Хроники Роузлинда (№4) - Каштановый омут

Спасая ее! Если Джиллиан относилась к происшедшему именно так, между ними вообще не мог вставать вопрос о каких-либо долгах. Адам уже открыл, было, рот, чтобы сказать, что она уже тысячу раз расплатилась с ним своей любовью, и закрыл его. Слишком велика была вероятность, что она именно этого и ожидала от него. И все-таки он не возьмет эти вещицы. Адам смущенно прокашлялся.

– Слишком рано решать, каким образом должны быть оплачены расходы, или даже в каком размере. Мы еще только пытаемся заполучить твои земли. Пока что давай будем считать драгоценности моими, но одолженными тебе, чтобы ты не выглядела нищенкой перед вассалами и кастелянами.

Джиллиан вдруг отчетливо вспомнила, что вассалы уже видели ее в грязном, залатанном платье и в рваной косынке. Она чуть не сказала об этом Адаму, но постеснялась упоминать о своей свадьбе. Ответ Адама привел ее в замешательство. Она думала, что он сразу заберет драгоценности. Это были слишком дорогие предметы, и она не хотела брать на себя ответственность за их хранение.

– Как скажете, милорд, – ответила она с сомнением в голосе, – но не хотите ли вы держать их у себя? У меня нет места, чтобы надежно хранить их. Сегодня я их спрятала, но долго так продолжаться не может. И хотя у меня есть список всего, что там было, составленный и подписанный капитаном, я не хочу изо дня в день пересчитывать их и волноваться за сохранность.

Не было ли это пощечиной ему за недостаточную щедрость, гадал Адам. На лице Джиллиан ничего не указывало на ее разочарованность или раздражение. Неужели она хотела, чтобы он ответил, что не будет считать ее ответственной, и позволил ей тем самым присвоить несколько вещиц? Чепуха, зачем бы она тогда упоминала о списке? Она могла бы забрать и половину содержимого шкатулки, просто уничтожив список, составленный капитаном. «А я уничтожу себя, если за каждым ее словом буду искать тройной смысл», – предупредил сам себя Адам.

– Хорошо, дай их сюда.

Адам взял шкатулку и сунул ее под мышку. Джиллиан улыбнулась, как бы подтверждая выражением лица слова, которые только что произнесла. Адам, однако, не успокоился. Горячее желание верить ей покинуло его, несмотря на сделанное самому себе предупреждение об опасности постоянных сомнений. Он чувствовал сосущую пустоту в животе, которая делала его очень раздражительным, но не станет же он поддаваться дурному настроению и ссориться с Джиллиан только из-за того, что она так примерно ведет себя. Он повернулся, чтобы уйти, зная, что не сможет долго сдерживать язык, и едва не опрокинул столик, на который Джиллиан поставила миску с супом. Аромат достиг его ноздрей, и он улыбнулся. Немудрено, что он был так зол и чувствовал пустоту в желудке. Он ведь не ел ничего со вчерашнего полудня.

– Ты очень проницательная женщина, Джиллиан, – сказал Адам, поставив шкатулку и взяв в руки миску. – Откуда ты знала, что я проголодаюсь? Ты забыла ложку? Ничего, я черпаком, – он вытащил черпак из котелка и уселся на ближайшую скамью.

С набитым ртом он поглядывал на Джиллиан, которая, тоже не сводила с него глаз.

– Прости, – сказал он, проглотив то, что было во рту, – ты, наверное, тоже голодна. Время обеда давно миновало. Иди сюда, – он хлопнул себя по колену. – Я поделюсь с тобой.

Джиллиан, улыбнувшись, заявила, что не настолько хочет есть, чтобы отнимать еду у голодного мужчины, но все-таки села ему на колени и ради удовольствия поесть из одной с Адамом посуды согласилась немного перекусить. В передней никого не было, но голоса служанок доносились из большой комнаты снаружи.

– Мы не слишком скромны, – вздохнул Адам, когда миска опустела, и он тоже, наконец, расслышал голоса.

– Думаю, уже поздно думать об этом, милорд, – весело ответила Джиллиан.

Где-то в глубине души она понимала, что ей когда-нибудь придется расплачиваться за эту острую радость столь же острой болью, но ей не хотелось думать об этом. Никакие дурные предчувствия не должны погасить ни одной искры ее нынешнего счастья. Джиллиан не упустит ни единой капли наслаждения, пока несчастье не обрушится на нее.

– Вот как? Что ж, если ты довольна, – заметил Адам, – и мне жаловаться не на что, – он усадил ее поудобнее на своих коленях. – Теперь пора заняться делом. Задумывалась ли ты над тем, как мы будем убеждать вассалов подчиняться тебе?

– У меня не было времени думать об этом, – возразила Джиллиан и вкратце рассказала Адаму о событиях минувшей недели. – За всеми этими проблемами, когда овца Джозефа загадила колодец Мэри или когда Джон упал в канаву Генри и при этом раздавил курицу и сломал ногу и возник спор, должен ли платить Джон за погибшую курицу, или Генри за сломанную ногу, у меня не было времени присматривать за работой служанок, не говоря уже о том, чтобы думать.

Адам пожал плечами.

– Если ты будешь хорошей и мудрой хозяйкой, народ станет осаждать тебя. Твоя ошибка, без сомнения, в том, что ты стремишься в первую очередь к справедливости. Если бы ты приказала обезглавить обоих жалобщиков, то, уверен, никогда больше не услышала бы подобных жалоб.

– Наверное, ты прав. Это просто поразительно, насколько спокойными становятся люди без голов, но в таком случае, к сожалению, они становятся и слишком медлительными в работе, – язвительно ответила Джиллиан, и Адам расхохотался.

– Будем надеяться, ты соберешь неплохой урожай в уплату за свои хлопоты, – Адам почти ожидал резкого «Мог бы быть и лучше», но Джиллиан только улыбнулась. Адаму нравилось, что манера ее была гораздо мягче, чем у его матери, хотя и не сомневался, что она рассчитывала получить хотя бы косвенную прибыль от своих стараний. – Но сейчас тебе следует подумать о более масштабных вещах, – напомнил он.

– Мне в голову приходит только одно, – неторопливо проговорила Джиллиан. – После отъезда Саэра здесь был сэр Ричард из Глинда, и я говорила ему о своих страхах перед Осбертом. Я умоляла его приезжать еще или попросить приезжать кого-нибудь из людей Гилберта. Он сказал, что уезжает к дочери, которая собиралась родить, но, должно быть, написал остальным о моей просьбе, потому что потом приезжал сэр Филипп из Лейт-Хилла. Перед отъездом сэр Филипп сказал мне, что сэр Эндрю тоже собирался нанести визит, но сэр Эндрю так и не приехал.

– Возможно, ему помешали какие-то личные дела.

– Да, может быть, но я так не думаю, – Джиллиан от напряжения мысли наморщила лоб. Она никогда прежде не задумывалась о подобных вещах, но Адам ждал от нее этого, и она должна постараться. Необходимость обострила ее мыслительные способности. – Я думаю вот что: либо сэр Ричард вернулся домой и собирался приехать сюда опять – Глинд всего в пяти-шести милях отсюда, но кто-то ему сообщил, что замок захвачен, либо он сам увидел осаду и ретировался, пока его не заметили, либо то же самое произошло с сэром Эндрю. Так или иначе, я уверена, что люди Невилля знают, что Тарринг захвачен, только, может быть, не знают, кем.

Адам, поразмыслив, кивнул.

– Думаю, ты наверняка права, и известие об этом распространилось. В таком случае никаких хитростей не нужно. Чего ты хотела бы? Может, мне следует отправиться в Глинд, сказать, что ты согласилась стать моим вассалом, и призвать сюда сэра Ричарда исполнять свой долг, раз Невилль сделал тебя своей наследницей? Если я ничего не скажу о… об этом насильственном браке…

Джиллиан вздрогнула в руках Адама, и он прижал ее к себе крепче, довольный этим свидетельством ее отвращения.

Однако он неправильно понял ее реакцию. Как ни сильна была ненависть Джиллиан к Осберту, это было ничто в сравнении с ужасной мыслью, что Адам будет штурмовать замок сэра Ричарда. Она ничего не знала о мощи Глинда, но боялась бы за Адама, даже если бы речь шла о штурме крестьянской хижины из глины. Но она уже понимала, что не должна говорить Адаму об опасности этого предприятия. Из многочисленных бесед с Олбериком ей было ясно, что вернейший путь заставить Адама сделать что-нибудь – сказать ему, как это трудно и опасно. Предостережение Адам всегда воспринимал с подозрением.

Кроме того, в голову Джиллиан всю ее жизнь вдалбливалась мысль, что для женщины нет более верного пути быть битой, как наставлять мужчину, что ему надлежит или не надлежит делать. Она не думала об этом сознательно – она уже больше вообще не думала, что Адам может побить ее. Тем более, что с радостью снесла бы побои, лишь бы удержать его в Тарринге. Она просто не могла ответить на его вопрос прямо и сказать: «Я хотела бы, чтобы вы вообще забыли обо всем этом деле с людьми Невилля. Пусть живут, как хотят. Останьтесь здесь, возле меня». И все-таки она должна как-то помешать Адаму ввязаться в бой.

– Я уверена, что вы знаете все это лучше меня, – умиротворяющим тоном произнесла Джиллиан, – но, милорд, разве вас не рассердило бы, если бы кто-то пришел к вам с армией и приказал сделать что-то, даже если бы это что-то вам самому казалось нужным сделать?

Честность не позволила Адаму гордо ответить, что, как ему кажется, у него хватает здравого смысла не отрезать собственный нос, чтобы досадить своему лицу. Он признался, что мог бы, конечно, возразить против такого обхождения.

– И это так близко, всего лишь пять миль, – намекнула Джиллиан.

– Ты предлагаешь мне отправиться туда в одиночку и…

– Нет! – тут же воскликнула Джиллиан, представив себе своего любимого в плену, под пытками, хотя у нее были все основания считать сэра Ричарда добрым и порядочным человеком. Она чуть не сказала, что она поедет одна, но вовремя сообразила, что такое предложение было бы чудовищным оскорблением гордости Адама. – Мы должны взять достаточно людей, чтобы быть уверенными, что сэр Ричард не сможет безнаказанно атаковать нас, хотя я думаю, что он в любом случае не стал бы делать этого, но не очень много, чтобы он увидел в нас угрозу. А мы…

– Мы? – переспросил Адам.

– Но, милорд, – в отчаянии взмолилась Джиллиан, уверенная, что, если поедет с ним, то сумеет сделать что-нибудь, чтобы не дать им столкнуться друг с другом в безрассудном противоборстве, – он все-таки по закону мой вассал… если не Осберта…

– Так ты думаешь, – с жаром начал Адам, – что я намерен…

Он не договорил, тут же сообразив, что она права. Что бы он там ни намеревался сделать, если она не поедет с ним и не примет вассальную присягу лично, она так и останется пустым местом, или же тот вассал вообще откажется присягать, что будет вполне справедливо.

– Я знаю, что любое ваше намерение направлено мне во благо! – воскликнула Джиллиан. – Я только…

– Нет, ты абсолютно права, – сухо прервал ее Адам, а затем, увидев в ее глазах заблестевшие слезы, рассмеялся и поцеловал ее. – Ты права, а я идиот. Если мы сделаем, как ты говоришь, вполне может случиться, что сэр Ричард охотно подтвердит верность тебе, обещанную на твоей свадьбе, без какого-либо принуждения. Но остается проблема – де Серей. Если мы скроем существование второго контракта…

– Нет, нет, – твердо произнесла Джиллиан. – Я думаю, что все это еще больше убедит сэра Ричарда дать клятву мне или вам. Он ненавидит Осберта. Мы не только должны рассказать ему все, но я еще и покажу ему договор. Мы должны доказать, что Гилберт умер до того, как вы вошли в Тарринг.

– Доказать, что Гилберт умер! – взревел Адам. – Ты думаешь, я способен причинить зло несчастному безумному калеке?

– Господин мой! – воскликнула Джиллиан, закрывая лицо руками. – Я-то знаю, что нет. Никто не мог быть более великодушным к беспомощности. Вы даже не наказываете меня, когда я заслуживаю этого своей глупостью или легкомыслием. Но откуда об этом знать сэру Ричарду?

– Никакой честный человек не додумается до такого, – сказал Адам все еще высокомерным тоном, но уже помягче.

– Может, и нет, но знать точно сэр Ричард не может, и… вы должны признать, что это было бы большим искушением даже для далеко не изверга. Гилберт был несчастным созданием. Любой человек способен убедить себя, что смерть была бы для бедняги благословенным избавлением. Не знаю, как в Англии, но во Франции я слышала немало историй о том, как богатые вдовы выходили замуж за убийц их мужей.

– В Англии это тоже бывает, – сдавленно ответил Адам, – но я же не женился на тебе.

Джиллиан отвернулась, словно получив пощечину, и Адам пожалел, что распустил язык. Его следующим порывом было уверить ее, что он полон желания исправить это положение, как только она станет вдовой, какие бы подозрения это ни возбудило в мозгу сэра Ричарда, но его собственная подозрительность вдруг схватила его за горло и заставила замолчать. Если бы она заплакала, он был бы побежден, несмотря ни на какие сомнения. Однако Джиллиан никогда и не питала ни малейших надежд, что Адам женится на ней, и быстро оправилась от нанесенной его словами обиды.

– Вы должны поступать так, как вам нравится, милорд, – спокойно сказала она. – Я почти ничего не знаю. И заговорила только потому, что вы попросили меня сказать, что я думаю, а мой долг слушаться вас.

Адам не верил своим ушам. В голосе Джиллиан не было и следа сарказма, злобы или гнева, и когда она опять повернулась к нему, лицо ее полностью подтверждало интонацию. Она выглядела чуть обеспокоенной, но вовсе не сердитой. Либо Джиллиан действительно была самой кроткой из когда-либо рождавшихся женщин, либо он не настолько ее интересовал, чтобы сердиться по такому поводу. Адам почувствовал, что покрывается холодным потом. Странно! Она была так внимательна к его маленькой ране, и такой страстной в постели, так безрассудно бросилась встретить его, когда он приехал, и взбесила его коня. Неужели Джиллиан надеется, что какой-нибудь шальной удар убьет или искалечит его? Адам невольно вздрогнул. Неужели она избавилась от одного калеки-мужа «ради его же блага», а теперь планировала таким же образом избавиться от своего покорителя?

– Вам холодно! – воскликнула Джиллиан. – Позвольте, я принесу плащ.

Смотревшие на него глаза были черными бездонными омутами любви. В мягком изгибе губ была такая сладость.

– Нет, – прошептал Адам, прижав ее покрепче, и поцеловал ее волосы. – Мне не холодно. Останься со мной.

Это было полным безумием – мусолить такие мысли, не только потому, что Джиллиан такая красивая и нежная, но и по гораздо более практичным соображениям. Что бы Джиллиан ни чувствовала по отношению к нему – любила его или только притворялась, не могло быть сомнений, что она твердо решила самостоятельно править своими землями. Ее деятельность за неделю его отсутствия – помощь крепостным, судебные разбирательства их споров, поддержка Олберика в захвате вражеского корабля, на который он не решился бы по своей инициативе, – подтверждала это. Другим обстоятельством, которое доказывало также и то, что она не желала зла Адаму, было ее настойчивое желание лично отправиться требовать верности от вассалов и ее совет насчет обхождения с сэром Ричардом. Это была мудрая и здравая мысль. Если что-нибудь и может убедить сэра Ричарда добровольно принять ее власть над собой, а также признать короля Генриха законным монархом, за которого он должен сражаться, так это предложение Джиллиан.

– Да, – произнес Адам, отпустив губы Джиллиан, – ты права со всех сторон. Мы поедем с сотней воинов и предложим сэру Ричарду выехать с таким же по численности отрядом поговорить с нами. Тем более что в его замке, надеюсь, и не может быть намного больше людей.

– Я не стала бы рассчитывать на это, – предостерегла Джиллиан. – Если он знает, что Тарринг три недели назад был осажден и сдался, у него хватило времени призвать и нанять подкрепление.

– Это не имеет значения, – уверил ее Адам, улыбнувшись. Это предупреждение явно свидетельствовало, что она печется не о своей, а о его безопасности. Самое худшее, что могло бы случиться с ней, если сэр Ричард атакует их и возьмет ее в плен, было то, что он станет править землями от ее имени. Вассал не может желать нанести Джиллиан физический ущерб. – Я завтра разведаю местность и выберу такое место для переговоров, откуда мы сможем вовремя заметить, что сэр Ричард ведет за собой больше людей. Если он сделает это, мы просто уйдем. У него не может быть достаточно сил, чтобы полностью разгромить нас, сколько бы людей он ни нанял, и…

Огонек в глазах Адама и звенящая бодрость его голоса выдали его с головой. Адам нисколько не возражал бы, если бы сэр Ричард решил сражаться. Он предпочел бы сражение мирной сдаче. Джиллиан была в отчаянии. Мужчины такие странные. Даже Адаму, который был так мил с ней, нравилось сражаться. Если она не будет осторожной, Адам способен превратно истолковать какие-нибудь слова или поступки сэра Ричарда, чтобы иметь повод порезвиться в бою.

– Но, милорд, – поспешно вмешалась Джиллиан, прежде чем Адам мог внушить себе, что замышляется какое-то предательство, – я сказала это только потому… потому, что я полная дура и боюсь даже того, что, знаю, никогда не случится. Сэр Ричард действительно показался мне исключительно добрым и честным человеком. Я не думаю, что он способен на какую-то непорядочность.

Сбитый в своем полете фантазии, Адам сначала немного рассердился, но спустя мгновение рассмеялся над самим собой. Катберт тоже четко описал сэра Ричарда как хорошего хозяина и честного человека. В самом деле, с таким вассалом лучше, гораздо лучше договориться полюбовно, а не заставлять его силой оружия. Если он добровольно присягнет Джиллиан, то поможет повлиять на остальных вассалов и кастелянов. Даже если они не договорятся, он, зная замки и характеры остальных вассалов, может оказаться полезным в деле их подчинения.

– Ладно, – согласился Адам. – Мы попробуем договориться с помощью мягких слов и рассудка. Ты всегда своего добиваешься. А теперь вознагради меня за уступчивость…

– О, конечно! – воскликнула Джиллиан, спрыгивая с колен Адама. – Я устрою пир, достойный великого повелителя множества богатых земель. Посмотрите, как уже стемнело, милорд. Обед, наверное, готов.

– Я думал вовсе не об обеде, – возразил Адам, улыбаясь. Он действительно был голоден и понимал, что Джиллиан нарочно дразнит его разговорами о еде. Для любви у них еще будет много времени.

14

В лагере французского принца Людовика отношения между англичанами и французами обострялись с каждым днем. Напряжение еще более усилилось после проведенной защитниками замка атаки против сил сэра Вильяма де Мандевилля. Был нанесен очень большой урон, разграблены запасы и даже захвачено боевое знамя. Сэр Вильям зло сетовал на то, что располагавшиеся по соседству французские войска не сделали ни малейшей попытки прийти ему на помощь.

Вместо того чтобы умиротворить сэра Вильяма, сказав, что предводителя французского отряда не было на месте, а солдаты не решались действовать на свой страх и риск, граф Перш – высшее должностное лицо при дворе Людовика, которому следовало бы быть поосмотрительнее, обвинил в предательстве самого сэра Вильяма за то, что тот прохлопал нападение и недостаточно мужественно оборонялся. В первом из обвинений вполне могла быть доля правды, но второе было совершенно несправедливым. Люди сэра Вильяма были атакованы в тот момент, когда расчищали местность, расставляли палатки, огораживали стойла для лошадей и выполняли остальные работы, связанные с созданием нормального лагеря. Они были заняты работой, перемещались туда-сюда. Если учесть, что их захватили врасплох, когда они находились в очень невыгодном положении, то их оборону следовало назвать мужественной, хотя и не очень успешной.

К несчастью для гармонии взаимоотношений между сторонниками Людовика, скоро дело стало выглядеть так, словно поспешное обвинение графа Перша было вполне обоснованным. Позже, в тот же день, когда французские рыцари сели обедать, на них налетел большой вооруженный отряд под боевым штандартом сэра Вильяма де Мандевилля. Однако урон, нанесенный этим вторым нападением, оказался меньшим, чем рассчитывали воины из гарнизона Беркхемпстеда. Далекие от того, чтобы считать людей сэра Вильяма своими союзниками, французы схватились за оружие, как только завидели флаг, и тем самым спаслись от серьезных потерь.

Они не могли открыто обвинить де Мандевилля в нападении на них, поскольку он уже раньше пожаловался на потерю знамени, но среди французов укрепилось подозрение, что он мог быть как-то связан со всем этим. Если это было не так, говорили они друг другу, почему он не предостерег их, когда увидел людей, несших его знамя? То, что он мог и не видеть вышедших из замка людей, что они могли поначалу прятать знамя или что, справедливо озлобившись, сэр Вильям мог просто желать французам самим побывать в яме, которую они вырыли для него, – ни одна из этих возможностей в расчет не принималась. Один из французов, раздраженный топотом табуна лошадей, злобно заметил, что не удивился бы, обнаружив, что сэр Вильям потворствовал нападению на них. Или даже, внес свою лепту Осберт, все это могло быть заговором, организованным сэром Вильямом, чтобы мнимым нападением на собственный лагерь пополнить личное достояние за французский счет.

В ту минуту никто особо не откликнулся на такую идею, поскольку поведение Осберта во время нападения внушило большинству его соратников искреннее отвращение к общению с ним. Он был слишком самодоволен, полагая, что никто не заметит его трусости в трудных ситуациях, но сплетни о его действиях во время штурма Хертфорда уже перекинулись с простых солдат на их командиров, а последние события окончательно убедили всех в справедливости таких слухов. Никто не хотел бы иметь Осберта своим соседом или прикрытием в предстоящей битве. Тем не менее, его замечание начали повторять тут и там с лукавым подмигиванием, и зерна недоверия, посеянные между английскими и французскими отрядами, получили хорошую подпитку.

Излишне говорить, что эта ситуация нисколько не улучшилась, когда из Льюиса и Непа пришли сообщения об отряде грабителей, пользовавшихся боевым кличем «Данмоу». Французские лорды, получившие в свое владение эти замки, отправились с жалобой к принцу.

– Это странно, – сказал Людовик. – Фиц-Уолтер здесь, и вроде бы все люди при нем, во всяком случае, большой отряд не исчезал. Кроме того, у него нет интересов в той части страны.

Это было действительно странно. Если люди Фиц-Уолтера имели какое-то дело в Сассексе, почему они просто не представились и не потребовали гостеприимства? Они были союзниками, и их приняли бы. Нет, это чепуха. Если же Фиц-Уолтер хотел сохранить свой интерес к этому району в тайне, он запретил бы своим людям возвещать о себе в каждом замке. Но тогда они, безусловно, не стали бы использовать боевой клич «Данмоу». Даже англичане не могут быть так глупы! Если только… Это могла быть далеко не глупость, особенно если Фиц-Уолтер на это и рассчитывал: как подумал поначалу и сам Людовик, люди решат, что такая глупость невозможна. За Фиц-Уолтером, сказал себе принц, стоит понаблюдать очень внимательно.

Людовика начинало беспокоить стремительно нараставшее недовольство английских баронов. Он еще не был готов изменить свою политику, заключавшуюся в том, чтобы не давать им в руки никакой власти, но считал, что было бы в высшей степени неразумно усиливать их враждебность какими-либо знаками пренебрежения. Нужно что-то сделать, чтобы одновременно умиротворить Фиц-Уолтера и выяснить, действительно ли он как-то связан с событиями в Сассексе.

Ничего определенного не приходило в голову Людовика, пока ему не представили еще одну жалобу, касавшуюся безобразий, совершаемых людьми Осберта де Серей. Людовик не сразу смог вспомнить, кто такой Осберт, но вскоре имя де Серей всплыло в его памяти в связи с Таррингом, который располагался в нескольких милях от Льюиса. Поскольку трусость Осберта стала уже в лагере притчей во языцех, Людовик знал, что в бою этот человек бесполезен. Он сможет использовать его в другой роли и одновременно избавиться от его людей, которые только подрывали дисциплину в лагере. Поскольку Осберт знает местность вокруг Льюиса, он может отправиться туда и выяснить, кто все-таки нападал на фермы и пытался взвалить вину на Фиц-Уолтера.

Людовик остался доволен неожиданным планом, чувствуя, что сумеет извлечь много пользы для себя из нападения на Льюис и Неп. Принц не предполагал, однако, что последствия озорной выходки Адама уже вышли из-под контроля. Новость о грабителях, кричавших «Данмоу», достигла ушей не только владельцев Льюиса и Непа, но и графа Арундельского. Этот достойный вельможа не был излишне проницателен, но даже он уже начал чувствовать запах презрения к английским баронам, витавший вокруг Людовика. Поэтому он не отправился искать правды у принца, но обратил свое негодование непосредственно на Фиц-Уолтера.

Только долгая выучка в вопросах этикета удержала Арунделя от того, чтобы не завязать открытую драку с Фиц-Уолтером. Он и так подошел слишком близко к этому, насколько позволяли зайти правила хорошего тона в чужом доме. Ему нужен был какой-то выход для его дурного настроения, но он не допускал и мысли пожаловаться на соотечественника французам, которых уже начинал ненавидеть. Ему не хотелось жаловаться на Фиц-Уолтера даже английским баронам в лагере Людовика. Оставался еще один способ успокоиться, и совершенно для всех безобидный. Арундель отправился в свою часть лагеря и, приказав небольшому отряду сопровождать его, решил прогнать плохое настроение продолжительной прогулкой.

У него не было определенного маршрута, и он мало обращал внимания, в какую сторону едет. Через несколько миль он заметил впереди маленькую деревушку, окруженную оборонительными укреплениями. Плотная стена деревьев, вывернутых корнями наружу, и переплетение обрубленных ветвей создавали барьер, окружавший деревню. Тут Арундель вспомнил, что это земля Джеффри Фиц-Вильяма. Он постоял с минуту в нерешительности, а затем, все еще раздраженный оказанным ему неуважением, отправил человека узнать, не примет ли его лорд Джеффри.

Спустя полчаса маленький отряд въехал в деревню, и Арундель увидел своего посыльного, возвращавшегося в сопровождении рыцаря в одной кольчуге. Разглядев щит рыцаря, Арундель с жаром бросился вперед.

– Де Випон! – воскликнул он. – Что вы здесь делаете?

– Я помогаю своему зятю защищать его земли от французов, – ответил лорд Иэн, словно и не было никаких англичан, участвовавших в осаде Беркхемпстеда и сам Арундель не был в их числе. – Джеффри не было в замке, когда прибыл ваш посланец, но я уверен, он примет вас с большим удовольствием.

– Мне понадобится разрешение на безопасный выезд, – осторожно проговорил Арундель. – Э-э-э… гм… вы знаете, я… э-э… человек Людовика.

– Конечно, – добродушно ответил Иэн. – Клянусь честью, вы будете вольны уехать, как только пожелаете, и из замка, и из поместья тоже, без каких-либо помех. Поедем, пообедаете с нами. Вы, должно быть, устали от лагерной пищи после той осады Хертфорда, и теперь вот очередная.

– Благодарю вас, охотно.

Арунделю стало намного лучше. Явное удовольствие, которое демонстрировал Иэн от встречи с ним, утешало. Они не были друзьями в том смысле, чтобы скучать друг без друга, но были знакомы много лет, и каждый из них сердечно уважал другого как соперника и человека. У Арунделя не мелькнуло ни малейшей искры сомнения в своей безопасности, когда он с десятком воинов приближался к замку, охраняемому несколькими сотнями его врагов. Слово лорда Иэна было абсолютной гарантией того, что Арундель в Хемеле будет в такой же безопасности, в какой был бы в своем лагере, пожалуй, даже большей, поскольку в Хемеле он мог не опасаться, что его атакует диверсионный отряд из Беркхемпстеда.

Иэн тактично завел разговор о турнире, в котором они с Арунделем участвовали десять лет назад, задолго до того, как королевство погрузилось в пучину открытой гражданской войны. Арундель охотно поддержал тему, и, отдавшись приятным воспоминаниям, они въехали в замок, где их встретил с распростертыми объятиями Джеффри, заявивший, усаживая гостя на лучшее место у огня, что Арундель своим визитом оказал ему большую честь. Он приказал подать вина, подвинул столик поближе к Арунделю и обменялся взглядом с Иэном. В ответ на его невысказанный вопрос Иэн незаметно приподнял брови и пожал плечами. Он не знал, зачем пожаловал Арундель. Принесли и разлили вино. Пригревшись у огня, Арундель сбросил плащ и перчатки и согласился, чтобы с него сняли кольчугу, хотя от ванны отказался. Они любезно побеседовали о женщинах, и Арундель вновь вернулся к событиям десятилетней давности.

– Я ничего не понял на том турнире, – сказал он, качая головой. – В частности, не понял, почему Джон выбрал именно вас своим защитником. Мне кажется…

Иэн взрывом смеха прервал собеседника, но ни он, ни Джеффри не упустили мелькнувшего на лице Арунделя выражения обиды и гнева. Это навело их на мысль, что кто-то уже посмеялся над его тугодумием.

– Прошу прощения, – поспешно произнес Иэн. – Я смеялся не над вами, Арундель, а над своей собственной глупостью, благодаря которой угодил в ловушку Джона. Были приняты серьезные меры предосторожности, чтобы вы ничего не заподозрили, поскольку вас все знали как человека чести, и вы никогда не стали бы соучастником интриг короля.

– Я не считаю, что ты был так уж глуп, Иэн, – вмешался Джеффри, искусно подыгрывая ему. Хотя Джеффри в то время еще был юным оруженосцем, он знал, что Иэн отнюдь не попался в ловушку, но сознательно пошел на риск, чтобы достичь своих целей. По какой-то причине Иэн сейчас хотел подчеркнуть свои личные проблемы с Джоном. – Кто мог предполагать, что король до такой степени разгневается на тебя за то, что ты женился на леди Элинор, что организует заговор с целью убить тебя?

– Так вот в чем дело! – задохнулся в изумлении Арундель.

– Да, и это было не единственный раз, – хитро ответил Иэн. – Когда Джон гневался на кого-то, он уже никогда не забывал об этом.

– Однако вы оставались верны ему, – сказал Арундель с оттенком горечи в голосе.

Иэн сделал отрицательный жест.

– Не из любви к нему. По правде говоря, я не знаю, как это объяснить вам, Вильям, но… Могу сказать только, что я так сильно ненавидел короля, что не мог расстаться с ним. Вы сочтете меня сумасшедшим, но, когда Джон умер, сердце мое было разбито. Моя ненависть к нему занимала такую значительную часть всей моей жизни… Ладно, сейчас это уже не важно. Важнее то, что люди, противостоявшие Джону, нравились мне еще меньше, чем сам король. Надеюсь, вы простите меня за то, что я так плохо отзываюсь о ваших друзьях, но…