Отныне и вовек

27

После попытки Анджело в одиночку перевернуть мир что-то в Пруите дрогнуло. Этого не удалось добиться даже профилактике со всеми ее ухищрениями. Но теперь что-то ушло из его души. Профилактика никогда не смогла бы так его изменить. И ощущение было такое, будто внутри у него, где-то очень глубоко, одна кость уныло трется о другую, как шестеренка о шестеренку в коробке передач. Со скрежетом, точно напильник о камень.

Первого апреля, на следующее утро после злосчастного дня получки, рядовой первого класса Блум, потенциальный чемпион в среднем весе, рядовой первого класса Малло, новый человек в роте и потенциальный чемпион в полулегком весе, и несколько других рядовых первого класса, также потенциальных чемпионов в том или другом весе, собирались на первое занятие вновь сформированного первого курса полковой школы сержантского состава. Занятия проводились на одной из старых бетонированных лагерных площадок в горах возле стрельбища, в больших палатках, где обычно жили солдаты во время стрелковых учений. Будущие сержанты должны были пройти двухмесячный курс подготовки.

Пруит, потенциальный чемпион во втором полусреднем весе, смотрел, как они складывают вещмешки и уходят, когда он верил легендам великого американского эпоса, утверждающим, что все итальянцы либо отъявленные трусы, либо наемные убийцы на службе у мафии. И еще ему вспомнилось житье в лагерях, куда сейчас уходили эти ребята. Он побывал там на учебных стрельбах в прошлом году с 27-м полком. Ему вспомнились палатки на бетоне, вспомнилось, как длинная очередь с котелками тянулась через грязь к полевой кухне, как в подбитых овчиной стрелковых куртках, перешитых из старых гимнастерок, они ждали выхода на линию огня, как пахло жженым порохом и звенело в ушах, как клубы дыма смазывали все перед глазами, как два-три их лучших снайпера пользовались купленными на свои кровные оптическими прицелами — он помнил все: глухое клацанье в руке тускло поблескивающих неизрасходованных патронов, вытянутую закругленную тень, скользко исчезающую в патроннике, куда при стрельбе одиночными ты досылаешь патрон большим пальцем, колыханье белого пятна, отмечающего промахи, красный флажок, который в трехстах ярдах от тебя поднимают из блиндажа указчики. В прошлом году он получил значок «Отличный стрелок» за стрельбу из «03», и жизнь в лагерях ему нравилась. Она нравилась ему даже сейчас.

Сорок долларов Хэла были по-прежнему при нем. Он решил, что с их помощью хладнокровно и расчетливо влюбит в себя Лорен. Действовать с ней другим способом, видимо, не имеет смысла, а про сорок долларов все равно никто не знает, и с Терпом Торнхилом ему расплачиваться только в следующую получку, да и Анджело наверняка не обидится, если он потратит их на себя. На этот раз все будет точно по смете. У него был выработан план: сделать из сорока долларов шестьдесят и растянуть их на пять недель. Если все пойдет, как он рассчитывает, этот план его вывезет, и можно будет ничего не занимать под получку, тем более что он и так должен целиком отдать ее Терпу.

Выжидая, пока солдаты все просадят и наплыв к миссис Кипфер схлынет, он без лишнего шума пристроил десять долларов из сорока — не двадцать и не пятнадцать, а только десять — в ссудную кассу, которую банкометы О'Хэйера держали для игроков в «очко», и должен был получить двадцатку прибыли. «Очко» не такая азартная игра, как покер, поэтому и капитал в нее вкладывать надежнее. Итого получится шестьдесят долларов. Сорок пять уйдут на три похода к Лорен на всю ночь, по пятнадцать зеленых за раз. Еще пятнадцать — три бутылки по три пятьдесят каждая. Остающаяся мелочь — на такси. Когда он разузнает, где она живет, и добьется, чтобы она его к себе пустила, о деньгах можно будет не думать. У нее денег полно. Она будет с удовольствием тратить их на него, ему только надо правильно себя повести. Задуманная авантюра обещала быть интересной. Ему будет чем занять себя, пока Анджело дожидается суда. Он продумал все в мелочах. Это было отличной, увлекательной гимнастикой для ума. План захватил его целиком.

И все полтора месяца, пока правосудие разбиралось с Маджио, он с неослабевающим увлечением выполнял этот план пункт за пунктом. Он был настолько им захвачен, что продолжавшаяся профилактика передвинулась в его сознании на непочетное второе место.

Как-то раз, когда еще не истекли предшествовавшие суду полтора месяца, он купил два блока сигарет и пешком пошел навестить Анджело в гарнизонную тюрьму. Идти надо было почти две мили, в гору, мимо теннисных кортов, мимо площадки для гольфа, потом под мощными деревьями мимо рябой от солнца, остро пахнущей лошадьми верховой тропы. Шагая по жаре, он вспотел. То и дело ему попадались на глаза офицеры, офицерские жены и офицерские дети. Все очень загорелые и по-спортивному бодрые. Тюрьма — деревянный белый дом с зеленой крышей — стояла в прохладной дубовой роще посреди большого ровного поля на самом краю военной зоны. Она напоминала сельскую школу. Забор из крупной проволочной сетки с тремя рядами колючей проволоки поверху еще больше усиливал это сходство. Затянутые проволочной сеткой окна тоже походили на окна сельской школы. Но войти в эту школу ему не разрешили.

Потому что это была никакая не школа. Здесь помещалось военное учреждение. И оставить для Анджело сигареты ему тоже не разрешили. Каждому заключенному выдается по пакету табачной смеси «Дюк» в день, и никакие передачи от посторонних не принимаются. Заключенный — прежде всего солдат, и ему причитается только то, что получают все остальные содержащиеся в тюрьме солдаты. Пруит забрал сигареты назад и ушел. С Анджело он так и не увиделся.

Пожалуй, он был им даже благодарен. Они ведь запросто могли разрешить ему оставить для Анджело сигареты, а потом их раскурили бы охранники из ВП. И он стал курить их сам. Ему было стыдно за себя. Он, конечно, мог бы их выбросить, но они стоили два с половиной доллара, и это был бы бессмысленный жест. Потому он и курил их. Но ему было стыдно.

Сейчас, когда Анджело сидел в тюрьме и дожидался суда, Пруит переживал черные дни. Он сознавал, что должен был удержать маленького итальянца, не дать ему броситься в пропасть, а вместо этого он сам же его и подтолкнул. Он должен был предвидеть, что может произойти. Он не имел права оставлять его одного, когда спускался к воде, чтобы зашвырнуть плавки. Малыш мог кричать ему что угодно, но он должен был вмешаться в драку. Пусть патрульные сильнее, пусть с дубинками, вдвоем они бы их одолели, а потом удрали бы и вернулись назад, в роту, где им ничто не угрожало. Он столько всего должен был сделать и не сделал ничего. В том, что случилось с Анджело, он винил себя. Поэтому-то ему так хотелось увидеться с ним — может быть, он сумел бы ему объяснить. Но увидеться с Анджело ему не дали.

И возможно, он так никогда бы с ним и не увиделся, если бы полиция Гонолулу не начала специальное расследование.

Из Шафтерской части ВП за ними приехали на грузовиках, на двух больших трехтонках. В кабине каждого грузовика, кроме вооруженного шофера-«вэпэшника» сидело еще по «вэпэшнику» с пистолетом, а впереди ехал пузатый полицейский фургон с вооруженным «вэпэшником» за рулем. Операцией командовал высокий лейтенант-мулат (наполовину белый, наполовину гаваец, с квадратной фигурой, как у канаков, работающих на пляжах уборщиками) в горчичной поплиновой форме городской полиции. Он ехал в фургоне вместе с первым лейтенантом Шафтерской части ВП, который вез с собой огромный, как простыня, список, подписанный начальником управления ВП. В том же фургоне ехали два молодых агента ФБР. Одетые в весьма строгие, но дорогие костюмы, они походили на беззаботных отпрысков богатых родителей. Эти двое были связующим звеном между гражданской и военной полицией.

Колонна торжественно въехала во двор, машины остановились напротив корпуса седьмой роты, и оперативная группа двинулась на штурм канцелярии капитана Хомса. Впереди шагали два чистеньких, отмытых до блеска молодых юриста из ФБР, их умные вежливые лица дышали почти отроческим целомудрием, голоса звучали сдержанно, манеры были тактичны, от этих молодых людей так и веяло благоразумием и осторожностью, но за их обманчивой мягкостью скрывалась та жесткая, спокойная уверенность, которую приобретает человек, когда знает, что его слово почитается, как закон, и всем остальным надлежит его бояться. Дневального тотчас отправили со списком на учебное поле.

Назад он пригнал с собой целую команду — на вид здесь было минимум две трети седьмой роты, — и для оставшихся в поле стройподготовка в тот день превратилась, так сказать, в чистый софизм. Солдаты построились перед казармой, им приказали рассчитаться по порядку, потом устроили перекличку, и они тупо стояли, переминаясь с ноги на ногу, немало напуганные (дневальный успел упомянуть про молодых людей из ФБР), но и сквозь страх пробивалось явно приподнятое настроение, неизменно возникающее у солдата при любой возможности спастись от занудства стройподготовки, даже если этим праздником ты обязан расследованию ФБР. Что такое ФБР, знали все, знали, что ФБР расследует уголовные преступления, совершенные военнослужащими, за свою Жизнь все они начитались комиксов про гангстеров и про облавы. Дневальный понятия не имел, почему их вызывают, но в гражданском уголовном кодексе была только одна статья, по которой можно вызвать сразу столько солдат. Такое расследование могли предпринять только по делам, связанным с гомосексуалистами.

Вызвали почти всех, кто сшивался в «Таверне Ваикики». Здесь были и капрал Нэпп, и сержант Гаррис, и Мартучелли. В список попали поляк Дизбинский, Бык Нейр, Академик Родес, толстяк Ридел Трэдвелл. Чемп Уилсон с Лидделом Хендерсоном тоже оказались в этой компании, так же как и капрал Миллер, и сержант Линдсей, и Эндерсон, и Пятница Кларк, и Пруит.

Их везли в город и потому разрешили подняться в спальни, умыться и переодеться в «хаки». Ни дневальный, ни «вэпэшники» не пошли вслед за ними. Никто не боялся, что кто-нибудь сбежит. Ведь все фамилии были в списке.

Когда они спустились, фургон уже отъезжал: мелькнули горчичная форма городской полиции, шафтерские бежевые гимнастерки с черными нарукавными повязками и два темных строгих костюма — тоже форма, даже более явно выраженная. Их опять построили, пересчитали, снова провели перекличку, а потом запихнули без разбора в грузовики, в одном из которых давно сидели в тоскливом ожидании рядовой первого класса Блум и еще один его собрат по званию из сержантской школы. Охранники скучали в кабинах рядом с шоферами. Их нисколько не беспокоило, что кто-нибудь выпрыгнет из кузова и осмелится исчезнуть из списка ФБР.

Кроме солдат, в кузовах не было никого, и совещания по выработке стратегии состоялись в обоих грузовиках одновременно, словно людьми руководил тот же природный инстинкт, что ведет стаи перелетных гусей и косяки рыб к предопределенному месту встречи. Оба совещания проходили по одному и тому же, инстинктом подсказанному плану, и в каждом грузовике инстинктивно знали, что в другом грузовике тоже проходит совещание, так что по существу это были не два отдельных совещания, а одно большое, общее.

Сверяя и уточняя воспоминания, в каждом грузовике сумели определить пассажиров другого грузовика и вычислить, кого не хватает. Было установлено, что минимум шестеро ребят из седьмой роты в список не попали, хотя посещали известные бары с не меньшим постоянством и не меньшим успехом.

В обоих грузовиках почти одновременно раздались возмущенные крики: «Что за черт!» и «Везет же людям!», и «А почему этим все с рук сходит?», и «Чем они лучше нас?».

И почти одновременно в обоих грузовиках те же люди, которые только что громко возмущались, заорали: «Заткнитесь!», и «Ну их к черту!», и «Не о них сейчас нужно думать, а о нас!», и «Кончайте, вы! Сейчас надо решать, как себя вести!».

Когда восстановили порядок, обнаружилось, что в том грузовике, где ехал Пруит, было двое солдат из шестой роты и один из пятой. Эти ребята сказали, что в другом грузовике тоже есть один солдат из шестой, но из пятой никого. Стратегический комитет заключил, что донести мог только кто-то хорошо знакомый с седьмой ротой, но этот вывод ничего не давал — таких было слишком много. Судя по всему, в список не попал никто из первого и третьего батальонов, хотя все, ехавшие в обоих грузовиках, не раз встречали ребят оттуда на Ваикики. На этом основании решили, что это не повальная облава, а заварушка местного значения, и посему на допросе лучше всего отмалчиваться, делать вид, что ничего и никого не знаешь. Никаких доказательств у ФБР нет, иначе устроили бы повальную облаву, а это все затеяно только для того, чтобы кто-нибудь из страха раскололся. Просто хотят навести шорох и кое-кого припугнуть.

Когда они пришли к этому выводу, в обоих грузовиках почти одновременно раздались вздохи облегчения. Но нервозность и тревога не спали, как, впрочем, не спало и радостное, праздничное, будто в день получки, настроение, сопутствующее любому избавлению от муштры. Оба, совещания были закончены почти одновременно, и тотчас завязались горячие локальные дебаты о возможном развитии событий.

Пятница Кларк был перепуган до смерти, его длинный итальянский нос пожелтел, как воск. Когда совещание кончилось, Пятница, хватаясь за обтянутые брезентом железные перекладины над головой, прошел через мотающийся из стороны в сторону грузовик и втиснулся на скамейку рядом с Пруитом.

— Слушай, Пру, я боюсь. Какого черта они меня вызвали? У меня ничего не было ни с одним таким. Ни разу в жизни.

— А у нас ей у кого не было, — растягивая слова, сказал Бык Нейр.

Это вызвало общий смех.

— Так-таки за всю жизнь ни разу? — поддел его Ридел Трэдвелл.

— Ах, за всю? — лениво протянул Нейр.

Все снова заржали.

— У меня не было, клянусь! — заявил Родес. — Покажите мне такого типчика, я ж его от бабы не отличу.

— Во-во, — сказал кто-то. — Хорошо, что не врешь.

— Точно, Академик. Не забудь это же в полиции сказать, — добавил другой.

— Я же совсем не про то, — запротестовал Академик. — Я хотел сказать, покажите мне одного такого, и у меня глаза на лоб полезут. Вот так, — он вытаращил глаза и широко разинул рот, как разевает клюв голодный птенец. — Эй, Нейр, — сказал он, довольный своей выдумкой, — это ведь я на тебя вылупился.

— А я — на тебя, — протянул Нейр и точно так же уставился на него.

Академик громко загоготал, и они начали таращиться друг на друга.

— Ты посмотри на Нэппа. — Нейр ткнул пальцем в худого невозмутимого капрала, скособочившегося на прыгающей скамейке. — По-моему, он слегка нервничает, а? Давай-ка на него вылупимся.

— Давай, — откликнулся Родес. — Ему только на пользу будет.

И они дружно вылупились на него вдвоем.

— Нэпп! Это мы на тебя так смотрим.

Они заржали, хитро поглядывая друг на друга с лукавым деревенским юмором, будто изобрели потеху, какой еще не знал мир.

— Смотрите, смотрите, — и Нэпп, ухмыляясь, показах рукой, на что он им советует смотреть.

Их это ничуть не задело. Они начали таращиться на всех подряд. Но общее беспокойство не уменьшилось.

— Их-то понятно за что. — Застенчивые оленьи глаза Пятницы стали круглыми от страха. — Они в те бары ходили. А я ведь — никогда. Вот возьмут и посадят меня, тогда что? Я же ни при чем.

— Я и сам всего один раз туда ходил, — улыбнулся Пруит. — Не бойся. Ничего они никому не сделают.

— У меня вон даже руки трясутся, смотри. Я в тюрьму не хочу.

— Да если всех голубых пересажают, Гонолулу в трубу вылетит. У города денег не хватит их прокормить. Половина фирм закроется, работать будет некому. А в армии каникулы объявят.

— Это верно, — согласился Пятница. — Но все-таки.

— Заткнись! — рявкнул со своего места Блум. — Испугался, макаронник! Тебе-то что терять? Мне — хуже. Меня могут из сержантской школы выгнать.

Уперев локти в колени и похрустывая пальцами, Блум сидел на шатающейся скамейке рядом с другим новичком сержантской школы по фамилии Мур.

— Думаешь, нас за это выпрут? — спросил его Блум.

— Надеюсь, нет, — ответил Мур. — Не дай бог!

— Да, я испугался! — Пятница сверкнул глазами на Блума. — И не скрываю. Из-за кого Энди начал ездить в город и ходить куда не надо? Из-за кого он гитару забросил? — укоризненно сказал он. — Не из-за меня же!

Энди сидел на полу, вытянув ноги и прислонясь спиной к кабине, он через силу улыбался, но глаза выдавали его страх, и, хотя Энди теперь явно жалел, что забросил гитару, он никак не откликнулся на слова Пятницы.

— Это как понять? Я, по-твоему, голубой?! — Блум встал со скамейки и, чтобы не упасть, ухватился за узкую перекладину над головой. — Ты поосторожнее, макаронник вшивый!

— Поцелуй меня в задницу, — неожиданно выпалил Пятница и сам поразился своей отваге.

— Ах ты, сморчок! — Держась левой рукой за перекладину, Блум подался вперед, схватил Пятницу за грудки, рывком поднял его на ноги и затряс так, что голова и руки Кларка замотались, как у тряпичной куклы.

— Отстань, Блум, — заикаясь, пробормотал Пятница. — Отстань. Я тебе ничего не сделал.

— Возьми свои слова назад, — рычал Блум, тряся Кларка. — Возьми их назад, понял?

— Ладно, — булькнул Пятница, беспомощно болтаясь, как на веревке. — Я этого не говорил.

Пруит встал, ухватился для равновесия за соседнюю перекладину, поймал руку Блума и с силой надавил ногтем большого пальца ему на запястье.

— А ну отпусти его, сволочь. Он свои слова назад не берет. Так, Пятница?

— Да, — булькнул тот. — То есть нет. Не знаю.

Пруит надавил ногтем сильнее, рука Блума разжалась, и Пятница с круглыми от страха глазами тяжело плюхнулся на скамейку, а Блум и Пруит остались стоять на тряском полу, глядя друг на друга в упор, и оба держались одной рукой за перекладину.

— Ты тоже давно у меня на заметке, — ощерился Блум. — Если ты такой герой, чего же на ринг не выходишь? — Он оглядел сидевших солдат. — Если ты такой крутой парень, почему не пошел к нам в боксеры?

— Потому что в вашей команде слишком много ублюдков вроде тебя, вот почему.

Качаясь, они в упор глядели друг на друга, но ни тот, ни другой не мог толком сосредоточиться, потому что главное было не потерять равновесие.

— Смотри, я ведь когда-нибудь рассержусь, — сказал Блум.

— Не смеши.

— Сейчас мне не до тебя, есть заботы поважнее. — И Блум сел.

— Ты предупреди, когда будешь готов. Я тебя сразу бить не стану, успеешь рубашку снять. — И Пруит тоже сел на прежнее место.

— Спасибо тебе, Пру, — поблагодарил Кларк.

— Ерунда. Ты вот что, Пятница, — громко сказал Пруит, глядя на Блума, — если этот подонок опять на тебя потянет, ты с ним не церемонься. Возьми стул или лом и шарахни его по башке, как Маджио. — Он кипел от ярости, потому что Блум нарушил негласный закон, запрещавший трогать Пятницу, который был для роты чем-то вроде талисмана, и поднять на него руку было все равно что избить деревенского дурачка.

— Хорошо, Пру, — Пятница судорожно глотнул. — Как скажешь.

— Попробуй, — фыркнул Блум. — Будешь там же, где сейчас Маджио.

— То, что Маджио сидит, не твоя заслуга, — уточнил Пруит.

Блум презрительно повел плечами и повернулся к Муру, тоже кандидату в сержанты, человеку одного с ним уровня. Гнев и величайшее негодование, внезапно исказившие его лицо, так же внезапно исчезли, сменившись прежним тревожно-оторопелым возмущением, словно он вдруг вспомнил, зачем его насильно везут в город.

— Черт, — напряженно, вполголоса пробормотал он, обращаясь к Муру, — только бы нас из школы не поперли.

— И не говори, — нервно отозвался тот. — Я сам волнуюсь.

Блум покачал головой:

— В таких делах надо поосторожнее.

— Верно, — согласился Мур. — Мне вообще нечего было туда ходить.

Тем временем они доехали до поворота на Перл-Харбор и Хикемский аэропорт. Два грузовика медленно вползли в Гонолулу и, стараясь не вылезать на центральные улицы, прогромыхали по северным окраинам на Мидл-стрит мимо церкви под большой красной, горящей электрическими огнями надписью «ХРИСТОС СКОРО ВЕРНЕТСЯ!», свернули налево на Скул-стрит, но все равно были потом вынуждены выехать на широкий проспект Нууану и через самый центр докатили до здания полиции, возле которого на обочине уже стоял фургон.

В залитый ярким утренним солнцем порт под звуки оркестра входил увитый гирляндами очередной туристский теплоход, прохожие, шагавшие в порт и из порта по Нууану и Куин-стрит, останавливались поглазеть, считая, вероятно. что это очередные армейские учения по новой программе борьбы с диверсиями, на минуту задумывались о тяготах жизни в году тысяча девятьсот сорок первом от рождества господа нашего Иисуса Христа и, прежде чем вернуться к повседневным делам, с любопытством смотрели, как грузовики въезжают в переулок, как из них вылезают солдаты и толпятся на лестнице Управления полиции.

Когда они гурьбой ввалились в приемную, оказалось, что там сидит Анджело Маджио, а по бокам от него два «вэпэшника» с короткоствольными автоматами наперевес и с пистолетами на поясе.

— Вот это да! — радостно заорал Маджио. — Это что же, сбор седьмой роты или, может, встреча ветеранов? Пивом кто заведует?

Дюжий охранник резко повернулся к нему:

— Заткнись!

— О'кей, Шоколадка, — бодро улыбнулся Маджио. — Как скажешь. Мне совсем не светит, чтобы ты пристрелил меня из этой твоей пушки.

Охранник в некотором замешательстве зло прищурился на Маджио, и тот ответил ему таким же прищуренным взглядом, хотя рот его продолжал улыбаться.

— Эй, Анджело!

— Анджело, привет!

— Анджело, ты?

— Смотрите, это же Анджело!

— Анджело, как ты там?

И те, кто любил его, и те, кто не любил, и те, кто почти не замечал его в роте, и даже Блум, который был бы рад выжить его из роты, — все окружили его, все хотели с ним поздороваться.

— Мне разговаривать запрещено, — улыбнулась знаменитость. — Я под стражей. Я — заключенный. Заключенным разговаривать не разрешается. А вот дышать можно, если, конечно, хорошо себя ведешь.

Казалось, он все такой же, этот малыш Анджело. Он спросил, как начали бейсбольный сезон «Доджеры».

— В последнее время так занят, не успеваю за газетами следить, — улыбаясь пояснил он.

На первый взгляд месяц за решеткой нисколько не изменил его. Но стоило приглядеться внимательнее, и было видно, что он сильно похудел, щеки под острыми скулами запали еще глубже, узкие костлявые плечи стали, если такое возможно, еще уже и костлявее, под глазами залегли бархатистые лиловые тени. Он весь словно стал тверже — и телом, и духом, — а в его смехе появился металлический призвук.

Когда солдатам приказали сесть и ждать, Пруит уселся рядом с ним, разговаривали они торопливо, шепотом. Здесь, при народе, охранники были явно в невыгодном положении и не могли в полной мере контролировать своего подопечного.

— Здесь они со мной ничего не сделают, — самодовольно ухмыльнулся Анджело. — Им надо держаться в рамочках. Обязаны произвести хорошее впечатление на местного лейтенантика. Приказ сверху.

— Вернемся в тюрьму — там поговорим, — выразительно намекнул охранник, которого Маджио называл Шоколадкой. — Еще пожалеешь, что не научился держать язык за зубами.

— Спасибо, объяснил! — хмыкнул Анджело. — А то я сам не знаю. — Он повернулся к Пруиту: — Да у меня из-за этого всю жизнь неприятности. Он мне рассказывает!

— То, что с тобой было раньше, — это цветочки, — мрачно сказал Шоколадка. — Ты, макаронник, еще не знаешь, что такое неприятности.

Анджело зло улыбнулся:

— А что ты со мной сделаешь? Хуже, чем сейчас, все равно не будет. Ну, посадишь на пару дней в «яму», только и всего. Меня, Шоколадка, можно убить, это факт. А сожрать не пытайся, подавишься.

Он повернулся к Пруиту и продолжал прерванный разговор, а охранник умолк в замешательстве — расстановка сил играла против него, и он считал, что это нечестно.

— Ты бы с ним не связывался, — посоветовал Пруит.

— Плевать! — Анджело улыбнулся. — У меня такие развлечения не часто. Меня сейчас все равно имеют как хотят. Так хоть нервы себе пощекочу.

— Как у вас там, в тюряге? — спросил Пруит.

— Не так уж плохо. Смотри, какие я себе мускулы накачал. К тому же теперь целиком перешел на махорку, — добавил он. — «Дюк» мне нравится даже больше, чем сигареты. Когда выйду, пригодится. Экономия.

— Значит, обращаются с вами ничего? Не бьют?

— Там, конечно, не пансион для благородных девиц. Но зато знаешь, что все это для твоего же блага. Верно я говорю, Шоколадка? — ухмыльнулся он.

Охранник ничего не ответил. Он пребывал в растерянности и молчал, уставившись в пустоту.

— Он не привык, чтобы с ним так обращались, — объяснил Анджело. — Честно говоря, я и сам к такому не привык.

— Я к тебе туда ходил. Сигареты хотел передать, пару блоков, — виновато сказал Пруит. — Меня не пропустили.

— Да, слышал, — жизнерадостно подтвердил Анджело. — Меня за это хотели в черный список внести. Только я и так уже в нем. Они решили, что я маменькин сынок, раз мне сигареты носят. Еле убедил их, что ничего подобного.

— А что с тобой дальше будет? Сколько тебе влепят, хоть знаешь?

— Откуда? Мне ни черта не говорят. Но суд будет скоро, а месяц я уже отсидел. Так что, если даже отдадут под «специальный» и получу по максимуму, останется трубить всего пять месяцев. Когда выйду, надо будет тоже закабалиться на весь тридцатник… Ты за меня не волнуйся. Все будет хорошо. Месяц я ведь уже отсидел. Мне его скостят… Те сорок долларов у тебя еще живы? — Не поворачивая головы, он скосил глаза на охранника у себя за спиной и взглядом предостерег Пруита.

— Не целиком. Часть я потратил.

— Я тебе как раз и хотел сказать. Эти деньги — твои. Ты сам их заработал, сам и трать. А насчет того, что ты мне должен, можешь не волноваться. — Он снова осторожно показал глазами на охранника. — Понял?

— Ладно.

— У нас все равно деньги отбирают. Так что ни о чем не думай и трать спокойно.

— Они мне для дела нужны. У меня есть план насчет Лорен.

— Она тебе в получку устроила веселый вечерок, да?

Пруит кивнул.

— Конечно, трать их. И не унывай, старичок.

— Ладно.

— Похоже, завертелось. Сейчас начнут вызывать.

Из двери кабинета в приемную вышел секретарь с длинным списком в руке. Он назвал чью-то фамилию. Солдат поднялся со стула и вслед за секретарем прошел в кабинет. Дверь долго оставалась закрытой, потом снова открылась, и секретарь выкрикнул: «Маджио!»

— Это я. — Анджело встал. — Я у них, по-моему, что-то вроде подсадной утки. Или, может, подопытный кролик? — Он прошел в дверь. Вернее, сначала туда прошел охранник с автоматом, потом Анджело, а потом второй охранник с автоматом; Дверь закрылась. Через несколько минут Маджио вышел из кабинета; вначале вышел охранник, за ним Маджио, затем второй охранник.

— Чем я не Дилинджер? — Анджело улыбнулся толпе в приемной. Это вызвало общий смех, хотя нервы у всех были натянуты.

— Маджио, лучше заткнись, — предупредил его Шоколадка. — Шагай!

Охранники через приемную провели Анджело в другую дверь, не в ту, которая выходила в коридор и была в левой стене, а в дверь еще одного кабинета. Напротив коридора дверей не было, только окна. Незарешеченные.

Солдат, чью фамилию назвали первой, вскоре тоже вышел. Секретарь проводил его в ту же комнату, куда увели Маджио, и захлопнул дверь. В приемную вошел один из «вэпэшников», которые ехали в кабинах грузовиков. Секретарь показал ему, чтобы он встал возле закрытой двери. Потом выкрикнул следующую фамилию. Солдат прошел за секретарем в кабинет.

— Старый прием, — нервно сказал кто-то. — По одному допрашивают. Индивидуальный подход.

Через несколько минут секретарь вышел из кабинета, заглянул в комнату напротив, и оттуда снова вывели Маджио.

— Я ж говорю, я подсадная утка! — ухмыльнулся Анджело. Это опять вызвало нервный смех, и напряжение слегка спало, потому что каждый невольно ставил себя на место маленького тощего итальянца и понимал, что в сравнении с этим макаронником его собственные дела не так уж плохи.

— Маджио, заткнись! — одернул его Шоколадка. — Иди.

Они прошли в кабинет. Очень скоро они вышли оттуда и вернулись в комнату, где были раньше. Затем секретарь вывел солдата из кабинета, проводил в комнату напротив и вызвал следующего. И так продолжалось, пока не был исчерпан весь список.

Когда Пруит услышал свою фамилию, он встал и, чувствуя, как у него слабеют колени, пошел следом за секретарем. В кабинете за столом сидел лейтенант-мулат в горчичной форме городской полиции. Сбоку от стола в глубоком деревянном кресле сидел Томми с недовольным, угрюмым и безучастным лицом. Первый лейтенант из Шафтерской части ВП сидел у стены. Оба розовощеких молодых человека из ФБР стояли в глубине комнаты, ненавязчиво дополняя собой мебель.

— Вы знаете этого человека? — спросил лейтенант у Томми.

— Нет, — устало ответил тот. — Первый раз вижу.

— Пруит, — заглянув в список, сказал лейтенант. — Пруит, вы видели этого человека раньше?

— Никак нет, сэр.

— Вы разве не бывали в «Таверне Ваикики»?

— Бывал, сэр.

— И вы хотите сказать, что никогда не видели там этого человека?

— Не припоминаю, сэр.

— Мне говорили, он там околачивается постоянно.

— Может быть, я его и видел, сэр. Но не помню.

— А вообще вы видели там людей с такими наклонностями?

— Может, и видел. Было там несколько… женственных. А уж какие у них наклонности, не знаю.

— Вы что же, не можете отличить такого вот от нормального мужчины? — терпеливо спросил лейтенант.

— Не знаю, сэр. Это ведь только на себе проверить можно. Как иначе?

Лейтенант не улыбнулся. У него был усталый вид.

— Пруит, у вас когда-нибудь были контакты такого Рода?

— Нет, сэр.

— Ни разу? За всю вашу жизнь?

Пруиту захотелось улыбнуться. Он вспомнил Нейра: «Ах, за всю?» Но он не улыбнулся.

— Нет, сэр.

— Вам незачем меня обманывать, — все так же терпеливо сказал лейтенант. — Психологи утверждают, что почти у каждого мужчины в том или ином возрасте бывают гомосексуальные контакты. Все, о чем мы здесь с вами говорим, останется в полной тайне. Мы совершенно не собираемся трогать ваших ребят. Мы лишь пытаемся уберечь вас от этих людей.