Курение мака

– Ну? – сказала Чарли.

– Да ничего. – Вместо ответа я показал на Мика. – Посмотри, как он с ними ладит.

– Почему он сам детьми не обзавелся?

Я пожал плечами:

– Мы не обсуждали с ним эту тему.

– Крестьяне здесь говорят, что человек без детей обречен на жизнь в печали.

– С детьми тоже хлопот не оберешься, – бросил я в ответ, пожалуй, слишком быстро.

Я потянулся через порог, взял ее за руку и слегка улыбнулся. Она невозмутимо пребывала по ту сторону упреков. По крайней мере, я это чувствовал.

Я снова взглянул на Мика, который сидел на земле, сняв футболку, и с блаженным видом развлекал деревенских ребят. Он хлопал в ладоши и пел песенки для этих малышей и прямо светился в косых солнечных лучах. Его волосы растрепались, взгляд стал ясным и прозрачным. Вдруг у меня закружилась голова, потому что я увидел, как Мик и обступившие его дети взлетели и начали медленно парить сантиметрах в десяти над землей, покачиваясь в воздухе под перезвон храмовых колокольчиков.

Чарли услышала, как я вздохнул.

– На что это ты загляделся?

– На Мика. Он как будто с картинки из детской книжки сошел. Прямо небесное видение.

– Я тоже видел, – сказал Фил, вплотную подойдя ко мне. – Это был миг благодати. – На этот раз мне не хотелось ему возражать. В дни страданий, среди тягот, которые нам приходилось выносить, нам было даровано божественное видение. – То, что мы увидели, выравнивает чаши весов, создает симметрию дня. Ты же знаешь, что за всеми событиями наблюдает высшая сила.

Чарли с подозрением переводила взгляд то на меня, то на Фила:

– Вы что, оба обкурились?

– А знаешь, папа, – сказала мне Чарли этим вечером, когда мы укладывались спать и на поселок наваливался ночной холод. – Я видела такой яркий сон! Мне снился Руперт.

Мик подмигнул мне, чтобы я не проговорился.

– Какой такой Руперт? – спросил он.

– О-о, – нежно проворковала Чарли. – Это старый, потрепанный медвежонок, он у меня в детстве был. Во сне он сказал мне, что все закончится хорошо. Ты его помнишь, Фил?

Руперт, прикрепленный к стене над ее циновкой, так и висел, но она, по всей видимости, его не заметила. Или заметила, но не поверила, что видит его наяву, решила, что он ей мерещится. По крайней мере, мне так показалось.

– Руперт-страшилка, – сказал Фил.

– Это такой в синих штанах? – спросил я. – Это тот Руперт?

– Нет! В желтых, в клетчатых.

Было совершенно неважно, какого цвета штаны у медвежонка, главное – она оживилась и принялась горячо возражать мне.

– Разве? Это было так давно.

Я притворился, будто думаю о старой игрушке; всем остальным незачем было знать, что я вспоминаю сегодняшние события: стычку с Филом, историю с насильниками.

Да, насчет Фила. Я соврал, сказав, что ни разу его не ударил. На самом деле один раз это все же случилось. Тогда ему было около двенадцати. Он взял одну из моих книг и вырезал в страницах углубление для тайника. Я потребовал, чтобы он признался, но он начал отпираться, и я сильно его ударил.

О-ох.

В тот день я сказал Филу, что получил он за вранье. Но и сам соврал, дав такое объяснение. На самом деле я ударил его потому, что как раз перед этим разругался с Шейлой. Я стукнул его слишком сильно, не рассчитал. Помню, какое потрясение было написано на его лице. Можно сказать, я видел, как из него выползла какая-то тень и отвернулась от меня. Наши отношения с тех пор изменились. Он никогда уже не смотрел на меня как прежде. Долгие годы мне из-за этого было так худо, что, по-моему, я даже сам себе не признавался, что такое вообще могло случиться. Сегодняшняя ссора заставила меня и это припомнить.

К тому же я снова пришел в бешенство, как только подумал о тех, кто изнасиловал Чарли. Это была холодная ярость, такая ярость, какой я не испытывал никогда в жизни. Ярость – от которой заходилось сердце. Ярость, это ведь как радиация, она излучается из тебя, а потом оседает и начинает существовать независимо от твоего тела, по своим собственным законам. Фил не ошибся. Я собирался свести счеты с этой компанией. Просто не знал, как именно, и кровь стучала у меня в висках.

И почему эти два случая оказались связанными между собой? Надругательство над дочерью и то, как я ударил сына много лет назад? Если не считать, что и о том и о другом мне пришлось сегодня крепко подумать.

Наступила холодная ночь. Прежде чем улечься, Мик молча помахал мне и поднял свою подушку. Там у него лежал нож. Я отогнул край спального мешка и продемонстрировал ему, что точно такая же идея возникла и у меня. Мы были почти уверены, что Као и его подручные могут возыметь желание нанести нам ночью визит.

Тонкие стены из бамбука усиливали у меня ощущение опасности. Любой шорох, потрескивание или дуновение ветра вызывали тревогу, заставляя каждый раз мучительно прислушиваться. Какое-то животное рыскало вокруг хижины около часа. Я слышал, как это существо, фыркая, бродило у стен. Стояло полнолуние; яркая луна светила с небес, оказывая благотворное воздействие на млечный сок, который сочился сквозь надрезы на маковых головках; я надеялся, что, возможно, сияние луны удержит непрошеных гостей от вторжения, но все же глаз не смыкал. Копья лунного света, пробиваясь через щели между бамбуковыми жердями, покалывали меня, а я исходил лютой ненавистью при мысли о подлецах, изнасиловавших Чарли. Лежа в темноте, я сжимал рукоятку ножа, того самого, что подарил мне Кокос.

31

Как и следовало ожидать, на нас напали ночью, и я был даже рад, что это случилось. Доведенный до отчаяния, я понимал: что-то должно произойти. Внутри у меня все кипело, чувства искали выход, не находили, напряжение из-за этого росло, меня прямо распирало изнутри, как будто я сидел в батисфере на океанском дне. И когда наконец долгожданный момент настал и на крыльце послышался скрип шагов, мне сразу полегчало, я вздохнул, набрал полную грудь воздуха и заорал во все горло.

Однажды я смотрел телевизионную программу о мужьях тех женщин, которые стали жертвами насилия. Их всех терзает ярость, они так и живут под ее бременем, а выхода не находят. Ведущая программы не слишком церемонилась с собеседниками: в конце-то концов, говорила она, не вы же подверглись насилию; вместо того чтобы думать о себе, ради разнообразия подумайте о ваших женах. Она права, решил я тогда, но откуда ей знать, что на самом деле испытывает муж в иных обстоятельствах? Я знаю одно: если кто-то надругался над твоим любимым существом, тогда стремление сокрушить преступника – дело жуткое, но святое. Я не разбираюсь в религиозных тонкостях. Но мне кажется, что Бог – если он существует – простил бы мстителя. А если кто от мести откажется, того Бог, может быть, и не станет прощать.

Свинья, неторопливо рывшаяся в земле неподалеку, отыскивая корм, вдруг забеспокоилась, и я понял: кто-то пришел. Инстинктивно я поднялся на ноги. Казалось, мой дух покинул свою бренную оболочку, оставшуюся лежать на циновке. Никакого шума я не производил, но видел, как блеснули глаза у Мика. Он, как и я, не спал. Я прижал палец к губам, и Мик вытащил нож.

Я стоял бесплотной тенью, призраком в полосках лунного света, проникающего сквозь бамбуковые жерди, и прижимал к бедру холодное лезвие ножа. На меня снизошло необычное спокойствие. Вглядываясь сквозь просвет в стене, я видел человека, залитого лунным светом, видел, как он поставил ногу на ступеньку крыльца. Это был тот самый парень, которого Мик вышвырнул на улицу, в пыль. Он держал что-то в руке, но что именно, я не мог понять: то ли нож, то ли пистолет.

Фил сел, протирая глаза, и я жестом призвал его к молчанию. Боевик на крыльце медлил, прислушиваясь. И тут я понял, что у него в руке канистра с бензином. Он принялся поливать хижину горючим, собираясь нас поджечь.

Я распахнул ногой бамбуковую дверь и кинулся на крыльцо. Подняв нож, я взмахнул им над головой. Лезвие дрожало в ослепительных лунных бликах, в глазах у меня потемнело, и в тот же миг кто-то крепко саданул меня по темечку, и я, слетев с крыльца, провалился в густую непроглядную тьму.

Я очнулся глубокой ночью от невыносимой головной боли. Остальные бодрствовали при свече. Они сидели, переговариваясь шепотом, но сразу же замолчали, когда я очнулся, и странно на меня уставились.

– Что случилось? – спросил я.

– Спи, Дэнни, – ответил Мик шепотом. – Тебе приснился кошмар.

Кошмар? Я ощупал свою голову. Под глазом, похоже, к утру будет синяк.

– Да уж, – подтвердила Чарли. – Еле тебя уложили.

– Пришлось слегка, ты уж прости, успокоить, – сказал Мик. – На вот, выпей. – Он поднес к моим губам чашку с виски.

Фил ничего не говорил. Его лицо было бледным, как луна.

– Попробуй заснуть, – сказала Шарлотта. Я охнул от боли, закрыл глаза и уснул.

Потом я снова проснулся, в сером сумраке угадывался предрассветный час. Все трое все еще не спали и о чем-то спорили. Чарли энергично подметала пол. Фил увидел, что я открыл глаза, и унял остальных. Голова моя все еще болела.

– Что стряслось? – спросил я. Никто не соизволил ответить.

Я встал, подошел к кувшину с водой и поплескал из него на шею и затылок, а затем вернулся и приподнял угол спального мешка. Нож Кокоса находился на том самом месте, куда я его положил вечером. Я вытащил его и тщательно осмотрел лезвие. Похоже, никто его не трогал. Меня затошнило от головной боли. Я посмотрел на Мика.

– Никакой это был не сон, приятель.

– Расскажите ему! – попросила Чарли.

– Незачем! – прошептал Фил.

– Да скажите же мне – о чем речь?

– Если вы оба намерены отмолчаться, тогда придется мне, – заявила Чарли. Она встала с места, и в этот момент, похоже, оказалась сильнее всех нас.

– Скажи мне, наконец, в чем дело?! – крикнул я. Возникло недолгое замешательство, но затем

Мик встал.

Фил вздохнул, а Мик поманил меня к выходу, и я последовал за ним; дети остались в хижине.

Снаружи было еще прохладно, но я чувствовал, как прогревается воздух от далекого, еще не поднявшегося солнца. Создавалось впечатление, что солнце – это такой небесный механизм. Я мог расслышать неясный гул, предшествующий его появлению. Все в деревне спали. Как только мы сошли с крыльца,

Мик повернулся ко мне и нервно дотронулся кончиками пальцев до моего плеча, затем до груди.

– Не паникуй, Дэнни.

– И не собираюсь.

Мик отвернулся, заглянул куда-то под хижину.

– Он там, внизу.

Вначале я не сообразил, о чем он толкует. Мик вглядывался в темные провалы между сваями под домом. Потом показал рукой, куда мне следует смотреть. Я нагнулся, но ничего не мог разобрать в темноте.

– Да, мы его листьями забросали, Дэнни. Закопали слегка…

Я снова сунулся под хижину и немного заполз вглубь. Запах здесь был еще тот. Из темноты несло сыростью и свиным говном. Бензином тоже попахивало. Я потянул на себя кусок полиэтилена, сгреб в сторону бамбуковые ветки и увидел ботинок. Я хотел взять его в руки, но ботинок оказался одет на ногу. Кое-как я выбрался наружу.

– Господи, – проговорил я. – Господи!… Я его убил. К этому времени к нам присоединился Фил.

– Не ты, папа, – сказал он. – Ты не убивал. Мик заговорил хриплым голосом:

– Зато он тебя чуть не убил, Дэнни. Это он тебя по голове шарахнул. Ты упал, а он уже собирался тебя прикончить, приятель!

Я оглянулся на вход в хижину. Оттуда, из темноты, за нами наблюдала Чарли. Она кивнула мне.

У нее, очевидно, не было никаких сомнений по поводу того, что делать дальше.

– Здесь его оставлять нельзя. Его найдут.

Мик и Фил были настолько выбиты из колеи, что даже почувствовали облегчение, когда ими начали руководить. Филу я поручил принести заготовку для носилок, которые я так для Чарли и не смастерил; Мику велел залезть со мной под крыльцо, и вместе мы вытащили труп наружу. Мы также поставили на место канистру с бензином. Мик вспомнил про нож, и я снова спустился вниз, чтобы его найти. Пытаясь нащупать нож, я вытащил на свет порванный рюкзак.

«Господи, Мик! Неужели это ты натворил?» – подумал я, разглядывая глубокий надрез на шее трупа. Удар, похоже, был такой силы, что чуть не снес голову. На армейских штанах убитого запеклась кровь.

– Придется раздеться, – сказал я. – Нужно шевелиться быстрее, пока местные не проснулись,

Мик и Фил меня поняли. После того как они разделись, мы перекатили тело на самодельные носилки. Я и Фил взялись за передние концы носилок, а Мик – сзади. Груз оказался не слишком тяжелым.

Поднимаясь все выше, малиновое, как драконий глаз, солнце выглянуло из-за горного склона, заросшего густым лесом, а мы, трое англичан, в трусах и кроссовках, шагали по тропинке, потные, напуганные и злые.

Мне хотелось уйти как можно дальше, для того чтобы ни крестьяне не нашли тело, ни деревенские вечно голодные собаки. С другой стороны, нам нужно было вернуться назад, до того как местные жители проснутся и приступят к своим делам. Мы чуть не бежали по усыпанной сухими листьями тропе. Молча, без остановок. Джунгли по обе стороны тропы довольно хорошо проглядывались, и мне никак не удавалось присмотреть подходящее место для нашей ноши.

До меня вдруг дошло, что Мик с Филом находятся в шоковом состоянии. Они вели себя как автоматы, послушно выполняя все, что бы я ни сказал.

Мы прошагали примерно с полкилометра от деревни, когда я решил остановиться, заметив шагах в тридцати от тропы лощинку, заросшую кустарником, с красной потрескавшейся глиной по склону. Мы все тяжело дышали. Положив носилки на землю, я отправился посмотреть, годится ли для наших целей эта впадина. Конечно, было бы лучше выбрать другое место, но, на худой конец, и это годилось. Мы вывалили труп под кусты вместе с канистрой и ножом, а сверху, как могли, закидали глиной.

– Пошли обратно, – отдуваясь, предложил Мик.

– Подожди, – остановил я его.

Я настоял на том, чтобы положить носилки поверх могилы и забросать их листьями, сучьями, камнями. Таким образом, даже если кто-нибудь и пройдет рядом, все же не сможет обнаружить, что здесь зарыто. Мы проделали все это дрожащими руками.

– Возвращаемся, – сказал я наконец.

Мы поспешили назад, так и не дождавшись, чтобы у нас успокоилось дыхание. Выглядели мы скверно, еще и в крови перемазались. А солнце взбиралось все выше, и день набирал силу с угрожающей скоростью. Пока мы бежали по тропинке, мы пыхтели, сопели, и звук нашего тяжелого дыхания тянулся за нами по джунглям как туман и рассеивался в небе неслышной молитвой.

Когда мы приблизились к деревне, я замедлил ход из опасения, что кто-то может услышать наши жуткие хрипы.

Ко времени нашего возвращения крестьяне уже сновали по своим делам. Кукарекали петухи, лаяли собаки. Мы спрятались за кустами и рванули по одному в сторону выгребной ямы за нашей хижиной. Там мы скинули с себя трусы, а потом, отдышавшись, с остервенением намылились и принялись окатывать друг друга водой.

Когда мы вошли в хижину, Чарли сидела скрестив ноги и бесстрастно, как Будда, взирала на наши обнаженные тела. Из всех нас она одна хранила полное спокойствие.

– Повезло нам, – сказала она. – Као был здесь недавно. Я сказала, что вы пошли на маковые поля.

– Молодец, – ответил я. – Точно. Одеваемся и идем на плантации прямо сейчас. Решено.

– Пошли, – согласился Мик.

У Фила был очень болезненный вид.

– Как, Фил, годится?

– Годится, – ответил Фил.

Перед тем как отправиться на прогулку, я развел огонь и сжег наши перепачканные в крови трусы.

32

В полях ни о чем таком разговора не было – во всяком случае, при нас. Мы даже не знали, заметили крестьяне отсутствие парня или нет.

Я говорю «парень», словно знаю, сколько ему было лет. На первый взгляд я бы сказал, что он ровесник Чарли, хотя трудно определить возраст, когда имеешь дело с тайцами. Впрочем, какое это имеет значение! Наверняка где-то жили его отец и мать, но и это мне надо было выкинуть из головы. Я мучительно пытался вести себя как ни в чем не бывало, но нервы у всех были напряжены до предела, и стоило одному чихнуть, как другой вздрагивал. Как ни странно, взаимных упреков не было. Мы вообще не касались опасной темы, прекрасно понимая, как это сейчас важно – притвориться, будто нас занимают совсем другие проблемы. Чарли особо не переживала, ведь убит был не кто-нибудь, а ее мучитель, и спокойно занималась своей трубкой. Мик был угрюм и издерган. Тяжелее всех приходилось Филу. Он проводил много времени на коленях в углу хижины и молился.

Мы не строили никаких иллюзий, понимая, что, возможно, не сумеем выйти сухими из воды. Муторно у нас было на душе, дальше некуда.

Чувствовал ли я удовлетворение от убийства мерзавца, надругавшегося над моей дочерью? Пожалуй, нет: ведь это ничего не меняло. Гнев, обуревавший меня, не утих. Тому, что здесь произошло, суждено было на всю жизнь остаться и для Чарли, и для меня незаживающей раной, отдаваться болью в душе. Я не испытывал жалости к парню, зарытому в джунглях, но то, что нам пришлось пережить, отнюдь не способствовало душевному равновесию. Месть не доставила радости, а наше положение – и без того незавидное – стало еще более опасным.

Спали мы по очереди и забывались сном не надолго. Каждому приходилось заботиться еще и о том, чтобы кто-нибудь из местных ненароком не задумался о причине нашей явной усталости. Я засыпал и просыпался так часто, что заботы и тревоги перемешались в моем сознании с кошмарами сновидений.

Меня разбудил Мик. Он беспокоился за Фила, который, по его словам, пошел прогуляться на маковые поля. Мик выглядел подавленным. – Надеюсь, он сумеет справиться, – сказал он.

– Сумеет, – успокоил его я.

Чарли пребывала в том состоянии глубокого забытья, которое уже было нам знакомо, и, казалось, полностью отключилась от реального мира.

Я позволил Мику немного вздремнуть, а сам уселся около хижины, чтобы дождаться возвращения фила. Я решил снова взяться за Томаса Де Квинси. Не то чтобы меня вдруг потянуло к книгам – в моем состоянии мне было, разумеется, не до того, – просто я хотел внушить всем, будто настолько спокоен, что даже книжку могу почитать. Сидя у хижины в каком-то трансе, я не забывал время от времени переворачивать страницу.

Когда Фил вернулся, он выглядел совершенно истерзанным. Вглядевшись в лицо сына, я вдруг угадал в нем прежнего маленького мальчика. Зайдя в хижину, я спросил:

– Можно я тебя обниму?

– Зачем?

– Просто мне нужно.

Он посмотрел на меня с явной неприязнью:

– Ты не находишь, что несколько запоздал с этим? Еще вчера ты пытался заехать мне кулаком по физиономии.

– Ну, я прошу тебя.

Я шагнул вперед и обнял его. Он разрешил мне приблизиться, но это было совсем не то, чего я ожидал. Фил повернулся ко мне боком, и я почувствовал, как он вздрогнул от моего прикосновения.

– Теперь иди поспи немного, – посоветовал я. – Сон врачует душу. – Возможно, что-то в этом роде я только что вычитал у Томаса Де Квинси.

– Душу! – фыркнул сын, словно не признавая за мной права рассуждать о таких материях. – Душу!

И зашелся смехом.

Запрокинув голову, он хохотал как безумный, но затем внезапно остановился, и то, что он так резко оборвал смех, растревожило меня еще больше. Тем не менее он вымотался до такой степени, что улегся на циновку и позволил укрыть себя тонким одеялом.

В наступившей тишине, пока все спали, я надумал как следует осмотреть хижину и поискать ответа на вопрос: что именно может здесь удерживать Чарли? Какие препятствия стоят у нее на пути, пусть даже призрачные, воображаемые. Гигантский змей, обвивший дом снаружи? Или тень от бамбуковых стен, ведь она так похожа на решетку? Я пытался представить, что ей могло померещиться?

Положив голову к ней на подушку, я мысленно пробирался в ее сны, в ее кошмары, следил за ее полетом. Мне хотелось проникнуть в ее мир и встать на ее защиту. Но ничего у меня не получалось. Я вспоминал ту минуту, когда вошел в хижину и застал ее сидящей прямо и неподвижно. Теперь я задался вопросом: а вдруг то, что я тогда увидел, было обманом чувств? Ведь за гранью отчаяния мы способны поверить во что угодно.

Я снова представил, как она садится, скрещивает ноги, представил, что сейчас она мне все-все расскажет…

И в это мгновение Чарли открыла глаза и с ужасом уставилась в открытую дверь. Я обернулся и сразу почувствовал: сейчас вздыбится пол и хижина резко завалится на меня, почти под прямым углом, и еще немного – и мы все не удержимся, скатимся в распахнутый дверной проем и заскользим вниз вдоль плоской земли, стукаясь о деревья, стремительно улетая все дальше в неведомый мрак.

Я вцепился в пол, чтобы удержаться, хижина качнулась обратно, выпрямилась, а когда я снова взглянул на Чарли, ее глаза были закрыты и она продолжала спать.

Позже, проснувшись, она обнаружила медвежонка Руперта, смотревшего на нее с бамбуковой стенки. Она ахнула, сняла его и крепко обняла. Затем как-то странно притихла и спросила меня, зачем я его привез. Она давно уже и думать о Руперте забыла.

Я был доволен. Значит, она еще дорожила прошлым.

Немного погодя, когда заласканный Руперт наконец освободился из ее объятий, я подобрал его и решил снова подвесить на стенку. Тогда-то я и сделал одно важное открытие. Отыскивая, где лучше пристроить медвежонка, я заметил как раз над изголовьем Чарли, в том месте, где бамбуковые шесты подпирали кровлю, какой-то засунутый за гигантский табачный лист пакетик. – Ой, что это? – спросила Чарли.

Мне пришлось позвать на помощь Мика. Мы подтащили к стенке расшатанный столик, и я на него взобрался. Едва сохраняя равновесие, я дотянулся до этого пакетика, который оказался несколько раз сложенным обрывком бумаги. Спустившись, я ее развернул, а Мик придвинулся ко мне вплотную, чтобы тоже взглянуть на содержимое.

Потрясенные, мы оба молчали. Пока мы стояли, рассматривая находку, я слышал, как замедляется его дыхание; мне показалось даже, что он вообще перестал дышать. Моя рука, в которой была зажата бумажка, начала сильно дрожать, но не от страха, а от вновь нахлынувшего на меня гнева. Мик хотел взять ее у меня из рук, но я ему не позволил.

В центре листка была приклеена снятая «Полароидом» фотография Чарли. На снимке она была в купальнике и занималась тем, что мыла голову в реке, улыбаясь фотографу, который, по-видимому, застал ее врасплох. На карточке было запечатлено радостное, счастливое мгновение, и снимок был сделан ранним утром, в золотистом свете.

На фотографии вокруг изображения Чарли были пририсованы фигурки демонов с выпученными глазами и свирепо оскаленными зубами. Нарисованы они были по-детски неумело и могли бы показаться забавными, если бы не та их особенность, что у всех этих парящих в воздухе фигур торчали огромные пенисы, которые угрожали Чарли со всех сторон. Я стиснул зубы.

– Можно мне посмотреть? – спросила Чарли.

– Давайте-ка обмозгуем все это спокойно, – предложил Мик.

Но спокойно все это обмозговать у нас, конечно, могло и не получиться. Я наконец позволил ему взять у меня фотографию, и он держал ее на расстоянии вытянутой руки, словно демоны могли спрыгнуть с рисунков и наброситься на него. Другой рукой он потирал свою толстую шею. Мик уж на что крепкий орешек – и то был потрясен. Я понял, что он прикидывает – сколько же еще таких сюрпризов здесь спрятано? А вслух он произнес:

– Давайте возьмем себя в руки и разберемся с этим делом.

Чарли подскочила к нему сзади и выхватила снимок из его руки.

– Правильно, – кивнула она, соглашаясь. – Давайте разберемся.

Мы немедленно приступили к поискам еще чего-нибудь в том же духе, будто нашли в хижине змеиное гнездо. И обнаружили два похожих на первый снимка Чарли с пририсованными на них утрированно непристойными фигурками.

– Интересно, кому это понадобилось? – задумался Мик. – Кому вообще это могло прийти в голову?

Я понимал, что он имеет в виду. Неприятная находка могла значительно ухудшить наше положение в зависимости от того, кто за этим стоял. Я попробовал вычислить «художника». На первом месте среди подозреваемых был Кьем, деревенский знахарь и колдун– Но почему-то мне казалось, что это не его стиль, и я решил на этот раз довериться своему чутью. В любом случае я смог бы проверить его реакцию, сунув ему под нос эту пакость.

– Кьем? – вопросительно произнес я.

– Нет, – возразила Чарли. – Это Као, тот самый, с бородой. Его отец колдует в другой деревне, но там его недолюбливают. Он хотел сюда перебраться, да место занято. С Кьемом они враждуют, я точно знаю. Здешние обитатели живут в мире духов и не просто верят в их существование, нет: они работают, отдыхают и развлекаются все время бок о бок с духами. Без этого они бы и дня не прожили. Они вызывают духов, чтобы те принимали участие в их судьбе.

– Ты так и поступила, Чарли, – сказал Фил, останавливаясь позади нее. – Все мы так поступили.

Я решил объясниться с Кьемом: если Чарли права и он к этому непричастен, думал я, вполне возможно, что он согласится мне помочь. Имелась и другая причина: мне нужно было выйти из дома и посмотреть, заподозрили что-нибудь крестьяне или нет.

С этой целью я направился к маковым полям, упрятав фотографии с мерзкими рисунками в бумажник.

Мик и Фил остались с Чарли. Между тем деревенское радио надрывалось ревом тайской поп-музыки. То, что раньше казалось просто досадным, теперь било по нервам.

Кьем, по обыкновению, трудился чуть в стороне от остальных деревенских жителей. Он, согнувшись, надрезал головки мака и, увидев, что я шагаю к нему, выпрямился.

– Кьем, – сказал я, подойдя ближе.

Не моргая, он спокойно смотрел на меня. Я открыл пачку сигарет и предложил одну ему. Сигарету он взял, но на лице у него все же оставалось подозрительное выражение. Он видел, что руки у меня дрожат. Я дал ему прикурить, и мы вместе задымили, не спуская глаз друг с друга. Затем я присел на корточки между высокими стеблями мака и жестом предложил ему сделать то же самое. Так он и поступил.

С моей стороны, должно быть, глупо было надеяться, что мне удастся его перехитрить. Люди на Востоке – мастера выдержки, а мое лицо, как я ни старался, для него было, конечно, открытой книгой.

Тем не менее я вынул из бумажника и показал ему фотографии, внимательно наблюдая за его реакцией. Кьем оставался неподвижным, только на лысине проступили вены. Он тяжело вздохнул и быстро что-то залопотал, уронив руки на землю. Мне стало ясно, что он никогда прежде не видел этих снимков; но с другой стороны, – так, во всяком случае мне показалось, – ему, по-видимому, было достаточно хорошо известно их значение.

Он задал мне несколько вопросов, оставшихся для меня непонятными. Я, в свою очередь, жестами показал ему, что нашел эти листки в хижине, под стропилами. Он ткнул пальцем в сторону деревни, и я кивнул. Он понял. Я обратил внимание, что он старается не касаться руками фотографий, как будто они могли причинить ему вред. Он показал, что мне следует снова положить их в бумажник. Затем собрал свои инструменты и дал понять, что нам нужно вернуться в деревню.

Очевидно, Кьем вознамерился сам осмотреть хижину, хотя и не пожелал в нее заходить. В этом он походил на Чарли с точностью до наоборот. Кьем просто просунул голову внутрь хижины. Я показал ему три места, в которых мы обнаружили эти снимки, и он сгорбился, словно внимательно к чему-то прислушиваясь. Внезапно, без предупреждения он пустился наутек, как испуганный заяц. Я собрался было обсудить с остальными, что они обо всем этом думают, но тут увидел, что Мик показывает пальцем на улицу.

У нас появились новые заботы. В деревню вернулся Джек, и прибыл он в сопровождении пяти боевиков, вооруженных до зубов и карнавально украшенных маковыми цветами. У одного даже маковый венок был на голове. Приветствовать хозяина явился Као. Состоялся недолгий разговор, после чего Джек повернулся и двинулся дальше; вид у него был не слишком довольный. Сердце у меня в груди сжалось в кулак, когда Као с боевиками отправился обходить деревенские хижины.

Джек подозвал меня. Он держал в руках длинный хлыст. Может, это был хлыст погонщика слонов. Лицо у него было застывшим, как фарфоровая маска.

– Я слышал, тут кое-что случилось вчера? Сердце у меня ушло в пятки. Я вдруг понял, что он все знает. Не могу сказать, почему это пришло мне в голову. Просто такое чувство – он знает. И я решил начать разговор первым:

– Джек, у вас есть дочь, и вы тоже встали бы на ее защиту. К нам в хижину зашел негодяй, и мы вышвырнули его вон.

Джек казался сбитым с толку.

– Мне рассказывали по-другому.

– Не знаю, что вам рассказывали, Джек, только все случилось именно так. Я вам не лгу.

– Нет?

– Нет. – Во рту у меня пересохло и снова засосало под ложечкой.

Он долго пристально смотрел на меня.

– Что ж, в прошлый раз я вам поверил, но все же решил навести кое-какие справки самостоятельно. – Я понятия не имел, о чем он толкует. – И знаете, похоже, насчет вашего консула вы мне не соврали.

– Не имею такой привычки.

Джек шагнул вперед и чуть ли не вплотную приблизил ко мне свое лицо. Я вспотел, но боролся с искушением вытереть лоб.

– Вы его часом не встречали?

– Кого?

Он бросил выразительный взгляд на хижину. Ясно было, что вопрос он задал неспроста.

– Вашего вчерашнего гостя.

– Нет. – Явная ложь застряла у меня в горле. Джек испытующе посмотрел мне в глаза. Один из деревенских псов выбрал именно этот момент, чтобы юркнуть под нашу хижину, и начал обнюхиваться, выгребая лапами землю. Я изо всех сил пытался сообразить, не выронили ли мы какую-нибудь вещь, которую может найти собака: ботинок, ремень, головную повязку, нож.