Джузеппе Бальзамо (№1) - Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1

Через пять минут король, как истинный гурман, уже наслаждался кофе.

Графиня дождалась, пока он выпьет все до последней капли.

— Ах, сир, — вскричала она, — вы подожгли кофе стихами господина де Вольтера! Это принесет несчастье Шуазелям.

— Я ошибался, — со смехом отвечал король, — вы не фея, вы — демон. Графиня встала.

— Сир! — проговорила она. — Не желает ли ваше величество взглянуть, вернулся ли господин дворецкий?

— А! Замор! А зачем?

— Чтобы вернуться сегодня в Марли, сир.

— Да, верно, — согласился король, делая над собой усилие, чтобы выйти из блаженного состояния, в котором он пребывал, — пойдемте посмотрим, графиня, пойдемте. Графиня Дю Барри подала знак Шон, и та исчезла. Король опять было взялся за расследование, но совсем в другом расположении духа, чем вначале. Философы отмечали, что взгляд человека на мир — мрачный или сквозь розовые очки — зависит почти всецело от его желудка.

А у королей точно такой желудок, как у простых смертных, правда, похуже, как правило, чем у подданных, но он совершенно одинаково способен приводить весь организм в состояние блаженства или, напротив, уныния. Вот почему король был после ужина в прекрасном расположении духа.

Не прошли они по коридору и десяти шагов, как новый аромат настиг короля.

Распахнулась дверь в прелестную спаленку, двери которой были обтянуты белым атласом с рисунком из живых цветов. Комната была таинственно освещена, взгляд привлекал к себе альков, к которому вот уже два часа заманивала короля юная обольстительница.

— Сир! Мне кажется, Замор еще не появлялся, — проговорила она. — Мы по-прежнему заключены в замке, нам остается бежать через окно.

— При помощи простыней? — спросил король.

— Сир! — с очаровательной улыбкой проговорила графиня. — Ну зачем же так?

Король со смехом заключил ее в свои объятия, графиня уронила белую розу, и цветок покатился по полу, роняя лепестки.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1. ВОЛЬТЕР И РУССО

Мы уже говорили, что спальня замка Люсьенн, как с архитектурной точки зрения, так и по своему убранству, представляла настоящее чудо.

Расположенная в восточной части замка, она была так надежно защищена позолоченными ставнями и шелковыми занавесями, что дневной свет проникал в нее лишь когда, подобно королевскому придворному, получал на это и официальное и неофициальное разрешение.

Летом скрытые вентиляторы освежали здесь очищенный воздух, будто бы навеянный тысячью вееров.

Когда король вышел из голубой спальни, было десять часов.

На этот раз королевские экипажи уже с девяти часов стояли наготове у парадного подъезда.

Замор, скрестив на груди руки, отдавал, или делал вид, что отдает, распоряжения.

Король выглянул из окна и увидел приготовления к отъезду.

— Что это значит, графиня? — спросил он. — Разве мы не будем завтракать? Видно, вы собираетесь выпроводить меня голодным.

— Господь с вами, сир, — ответила графиня, — но мне казалось, что у вашего величества назначена встреча в Марли с господином де Сартином.

— Черт побери! — сказал король. — Я думаю, что можно было бы сказать Сартину, чтобы он приехал ко мне сюда. Это так близко!

— Ваше величество окажет мне честь, вспомнив, что не ему первому пришла в голову эта мысль.

— К тому же сегодня слишком прекрасное утро для работы. Давайте завтракать.

— Сир, вам нужно будет подписать для меня бумаги.

— По поводу графини де Беарн?

— Совершенно верно. И потом, необходимо назначить день.

— Какой день?

— И час.

— Какой час?

— День и час моего представления ко двору.

— Ну что ж, — сказал король, — вы действительно заслужили быть представленной ко двору, графиня. Назначьте день сами.

— Ближайший, сир.

— Значит, у вас все готово?

— Да.

— Вы научились делать все три реверанса?

— Еще бы: я упражняюсь вот уже целый год.

— А платьев — Его можно сшить за два дня.

— У вас есть крестная?

— Через час она будет здесь.

— В таком случае, графиня, предлагаю вам договор.

— Какой?

— Вы больше не будете напоминать мне об этой истории виконта Жана с бароном де Таверне?

— Значит, мы приносим в жертву бедного виконта?

— Вот именно.

— Ну что ж! Не будем больше говорить об этом, сир! День представления?

— Послезавтра.

— Час?

— Десять часов вечера, как обычно.

— Обещаете, сир?

— Обещаю.

— Слово короля?

— Слово дворянина.

— По рукам, государь!

Графиня Дю Барри протянула королю свою изящную ручку — Людовик XV коснулся ее В это утро весь замок почувствовал хорошее расположение духа своего господина: ему пришлось уступить там, где он давно уже и сам решил уступить, но зато выиграть в другом: значит, победа за ним. Он даст сто тысяч ливров Жану — с условием, что тот отправится проигрывать их на воды, в Пиренеи или в Овернь. Это будет выглядеть как ссылка в глазах Шуазеля. Бедняки получили луидоры, карпам досталось печенье, а росписям Буше — комплименты.

Хотя король плотно поужинал накануне, завтрак он съел с большим аппетитом.

Между тем пробило одиннадцать. Подавая королю, графиня поглядывала на часы, которые, как ей казалось, шли слишком медленно.

Король соблаговолил приказать, чтобы графиню де Беарн, когда та приедет, проводили прямо в столовую Кофе уже был подан, выпит, а графиня де Беарн все еще не появлялась.

В четверть двенадцатого во дворе раздался стук копыт пущенной в галоп лошади.

Дю Барри встала и выглянула в окно.

Со взмыленной лошади соскочил курьер Жана Дю Барри.

Графиня вздрогнула, но, так как она никоим образом не должна была выказывать волнения, боясь перемен в расположении духа у короля, она отошла от окна и села рядом с королем.

Вошла Шон с запиской в руке.

Отступать было некуда, нужно было прочесть записку.

— Что это у вас, милая Шон? Любовное послание? — спросил король.

— Разумеется, сир!

— От кого же?

— От бедного виконта.

— Вы в этом уверены?

— Убедитесь сами, сир.

Король узнал почерк и, подумав, что в записке может идти речь о приключении в Ла Шоссе, сказал, отводя руку с запиской:

— Хорошо, хорошо. Мне этого достаточно. Графиня сидела, как на иголках.

— Записка адресована мне? — спросила она — Да, графиня.

— Король позволит мне?..

— Конечно, черт побери! А в это время Шон расскажет мне «Ворону и Лисицу».

Он притянул к себе Шон, напевая самым фальшивым, по словам Жан-Жака, голосом во всем королевстве:

Над милым слугою утратила власть я, Меня покидают веселье и счастье..

Графиня отошла к окну и прочитала:

«Не ждите старую злодейку, она говорит, что обожгла вчера вечером ногу и не выходит из комнаты. Можете поблагодарить Шон за ее столь своевременное появление вчера: именно ей мы всем этим обязаны: старая ведьма ее узнала, и весь наш спектакль провалился.

Пусть этот маленький оборванец Жильбер, который всему причиной, благодарит Бога за то, что ему удалось сбежать, не то я свернул бы ему шею. Впрочем, пусть не отчаивается: когда я его отыщу, еще не поздно будет сделать это Итак, подводим итоги. Вы должны немедленно выехать в Париж, и там мы начнем все сначала.

Жан».

— Что-нибудь случилось? — спросил король, заметив внезапную бледность графини.

— Ничего, сир. Это известие о здоровье моего шурина.

— Надеюсь, наш дорогой виконт поправляется?

— Ему лучше, сир, благодарю вас, — ответила графиня. — А вот и карета въезжает во двор.

— Это, конечно, карета графини?

— Нет, сир, господина де Сартина.

— Куда же вы? — спросил король, видя, что Дю Барри направляется к двери.

— Я оставляю вас одних и займусь своим туалетом, — ответила Дю Барри.

— А как же графиня де Беарн?

— Когда она приедет, сир, я буду иметь честь предупредить об этом ваше величество, — сказала графиня, судорожно сжав записку в кармане пеньюара.

— Итак, вы покидаете меня, графиня, — сказал, тяжело вздохнув, король.

— Сир! Сегодня воскресенье: бумаги, подписи, бумаги…

Приблизившись к королю, она подставила ему свои свежие щечки, и на каждой из них он запечатлел звонкий поцелуй, после чего она вышла из комнаты.

— К черту подписи! — сказал король — И тех, кому они нужны. Кто только выдумал министров, портфели, бумаги?

Едва король договорил, в дверях, противоположных той, через которую вышла графиня, появились и министр, и портфель.

Король издал еще один вздох, гораздо более тяжелый, чем предыдущий.

— А, вот и вы, Сартин! — произнес он. — Как вы точны!

Это было сказано с таким выражением, что трудно было понять, похвала это или упрек.

Господин де Сартин открыл портфель и приготовился извлечь из него бумаги.

В эту минуту послышалось быстрое шуршание колес на посыпанной песком аллее.

— Подождите, Сартин, — проговорил король и подбежал к окну. — Что это, графиня куда-то уезжает?

— Да, сир.

— Значит, она не ждет приезда графини де Беарн?

— Сир! Я могу предположить, что графине наскучило ждать и что она поехала за ней.

— Однако, если эта дама должна была приехать сюда утром…

— Я почти уверен, что она не приедет, сир.

— Как? Вам и это известно, Сартин?

— Сир! Чтобы ваше величество были мною довольны, мне необходимо знать почти обо всем.

— Так скажите же мне, Сартин, что случилось?

— Со старой графиней, сир?

— Да.

— То же, что и со всеми, сир: у нее некоторые затруднения.

— Но в конце концов приедет она или нет?

— Гм-гм! Вчера вечером, сир, это было намного более вероятно, чем сегодня утром.

— Бедная графиня! — сказал король, не сумев скрыть радостный блеск в глазах.

— Ах, сир! Альянс четверых и семейный пакт — просто ничто в сравнении с этой историей представления ко двору.

— Бедная графиня! — повторил король, тряхнув головой. — Она никогда не достигнет желаемого.

— Боюсь, что нет, сир. Вот разве что ваше величество рассердится.

— Она была так уверена в успехе!

— Гораздо хуже для нее то, — сказал господин де Сартин, — что, если она не будет представлена ко двору до прибытия ее высочества, этого, возможно, не произойдет никогда.

— Вы правы, Сартин, это более чем вероятно. Говорят, что она очень строга, очень набожна, очень добродетельна, моя будущая невестка. Бедная графиня!

— Конечно, — продолжал господин де Сартин, — госпожа Дю Барри очень опечалится, если представление не состоится, однако у вашего величества станет меньше забот.

— Вы так думаете, Сартин?

— Уверен. Будет меньше завистников, клеветников, песенок, льстецов, газетенок. Представление графини Дю Барри ко двору обошлось бы нам в сто тысяч франков на чрезвычайную полицию.

— В самом деле? Бедная графиня! Однако ей так этого хочется!

— Тогда пусть ваше величество прикажет, и желания графини исполнятся.

— Что вы говорите, Сартин! — вскричал король. — Как я могу во все это вмешиваться? Могу ли я подписать приказ о том, чтобы все были благосклонны к графине Дю Барри? Неужели вы, Сартин, умный человек, советуете мне совершить государственный переворот, чтобы удовлетворить каприз графини Дю Барри?

— Конечно нет, сир. Мне остается лишь повторить вслед за вашим величеством: бедная графиня!

— К тому же, — сказал король, — ее положение не так уж и безнадежно. Ваш мундир позволяет вам все видеть, Сартин. А вдруг графиня де Беарн передумает? А вдруг ее высочество прибудет не так скоро? В Компьене бал будет через четыре дня. За четыре дня можно сделать многое. Ну что, будем мы сегодня заниматься?

— Ваше величество, всего три подписи. — Начальник полиции вынул из портфеля первую бумагу.

— Ого! — проговорил король. — Приказ о заключении в тюрьму без суда и следствия.

— Да, сир.

— Кого же?

— Взгляните сами, сир.

— Господина Руссо. Кто это Руссо, Сартин, и что он сделал?

— Он написал «Общественный договор», сир.

— Ах вот как! Вы хотите засадить в Бастилию Жан-Жака?

— Сир! Он ведет себя вызывающе.

— А что же ему еще остается делать?

— К тому же я вовсе не собираюсь отправлять его в Бастилию.

— Зачем же тогда приказ?

— Чтобы иметь оружие против него наготове, сир.

— Не то чтобы я ими так уж дорожил, всеми-этими вашими философами, — сказал король.

— Ваше величество совершенно правы, — согласился Сартин.

— Но, видите ли, будет много крика. Кроме того, как мне кажется, ему ведь разрешено жить в Париже.

— Его терпят, сир, но при условии, что он не будет нигде показываться.

— А он показывается?

— Только это и делает.

— В своем армянском одеянии?

— О нет, сир, мы приказали ему сменить костюм.

— И он повиновался?

— Да, но вопил о несправедливом преследовании.

— Как же он одевается теперь?

— Как все, сир.

— Ну, тогда скандал не так уж и велик.

— Вы полагаете, сир? Человек, которому запрещено выходить из дома.., угадайте, куда он ходит каждый день?

— К маршалу Люксембургскому, к господину Аламберу, к госпоже д'Эпине?

— В кафе «Режанс», сир! Он каждый вечер играет там в шахматы, причем только из упрямства, потому что все время проигрывает, и каждый вечер мне нужна целая бригада, чтобы наблюдать за толпой, собирающейся вокруг кафе.

— Ну что ж, — сказал король, — парижане еще глупее, чем я думал. Пусть они развлекаются этим, Сартин. У них хотя бы будет меньше времени возмущаться по разным другим поводам.

— Конечно, сир. Но если в один прекрасный день ему вздумается произнести речь, как он это сделал в Лондоне?

— Ну, тогда, раз налицо будет нарушение порядка, причем публичное нарушение, вам, Сартин, не нужен будет приказ за королевской подписью.

Начальник полиции понял, что арест Руссо — мера, ответственности за которую король хотел бы избежать, и больше не стал настаивать.

— А теперь, сир, — сказал г-н де Сартин, — речь пойдет о другом философе.

— Опять философ? — откликнулся король устало. — Значит, мы никогда с ними не разделаемся?

— Увы, сир! Это они не оставляют нас в покое.

— О ком же идет речь?

— О господине де Вольтере.

— А что, этот тоже вернулся во Францию?

— Нет, сир. Хотя, наверное, лучше было бы, если бы он был здесь. По крайней мере мы бы за ним присмотрели.

— Что он сделал?

— На сей раз не он, а его поклонники: речь идет, ни мало, ни много, о том, чтобы воздвигнуть ему памятник.

— Конный?

— Нет, сир. Хотя я могу поручиться, что этот человек умеет завоевывать города.

Людовик пожал плечами.

— Сир! Я не видел ему подобных со времен Полиорцета, — продолжал г-н де Сартин. — Ему симпатизируют всюду. Первые люди вашего королевства готовы стать контрабандистами, чтобы ввезти в страну его книги. Совсем недавно я перехватил восемь полных ящиков, два из них были отправлены господину Шуазелю.

— Он очень забавен.

— Сир! Я хочу обратить ваше внимание: ему оказывают честь, которую обычно оказывают королям, — воздвигают памятник.

— Короли никого не просят оказывать им честь. Они сами решают, заслуживают ли они памятника. Кто же получил заказ на это великое произведение?

— Скульптор Пигаль. Он отправился в Ферне, чтобы выполнить макет. А пока пожертвования сыплются со всех сторон. Уже собрали шесть тысяч экю. Обратите внимание, сир, что только люди, принадлежащие к миру литературы, имеют право делать пожертвования. Каждый приходит со своим вкладом. Целая процессия. Сам господин Руссо внес два луидора.

— Ну, а что же я-то, по-вашему, тут могу поделать? — спросил Людовик XV. — Я не принадлежу к миру литературы, это меня не касается.

— Сир! Я рассчитывал иметь честь предложить вашему величеству положить конец всей этой затее.

— Остерегитесь, Сартин. Вместо того чтобы подарить ему статую из бронзы, они сделают ее из золота. Оставьте их в покое. Бог мой! В бронзе он будет еще уродливей, чем во плоти.

— Значит, ваше величество желает, чтобы все шло своим чередом?

— Давайте условимся, Сартин; «желает» — это не совсем то слово. Конечно, я был бы отнюдь не против все это остановить, но что поделать? Это вещь невозможная. Прошло время, когда короли Могли говорить философам, как Господь Океану: «Ты дальше не пойдешь!». Кричать и не достигнуть результата, наносить удары, не поражающие цели, — это значит показать свою беспомощность Отвернемся, Сартин, притворимся, что не видим.

Господин Сартин вздохнул.

— Сир! — сказал он. — Если мы не наказываем авторов, давайте по крайней мере уничтожим их произведения. Вот список книг, против которых срочно нужно принять меры, потому что одни из них направлены против трона, другие — против церкви, одни олицетворяют бунт, другие — святотатство.

Людовик XV взял список и прочитал томным голосом: «Священная зараза, или естественная история предрассудков», «Система природы, или физический и моральный закон мира», «Бог и люди, речь о чудесах Иисуса Христа», «Поучения монаха-капуцина из Рагузы брату Пердуиклозо, отправляющемуся в землю обетованную».

Король, не прочитав и четверти списка, отложил бумагу. Его черты, обычно спокойные, обрели не свойственное им выражение грусти и разочарования.

В течение нескольких минут он пребывал в задумчивости, погруженный в свои мысли.

— Перевернуть целый мир, Сартин, — прошептан он, — пусть это попробуют сделать другие.

Сартин смотрел на него с тем выражением понимание, которое Людовик XV так любил на лицах министров, потому что оно избавляло его от необходимости размышлять или действовать.

— Покой, не так ли, сир? Покой, — сказал Сартин, — вот чего хочет король?

Король утвердительно кивнул головой.

— Видит Бог, да! Я у них ничего другого не прошу, у ваших философов, энциклопедистов, богословов, у ваших чудотворцев, поэтов, экономистов, у ваших газетных писак, которые вылезают неизвестно откуда и которые кишат, пишут, каркают, клевещут, высчитывают, проповедуют, кричат. Пусть их венчают лаврами, воздвигают им памятники, строят им храмы, но пусть оставят меня в покое.

Сартин поклонился королю и вышел, прошептав:

«К счастью, на наших монетах написано: „Боже, спаси короля!“.

Оставшись один, Людовик XV взял перо и написал дофину:

«Вы просили меня ускорить прибытие Вашей будущей супруги — я готов доставить Вам это удовольствие.

Я приказал не останавливаться в Нуайоне, следовательно, во вторник утром она будет в Компьене.

Я буду там ровно в десять часов, то есть за четверть часа до ее прибытия».

«Таким образом, — подумал он, — я буду избавлен от этой глупой истории с представлением ко двору, которая мучает меня больше, нежели господин де Вольтер, господин Руссо и все философы, прошлые и будущие. Тогда это станет делом графини и дофина с его супругой. Ну что ж! Переложим хоть малую долю печали, ненависти и мести на молодые умы, у которых много сил для борьбы. Пусть дети научатся страдать — это воспитывает молодых».

Довольный тем, как ему удалось избежать трудностей, уверенный, что никто не сможет упрекнуть его в том, что он способствовал или препятствовал представлению ко двору, занимавшему умы всего Парижа, король сел в карету и отправился в Марли, где его ждал двор.

Глава 2. КРЕСТНИЦА И КРЕСТНАЯ

Бедная графиня… Оставим за ней эпитет, которым наградил ее король, потому что в этот момент она его, несомненно, заслуживала. Бедная графиня, как мы будем ее называть, мчалась как безумная в своей карете по дороге в Париж.

Шон, тоже испуганная предпоследним абзацем письма Жана, скрывала в будуаре замка Люсьенн свою боль и беспокойство, проклиная роковую случайность, заставившую ее подобрать Жильбера на дороге.

Подъехав к мосту Атен, переброшенному через впадавшую в реку канаву, окружавшую Париж от Сены до Ля Рокетт, графиня обнаружила ожидавшую ее карету.

В карете сидели виконт Жан и прокурор, с которым, как казалось, виконт довольно азартно спорил.

Заметив графиню, Жан тотчас покинул прокурора, спрыгнул на землю и подал кучеру своей сестры сигнал остановиться.

— Скорее, графиня, скорее! — проговорил он. — Садитесь в мою карету и мчитесь на улицу Сен-Жермен-де-Пре.

— Значит, старуха нас обманывает? — спросила графиня Дю Барри, переходя из одной кареты в другую, в то время как то же самое делал прокурор, предупрежденный жестом виконта.

— Мне так кажется, графиня, — ответил Жан, — мне так кажется: она возвращает нам долг или, вернее, платит той же монетой.

— Но что же все-таки произошло?

— В двух словах, следующее: я остался в Париже, потому что никогда никому всецело не доверяю, и, как видите, оказался прав. После девяти вечера я стал бродить вокруг постоялого двора «Поющий петух». Все спокойно: никаких демаршей со стороны графини, никаких визитов, все шло прекрасно. Я подумал: значит, я могу вернуться домой и лечь спать. Итак, я вернулся к себе и заснул.

Сегодня на рассвете просыпаюсь, бужу Патрика и приказываю ему занять пост на углу улицы.

В девять часов — за час до назначенного времени, заметьте! — подъезжаю в карете. Патрик не заметил ничего тревожного, поэтому я спокойно поднимаюсь по лестнице.

У двери меня останавливает служанка и сообщает мне, что графиня не может сегодня выйти из своей комнаты и, возможно, еще целую неделю никого не сможет принять.

— «Что значит „не может выйти из комнаты“? — вскричал я — Что с ней случилось?

— Она больна.

— Больна? Но этого не может быть. Вчера она прекрасно себя чувствовала.

— Да Но графиня имеет привычку сама готовить себе шоколад Утром, вскипятив воду, она опрокинула ее с плиты себе на ногу и обожглась. Я прибежала на ее крики. Графиня чуть было не потеряла сознание. Я отнесла ее в постель и сейчас, по-моему, она спит.

Я стал таким же белым, как ваши кружева, графиня, я закричал:

— Это ложь!

— Нет, дорогой господин Дю Барри, — ответил мне голос, такой пронзительный, что, казалось, им можно проткнуть деревянную балку. — Нет, это не ложь, я ужасно страдаю.

Я бросился в ту сторону, откуда шел голос, проник через дверь, которая не желала отворяться, и действительно увидел, что старая графиня лежит в постели.

— Ах, графиня! — сказал я.

Это были единственные слова, которые я смог произнести. Я был взбешен: я с радостью задушил бы ее на месте.

— Смотрите! — сказала она, показывая мне на валявшийся на полу металлический сосуд. — Вот виновник всех бед.

Я вспрыгнул на кофейник обеими ногами и раздавил его.

— Больше в нем никто уже не будет варить шоколад, это я вам обещаю.

— Экая досада! — продолжала старуха слабым голосом. — Вашу сестру будет представлять ко двору госпожа д'Алони Ну да ничего не поделаешь — видно, так написано на небесах, как говорят на Востоке.

— Ах, Боже мой! — вскричала графиня. — Жан, вы лишаете меня всякой надежды.

— А я еще не утратил надежды, но только если вы сами пойдете к ней навстречу: вот почему я вызвал вас сюда.

— А что дает вам надежду?

— Черт возьми! Вы можете сделать то, чего не могу я. Вы женщина и можете заставить графиню снять повязку в вашем присутствии. Когда же обман откроется, вы скажете графине де Беарн, что ее сын не будет землевладельцем, что она никогда не получит ни копейки из наследства Салюсов. Кроме того, сцена заклятия Камиллы будет в вашем исполнении гораздо более правдоподобной, нежели сцена гнева Ореста — в моем.

— Он шутит! — вскричала графиня.

— Чуть-чуть, поверьте мне!

— Где она остановилась, наша сивилла?

— Вы прекрасно знаете: в «Поющем петухе», на улице Сен-Жермен-де-Пре. Большой черный дом с огромным петухом, нарисованным на листе железа Когда железо скрипит, петух поет.

— Это будет ужасная сцена!

— Я тоже так думаю. Но, по моему мнению, надо рискнуть. Вы мне позволите сопровождать вас?

— Ни в коем случае, вы все испортите.

— Вот что сказал мне наш прокурор, с которым я советовался: можете принять это к сведению. Избить кого-то у него в доме — за это штраф и тюрьма. Избить же его на улице…

— За это ничего не будет, — подхватила графиня. — Вы это знаете лучше, чем кто-либо.

На лице Жана появилась кривая усмешка.

— Долги, которые платятся с опозданием, возвращаются с процентами, — сказал он. — Если я когда-нибудь вновь встречусь с этим человеком…

— Давайте говорить только об интересующей меня женщине, виконт.

— Я больше ничего не могу вам рассказать о ней: поезжайте!

Жан отступил, уступая дорогу карете.

— Где вы будете меня ждать?

— На постоялом дворе. Я закажу бутылку испанского вина и, если вам понадобится поддержка, сразу же буду рядом с вами.

— Гони, кучер! — вскричала графиня.

— Улица Сен-Жермен-де-Пре, «Поющий петух»! — повторил виконт.

Карета, помчалась к Елисейским полям.

Через четверть часа она остановилась на улице Аббасьяль у рынка Сент-Маргерит.

Здесь графиня Дю Барри вышла из кареты. Она боялась, что шум подъезжающего экипажа предупредит хитрую старуху, которая, конечно, настороже и, выглянув из-за занавески, сумеет избежать встречи.

Поэтому, в сопровождении одного лишь лакея, графиня быстро прошла по улице Аббасьяль, состоявшей всего только из трех домов, с постоялым двором посредине.

Она скорее ворвалась, нежели вошла в растворенные ворота постоялого двора.

Никто не видел, как она вошла, но внизу у лестницы она встретила хозяйку.

— Где комната графини де Беарн? — спросила она.

— Госпожа де Беарн больна и никого не принимает.

— Я знаю, что она больна. Я приехала, чтобы узнать о ее здоровье.

Легкая как птичка, она в один миг взлетела вверх по лестнице.

— К вам ломятся силой! — закричала хозяйка.

— Кто же это? — спросила старая сутяга из глубины своей комнаты.

— Я, — ответила графиня, внезапно появляясь на пороге с выражением лица, соответствовавшим обстановке: вежливой улыбкой и гримасой сочувствия.

— Это вы, ваше сиятельство! — вскрикнула, побледнев от страха, любительница процессов.

— Да, дорогая, я здесь, чтобы выразить вам участие в вашей беде, о которой мне только что сообщили. Расскажите, пожалуйста, как это случилось.

— Я не смею, графиня, даже предложить вам сесть в такой трущобе.

—  — Я знаю, что в Турени у вас целый замок, и постоялый двор я прощаю.

Графиня села. Де Беарн поняла, что она пришла надолго.

— Вам, кажется, очень больно? — спросила Дю Барри.

— Адская боль.

— Болит правая нога? Ах, Боже мой, но как же так случилось, что вы обожгли ногу?

— Очень просто: я держала кофейник, ручка выскользнула у меня из рук, кипящая вода выплеснулась, и почти целый стакан вылился мне на ногу.

— Это ужасно! Старуха вздохнула.

— О да, — подтвердила она, — ужасно. Но что поделаешь! Беда не приходит одна.

— Вы знаете, что король ждал вас утром?

— Вы вдвое увеличиваете мое отчаяние, сударыня.

— Его величество недоволен, графиня, тем, что вы так и не появились.

— Мои страдания служат мне оправданием, и я рассчитываю представить его величеству мои самые нижайшие извинения.

— Я говорю вам об этом вовсе не для того, чтобы хоть в малой мере вас огорчить, — сказала Дю Барри, видя, насколько изворотлива старуха, — я хотела лишь, чтобы вы поняли, как приятен был бы его величеству этот ваш шаг и как бы он был вам признателен за него.

— Вы видите, в каком я положении, графиня.

— Да, да, конечно. А хотите, я вам кое-что скажу?

— Конечно. Это большая честь для меня.

— Дело в том, что, по всей вероятности, ваше несчастье — следствие большого волнения.

— Не стану отрицать, — ответила любительница процессов, поклонившись, — я была очень взволнована честью, которую вы мне оказали, так радушно приняв меня у себя.

— Я думаю, что дело не только в этом.

— Что же еще? Нет, насколько я знаю, больше ничего не произошло.

— Да нет же, вспомните, может быть, какая-нибудь неожиданная встреча…

— Неожиданная встреча…

— Да, когда вы от меня выходили.

— Я никого не встретила, я была в карете вашего брата.

— А перед тем, как сели в карету? Любительница судов притворилась, будто пытается вспомнить.

— Когда вы спускались по ступенькам крыльца. Любительница судов изобразила на своем лице еще большее внимание.

— Да, — сказала графиня Дю Барри с улыбкой, в которой сквозило нетерпение, — некто входил во двор, когда вы выходили из дома.

— К сожалению, графиня, не припомню.

— Это была женщина… Ну что? Теперь вспомнили?

— У меня такое плохое зрение, что хотя вы всего в двух шагах от меня, я ничего не различаю. Так что судите сами…

«Н-да, крепкий орешек, — подумала графиня, — не спит хитрить, она все равно выйдет победительницей».

— Ну что ж, — продолжала она вслух, — раз вы не видели этой дамы, я скажу вам, кто она.

— Дама, которая вошла, когда я выходила?

— Она самая. Это моя невестка, мадмуазель Дю Барри.

— Ах вот как! Прекрасно, графиня, прекрасно. Но раз я ее никогда не видела…

— Нет, видели.

— Я ее видела?

— Да, и даже разговаривали с ней.

— С мадмуазель Дю Барри?

— Да, с мадмуазель Дю Барри, Только тогда она назвалась мадмуазель Флажо.

— А! — воскликнула старая любительница процессов с язвительностью, которую она не смогла скрыть. — Та мнимая мадмуазель Флажо, которая приехала ко мне и из-за которой я предприняла эту поездку, — ваша родственница?