Трудно было представить себе, как человек может провести три года в университете за изучением подобной чепухи. Может, в то время, когда они все это писали, в этом был смысл, а теперь преподавание идет по накатанной дорожке и в Оксфорде их изучают, лишь бы не корпеть над какой-нибудь книжкой поновее.

– Вздор, – объявил я. – Поищу что-нибудь другое.

– Вы бороду отпускаете?

Сканер пропищал над сданными формулярами. Я потрогал подбородок. Апатия сделала свое дело: подбородок зарос щетиной, а волосы спускались ниже воротника.

– Вам идет, – отметила она. – Не выглядите застегнутым на все пуговицы.

Я послонялся среди полок, поискал еще книг, которые можно будет взять домой, пытаясь понять, что она имела в виду, говоря о «застегнутом на все пуговицы». Кроме того, вспомнил имена других пустозвонов, которых поминала Иззи. На этот раз я отыскал книгу об истории торговли опиумом. Потом попросил Люси помочь мне найти Бодлера.

Она уже выключала свет. Я был последним из читателей, берущих книги на дом.

– Вы действительно собираетесь этим заняться? В самом деле? – поинтересовалась она таким толом, каким вы могли бы обратиться к кому-нибудь, кто только что выпил перед завтраком полбутылки водки.

Но так или иначе, она нашла и отметила в моей карточке томик Бодлера. Похоже, он был француз, что ли?

– Если не возражаете, подождите минутку, я выйду с вами, – попросила она. – Терпеть не могу ходить одна через автостоянку.

– О чем разговор, – заверил я ее, польщенный просьбой молодой женщины, несмотря на то что речь шла всего лишь о том, чтобы проводить ее до освещенной улицы. Я подождал, пока она включила систему сигнализации, погасила свет у входа и заперла дверь.

– А этот Деккер… – вернулся я к интересующему меня вопросу, когда мы осторожно перешагивали дождевые лужи на автостоянке. Наши подошвы шуршали по мокрому гравию. – Вы с ним где познакомились, в баре?

– В баре? Не помню, когда заходила в бар, – засмеялась она. – У меня дочке два года. Не до баров.

– А где она сейчас?

– Пока я на работе, за ней присматривает моя мама.

– Хотите, я с ней посижу? – внезапно выпалил я. Она резко остановилась и взглянула на меня.

– Зачем?

– Чтобы дать вам передышку. Мне нечего делать по вечерам. А дети у меня были – мальчик и девочка. Я умею обращаться с детьми.

– Но почему?…

Что я мог ответить? Что мне захотелось понянчить ее дочурку, поскольку моя собственная дочь гниет в азиатской тюрьме и я хочу вспомнить, как летает во сне двухлетний ребенок?

Так просто это не скажешь.

– Да так…

Мы снова двинулись вперед.

– Я подумаю, – сказала Люси, и я почувствовал себя глупым донельзя. – Ну, теперь все в порядке, – сказала она, когда мы дошли до ярких витрин. – Спасибо, м-р Иннес. До встречи.

На самом деле нам было по пути, но я кивнул, развернулся и зашагал в другом направлении. Через несколько минут я оказался перед «Седлом барашка» – пивной с грилем, в которой прежде не бывал, но тут решил заглянуть да и подкрепиться чуток.

8

Иззи добивала кроссворд из «Дейли Телеграф», дожидаясь начала викторины. Она могла заполнить клеточки кроссворда еще до того, как тоник перестанет пузыриться в ее джине. Уж кого-кого, а Иззи никак нельзя было назвать болтушкой. Да и меня тоже, если верить Мику Уильямсу; к тому же этим вечером я все больше глядел по сторонам, чтобы не пропустить Деккера, если тот вздумает появиться.