Голубое поместье

— Я отправляюсь в постель. Скажи Бирну, чтобы уезжал. Потом окажи любезность и Тому с Кейт, отошли их куда-нибудь. Зачем мы им… два потрескавшихся старых горшка?

— Отвечай за себя самого. Я не воспринимаю себя с такой степенью жалости.

— Ты тоже уезжай.

— Ты этого хочешь?

— Нет. Нет. О Боже, Рут, не уезжай… — Он потянулся к ней как утопающий. — Не покидай меня. Не уезжай.

За ее головой он увидел Лягушку-брехушку, сидевшую в уголке комнаты. Красные глаза на зализанной башке следили за ним. Одобрение выразилось в наклоне головы, удовлетворенно моргнули глаза.

— Забери меня отсюда, забери, забери, — сказал он, но слова его запутались в ее волосах, в сладкой, теплой и обильной плоти ее плеч.

— Вот что, старина, давай спать. — Она обняла его за плечо, охраняя и направляя. — Рейнолдс зайдет в понедельник. Осталось два дня и две ночи.

— Дня три будет, — сказал он. Рут не расслышала слов.

Слова как дыхание, подумал он. Они заражают воздух, вирусы — возбудители болезней, и иногда люди подхватывают их, поглощая собственной душой. Рут помогла ему подняться наверх — как больному. И он видел повсюду открытые книги, журналы и газеты, выкрикивавшие в воздух свои слова.

10

Физекерли Бирн медленно шел по дорожке к коттеджу. Он злился на себя за то, что смолчал и не спросил о старике, вернувшем ему бумажник.

Два дня он ничего не говорил. Каждую возможность перекрывали. Обычно это делала Кейт. Она наверняка знала, что делает. Девица вела себя оживленно и непринужденно болтала, и он не чувствовал необходимости открывать рот. В тот вечер Бирн заметил, что она вновь избегает его взглядов. Конечно же, она смотрела на Тома, находящегося в центре общего внимания: симпатичный молодой поклонник, с блестящей светлой шевелюрой, мягкими белыми руками. В очередной, новой белой тенниске, свободном полотняном пиджаке. Он подавал себя самым привлекательным образом, смешивая интеллект и почтительность, что ни на миг не обмануло Бирна.

Том определял, чего сумеет добиться, но разве можно винить его? Молодежь всегда хищничает. Том отыскал для себя превосходную нишу: полный пансион и жилье, и Кейт, романтическую и сексуальную. Ему предстояло долгое жаркое лето, позволяющее воплотить в жизнь мечты, которые явно успели овладеть им. Мальчик был симпатичен Бирну; только очень молод и наивен и полон абсурдных амбиций в отношении своего романа.

Но Кейт справится с этим. Бирн решил, что наивности в ней не заметил, как раз наоборот. Как она сумела проглядеть его бумажник и сколь откровенно попросила его остаться по собственным причинам, как умело она справлялась с Саймоном. Получалась личность уверенная и владеющая собой.

В отличие от Рут. На деле он оставался в этом доме из-за нее, из-за нее же связался с этой трудной компанией. Что ему этот старик, что ему эта странная смерть… да не приснилось ли ему все это? Произошло ли все это на самом деле?

Он просто хотел помочь Рут. Нечто в нем реагировало на ее теплоту, на ее абсурдное стремление взвалить на себя беды мира. Это делало ее ранимой, но и открывало ее силу. Другая сломалась бы уже много лет назад. Ну а Рут лишь взвалила на себя новую работу, этих самаритян, и каждый день возилась в саду, в соломенной шляпе, такой забавной на этих милых волосах. Открывая дверь в коттедж, он все еще думал о Рут.

Кто-то побывал здесь. На столе под электрическим светом развернутая газета, броский заголовок:

ЖЕНА ВОЕННОГО ПОГИБАЕТ ПРИ ВЗРЫВЕ

Двадцативосьмилетняя Кристен Бирн погибла в результате взрыва бомбы в ее машине. Это произошло в уединенной деревне Дейл в Мидлхеме, неподалеку от армейского лагеря в Каттерике. Взрывное устройство было помещено под «сааб», принадлежащий мужу миссис Бирн, майору Физекерли Бирну. Майор Бирн, недавно возвратившийся со службы в Северной Ирландии, не был обнаружен и поэтому не мог сделать каких-либо комментариев. Миссис Бирн находилась на шестом месяце беременности…

Бирн смотрел на газету пустыми глазами, на миг потрясение вернуло его в привычное горе и забытье.

Он не узнал газетную статью, хотя тогда их было довольно. Бирн удивился тому, что печатные слова тронули его с прежней силой. Он скомкал газету в тугой комок, прежде чем выбросить в мусорное ведро.

Под ней оказалась другая страница, с его собственным снимком, вполне узнаваемым, невзирая на мундир: стриженые волосы, лицо без морщин, веселые глаза.

ПРОПАЖА ОФИЦЕРА

В конце недели майор Физекерли Бирн, сорока лет, пропал после учений на болотах Северного Йорка. Майор Бирн, чья жена трагически погибла в результате террористического акта в начале месяца…

Эта вырезка была из «Gazette», одной из местных газетенок. Бирн не считал себя достойным внимания прессы, однако в Мидлхеме его заслужит и пропавшая кошка.

Бирн ощутил, что дрожит. Что на земле заставило его назваться здесь своим собственным именем? Он позволил себе слабость, Рут и дом соблазнили его, он перестал думать.

Но кто сделал эти вырезки, кто и почему поместил их на стол, чтобы он нашел их? Сообщат ли об этом в полицию? Военная полиция тоже разыскивает его. В Йоркшире хватало людей, непосредственно интересовавшихся судьбой Физекерли Бирна. Но кто здесь установил эту связь?

Мысль его немедленно вернулась к двум женщинам, укравшим бумажник и нож, к этой странной смерти. Старик, возвративший ему бумажник, видел все его документы.

Он этого не хотел. Он не хотел, чтобы ему подобным образом напоминали о прошлом… так грубо и бесцеремонно. И слишком уж точно. Он привык уже гнать мысли о Кристен и Дэвиде. У него не было желания вновь обращаться лицом к этой бездне.

Что можно приобрести, обратившись к ней снова, погрузившись в нее? Он бежал, бросил Йоркшир и армию, чтобы убраться подальше от этих мыслей.

Надо кончать изгородь, и если кто-то хочет, чтобы он отправился вон из поместья по каким бы то ни было причинам, Бирн просто уйдет отсюда, потому что не давал никаких обязательств оставаться.

Бирн поднялся по узкой лестнице в спальню, намереваясь завтра же утром оставить дом.

На постели что-то лежало. На мгновение ему показалось, что на подушке обрисовалась человеческая голова с растрепанными волосами. Увидев, что это было на самом деле, Бирн затаил дыхание. На подушке, пронзенная его собственным ножом, тем самым, который он закопал в лесу, лежала сипуха[12] с широко распростертыми крыльями; кровавое пятно расплылось как раз там, куда он клал голову.

Он застыл — разъяренный, в припадке брезгливости. Преднамеренное жестокое и наглое осквернение. Но смысл был понятен.

Убирайся.

Бирн шагнул вперед, осторожно извлек нож и отнес вниз подушку вместе с птицей. Оставив и то и другое на раковине, он вышел и вырыл большую яму возле ворот, затем закопал в ней подушку вместе с совой. Этот поступок был обусловлен целесообразностью, а не сентиментальностью. Но прибрав и вымыв руки, Бирн передумал. Он всегда был упрямым. Кристен звала его перекорщиком.

Он решил засесть здесь. Пусть армия сама ищет его. Бирн более не намеревался быть в бегах.

11

Подперев голову локтем, Том лежал в постели Кейт и разглядывал подружку. В уголках ее глаз уже появились небольшие черточки, трещинки на золотистой коже. Он угадывал, какой она сделается через десять-двадцать лет… Одно из тех подвижных, смешливых лиц, полных ума.

— Расскажи мне об этом доме, — сказал он. — Твоя мама сегодня не была разговорчива, правда?

— Нет. — Небольшая пауза. — Не обманывайся насчет Саймона. Сегодня у него был плохой день. Он всегда нервничает, когда к нам кто-нибудь приезжает в гости. Завтра он успокоится, будет лучше.

— Конечно… — Том не хотел обсуждать кузена Кейт, каким бы он ни был. Ему хотелось узнать о доме, все и сразу. — Как звали архитектора и когда его построили?

— В девятьсот пятом, записана эта дата. Имя архитектора утрачено… наверное, он был очень молод, это был его первый заказ или что-то в этом роде. Насколько нам известно, он погиб во время первой мировой войны, так и не завершив ни одного другого дома. Он оформил идеи Розамунды. Она-то и была истинным проектировщиком и творцом. Моя прапрабабушка была в свое время достаточно модной певицей, оперным сопрано. Она объездила всю Европу и Штаты… Пауз между гастролями хватило, чтобы жениться и родить двоих детей, Родерика и Элизабет. Брак ее развалился, и муж исчез вскоре после рождения Элизабет. Вот тебе и еще дети, не знающие отца, — негромко проговорила она. — Они повсюду, не правда ли? Во всяком случае, Розамунда строила Голубое поместье как дом для детей, позволяющий ей заниматься карьерой. Она поручила распоряжаться в доме своей сестре Маргарет. Согласно общему мнению, Розамунда была невротичкой и терпеть не могла мужчин. Свойство характера. Для того времени необычное, но тем не менее достаточно известное. Единственным доказательством является условие завещания. Оно запрещает наследование по мужской линии.

— А как же сын (как его звали? Родерик?), как он отнесся к этому?

— По-моему, отчасти именно он послужил причиной такого условия. Родерик пользовался скверной репутацией в округе. Нечто вроде распутника… Девицы его боялись. И старались не высовываться, пока Родерик Банньер находился дома. Думаю, мерзкий был типчик.

Он заинтересовался, представив себе двоих детей, растущих вместе в зачарованном мире поместья. И вот один из них склоняется ко злу, совершает нечто ужасное… Том заметил, как Кейт смотрит на него, слабая улыбка легла на губы, смеющиеся глаза.

— «Да лобзает меня он лобзаньем уст своих, ибо ласки твои лучше вина»[13], — процитировала она.

Том приложил палец к ее губам.

— Довольно. Ты забываешь. Вспомни о правилах. — Цитата слегка взволновала его, и прошлое отступило. Оставив лишь настоящее, прекрасное настоящее с Кейт в его объятиях посреди ночи. Он улыбнулся ей в предвкушении. — Сейчас, Кейт… прекрасная Кейт…

Момент входа был упоителен. Кейт, как всегда, чуть охнула — не от неожиданности, просто ей нужно было признать этот факт.

В ней. Том на мгновение замер, и она ощутила, как удерживает его в себе. Руки его охватили ее лицо, глаза пытливо вглядывались в нее. А потом легкое движение, сперва мягкое и нежное, они смотрели друг на друга как два незнакомца, ищущие друг друга… Глаза его опустились, когда движения сделались более интенсивными, более требовательными.

Он изогнул спину, прикоснулся языком к ее груди и взял сосок зубами. Ей нравилось так. В уме Кейт представлялись трое мужчин: обнимающий ее, ласкающий ее, входящий и двигающийся. Она представила себе эти три стороны его одного, обращенные к ней.

А потом забыла об остальных и помнила только одного Тома, его элегантное тело, его интеллект, его… невинность. Ртом он припал к губам Кейт и язык его тоже был теперь в ней. Пальцы его впивались в ее плечи, в другой миг прикосновение показалось бы ей болезненным. Но теперь ей было приятно, когда он забавлялся с ней. Необходимость брала власть над ним, и ей хотелось сопротивляться ему, кусаться, царапаться, ранить, чтобы он понял правду о ней, понял, какова она на самом деле.

— Боже!

Она вскрикнула тоже, острая боль обожгла плечо. Том соскочил с нее, и холодный воздух разделил тела. Он споткнулся о столик возле постели, повалил его, сбросив книги и лампу на пол. Шум, холод и внезапная боль поразили ее.

Кейт тяжело дышала, прижимая руку к плечу. Том резко отвернулся, в поздних сумерках она заметила, как какое-то темное создание ползет между его лопаток.

Том щелкнул выключателем у двери, и она увидела только темные полоски крови, выступившей на его белой спине.

Кровавые, словно его хлестнули кнутом. Но это не мои ногти, пришла в голову глупая мысль. Она задрожала. Мои ногти не настолько остры. Кровь выступила из узких ранок, начинала стекать на кожу, но Том распахнул дверь и задержался возле нее на мгновение, выглянув на площадку. Потом сделал несколько шагов, ничего больше не было слышно.

Ничего. Ни звука, ни бегущей фигуры, ни шума закрывающейся вдалеке двери. Ничего. Дом был спокоен, он ждал в тишине. Том вернулся в комнату, напряжение исказило его лицо почти до неузнаваемости.

— Том! — Ее пальцы, прикасавшиеся к собственному плечу, были мокры. Она посмотрела на кровь, потом на него. — Том, что…

Бледный, он стоял в ярости под ярким светом. Потом вдруг улыбнулся и через всю комнату пробежал к открытому окну задернуть занавески.

— С тобой все в порядке?

— Да уж какой, к черту, порядок! Что это было, ты заметила?

Она покачала головой.

— Я закрыла глаза. Том, твоя спина!

Он повернулся, заглядывая в зеркало туалетного столика.

— Что случилось?

— Господь знает! — Он оглядывал комнату, словно пытаясь найти что-то поломанное, упавшее, способное предоставить объяснение. Том вновь подошел к двери и зашел в коридор уже подальше. Кейт ожидала, глядя на него, она не желала вставать с постели.

Том вернулся и сел возле нее, осторожно ощупывая плечо.

— А кто еще находится в доме? Что здесь происходит?

— Том, я… — Кейт села, натянув на себя простыню: ей вдруг сделалось холодно. — Здесь нет никого. В доме никого нет, если не считать нас четверых.

— Или ты думаешь мне это привиделось? — Том взглянул на окровавленную руку. — И твое плечо тоже. — Он прикоснулся к разрезанной коже. Дрожь усилилась.

— Кто это был? Кто мог это сделать?

— Свихнувшийся кузен Саймон, наверное? Или таинственный Бирн? — Том приподнял бровь, но в глазах его не было никакого веселья.

— Саймон? — Это было невероятно. — Он не из таких! И Бирн… нет, нет, не могу в это поверить!

Том уже натягивал трусы и джинсы, раны на его спине оказались в области плеч. Он вновь подошел к двери и распахнул ее, поглядев в обе стороны коридора.

— Я ничего не слышал, — сказал он. — Никаких шагов, ничего. Я не слышал даже, чтобы открывалась дверь.

— Мы слишком увлеклись, — проговорила она онемелыми губами. — И поэтому ничего не слышали.

— Есть ведь какая-то причина, объяснение. — Том будто разговаривал с самим собой. — Причина есть, она должна быть. Что здесь происходит?

Кейт встала, потянулась за ночной рубашкой. И, пряча глаза, надела ее.

— Это Лягушка-брехушка, вот и все, Том. А теперь мне нужно что-нибудь теплое, утешающее. Горячее питье, шоколад, чай. Пойдем вниз.

Он повернулся.

— Лягушка-брехушка? Конечно же, нет!

— Ты боишься? Она сбежала куда-то. Она редко ведет себя подобным образом. Пойдем со мной, Том.

Но он стоял и только наблюдал за тем, как она оставила комнату, почти сбежала вниз по лестнице, словно стремясь подальше уйти от него. Шаги ее удалялись, терялись в общей тишине дома.

Том вышел на площадку и заглянул в холл. Книги и журналы белели в тьме. Пахло жимолостью, которую Рут недавно оставила на столе. Том собирался последовать за Кейт вниз, когда услыхал негромкий звук, напоминающий шепот. В длинном коридоре за его спиной шелестели хорошо смазанные колеса. Взявшись за поручни, Том повернулся и посмотрел вдоль коридора, на ряд закрытых дверей, выгоревшие обои и непокрытые ковром доски.

Именно в такой момент герой книги и фильма всегда приступает к исследованиям, подумал Том, отправляясь разыскивать чудовище или вампира — что-нибудь в этом роде — и всегда побеждает зло.

Но порезы на его спине болели, их надо было промыть. В любом случае Том не считал себя героем. Он видел себя хроникером, а не участником событий. Завтра, когда будет светло и солнечно, он исследует этот длинный коридор. Но не сейчас.

Направившись к лестнице, неторопливо спускаясь на промежуточную площадку, он решил, что найти Кейт будет не столь уж легким делом. В конце концов, он совсем не знает ее.

Она принадлежит дому, подумал Том, и больше никому и ничему.

12

— А эта Лягушка-брехушка, — спросил Том у Саймона за завтраком, — куда она исчезла?

В уголке не было никаких теней, ничто не сновало возле лодыжек Саймона.

Кузен Кейт казался неопрятным, словно неубранная постель… неумытым, утомленным и нелюбимым. Он потянулся через стол к кофе и ответил усталым голосом:

— Не знаю. Почему вы спрашиваете?

— Ночью на нас напали. — Том был слишком разъярен, чтобы заботиться о приличиях. Осознанно, желая потрясти хозяев, он стянул с себя тенниску и повернулся в кресле. И с удовлетворением услыхал легкий вздох матери Кейт. — Почему вы терпите ее?

Саймон встал.

— Рут знает причину. По-моему, и Кейт тоже. Она могла бы сразу все объяснить.

— Не надо напускать тайн, Саймон. — Кейт смотрела только на Тома. — Видишь ли, это не совсем домашнее животное, — проговорила она, торопясь, чтобы успеть покончить со всем, прежде чем отвага оставит ее. — Это какая-то дворняжка, она не принадлежит нам. Просто явилась из леса несколько лет назад. Вообще-то она почти ручная и хочет с нами оставаться. Обычно она не причиняет никаких неприятностей и более-менее привыкла к дому, но Саймон утверждает, что иногда она забывается, хотя до вчерашней ночи, я ни разу не видела ничего подобного.

Саймон удивленно скривил рот, что не прошло мимо глаз Тома.

— Так вот оно, — проговорил Саймон. — Вот и объяснение.

— Тварь совсем не ручная, — сказал Том. — Ее нужно поставить на место, дать хорошую взбучку.

— Она у нас трусоватая, — промолвила Кейт.

— Трусоватая? Да такую кровожадную тварь следовало бы пристрелить! Кстати, почему ее зовут Лягушка-брехушка?

— Традиция, — сказала Кейт. — Все домашние звери, когда-либо обитавшие в этом доме, всегда носили это имя, правда, мама?

Рут вздохнула.

— Не очень разумно, но подобные традиции редко имеют смысл. — Она не заметила неуместности столь банальной фразы. — Мне искренне жаль, что она поранила вас. Наверное, это жара вывела ее из себя. Вчера ночью у нас было почти как в тропиках. Сегодня вечером мы выставим ее из дома; нельзя допустить, чтобы она так обходилась с нашими гостями… Теперь позвольте мне посмотреть вашу спину. Кейт, ты помазала Тома каким-нибудь антисептиком? — Голос Рут казался воплощением кротости, и Том подумал, что именно таким тоном она говорит по телефону с готовыми на самоубийство дураками, не способными справиться с жизнью. Рут продолжала: — Когда вы намереваетесь приступить к работе, сегодня, или сперва хотите познакомиться с садом? Мне хотелось бы поводить вас по окрестностям.

— А что, если этот «домашний зверь» вновь набросится на меня? — Том не мог забыть случившееся. Вчерашние события выходили за пределы любой эксцентричности.

— Не беспокойтесь, Том, — сказала Рут. — Днем она чаще спит; потом, если вы будете в библиотеке, то можете закрыть дверь.

— Она не любит солнца, — подтвердила Кейт. — И вообще привыкла жить в густом лесу.

Он перевел взгляд от матери к дочери. Обе улыбались ему — дружелюбные и невозмутимые. Том подумал: неужели я вообразил все это, почему вчерашняя история кажется мне столь неприемлемой и странной? Надо бы разглядеть это создание повнимательнее. Все станет ясным, когда я его действительно увижу…

— Посмотри, вот она! — Кейт показала на дверь. Из дверного проема высунулась длинная морда… блестящие оранжево-красные глаза, косматая шкура с проплешинами, тут и там обнажавшими серую кожу. Передние ноги были много выше задних, поэтому голова неловко торчала вперед. Держась поближе к стене, создание скользнуло в кухню, стуча когтями по полу. Том встал и направился к собаке, присел на корточки — на всякий случай подальше — и попытался приглядеться.

Более всего животное напоминало гиену, чем что-либо еще. Знакомство Тома с природой ограничивалось днями детства и произведениями Дэвида Аттенборо, и он помнил о гиенах лишь то, что они питаются падалью. Но откуда может взяться гиена в пригороде британской столицы? Невероятно. Наверно, это какой-то гибрид или урод.

Том заглянул в глаза создания, но увидел там лишь врожденную ненависть. За пару костей она разорвет мне горло, подумал он. Тварь чуть натянула губу, открывая желтеющие зубы, мерзкое дыхание прикоснулось к нему.

Том поспешно встал и повернулся лицом к столу, откуда за ним следили три пары глаз.

— Что же это такое? — спросил он. — Гиена? Или одна из австралийских диких собак?

— Ерунда, — сказала Рут отрывисто. — По-моему, гибрид колли.

Когда Том вновь посмотрел на зверя, передние ноги создания показались более пропорциональными, а мех блестящим. Тем не менее тварь пряталась от света возле стены. Значит, он ошибся.

— О'кей, — проговорил Том. — А почему нельзя посадить ее на поводок, в клетку или куда-нибудь еще? Так было бы безопаснее.

— Поводок? Хорошая идея. — Рут направилась к шкафчику под раковиной и извлекла моток бечевы.

— Тебе понадобится ошейник. Я раздобуду в деревне, — сказала Кейт. Том быстро взглянул на нее. Разговор сложился сюрреалистический, отчасти вовсе безумный. К счастью, в заднюю дверь постучали, и в кухню вошел Бирн, в джинсах и рубашке с открытым воротом, чуточку вспотевший после ходьбы на солнце.

— Доброе утро, — поприветствовал он негромко. — Сегодня браться за огород?

— Значит, вы уже закончили изгородь? — Рут внезапно раскраснелась от удовольствия. — Чудесно. Это действительно великолепно. Надо сходить и посмотреть прямо сейчас… Почему бы вам не передохнуть денек, Бирн, заняться собой?

— Предпочитаю действовать.

— В воскресенье? Ну что вы! — С этими словами она взяла соломенную шляпу, висевшую возле двери.

— Уж если вы выходите, — рассудительно сказал Бирн, — я тоже пройдусь.

— Свежий воздух. В нем все дело. — Саймон смотрел на них. — «Честный труд и усердие начищают лопату простака». И так далее. Ночные кошмары рассеются. — Он разливал кофе, бурно и фривольно разбрасывая слова.

— Значит, ты намереваешься помочь им? — спросила Кейт.

— Не сегодня, дорогая. Когда-нибудь в следующий раз.

Зазвонил телефон.

Саймон взял трубку.

— Алло?

Ничего, мертвая тишина. Он положил трубку и нахмурился. Это уже выходит за пределы шутки. За окном он мог видеть Рут, занятую в огороде. Бирн тоже работал там, рядом с ней. Они погрузились в разговор. Какое-то время Саймон следил за ними, за тем, как они продвигались между гряд к оранжерее. Оконный переплет обрамлял их словно багет. Голландский пейзаж, спокойный и мирный.

Ему хотелось присоединиться к ним, но для этого было, во всяком случае, слишком жарко. Воспользовавшись предлогом, он принялся бродить по кухне, прибираясь и поправляя то тут, то там. Подумав, он переложил кулинарные книги на подоконнике: вегетарианскую и индийскую кухню вместе, низкокалорийную и японскую по отдельности.

А потом сел за стол в холле, листая журнал. Но вскоре вновь поднялся и побрел в библиотеку поискать книгу, содержащую отчасти запомнившуюся строчку стихов: «Покойный год на севере лежит», но так и не сумел найти ее. Возможно, это строчка из песни, из тех, что певала Рут.

Оставив сборник стихов на столе, Саймон направился наверх. Постоял немного возле окна на площадке, наблюдая за ласточками, мечущимися высоко в небе над озером. В спальне он наполнил кружку для чистки зубов и принялся пить, глотая пинту за пинтой. Вода бежала, текла по его рту и подбородку, он залился слезами.

Вне дома было так приятно. Четкие гравийные дорожки, разделившие огород, заросли одуванчиком и пыреем. Стоя на коленях с вилами в руке, Рут сражалась с крапивой.

— Было бы проще побрызгать все травилкой для сорняков. Здесь ведь ничего не должно расти.

— Я знаю, но, по-моему, это неправильно. Я не доверяю химикатам. Говорят, что они нарушают природное равновесие.

— Итак, вы придерживаетесь органики? — Бирн поглядел на сетку перепутанных дорожек, лабиринт коробчатой изгороди.

Рут села на корточки.

— Когда-нибудь я буду выращивать здесь растения на продажу, или это будет детская. Я мечтаю об этом. Я хочу отказаться от преподавания, пораньше уйти от дел. В наше время работа в системе образования не приносит никакого удовлетворения. Слишком много бумажной работы, слишком много ограничений и слишком много соревновательности… А мне больше хочется проводить свое время здесь, работая в саду, заставляя его плодоносить.

Опустившись на колени возле нее, Бирн принялся полоть сорняки.

— А вы всегда жили здесь? — спросил он.

— Всю свою жизнь. — Рут вздохнула. — Я выросла здесь вместе с Саймоном. Вот почему ему так нравится это место. Этот дом родной и мне и ему. Алисия, мать Саймона, ходила за мной как за собственным ребенком.

— Что же случилось с вашей матерью?

— Я даже не знала ее. — В голосе Рут слышалась грусть. — Она умерла при родах.

— А ваш отец?

— Знаете что, не перейти ли вам сюда, а я переберу рассаду латука? — Рут встала, отвернувшись от Бирна, но он все-таки успел заметить внезапно побледневшее лицо и панику в глазах. Многое здесь выходило за пределы допустимых границ. Его прошлое, ее отец… Бирн еще раз удивился тому, что до сих пор не спросил ее об отце.

Он поднялся на ноги, последовал за ней в парники.

— Рут, у меня есть вопросы. Я все хотел спросить вас кое о чем.

— Давайте, — поощрила его Рут, но в ее голосе прозвучала настороженность, заметная и в том, как она наклонилась над подносами с рассадой.

— Я никогда не рассказывал вам, что было, когда я появился здесь. Видите ли, я приехал сюда, голосуя, и тут трое… бродяг украли у меня бумажник.

— Голосовать всегда рискованно, правда?

— Обычно я способен позаботиться о себе. Но на этот раз вышло иначе. — Он медлил, не зная, как сказать ей. — Я даже не уверен в том, что все случилось на самом деле, или это был сон или галлюцинация.

Рут взглянула на него.

— Вы не похожи на человека, не способного определить истину.

— Там были две женщины, — продолжил он. — И мужчина. И одна женщина воспользовалась моим ножом, чтобы убить мужчину…

— Опять этот фокус! — Рут едва не расхохоталась. — Ах бедный Бирн! Вы чужой в наших краях и не знаете местных знаменитостей.

— Что? — Он поглядел на нее.

— Это актеры перфоманса[14], так, кажется, они зовут себя. Развлекаются тем, что пугают неосторожных. Как жаль, что вы наткнулись именно на них! И вы говорите, что именно они отобрали ваш бумажник? По-моему, пора кому-нибудь наконец остановить подобные фокусы, это нечестно.

— Рут, но это действительно произошло!

— Почему же вы не сообщили в полицию? — спросила она резким тоном.

— Тела не обнаружилось, — ответил он. — Наверное, я упал в обморок, но когда очнулся, их не было. Однако мой нож был испачкан кровью, трава тоже.

— Говорят, что они пользуются необычными таблетками, — с негодованием сказала Рут, наморщив нос. Она стянула садовые перчатки. — Некоторые люди возмущены их поведением. Они любят пугать. Но красть бумажники! Однако вам следует что-нибудь предпринять. В нашем благословенном материальном обществе кража собственности всегда считалась более серьезным преступлением, чем нанесенный чувствам урон, не так ли? — Она подмигнула ему, словно это была какая-то шутка. — Вам и в самом деле следует обратиться в полицию.

Он извлек бумажник из заднего кармана джинсов и показал ей.

— Ах да, помню, вы говорили, что вам его подбросили. — Она нахмурилась.

Бирн кивнул.

— Пришел какой-то старик и принес бумажник. А эти две женщины, две артистки, на этот раз были с ним. Они выбрали себе нового компаньона. Вы не знаете, кто это мог быть?

— Все оказалось на месте? Ваши деньги? — Рут не обратила внимания на его слова.

— Да, их даже прибавилось. Но кто этот мужчина? Почему он слоняется с этими двумя ведьмами?

— Не знаю. — Она пожала плечами, всем своим видом показывая: не расспрашивайте меня больше, измените тему… я не хочу разговаривать об этом.

Положив руки на ее плечи, Бирн заставил Рут посмотреть на него.

— Рут, говорите же. Что еще за великий секрет? Почему он делает это?

— Не знаю! Почему вы считаете, что я обязана все знать? Ко мне эти особы не имеют никакого отношения. Быть может, вам лучше отыскать его и самому задать этот вопрос, раз уж вы не в состоянии оставить это дело в покое. — Отодвинувшись от него, Рут запустила руки в карманы, разыскивая платок. Она едва не плакала.

Он был потрясен.

— Рут, простите меня. Я не хотел расстраивать вас.

— Я не расстроена! Но вы получили назад свой бумажник, и я не знаю, о чем разговор! И не понимаю, почему вы все продолжаете его!

И Рут, едва ли не бегом, бросилась прочь, рассыпая по пути рассаду.

Том и Кейт стояли в библиотеке. Он держал папку с листами бумаги и карандашами 2В. Сказать было нечего: библиотека казалась ему раем.

Все помещение было уставлено книгами — как и все прочие комнаты поместья. Но здесь полки и пол были сделаны из бледного чистого дерева, производя при этом эффект, противоположный тьме и мраку. Там и сям пол закрывали линялые персидские ковры голубых и зеленых оттенков. У двери стояло большое фортепьяно, крышка его была поднята. Рядом на табурете балансировали папки с нотами.

Комната была встроена в фонарь: французские окна и двери[15] выходили на луг, прежде бывший лужайкой. Обжигающие лучи утреннего солнца втекали через пыльные окна.

Кейт подошла к окнам и открыла их. Свежий, но не слишком прохладный воздух хлынул в комнату.

— Вот, — сказала она, искрясь. — Что может быть лучше?

— Гм! — Он взял с полки книгу, посвященную истории Эппингского леса.

— Английская история вон там, литература и критика здесь, поэзия и драма… — Она показывала ему различные разделы, но Том слушал вполуха. Он смотрел на стол, стоявший в фонаре, широкий, элегантный, с двумя рядами ящиков на обеих тумбах и подставкой для чернил. Красное дерево, подумал Том. Возле стола находилось кресло, за которое он бы продал свою душу, легкое, изящное и прямое.