Герцогиня (№2) - Поглупевший от любви

В этот момент Дарби тоже повернулся, увидел садовника и на мгновение оцепенел. Это случилось так быстро, что Генриетта даже посчитала, что ей показалось, потому что в следующий момент он спокойно спросил:

— Беринг, не так ли? Леди Генриетта, прошу вас, сядьте, и мы попробуем определить, есть ли у Беринга какой-то опыт в садовом деле.

Предложение показалось Генриетте странным. Ну разумеется, этот человек должен кое-что знать о садоводстве! Правда, ей самой ни разу не приходилось нанимать слуг для работы во дворе. Мачеха всегда предоставляла эти обязанности управляющему, поскольку сама она лично нанимала только свою горничную.

Дарби помог Генриетте устроиться на диване и сам сел рядом, небрежно развалился и вытянул руку вдоль спинки дивана. Генриетта, как обычно, сидела очень прямо и, ощутив, что их плечи слегка соприкасаются, незаметно отодвинулась.

— Надеюсь, агентство по найму уведомило вас, что здесь требуется знаток роз? — спросил Дарби.

— Так оно и было, — кивнул Беринг. — Я ухаживал за розами только что не с пеленок.

По мнению Генриетты, леди Роулингс прискорбно плохо выполняла обязанности компаньонки. Правда, интересно было узнать, что присутствие третьего лица явно имеет свои преимущества. Очевидно, мужчины не могут устоять от искушения поцеловать женщину, оказавшуюся на расстоянии вытянутой руки.

К счастью, его поцелуй нисколько на нее не подействовал. Она множество раз слышала рассказы других девушек о поцелуях. Молли Маплторп клялась, что, когда ее муж, Хэролд, впервые ее поцеловал, она стекла прямо в миску с ванильным пудингом. Генриетта долго недоумевала, пораженная такой метафорой, и наконец решила, что у Молли чересчур развито воображение. Но другие девушки твердили примерно то же самое.

И все же сама она не испытала ничего подобного, хотя поцелуй показался ей довольно приятным. И вообще ее впервые поцеловали! Теперь, когда девушки начнут обмениваться секретами, она не будет чувствовать себя замшелой старой девой.

Дарби расспрашивал садовника о способах удобрения. Где, спрашивается, он набрался подобных сведений?! У нее создалось определенное впечатление, что он круглый год жил в Лондоне. Впрочем, может, он и там выращивал розы, хотя это вряд ли возможно в таком угольном дыму!

— А как вы лечите ржавчину? — допытывался он весело, словно едва сдерживал смех. Что за странный человек этот Дарби!

Она перестала прислушиваться и вернулась к мыслям о поцелуе. Кстати, почему Дарби ее поцеловал? Она достаточно ясно дала понять, что детей у нее не будет, но, похоже, это его не испугало. Наоборот, его внимание стало еще более пристальным. Может, он действительно не желает иметь своих детей?

Дарби и садовник закончили разговор. Мужчина поклонился и ушел в сопровождении Слоупа.

— Как по-вашему, леди Роулингс хорошо себя чувствует? — спросила Генриетта, беря со стола ридикюль. — Пожалуйста, мистер Дарби, передайте ей мои сожаления. Плохо, что мы так и не нашли подходящую няню. Вероятно, стоит срочно написать в агентство по найму с просьбой прислать других кандидаток? Но сейчас мне нужно идти. У меня дела в деревне.

— Насчет няни не волнуйтесь. Хорошо еще, что старая няня Эсме живет здесь. И мы наняли садовника, значит, утро не прошло даром, — прошептал он с такой чарующей улыбкой, что у Генриетты закружилась голова. — У вас дела в Лимпли-Стоук? — продолжал он. — Я провожу вас, леди Генриетта, если вы будете столь добры подвезти меня в своем экипаже. Очень милая деревушка. Возможно, мне стоит убедиться, была ли права мисс Экерсолл, упрекая здешнюю жизнь в недостатке оживленности.

— Вы собираетесь долго пробыть в провинции? — не выдержала Генриетта.

— Да нет… — задумчиво протянул Дарби и снова взглянул на нее… о… таким взглядом!

Генриетта не знала, что и думать. Ей вдруг захотелось спросить, зачем он так открыто флиртует с ней. Но хотя всю свою взрослую жизнь она старалась быть как можно более откровенной… сейчас момент казался неподходящим.

Глава 13

В которой леди Роулингс беседует с новым садовником

Эсме как раз вышла на верхнюю площадку, чтобы спуститься вниз, и, случайно бросив взгляд в окно, заметила, что ее племянник Дарби и новая подруга Генриетта покинули дом вместе.

Эсме пошла по лестнице, напевая и чувствуя себя намного бодрее, чем обычно.

Что-то в спокойном признании и даже одобрении Генриеттой ее несчастного положения было безмерно утешительным. Генриетта права, считая, что ребенок Эсме не принадлежит ни одному мужчине.

В конце концов Себастьян предложил ей руку исключительно из чувства долга, считая себя виновным в смерти ее мужа. А Майлза трудно было назвать идеальным мужем, учитывая, что последние три-четыре года он открыто жил с леди Чайлд. Так почему она должна терзаться из-за них обоих?

Если бы Себастьян соизволил попрощаться с ней после того, как обольстил в гостиной, наверняка успел бы узнать, что Эсме и Майлз решили воссоединиться на следующую же ночь. Вместо этого он обошелся с ней, как с потаскухой, которой, по всей вероятности, считал, и просто вломился в ее комнату, будто так и надо. Словно она доступна всем пожелавшим отведать ее прелестей!

Пламя гнева зажглось в ее груди. Зачем она пролила столько слез из-за этого человека?! Себастьян Боннингтон, этот негодяй, который даже не спросил разрешения, прежде чем ворваться в ее комнату среди ночи! Кем он ее посчитал? Дешевой шлюхой, готовой залезть с ним в постель по первому зову? Глупец! Она не из тех женщин. И пусть не была верна брачным обетам, но ведь и Майлз изменял ей много лет с леди Чайлд. Это еще не причина относиться к ней как к куртизанке! Вот уже много лет как у нее не было любовников… до того единственного вечера с Себастьяном.

И ничто… ничто во время той памятной встречи не дало Себастьяну права предположить, что ее спальня отныне стала его территорией.

Она задумчиво погладила себя по животу, глядя в окно на цветник. Отныне никаких слез. И никаких разговоров о том, чтобы обездолить свое дитя, лишив его наследства. Генриетта — необычайно умная женщина. Никто и никогда не определит, от кого родился этот ребенок. Даже она, его мать.

Лучше она займется вот чем: женит Дарби на Генриетте, в результате чего он получит состояние, превышающее наследство Майлза: двадцать тысяч в год неотчуждаемого дохода, все, что получила Генриетта от своего отца. Разумеется, миссис Пидкок все уши прожужжала Эсме о том, как бедняжка Генриетта никогда не выйдет замуж, учитывая ее неспособность иметь детей, но все это вздор и глупости. Подобные вещи могут быть неизвестны в провинции, но сама она знала немало супружеских пар, которые, обеспечив себя необходимым наследником и еще одним сыном на всякий случай, решительно отказывались иметь еще детей. Сама она, до того как Себастьян застал ее врасплох, неизменно принимала необходимые меры предосторожности.

Существует немало способов… и она просто постарается, чтобы Генриетта узнала эти способы. Кроме того, вполне можно рассчитывать на богатый опыт самого Дарби.

В цветнике возился какой-то мужчина… с виду настоящий великан. Очевидно, Дарби все же нанял садовника через агентство. Остается надеяться, что садовник сумеет что-то сделать с розарием. Старик, до сих пор занимавший эту должность, очевидно, предоставил природе справляться самой. Когда она приехала сюда прошлым летом, на каждом розовом кусте цвело самое большее два цветка. Полураспустившиеся бутоны гнили прямо на ветках.

Она понаблюдала за незнакомцем еще немного. Он вел себя довольно странно. Определенно что-то делал с растениями, но что именно? Возможно, у него имелось лекарство от той болезни, которая убивала розы.

У нее ушло добрых полчаса на то, чтобы одеться потеплее и спуститься по склону. Газоны в Шентилл-Хаусе были довольно крутыми, и розарий находился в самом низу. Это было любимым местом Эсме. Кто-то из предков Роулингсов велел вколотить в землю длинный ряд белых подпорок для розовых кустов. Десять лет назад, когда они с Майлзом только поженились, здесь было море роз, роскошных, многоцветных, душистых. Сильный аромат пьянил всякого, кто забредал сюда. Конечно, сейчас, среди зимы, импровизированная галерея не представляла собой ничего, кроме голых веток и шипов. Так что же, спрашивается, он делает с розами?

Она умудрилась спуститься вниз, не подвернув щиколотки и не упав, и остановилась немного передохнуть. Она в жизни не носила подобных тяжестей, и этот ребенок казался настоящим богатырем. До беременности она имела самое смутное представление о том, как носят ребенка, прежде чем он решит появиться на свет, и это все. Никто не предупреждал об истерических припадках, распухших щиколотках и способности ходить вперевалочку, подобно утке.

Мужчина стоял посреди галереи, спиной к ней, но она видела, чем он занят. Читает книгу. Просто поразительно!

Она в жизни не слышала о грамотных садовниках! Во всяком случае, Мозес, предшественник этого, гордо подчеркивал, что он не занимается подобными глупостями.

Но садовник то и дело переводил взгляд с кустов на книгу и наоборот.

— Простите, — начала Эсме самым любезным, подобающим хозяйке поместья тоном, — я всего лишь хотела… — И тут ее голос замер.

Его кожа приобрела цвет темного янтаря. И одет он был без обычной элегантности. Неухоженный, растрепанный, ни малейшего сходства с титулованным аристократом…

Но ошибки быть не могло. Перед ней стоял человек, известный своим друзьям как Боннингтон, а всему остальному миру — как маркиз Боннингтон. А для нее — Себастьян.

Трудно сказать, узнали бы Себастьяна приятели так же быстро, как сама она. На нем были грубая рабочая рубашка с распахнутым воротом и кожаный передник. Себастьян выглядел более мускулистым, более энергичным, полным жизненной силы.

— У меня галлюцинация, — пробормотала она все тем же учтивым тоном, не сводя глаз с видения.

— Пожалуйста, прости за то, что испугал тебя.

Стоило ей услышать спокойный, рассудительный голос, как кровь отлила от головы и перед глазами все поплыло. Она пошатнулась и инстинктивно вытянула руки, чтобы уберечься от падения. Ладонь уперлась в теплую грудь. Он мгновенно оказался рядом, подхватил ее и прижал к себе. Еще секунда — и он уже сидел на железной скамье, не выпуская ее из объятий.

Эсме никогда не падала в обморок. Не в ее натуре было избегать конфликтов подобным образом. Даже в самые тяжелые моменты своего несчастного брака, когда наиболее благоразумным было бы элегантно опуститься на диван, изображая потерю чувств, она никогда на это не отваживалась.

Но Себастьян, очевидно, решил, что она лишилась сознания, потому что похлопывал ее по щекам, бормоча бессмысленные приказы:

— Пожалуйста, прошу тебя, очнись.

Она решила не открывать глаз. Что, спрашивается, делает Себастьян в ее розарии?! Ей нужно хорошенько подумать… хотя инстинкты искушали ее отдаться силе его рук и на секунду притвориться, что мир вовсе не холодное место, в котором она была вдовой с неизвестно чьим ребенком.

— Эсме! — уже настойчивее воскликнул он. Настоящий олух!

Открыв глаза, она взглянула в его лицо. Оно все приближалось, словно он решил обнаружить, по-прежнему ли обладает той же силой свести ее с ума, как раньше. Что-то в страстных голубых глазах и волосах цвета чистого золота заставило ее сердце забиться сильнее. Пустая, тщеславная женщина, другого имени ей нет! Ну почему эта строгая физиономия, безупречные манеры и непреклонность всегда вызывали в ней желание сорвать с него одежду и… Даже когда он был женихом лучшей подруги. Даже тогда. И даже сейчас.

И тут ей стало не по себе. Во время их последней встречи она была изящной, грациозной женщиной. Да, не слишком худенькой. Изгибы у нее были, ничего не скажешь. Она никогда не считалась пушинкой, как ее подруга Джина. Но изгибы — это то, что изгибается внутрь. А теперь она превратилась в настоящий шар: одни изгибы — и никакой талии.

И эта мысль мигом привела ее в чувство.

— Что ты здесь делаешь? — рявкнула она, садясь. Он откинул капюшон ее ротонды, пытаясь привести в чувство, и теперь она снова натянула его на голову. По ее мнению, белый мех отвлечет его внимание от того факта, что ее лицо было круглым, как персик. Может, стоит слезть с его коленей, прежде чем он поймет, какой тяжелой она стала.

— Приехал, чтобы повидать тебя, разумеется. О Боже, Эсме, я так тосковал по тебе. — Он сжал ее щеки холодными руками и припал к губам. Нежно, словно она действительно ему небезразлична.

Эсме моргнула.

— Я же сказала, что больше не желаю видеть тебя. Никогда, — пробормотала она не слишком убедительно.

— Тебе и не придется меня видеть. Если будешь оставаться в доме, я постараюсь, чтобы мы не встретились. Знаю, ты ненавидишь меня из-за смерти Майлза. Я и не ожидаю, что твои чувства изменятся. — Улыбка сожаления коснулась угла его рта. — Беда в том, что я бьюсь в тисках такого же не поддающегося времени чувства.

Она уставилась на него.

— Я думала, ты уехал в Италию.

— Так и было.

— Но почему?..

— Я должен был увидеть тебя.

— Ну… увидел? — раздраженно бросила она, едва сдержав порыв поплотнее завернуться в ротонду.

Уж она постарается не показываться ему на глаза! По крайней мере пока не родит и не вернется к обычному состоянию!

— Итак, почему бы тебе снова не вернуться в Италию и больше не думать об этом?

— Я не желаю ехать в Италию, пока ты живешь здесь.

— То, чего желаешь ты, ничто по сравнению с тем фактом, что, если тебя обнаружат в этой части страны, моя репутация будет погублена.

— Никто ничего не узнает, — покачал он головой. Заявление прозвучало со спокойной уверенностью, неизменно присущей Себастьяну. Он, казалось, точно знал, каким образом организован мир: по большей части в пользу Себастьяна, маркиза Боннингтона.

— Не вижу причин твоего пребывания здесь, — нахмурилась она. — Долго ли ты сможешь притворяться садовником? И что ты знаешь о садоводстве?

— Очень мало. Но я учусь и уже кое-что знаю благодаря неоценимой монографии Генри Эндрюса, посвященной розам, — жизнерадостно сообщил он. Вот только глаза оставались печальными.

— Повторяю, никак не пойму, почему ты здесь, — упрямо пробурчала она. — И я не собираюсь выходить за тебя замуж.

Он смотрел на нее так пристально, что щеки загорелись.

— Я люблю тебя Эсме. Люблю с того момента, как впервые встретил.

— Ты безумен! Себастьян покачал головой:

— К несчастью, я из тех, кто ничего не делает наполовину.

— Но ты не можешь любить меня. Ты помолвлен… то есть был помолвлен с моей подругой. Мы просто разделили один несчастный…

Она прикусила губу, не зная, как объяснить тот вечер, который они провели в гостиной леди Траубридж.

— Я люблю тебя, — повторил он все так же спокойно, — тебя, Эсме, не Джину. Я никогда не испытывал ничего подобного к Джине, как бы хороша она ни была. И она это знала. Она прекрасная женщина и нравится мне, но я люблю тебя.

Он наклонился так близко, что она ощутила щекой его дыхание.

— И я хочу тебя, Эсме, никакую другую женщину. Тебя. Живя в Италии, я понял, что должен был украсть тебя у мужа. Но слишком ценил свою гордость и свое положение. Теперь я понял, что и гордость, и положение — пустые, ничего не стоящие вещи.

Эсме решила, что, должно быть, сознание вины свело его с ума. Поэтому он считает, будто влюблен в нее. Он потерял разум, когда умер Майлз.

Эсме сконфуженно откашлялась:

— Милорд, прежде мы должны кое-что обсудить.

— Раньше ты называла меня Себастьяном.

— Это осталось в прошлом! — отрезала она.

Слегка подвинувшись, она нащупала ногами землю и встала. Он вроде бы неохотно отпустил ее, хотя наверняка был рад избавиться от такой огромной тяжести.

Но он тут же вскочил и воззрился на нее с таким видом, что у нее слезы навернулись на глаза. Даже в одежде садовника Себастьян обладал элегантными манерами истинного джентльмена.

Эсме уселась на садовый стул напротив и уставилась в точку над его плечом.

— Доктор уверяет, что Майлз мог умереть в любую минуту, — без предисловий выпалила она. — Понимаю, ты винишь себя в его смерти. Я бы написала тебе, но не знала твоего адреса.

— Спасибо, что сказала.

Прозвучало ли в его голосе облегчение? Возможно, он уже знал о слабом сердце Майлза от кого-то еще.

— Я была не права, виня тебя в смерти мужа, — холодно добавила она, словно извинялась за допущенную невежливость. Но в голове эхом отдавались горькие слова, брошенные Себастьяну во время последней встречи: «Думаешь, я выйду за тебя? Человека, убившего моего мужа? Да я не стала бы твоей женой, даже если бы ты не был скучным… неопытным… неуклюжим девственником!»

— Мне не стоило обвинять тебя в убийстве мужа, — повторила она. — Майлз мог умереть в любую минуту. Даже в последнюю неделю у него было два слабых приступа.

Себастьян продолжал молчать. Наконец, она осмелилась взглянуть в его лицо, но так и не смогла понять, о чем он думает. Он смотрел на свои руки.

Но тут он внезапно вскинул голову, взглянул на нее, и по спине прошел озноб.

— Я бы убил его, — тихо признался он. — Убил в мгновение ока, если бы это помогло стать твоим мужем.

Слова тяжелой волной повисли между ними в ледяном воздухе.

Эсме от удивления приоткрыла рот.

— Но ты был обручен с Джиной, — выдавила она.

— Я убил бы его за то, что он столько лет на твоих глазах изменял тебе с леди Чайлд.

— Но мы не… он не…

— Думаешь, никто замечал? Я знаю, Эсме, тебе было не все равно, — тихо, но свирепо продолжал он. — Я видел, как тебя коробило, когда он на людях целовал леди Чайлд в щеку. Видел, как ты избегала его. Видел боль в твоих глазах, когда он брал ее под руку.

— Могу уверить, у нас было взаимное соглашение, — запинаясь, пояснила Эсме. — Если на то пошло, оскорбленной стороной был именно он. Это я оставила его, а не наоборот.

Но похоже, он даже ее не слышал.

— Сидя рядом со своей любовницей, Роулингс часто приглашал тебя присоединиться к ним, словно у тебя вообще не было чувств.

Эсме вдруг вспомнила кое-что и поникла головой.

— Было больно только потому, что у леди Чайлд были дети, а у меня нет. Я была просто глупой, ревнивой… — пробормотала она.

— Мне все равно. Я мог бы убить его за то, что так безжалостно ранил тебя. За то, что недостаточно ценил тебя.

Последовала минутная пауза, после чего Эсме улыбнулась слабой, кривоватой улыбкой:

— Я рада, что ты его не убил.

— Я тоже, — кивнул Себастьян. — Но не могу притворяться, что моя совесть безупречно чиста.

— Дарби… Дарби сказал, что Майлз знал, сколько ему осталось. Не больше двух месяцев, — всхлипнула Эсме. — А от меня он скрыл. Скрыл, что ему осталось так недолго…

— Не надо, любимая, не надо…

Он снова рядом, она снова в его объятиях, припала к груди и плакала так, словно сердце вот-вот разорвется.

Эсме попыталась нащупать карман и вытащить платок, но он уже сунул в ее руку большой квадрат полотна с гербом, который никак не мог принадлежать садовнику.

— Не обращай внимания, — жалко выдохнула она. — В последнее время я ничего не могу с собой поделать.

Он не ответил.

Эсме вытерла глаза, всхлипнула в последний раз и подняла голову.

Лицо Себастьяна было каким-то странным. И, как она поняла секундой позже, его рука лежала на ее животе.

— Иисусе, — прошептал он.

Эсме попыталась придумать остроумный ответ, но так и не смогла.

— Ты беременна!!

Глава 14

Скорость — великолепное пристрастие

Едва выйдя из дома, Генриетта пожалела о том, что позволила Дарби ее сопровождать. Как она могла забыть, что правит беговой двухколесной коляской? Никто, даже Имоджин, терпеть не мог ездить вместе с ней в этой коляске.

— Мне очень жаль, — вздохнула она, — но сегодня я взяла не тот экипаж.

Глаза Дарби расширились от удивления при виде приплясывающей пары серых, запряженных в роскошную маленькую беговую коляску с высокими колесами и узким сиденьем, на котором едва могли поместиться два человека. Сзади имелись небольшие запятки для грума, но трудно было представить, что подобным средством передвижения способна править женщина.

— Как вам нравятся мои серые? — осведомилась Генриетта, гладя правую лошадку, которая норовисто вскидывала голову, рыла землю копытом, показывая, что с ней не так-то легко справиться. — Это Эгмонт, а другой — Паслен.

Заслышав свою кличку, Паслен фыркнул и затанцевал так, что звякнула упряжь.

— Ну не красавцы ли? К сожалению, пришлось долго отучать их от несчастной привычки нестись во весь опор, из-за которой никто из моих родных не желает меня сопровождать.

— Они братья?

— Да, от Голубой, дочери Чуда, если вас интересуют подобные вещи.

— Не особенно, — покачал головой Дарби, улыбаясь. Алые колеса были обведены темно-синей каймой. Сам экипаж тоже был алым с серебряной отделкой. — Вы купили коляску у Берча?

— Совершенно верно.

— Видите ли, я приобрел точно такой же прошлым летом. Если я припоминаю, вы могли бы выбрать алую ткань с бахромой.

Сиденье было обито скромной коричневой тканью.

— Мне показалось, что и без того общий эффект чересчур пышен, — призналась она, блестя глазами. — А вы? Выбрали алый цвет, мистер Дарби?

— С золотыми кружевами и бахромой, — ухмыльнулся он.

— Вы так пристрастны к коляскам?

— А вы посчитаете меня крайне жалким спортсменом, если я повторю «не особенно»?

— Решительно, — засмеялась Генриетта. — Те достойные джентльмены, которые вчера рассуждали с вами об орошении, не одобрили бы такого отношения к спорту.

И тут она сделала ошибку, встретившись с ним глазами. В них плясало такое лукавство, что она мгновенно забыла о зажатой в руке узде Эгмонта. Конь немедленно этим воспользовался, вскинув голову и встав на дыбы, как плохо воспитанная скотина.

Но для человека, который, казалось, лениво обозревал коляску, Дарби оказался на редкость проворен и молниеносно усмирил лошадь, чем заслужил одобрительную улыбку Джема.

— Сто раз твердил вам, миледи, — пожурил он Генриетту с фамильярностью старого слуги, — эти животины слишком норовисты, чтобы гладить их, как амбарных котов!

— Вы абсолютно правы, — пробормотала она извиняющимся тоном. — Я так хотела похвастаться Эгмонтом, что забыла о его характере.

Обойдя коня, она направилась к передку. И только сейчас Дарби с изумлением заметил, что она слегка хромает. Была ли ее походка такой же неровной, когда они впервые встретились? Он не помнил.

— Помочь вам сесть? — спросил он.

— Нет, спасибо. Мы с Джемом ездим вместе с тех пор, как мне подарили первую тележку с пони, и он привык помогать мне.

Джем легко подхватил свою миниатюрную хозяйку, усадил на место кучера и, дождавшись, пока она расправит юбки, подал длинный кнут.

— Эти лошади довольно резвые, мистер Дарби. Надеюсь, вы не возражаете против быстрой езды?

— Нисколько, — ответил он, садясь рядом.

Но уже через минуту не был так уверен в своем ответе. Либо кони застоялись, либо происходили из конюшен самого сатаны. Они дружно сорвались с места и вылетели на дорогу.

Неудивительно, что Генриетта хромает! Чудо еще, что она вообще жива! Но ее ничуть не волновало, что кони точно обезумели. Она спокойно орудовала кнутом, словно правила смирным пони.

И только когда они помчались по большой дороге, Дарби сообразил, что на лице его застыла дурацкая улыбка. Еще немного — и шляпу сорвет ветер, поэтому он ее снял. Волосы вырвались из ленты, которой были стянуты, и он заранее приготовился оказаться в канаве, но все равно широко улыбался.

А леди Генриетта Маклеллан? Сидела прямо, как на диване в гостиной, и управлялась с несущейся как ветер парой не хуже любого Коринфянина[4], укравшего почтовый экипаж на пари в «Уайте».

— Где, черт возьми, вы научились так править? — завопил он, перекрывая шум ветра.

Леди Генриетта повернула голову и, улыбнувшись, ловко провела коляску по самому краю делавшей поворот дороги.

— Мой отец был членом клуба «Четверка коней» и, поскольку не имел сына, научил править меня.

— Весьма необычно, — заметил Дарби.

Она слегка сбавила скорость, чтобы пропустить проезжающее ландо.

— Мой отец был одним из тех, кто подкупал кучеров дилижансов, с тем чтобы они неслись во весь опор посреди дороги, пугая всех пассажиров. Он обожал скорость. И боюсь, я унаследовала это свойство. Мои родные считают, что у меня опасная склонность рисковать по пустякам.

Дарби снова рассмеялся. Подумать только, прямо-таки воплощение чинности и чопорности, в шляпке и перчатках, и наклонности истинного повесы!

Генриетта пустила коней шагом.

— Мы приближаемся к Лимпли-Стоук, — объяснила она, — а в деревне не любят неожиданностей. Некоторые здешние обитатели так узколобы в своих суждениях о том, что должна и чего не должна делать женщина! Обычно я оставляю коляску с Джемом за пределами деревни.

— По-моему, вы упомянули, что не слишком ловки в спорте, леди Генриетта, — заметил Дарби, желая, чтобы она взглянула на него.

Они достигли окрестностей деревни, где дорога сужалась и начинался участок, вымощенный брусчаткой. Генриетта остановила коней.

— Уверяю, все обычные игры — не для меня.

— Никогда не пробовали стрелять из лука?

— Пробовала, — усмехнулась она. — Но ничего не вышло. Окажись вы в этот момент рядом, наверняка испугались бы за свою жизнь.

— Очевидно, предполагается, что сейчас мне не стоит бояться за свою жизнь, — хмыкнул он.

Мимо стоявшей коляски проследовал дорожный экипаж в сопровождении фургонов, нагруженных сундуками и ящиками. Дарби оглянулся на грума Генриетты и кивнул.

Джем подмигнул ему и спросил:

— Мне взять под уздцы лошадей, миледи?

— Да, Джем, — согласилась Генриетта.

Дарби проворно спрыгнул на землю, подошел к Генриетте и протянул руки:

— Позвольте?

По мнению Генриетты, на этот раз его улыбка была поистине дьявольской. Он стоял в луче солнечного света. Золотисто-каштановые волосы беспорядочной копной обрамляли лицо, и это выражение его глаз!

Но ничего не поделать: сама она не сумеет спуститься с высокого сиденья. Джему или кому-то другому придется снять ее.

Она подалась вперед и легко положила руки ему на плечи.

— Вы очень любезны, сэр.

Его лицо было совсем близко. Он сжал ее талию, и Генриетта вздрогнула. Стоит ей залюбоваться смешливыми морщинками-лучиками вокруг глаз, и она теряет голову.

— В чем дело? — невольно выпалила она, немедленно пожалев о вопросе. Но многолетняя привычка высказывать все, что думает, на этот раз подвела ее.

Дарби медленно опустил ее на землю, но не отнял рук, что само по себе было непростительным нарушением этикета и ужасным неприличием. Жар ощущался даже сквозь ротонду.

— Вы это о чем? — осведомился он.

— Почему вы так смотрите на меня?

— Полагаю, — тихо и хрипловато ответил он, — что пытаюсь оценить вашу ловкость в физических видах спорта, леди Генриетта.

Генриетта тихо охнула. Такой откровенности она не ожидала, тем более что отлично понимала смысл его взгляда.

Он смотрел так, словно был голоден. Умирал от голода и жажды.

Она увидела, как он медленно наклоняет голову, и по всем правилам должна была отодвинуться. Но вместо этого застыла на месте, как каменная статуя, и снова позволила его губам коснуться своих.

На этот раз ей было сложнее думать связно. Прежде всего он по-прежнему сжимал ее талию так властно, будто она была его собственностью.

Его губы были жестче и требовательнее. Поцелуй — менее нежным. Менее почтительным. А его язык! Она определенно решила протестовать, как только голова немного прояснится.

Дарби никогда не трудился облекать мысли в слова, когда находился в тисках желания, поэтому его подобные тонкости не терзали. Бог знает почему он вздумал поцеловать упрямую особу, способную мчаться по проселочной дороге так, словно за ней гнались демоны, и выкладывать напрямик все, что ей приходило в голову.

Но что случилось, то случилось. Его порыв уже не остановить.

Она была такая маленькая, смущенная и пахла полевыми цветами. И невинностью. Он прижал свои жесткие губы к ее мягким, словно спешил похитить невинность, заменив ее цинизмом.

Ее нижняя губка была пухлой и мило изогнутой. Он лизнул ее, и Генриетта затрепетала. Дарби ощутил крохотную волну, сотрясшую ее тело. Поэтому притянул ее к себе еще ближе и снова лизнул губу. Прижал ее к груди так сильно, что ощутил давление ее упругих холмиков.

И вдруг подумал, что тело леди Генриетты Маклеллан просто создано для определенного вида спорта. Она явно лжет, уверяя, что не годится для игр подобного рода.

Но честно говоря, целуется она ужасно. Ее губы были плотно сомкнуты, как стальные ворота. Он снова провел языком по ее губам, искушая, соблазняя… нет, умоляя приоткрыть их. Он пытался ласкать ее. Поддразнивать. Прижиматься к ее губам в жестокой ласке, которая заставляла прежних дам Дарби таять в его объятиях и соглашаться на все.

Но сейчас он, похоже, был единственным, на которого действовало его же искусство. Сердце бешено колотилось, а чресла… не дай Бог, Генриетта опустит глаза! Немедленно упадет в обморок!..

— Генриетта, — начал он, с ужасом слыша свой собственный хриплый шепот.

— Да, мистер Дарби?

Открыв глаза, он обнаружил, что она жизнерадостно взирает на него, ни в малейшей степени не сраженная его чарами. Единственное, что дало ему крохотную надежду, — розовые пятна на высоких скулах. Это и трепет, сотрясший ее тонкое тело.

— Вам понравился второй поцелуй?

— О да, — с готовностью кивнула она. — Несомненно, потому что…

Только этого он и ждал. Саймон Дарби не стеснялся использовать самые гнусные методы для достижения своей цели.