Джузеппе Бальзамо (№1) - Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1

Николь направилась к окну и распахнула ставни.

В комнату хлынул свет, и утомленные веки мадмуазель де Таверне дрогнули.

Она проснулась и хотела было подняться, однако почувствовала сильную усталость и, сраженная пронзительной болью, вскрикнув, уронила голову на подушку.

— О Господи! Что с вами, госпожа? — прошептала Николь.

— Который теперь час? — спросила Андре, протирая глаза.

— Уж поздно, госпожа должна была встать час тому назад.

— Не понимаю, Николь, что со мной творится, — проговорила Андре, обводя взглядом комнату, словно желая убедиться, что она у себя. — Меня всю ломает, и такая боль в груди!

Прежде чем ответить, Николь пристально на нее посмотрела.

— Должно быть, простуда после сегодняшней ночи, — предположила она.

— После сегодняшней ночи? — удивленно переспросила Андре. — О, так я даже не раздевалась? — оглядев себя, произнесла она. — Как это могло случиться?

— Ну, конечно! — вскричала Николь. — Пусть госпожа постарается вспомнить!

— Я ничего не помню, — схватившись за голову, пробормотала Андре. — Что со мною было? Должно быть, я схожу с ума!

Она села в кровати, в другой раз обводя комнату блуждавшим взглядом.

Затем, сделав над собой усилие, произнесла:

— А, да, вспоминаю: вчера я так устала.., это, наверное, из-за грозы; потом…

Николь указала пальцем на смятую кровать, на которой, несмотря на беспорядок, продолжало лежать покрывало.

Андре замолчала. Она вспомнила о незнакомце, так странно на нее смотревшем.

— И что потом? — не скрывая удивления, спросила Николь, — должно быть госпожа вспомнила?

— Потом, — продолжала Андре, — я задремала, сидя за клавесином. Начиная с этого времени я ничего не помню. По всей вероятности, я как во сне поднялась к себе и без сил упала на кровать не раздеваясь.

— Надо было меня позвать, — слащавым голосом пропела Николь, — разве это не входит в мои обязанности?

— Я об этом не подумала, а может, у меня на это не было сил, — простодушно отвечала Андре.

— Лицемерка! — пробормотала Николь. — Однако госпожа, должно быть, довольно долго оставалась за клавесином, потому что, прежде чем вы вернулись к себе, я услыхала внизу какой-то шум и спустилась…

Николь замолчала в надежде заметить какое-нибудь движение Андре или румянец — Андре оставалась спокойной, а лицо — зеркало души — было безмятежным.

— Я спустилась… — повторила Николь.

— И что же? — спросила Андре.

— Госпожи не было в гостиной. Андре подняла голову: в ее прекрасных глазах можно было прочесть удивление — и только!

— Как странно! — воскликнула она.

— Однако это было именно так.

— Ты говоришь, меня не было в гостиной, но я никуда не выходила.

— Надеюсь, госпожа меня простит! — отвечала Николь.

— Так где же я была?

— Госпоже это должно быть известно лучше меня, — пожав плечами, отвечала Николь.

— Думаю, что ты ошибаешься, Николь, — как можно Мягче возразила Андре. — Я не сходила с места. Мне только кажется, что было холодно, потом я почувствовала тяжесть, и мне было трудно передвигаться.

— О! — насмешливо воскликнула Николь. — В тот момент, когда я увидела госпожу, она шла довольно скоро.

— Ты меня видела?

— Да.

— Только что ты сказала, что меня не было в гостиной.

— Я и не говорю, что видела вас в гостиной.

— Так где же?

— В передней, у лестницы.

— Это была я?

— Госпожа собственной персоной, я неплохо знаю госпожу, — проговорила Николь, добродушно посмеиваясь.

— Тем не менее я уверена, что не выходила из гостиной, — Андре простодушно надеялась найти ответ в своей памяти.

— А я не сомневаюсь, что видела госпожу в передней. Я тогда подумала,

— добавила она и удвоила внимание, — что госпожа возвращается из сада с прогулки. Вчера вечером после грозы была такая чудесная погода! Приятно прогуляться ночью: свежий воздух, аромат цветов, не так ли, госпожа?

— Ты прекрасно знаешь, что я боюсь выходить по ночам, — с улыбкой возразила Андре, — я такая трусиха!

— Можно гулять не одной, — подхватила Николь, — тогда и бояться нечего.

— С кем же прикажешь мне гулять? — спросила Андре, не подозревая, что камеристка задавала все эти вопросы неспроста.

Николь решила не продолжать дознание. Хладнокровие Андре казалось ей верхом лицемерия и обескураживало ее.

Она сочла за благо перевести разговор на другую тему.

— Госпожа говорит, что плохо себя чувствует? -« — спросила она.

— Да, мне очень плохо, — отвечала Андре. — Я совершенно разбита, я чувствую себя очень уставшей без всякой на то причины. Вчера вечером я не делала ничего особенного. Уж не заболеваю ли я?

— Может, госпожа чем-нибудь огорчена? — продолжала Николь.

— И что же? — воскликнула Андре.

— А то, что огорчения производят нередко такое же действие, что и усталость. Уж я-то знаю!

— Так ты чем-то опечалена, Николь? Слова эти прозвучали с такой пренебрежительной небрежностью, что Николь не сдержалась.

— Да, госпожа, у меня неприятности, — опустив глаза, проговорила она.

Андре лениво поднялась с постели, собираясь переодеться.

— Расскажи! — приказала она.

— Я как раз шла к госпоже, чтобы сказать… Она замолчала.

— Чтобы сказать что? Боже, какой у тебя растерянный вид, Николь!

— Я растеряна, а госпожа утомлена; должно быть, мы обе страдаем.

Это «мы» не понравилось Андре; она нахмурила брови и проронила:

— А!

Николь не было дела до восклицаний, хотя интонация Андре должна была бы навести ее на размышления.

— Раз госпожа настаивает, я позволю себе начать, — продолжала она.

— Ну, ну, послушаем, — отвечала Андре.

— Я хочу выйти замуж, госпожа, — заявила Николь.

— Да? — удивилась Андре. — Не рано ли тебе об этом думать, ведь тебе еще нет семнадцати?

— Госпоже тоже только шестнадцать лет.

— И что же?

— А то, что хотя госпоже только шестнадцать, разве она не подумывает о браке?

— С чего вы взяли? — сухо спросила Андре. Николь раскрыла рот, чтобы сказать дерзость, но она хорошо знала Андре, она понимала, что едва начатому объяснению немедленно будет положен конец, поэтому, она спохватилась.

— Да нет, откуда мне знать, о чем думает госпожа, я простая крестьянка и живу так, как того требует природа.

— Как странно ты изъясняешься! — Странно? Разве не естественно любить кого-нибудь и отдаваться любимому?

— Пожалуй. Так что же?

— Ну вот, я люблю одного человека.

— А этот человек тебя любит?

— Надеюсь, госпожа.

Николь поняла, что сомнение прозвучало слишком вяло, необходимо было отвечать уверенно.

— Я в этом убеждена, — поправилась она.

— Прекрасно! Мадмуазель не теряет времени даром в Таверне, как я вижу!

— Надо же подумать о будущем. Вы — барышня и можете получить наследство от какого-нибудь богатого родственника. А я сирота и могу надеяться только на то, что сама кого-нибудь найду.

Все это казалось Андре настолько естественным, что она мало-помалу забыла о том, что вначале сочла эти разговоры неприличными. Кроме того, врожденная доброта взяла верх.

— Так за кого же ты собираешься замуж? — спросила она.

— Госпожа знает его, — отвечала Николь, не сводя прекрасных глаз с Андре.

— Я его знаю?

— Отлично знаете.

— Кто же это? Ну не томи меня!

— Боюсь, что мой выбор будет неприятен госпоже.

— Неприятен?

— Да!

— Так ты сама находишь его неподходящим?

— Я этого не сказала.

— Тогда смело говори, — ведь господа обязаны интересоваться судьбой тех, кто хорошо им служит, а я тобой довольна.

— Госпожа очень добра.

— Ну так говори скорее и застегни мне корсет. Николь собралась с силами.

— Это… Жильбер, — проговорила она, проницательно глядя на Андре.

К великому удивлению Николь, Андре и бровью не повела.

— Жильбер! А, малыш Жильбер, сын моей кормилицы?

— Он самый, госпожа.

— Как? Ты собираешься выйти за этого мальчика?

— Да, госпожа, за него.

— А он тебя любит?

Николь подумала, что настала решительная минута.

— Да он сто раз мне это говорил! — отвечала она.

— Ну так выходи за него, — спокойно предложила Андре. — Не вижу к тому никаких препятствий. Ты осталась без родителей, он — сирота. Вы оба вольны решать свою судьбу.

— Конечно, — пролепетала Николь, ошеломленная тем, что все произошло не так, как она ожидала. — Как! Госпожа позволяет?..

— Ну разумеется. Правда, вы оба еще очень молоды.

— Значит, мы будем вместе больше времени.

— Вы оба бедны.

— Мы будем работать.

— Что он будет делать? Он ведь ничего не умеет. На этот раз Николь не сдержалась: лицемерие хозяйки вывело ее из себя.

— С позволения госпожи, она несправедлива к бедному Жильберу, — заявила она.

— Вот еще! Я отношусь к нему так, как он того заслуживает, а он бездельник.

— Он много читает, стремится к знанию…

— Он злобен, — продолжала Андре.

— Только не по отношению к вам, — возразила Николь.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Госпожа лучше меня знает: ведь по ее распоряжению он ходит на охоту.

— По моему распоряжению?

— Да. Он готов пройти много миль в поисках дичи.

— Клянусь, я этого не подозревала.

— Не подозревали дичь? — насмешливо спросила Николь.

Андре, возможно, посмеялась бы над этой остротой и в другое время могла бы не заметить желчи в словах камеристки, если бы находилась в привычном расположении духа. Но ее измученные нервы были натянуты, как струна. Малейшее усилие воли или необходимость движения вызывали в ней дрожь. Даже при небольшом напряжении ума она должна была преодолевать сопротивление: говоря современным языком, она нервничала. Удачное словцо

— филологическая находка — обозначающее состояние, при котором все дрожит от нетерпения; состояние сродни тому, что мы испытываем, когда едим какой-нибудь терпкий плод или прикасаемся к шероховатой поверхности.

— Чем я обязана твоему остроумию? — оживилась вдруг Андре. Вместе с нетерпимостью к ней вернулась проницательность, которую она из-за недомогания не могла проявить в самом начале разговора.

— Я не остроумна, госпожа, — возразила Николь. — Остроумие — привилегия знатных дам, а я — простая девушка, я говорю то, что есть.

— Ну и что же ты хочешь сказать?

— Госпожа несправедлива к Жильберу, а он очень внимателен к госпоже. Вот что я хотела сказать.

— Он исполняет свой долг, будучи слугой. Что же дальше?

— Жильбер не слуга, госпожа, он не получает жалованья.

— Он сын нашего бывшего управляющего. Он ест, спит и ничего не платит за стол и угол. Тем хуже для него, — значит он крадет эти деньги. Однако на что ты намекаешь, почему ты так горячо защищаешь мальчишку, на которого никто и не думал нападать?

— О, я знаю, что госпожа на него не нападает, — с ядовитой улыбкой проговорила Николь, — скорее напротив.

— Ничего не понимаю!

— Потому что госпожа не желает понимать.

— Довольно, мадмуазель, — холодно отрезала Андре. — Немедленно объясни, что все это значит!

— Госпоже лучше меня известно, что я хочу сказать.

— Нет, я ничего не знаю и даже не догадываюсь, потому что мне некогда разгадывать твои загадки. Ты просишь Моего согласия на брак, не так ли?

— Да, госпожа. Я прошу госпожу не сердиться на меря за то, что Жильбер меня любит.

— Да мне-то что, любит тебя Жильбер или нет? Послушайте, мадмуазель, вы начинаете мне надоедать.

Николь подскочила, как петушок на шпорах. Долго сдерживаемая злость нашла, наконец, выход.

— Может, госпожа и Жильберу сказала то же самое? — воскликнула она.

— Да разве я хоть однажды разговаривала с вашим Жильбером? Оставьте меня в покое, мадмуазель, вы, верно, не г, своем уме.

— Если госпожа с ним и не разговаривает, то есть больше не разговаривает, то не так уж и давно.

Андре подошла к Николь и смерила ее презрительным взглядом.

— Вы битый час мне дерзите, я требую немедленно Прекратить…

— Но… — взволнованно начала было Николь.

— Вы утверждаете, что я разговаривала с Жильбером?

— Да, госпожа, я в этом уверена. Мысль, которую Андре до сих пор не допускала, показалась ей теперь вероятной.

— Так несчастная девочка ревнует, да простит меня Бог! — рассмеялась она. — Успокойся, Леге, бедняжка, я не смотрю на твоего Жильбера, я даже не знаю, какого цвета у него глаза.

Андре готова была простить то, что уже считала не дерзостью, а глупостью.

Теперь Николь сочла себя оскорбленной и не желала прощения.

— Я вам верю, — отвечала она, — ночью нелегко было рассмотреть.

— Ты о чем? — спросила Андре, начиная понимать, но еще отказываясь верить.

— Я говорю, что если госпожа говорит с Жильбером только по ночам, как это было вчера, то, конечно, трудно при этом рассмотреть черты его лица.

— Если вы не объяснитесь сию минуту, то берегитесь! — сильно побледнев, проговорила Андре.

— О, нет ничего проще, госпожа! — сказала Николь, забывая всякую осторожность. — Сегодня ночью я видела…

— Тише! Меня кто-то зовет, — перебила ее Андре. Снизу в самом деле раздавался голос:

— Андре! Андре!

— Ваш батюшка, госпожа, — сказала Николь, — и с ним вчерашний незнакомец.

— Ступайте вниз. Скажите, что я не могу отвечать, потому что плохо себя чувствую, что я разбита, и немедленно возвращайтесь: я хочу покончить с этим нелепым разговором.

— Андре! — снова послышался голос барона. — Господ дин де Бальзамо хотел бы пожелать вам доброго утра.

— Ступайте, я вам говорю! — приказала Андре, властно указав Николь на дверь.

Николь беспрекословно повиновалась, как все в доме повиновались Андре, когда она приказывала.

Но едва Николь вышла, как Андре почувствовала нечто странное. Несмотря на то, что она твердо решила не выходить, неведомая сила заставила ее подойти к окну, которое оставалось приотворенным из-за Николь.

Она увидала Бальзаме. Он низко ей поклонился и смотрел на нее не отрываясь.

Она покачнулась и ухватилась за ставень.

— Здравствуйте, сударь! — в свою очередь, отвечала она.

Она произнесла эти слова в тот самый момент, когда Николь подошла к барону предупредить его, что его дочь не может отвечать. Открыв рот, Николь в изумлении замерла, ничего не понимая в этом капризе.

Почти тотчас же обессилевшая Андре рухнула в кресло.

Бальзамо не сводил с нее глаз.

Глава 12. ДНЕВНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

Путешественник поднялся засветло, чтобы проверить, на месте ли карета, и справиться о самочувствии Альтотаса.

В замке все еще спали, за исключением Жильбера, притаившегося за оконной решеткой отведенной ему комнаты рядом с входной дверью. Он с любопытством следил за каждым движением Бальзамо.

Притворив за собой дверцу кареты, в которой спал Альтотас, Бальзамо куда-то ушел. Он был уже далеко, когда Жильбер выскользнул из дому.

Поднимаясь в гору, Бальзамо был поражен тем, как при дневном освещении изменился пейзаж, показавшийся ему таким мрачным накануне.

Небольшой замок, сложенный из белого камня и красного кирпича, был окружен непроходимыми зарослями смоковниц и альпийского ракитника. Их душистые ягоды Гроздьями падали на крышу замка и словно венчали его золотой короной.

Перед входом был расположен бассейн, имевший около тридцати футов по периметру. Он был окаймлен широким газоном и кустами цветущей бузины Глаз отдыхал при виде этого великолепного зрелища, особенно при виде высоких каштанов и осин, росших вдоль дороги.

По обеим сторонам замка от флигелей расходились широкие аллеи, состоявшие из кленов, платанов и лип Они поднимались невысоким, но густым лесом В их кронах нашли приют бесчисленные птицы. По утрам они будили своими звонкими трелями обитателей замка. Бальзамо отправился по аллее, отходившей от левого флигеля, и, пройдя шагов двадцать, оказался среди кустов жасмина и роз, которые источали нежный аромат, особенно сильный после прошедшей накануне грозы. Сквозь заросли бирючины пробивались ветви жимолости и жасмина; под ногами расстилался ковер из ирисов вперемешку с дикой земляникой; над головой переплетались цветущая ежевика и розовый боярышник.

Так Бальзамо оказался в самом живописном месте. Его взору открывались развалины, по которым еще можно было судить о былом величии старинного замка. Наполовину уцелевшая башня возвышалась над грудой камней, густо поросших плющом и диким виноградом — верными спутниками разрушения, которых природа поселила в руинах, словно пытаясь доказать, что и в развалинах возможна жизнь.

Теперь владение Таверне площадью не более восьми арпанов выглядело вполне прилично и привлекательно Дом напоминал пещеру, вход в которую природа украсила цветами, лианами и причудливыми нагромождениями камней; однако при ближайшем рассмотрении пещера испугала бы и могла бы оттолкнуть заблудившегося путника, который хотел бы остаться среди скал на ночлег Около часа побродив среди развалин, Бальзамо пошел по направлению к дому. Вдруг он увидел барона в широченном пестром ситцевом шлафроке. Барон выбежал через боковую дверь, выходившую на лестницу. Он побежал через сад, не замечая роз и давя улиток.

Бальзамо поспешил к нему навстречу.

— Господин барон! — заговорил он; его вежливость становилась все изысканней по мере того, как он убеждался в бедности хозяина замка. — Позвольте мне принести свои извинения и вместе с тем выразить восхищение Мне де следовало выходить раньше, чем вы проснетесь, но я был очарован видом из окна моей комнаты: мне захотелось познакомиться поближе с чудесным садом и прелестными развалинами.

— Развалины в самом деле внушительные, сударь, — согласился барон, отвечая на его приветствие. — Впрочем, это все, что заслуживает внимания.

— Это старый замок? — спросил путешественник.

— Да, он когда-то принадлежал мне, вернее, моим предкам. Он назывался Мезон-Руж, и мы долго носили это имя вместе с Таверне. Баронский титул, кстати сказать, принадлежит Мезон-Ружу. Впрочем, дорогой гость, давайте не говорить о том, чего нет.

Бальзамо кивнул.

— Я желал бы, со своей стороны, принести вам свои извинения, — продолжал барон. — Дом мой беден, я вас предупреждал.

— Я себя чувствую здесь прекрасно.

— Это конура, дорогой гость, настоящая конура, — сказал барон. — Теперь это еще и прибежище для крыс, которые появились здесь с тех пор, как лисы, ужи и ящерицы выжили их из старого замка. Черт побери! — воскликнул барон. — Ведь вы колдун или что-то вроде этого! Что вам стоит одним взмахом волшебной палочки возродить старый замок Мезон-Руж, прибавив тысячи две арпанов близлежащих луговых земель и лесов. Держу пари, что вы об этом не подумали, вы провели ночь в отвратительной постели.

— Сударь…

— Не спорьте со мной, дорогой гость, постель отвратительна, я хорошо это знаю, ведь она принадлежит моему сыну.

— Готов поклясться, господин барон, что постель показалась мне превосходной. Во всяком случае, я тронут вашей заботой и хотел бы от всей души иметь случай доказать вам свою признательность.

Неутомимый старик не преминул пошутить.

— Что же, — подхватил он, указывая на Ла Бри, который подавал ему в это время стакан воды на великолепной тарелке саксонского фарфора, — вот удобный случай, господин барон. Не угодно ли вам будет сделать для меня то, что Господь сотворил в Ханаанской пустыне: обратите эту воду в вино, хоть в бургундское — в шамбертен, например, — это было бы сейчас неоценимой услугой с вашей стороны.

Бальзамо улыбнулся; старик по-своему истолковал его улыбку и одним махом выпил воду.

— Прекрасно! — воскликнул Бальзамо. — Вода — благороднейший напиток, господин барон, принимая во внимание то обстоятельство, что Бог создал воду прежде, чем сотворил мир. Ничто не может перед ней устоять: она точит камень, а скоро, возможно, мир удивится, узнав, что вода растворяет алмаз.

— Ну так и меня, значит, вода растворит! — воскликнул барон. — Не, хотите ли выпить со мной за компанию, дорогой гость? У воды то преимущество перед моим вином, что ее еще много, не то, что мараскина.

— Если бы вы приказали принести стакан и для меня, дорогой хозяин, я бы, вероятно, смог быть вам полезен.

— Я не совсем понимаю, так я опоздал?

— Отнюдь нет! Прикажите подать мне стакан воды!

— Вы слышали, Ла Бри? — вскричал барон. Ла Бри со свойственной ему проворностью бросился исполнять приказание.

— Итак, — продолжал барон, повернувшись к гостю, — стакан чистой воды, которую я пью по утрам, содержит какую-то тайну, о чем я даже и не подозревал? Так, значит, я десять лет занимался алхимией, как господин Журден — прозой, даже не подозревая об этом?

— Мне неизвестно, чем вы занимались, — с важностью отвечал Бальзамо.

— Я знаю, чем занимаюсь я!

Обратившись к Ла Бри, уже стоявшему перед ним со стаканом воды, он произнес:

— Благодарю вас, милейший!

Взяв в руки стакан, он поднес его к глазам и принялся изучать содержимое хрустального стакана, в котором солнечный луч дробился, рассыпая жемчуга, а по поверхности пробегала рябь, переливавшаяся алмазными гранями.

— Должно быть, вы увидели нечто весьма любопытное в этом стакане воды, черт меня побери! — вскричал барон.

— О да, господин барон, — отвечал Бальзамо. — Сегодня, во всяком случае, я вижу кое-что интересное!

Барон не сводил глаз с Бальзамо, который с все возраставшим интересом продолжал свое занятие, в то время как изумленный Ла Бри, забывшись, продолжал протягивать ему тарелку.

— Так что же вы там видите, дорогой гость? — насмешливо переспросил барон. — Признаться, я сгораю от нетерпения. Может, меня ожидает наследство, еще один Мезон-Руж, который поправит мои дела?

— Я вижу весьма важное сообщение, которое я вам сейчас передам: приготовьтесь!

— В самом деле? Уж не собирается ли кто-нибудь на меня напасть?

— Нет, однако сегодня утром вы должны быть готовы к визиту.

— Так вы, должно быть, пригласили ко мне кого-нибудь из своих знакомых? Это дурно, сударь, очень дурно!

Должен вас предупредить: может так случиться, что сегодня не будет куропаток!

— То, что я имею честь сообщить вам, весьма серьезно, дорогой хозяин! — продолжал Бальзамо. — Очень серьезно! Важная персона направляется в этот момент в Таверне.

— Да с какой стати, о Господи! И что это за визит? Просветите меня, дорогой гость, умоляю вас! Должен признаться, что для меня любой визит нежелателен. Скажите точнее, дорогой господин чародей, точнее, если это возможно!

— Не только возможно, но и, должен заметить, чтобы вы не чувствовали себя слишком мне обязанным, это совсем несложно.

Бальзамо вновь вперил взгляд в стакан, по поверхности которого расходились опаловые круги.

— Ну как, видите что-нибудь? — спросил барон.

— Да, и очень отчетливо.

— Так я вам и поверил!

— Я вижу, что к вам едет весьма важная персона.

— Да ну? И эта важная персона прибывает просто так, без приглашения?

— Ей не нужно приглашения. Это лицо прибудет в сопровождении вашего сына.

— Филиппа?

— Так точно!

Барона обуяло веселье, весьма оскорбительное для чародея.

— В сопровождении моего сына? Это лицо прибудет в сопровождении моего сына? Вот тебе раз!

— Да, господин барон.

— Так вы знакомы с моим сыном?

— Нет, мы не знакомы.

— А мой сын сейчас..?

— В полумиле отсюда, даже в четверти мили, вероятно!

— От Таверне?

— Да.

— Дорогой мой! Сын сейчас в Страсбурге, несет службу в гарнизоне, если только не дезертировал, чего он никогда не сделает, могу поклясться! Так что мой сын просто не может никого привезти.

— Однако он кое-кого привезет вам в гости, — продолжал Бальзамо, не сводя глаз со стакана с водой.

— А этот кое-кто — мужчина или женщина?

— Это дама, барон, очень знатная дама… Погодите-ка, там происходит что-то странное…

— И важное? — подхватил барон.

— Да, клянусь честью.

— Говорите же!

— Вам лучше удалить служанку — забавницу, как вы ее называете, у которой на пальчиках коготки.

— С какой стати я должен ее удалять?

— Потому что у Николь Леге есть нечто общее в лице с прибывающей сюда дамой.

— Так вы говорите, что эта знатная дама похожа на Николь? Вы же сами себе противоречите.

— В чем же противоречие? Мне случилось однажды купить рабыню, которая до такой степени была похожа на Клеопатру, что подумывали даже о том, чтобы отправить ее в Рим для участия в праздновании победы Октавиана.

— Вы опять за свое! — вздохнул барон.

— Вы вольны поступать как вам угодно, дорогой хозяин. Надеюсь, вам ясно, что меня это не касается, это в ваших интересах.

— Однако я не понимаю, каким образом сходство с Николь может задеть знатную даму.

— Представьте, что вы — король Франции, чего я вам не пожелал бы, или дофин, чего я вам желаю еще меньше: были бы вы довольны, если бы, приехав в какой-нибудь дом, увидели среди прислуги слепок с вашего августейшего лица?

— О черт! — воскликнул барон. — Непростая задача! Значит, из того, что вы говорите, следует..?

— Что прибывающая дама, занимающая весьма высокое положение, была бы недовольна, если бы ей пришлось увидеть как бы свою копию в короткой юбке и простой косынке.

— Ну хорошо, — со смехом продолжал барон, — мы об этом подумаем, когда придет время. Во всей этой истории меня больше всех радует сын. Дорогой Филипп! Какой же счастливый случай может привести его сюда просто так, без предупреждения?

Барон совсем развеселился.

— Я вижу, — с важностью заметил Бальзамо, — мое предсказание доставляет вам удовольствие? Я в восторге, клянусь честью! Однако на вашем месте, господин барон…

— Что на моем месте?

— Я отдал бы некоторые распоряжения, я подготовился бы…

— Вы не шутите?

— Нет.

— Я подумаю, дорогой гость! Подумаю!

— Самое время…

— Вы серьезно мне все это говорите?

— Как нельзя более серьезно, господин барон; если вы хотите достойно встретить особу, которая оказывает вам честь своим посещением, у вас нет ни одной лишней минуты.

Барон покачал головой.

— Я вижу, вы сомневаетесь? — спросил Бальзамо.

— Должен признаться, дорогой гость, что вы имеете дело с крайне недоверчивым собеседником, клянусь честью…

Барон направился к флигелю, где жила его дочь, — ему хотелось поделиться с ней предсказаниями гостя. Он стал звать ее:

— Андре! Андре!

Читатель уже знает, как девушка отвечала на приглашение отца и как пристальный взгляд Бальзамо увлек ее к окну.

Николь тоже стояла там, с удивлением поглядывая на Ла Бри, который в полном недоумении делал ей какие-то знаки.

— Трудно поверить, — повторял барон. — Вот если бы можно было посмотреть…

— Раз вам непременно хочется увидеть, обернитесь, — предложил Бальзамо, указывая рукой на аллею, в конце которой появился всадник; в тот же миг послышался стук копыт.

— О! — вскричал барон. — В самом деле…

— Господин Филипп! — воскликнула Николь, поднимаясь на цыпочки.

— Молодой хозяин! — радостно проворчал Ла Бри.

— Брат! Это мой брат! — воскликнула Андре, протягивая из окна руки.

— Не ваш ли это сын, господин барон? — небрежно бросил Бальзамо.

— Да, черт побери! Он самый, — отвечал ошеломленный барон.

— Это только начало, — заметил Бальзамо.

— Так вы в самом деле колдун? — воскликнул барон. На губах незнакомца заиграла торжествующая улыбка. Лошадь росла на глазах. Вот она замелькала среди деревьев и не успела замедлить свой бег, как обляпанный грязью молодой офицер среднего роста соскочил с разгоряченной быстрым бегом и взмыленной лошади и подбежал к отцу. Они обнялись.

— А, черт! Ах, черт меня подери! — повторял барон; куда делась его непонятливость!

— Да, отец, — проговорил Филипп, желавший рассеять Последние сомнения, написанные на лице старика, — это я, точно я!

— Конечно, ты, — отвечал барон, — прекрасно вижу, что это ты, черт возьми! Но каким образом?

— Отец! — обратился к нему Филипп. — Нашему дому оказана великая честь. Старик поднял голову.

— В Таверне с минуты на минуту прибудет именитая гостья. Скоро здесь будет эрцгерцогиня Австрии и дофина Франции Мария-Антуанетта-Жозефина.

Растеряв весь запас сарказма и иронии, барон обратился к Бальзамо.

— Прошу прощения, — смиренно произнес он, уронив руки.

— Господин барон, — молвил Бальзамо, поклонившись Таверне. — Позвольте мне оставить вас наедине с сыном, вы давно не видались; должно быть, вам много надо сообщить Друг другу.

Он отвесил поклон Андре; Андре обрадовалась приезду брата и бросилась ему навстречу. Затем Бальзамо удалился, знаком приказав Николь и Ла Бри следовать за ним. Они скрылись в аллее.

Глава 13. ФИЛИПП ДЕ ТАВЕРНЕ

Филипп де Таверне, шевалье де Мезон-Руж, был совершенно не похож на сестру; он был красив редкостной мужской красотой, она была прекрасна как женщина. Его глаза светились нежностью и гордостью; безупречно правильный овал лица, великолепные руки, точеные ноги, прекрасная фигура — все в нем было очаровательно.

Как во всех утонченных натурах, стесненных житейскими обстоятельствами, в Филиппе угадывалась печаль, которая, однако, была светлой. Очевидно, этой печалью он был обязан своей природной нежности. Не будь ее, он был бы властен, величествен, недоступен. Вынужденная жизнь среди бедных, но равных ему по достатку, так же как среди богатых, равных по происхождению, смягчала его нрав, задуманный Творцом жестоким, властным, самолюбивым: так в благодушии льва есть нечто пренебрежительное.

Едва Филипп успел обнять отца, как Андре, выйдя из оцепенения благодаря радостному потрясению, бросилась молодому человеку на шею.

Все это сопровождалось рыданиями, свидетельствовавшими о том, как рада была этой встрече скромная девушка.