Червонная Русь

– Непорядок это, отче! – предостерег отец Орентий, еще хорошо помнивший свою науку. – Сперва отслужить, потом…

– Делай свое дело, кадило раздувай! – прикрикнул на него отец Родион. – Или забыл грамоту епископа? «Если придут звать тебя крестить, или отпевать, или венчать, или исповедовать, – стал он повторять на память, подняв для большей назидательности палец, – то надлежит идти немедля. Нет греха, если придется ночью встать, из-за стола встать, даже службу церковную прервать, – больший грех выйдет, если, ожидая тебя, нетвердые в вере передумают…» Поганцы! – добавил он уже от себя, и Прямислава чуть не рассмеялась. Ее ничуть не удивило существование подобной грамоты, которую посланцы епископа зачитывали служителям всех церквей волости, где большинство народа гораздо охотнее молилось Перуну, Велесу и Ладе, чем Святой Троице.

– Идите, станьте сюда! – продолжал отец Родион, подталкивая жениха и невесту к аналою. – Вы крещеные?

– Крещеные! – Ростислав предъявил нательный крест, а Прямислава просто кивнула.

– Исповедовались хоть когда-нибудь?

– На Пасху, – ответили они хором.

– Как крестильные имена?

– Михаил.

– Ксения.

– В первый раз венчаетесь?

– Во второй.

– Как так? – Отец Родион нахмурился. На его памяти уже бывали случаи, когда вчерашние «поганцы» пытались венчаться снова, просто прогнав надоевшую прежнюю жену.

– Вдовец я, – пояснил Ростислав. – Давно, года четыре уже.

Ростислав отвечал, имея в виду как бы одного себя, поскольку признание, что его невеста, по виду девица, тоже когда-то венчалась, вызвало бы слишком много долгих объяснений.

– Колец нету?

– Есть, – неожиданно для Прямиславы ответил Ростислав и стал развязывать кошель на поясе.

Оттуда он извлек что-то маленькое, передал священнику, потом стянул с пальца один из своих перстней и вручил ему же.

За происходящим наблюдали четверо местных жителей – таишинский тиун с домочадцами. В этот обычный будний день на службу явились только они, поскольку тиун местного боярина считал усердие к церкви своей должностной обязанностью. Прочие таишинцы не спешили на зов била, и потом им пришлось долго каяться, поскольку другое такое зрелище, как сегодня, они могли увидеть еще не скоро.

По порядку отец Родион должен был бы задать жениху и невесте еще несколько вопросов относительно родства, кумовства и согласия родичей на брак, но он понимал, что при текущем состоянии дел это уже не важно. Раскрыв свою потрепанную, драгоценную книгу, отец Родион начал молитвословие. Прямислава слушала про Исаака и Ревекку, слушала, как отец Родион испрашивает Божьего благословения на обручение, и едва могла опомниться от изумления, которое сейчас было ее главным чувством. Свое первое венчание она почти совсем не помнила, но различие было – как между небом и землей! Как велики были пышность и блеск ее первого брака, как много знатных, нарядных мужчин и женщин толпилось вокруг нее тогда, какое торжественное богослужение развернулось под началом владимирского епископа, прибывшего в Берестье нарочно для нее. И все это делалось для нее, для маленькой девочки, которая весьма смутно представляла себе, какой поворот совершается в ее судьбе, и совсем не знала того взрослого дядю с бородой, который стоял рядом с ней, возвышаясь головой, как ей казалось, под самый купол, и своей большой, чужой рукой надевал на ее маленький детский пальчик золотой перстень с красным камнем. Ее главной заботой тогда было не уронить перстень, в котором один ее палец чувствовал себя слишком просторно, а два, увы, не влезали. Где теперь тот перстень, где тот дядя с бородой? Прямиславе хотелось смеяться, такой счастливой она чувствовала себя сейчас и такими далекими, даже забавными казались ей все ее прежние недруги и беды.

Им подали кольца, чтобы жених и невеста троекратно обменялись ими; нынешнее кольцо было как раз по пальцу Прямиславы, и она удивлялась, где Ростислав его взял.

– Перстнем дадеся власть Иосифу в Египте, перстнем прославися Даниил во стране Вавилонстей, перстнем явися истина Фамари, перстнем Отец наш небесный щедр бысть на сына Своего: дадите бо, глаголет, перстень на десницу его… – торжественно провозглашал отец Родион. При всех ее познаниях, почерпнутых в Апраксином монастыре, Прямиславе трудно было понять, при чем тут земля Египетская и Даниил, зато гораздо яснее было, почему желание «поганцев» справлять церковные обряды было таким нестойким. Поди разберись, выйдя из леса, почему твоя свадьба должна благословляться не Ладой и Живой, а каким-то Иосифом с его властью в Египте! Не говоря уж о том, что о существовании Египта какой-нибудь бортник[70] Пасмура услышал бы во время венчания первый раз в жизни… – Сочетай Господь их в едину мысль, венчай их в едину любовь и совокупи их в едину плоть…

И совсем не так отзывались в сердце Прямиславы эти слова, чем когда они относились к Юрию Ярославичу. Бог соединил ее с тем, кого она действительно любила, и эту связь уже не смогут разорвать ни княжеские раздоры, ни церковные грамоты.

«Отче наш»… Три глоточка меда из чаши (о такой роскоши, как вино, в глуши и вспоминать не приходилось), троекратный обход вокруг аналоя под пение одинокого, но гордого своей должностью отца Орентия… Все. Они вышли вместе с отцом Родионом из церкви, и теперь Прямислава стояла на пестром домотканом половичке уже замужней женщиной. Она опять перестала быть «Вячеславовой дочерью», а сделалась «Ростиславовой княгиней».

– Ты откуда кольцо раздобыл? – шепнула она, держась за руку мужа и улыбаясь жителям села, которые наконец выбрались из домов поглядеть на такое диво.

– В Белзе заказал. Мы же там еще венчаться собирались, помнишь, и бояре хором кричали. Как раз в то утро готово было, когда из города бежали. Я его утром взял, хотел показать, да не до того было.

Прямислава улыбнулась. Все-таки они обвенчались, хотя совсем не там, не тогда и не так, как предполагалось. Главное – с кем она обвенчалась, а с этим все было именно так, как она хотела.

Глава 12

Из церкви отец Родион повел их к себе – его маленькая избенка стояла бок о бок с церковью. Молодая матушка Макрина первым делом захлопотала, разбирая сундук и прикидывая, какой из своих повоев пожертвовать новобрачной: по обычаю, покрывать голову невесте следовало наутро, но матушка, услышав еще в церкви, что-де «грех случился», сделала из этого правильные выводы. Вдвоем с какой-то девушкой, то ли родственницей, то ли челядинкой, они собирали на стол, а какая-то бабка в это время торопливо перешивала хозяйкин повой по голове Прямиславы.

Вдвоем со старухой попадья расплела ей косу, заплела две, обвила их вокруг головы и покрыла повоем; бабка при этом пела тонким пронзительным голоском:

Вчера тебя, косыньку, девицы плели,

Заплели косыньку трубчатую;

Сегодня же косыньку свашеньки плетут,

Расплели косыньку трубчатую,

Заплели косыньку двойчатую…

Прямислава слушала, то подавляя смех, то со слезами на глазах. Как глупо все же у нее все получилось! Тогда, в первый раз, князь Юрий устроил попойку по случаю свадьбы, на которой новобрачная вообще не присутствовала. И не торжество в соборе Берестья, и не долгие пиры с медвежьей борьбой, как на княжеских свадьбах, а вот эту бедную избу, эти печеные яички на непокрытом столе, эту бабку с коричневым от загара морщинистым лицом, – все это она, Прямислава Вячеславна, Ростиславова княгиня, будет вспоминать всю оставшуюся жизнь. Это и есть ее настоящая свадьба, самое главное, самое яркое событие в жизни каждой женщины, когда весь мир, пусть всего несколько дней, существует только ради нее.

Потом уселись за стол, и Прямислава чуть ли не с благоговением смотрела на кувшин с квасом, половину каравая и горшок каши, который попадья собственноручно сняла со старинной маленькой печи. В женском уборе, без привычной косы на спине, Прямислава чувствовала себя неловко, но это же непривычное ощущение наполняло ее гордостью и торжеством. Попадья Макрина угощала их с Ростиславом кашей, жалела, что их родителям не случилось тут присутствовать, качала головой, когда ей отвечали, что у жениха уже нет в живых отца, а у невесты – матери. Бабка сыпала цветистыми обрядовыми пожеланиями счастья, здоровья, богатства и умножения рода, а в дверях толпились таишинцы, собравшиеся поглазеть на диво – свадьбу двух чужаков, на заре вышедших из дремучего леса. Не лешие, слава Богу, раз с крестами на шеях и не боятся войти в церковь и в дом, защищенный знаками солнца и грома небесного…

Потихонечку незваные гости, особенно мужчины, стали просачиваться ближе к столу, чтобы в ответ на поклоны и пожелания получить заслуженную чарочку. Осмелев, несколько женщин завели уже величальную свадебную песню «Как сидит сокол на колышке…», и, возможно, дело дошло бы и до плясок, как вдруг сквозь разгулявшуюся толпу пролез человек с мечом на поясе. Прямислава положила ложку, Ростислав резко поднялся с места. Вошедший с виду был похож скорее на жителя большого города, чем на таишинского смерда, тем более что гости оглядывались на него с удивлением. А вслед за ним из сеней пробиралось еще четверо или пятеро кметей. Не дойдя до стола двух шагов, первый остановился, понимающим взглядом окинул Ростислава, положившего руку на рукоять меча. На лице незнакомца отразились тревога и понимание, но не удивление.

– Колояр! – первым сказал Ростислав. – Ты чего здесь?

Он говорил непринужденно и спокойно, словно все еще был прежним князем Ростиславом Володаревичем, а не беглым братоубийцей. Даже Прямислава, слыша его голос, поверила, что никакой опасности нет, хотя прекрасно знала их невеселое положение.

– Да за тобой я… Ростислав Володаревич, – несколько растерянно ответил десятник Колояр. – Вот как привелось… мне на тебя напасть.

Он тоже не мог относиться к князю Ростиславу как к пойманному преступнику, хотя именно преступника и был послан искать.

– Князь Владимирко Володаревич… – опять начал Колояр, – ждет к себе…

Подходящих слов не находилось, и десятник невольно говорил так, будто князь Владимирко всего лишь послал его к Ростиславу с приглашением приехать для совместного решения важных дел. И четверо кметей у него за спиной были так же растеряны, поскольку с трудом представляли, как они будут силой брать князя, с которым не раз сражались плечом к плечу против общих врагов.

– О чем же говорить хочет князь Владимирко Володаревич? – Ростислав поднял брови. – Уж не беда ли у него какая, сохрани Бог?

– Грех тебе смеяться, Ростислав Володаревич! – мрачно отозвался Колояр. – Сам ведь знаешь! Поехал бы ты с нами по доброй воле, а то ведь… у меня вон пять копий! – Он оглянулся на своих кметей.

Ростислав прикинул соотношение сил. Пятеро лучше, чем двое или трое, поскольку будут друг другу мешать… Был бы он один, то в случае удачи мог бы и прорваться, захватить чьего-нибудь коня и ускакать… опять в лес. Но с ним была Прямислава, которую он никак не мог бросить.

– Погоди, с женой посоветуюсь, – ответил он Колояру и обернулся к Прямиславе: – Ну, что скажешь, душа моя? Поедем к родичам или от ворот поворот дадим?

– Поедем, – неожиданно спокойно сказала Прямислава и тоже встала. – Не век же нам жить, как зайцы под кустами. Поедем, пусть тот, кто тебя обвиняет, в лицо тебе скажет, какой грех и почему на тебя возложил! Поедем! – Она даже тряхнула головой, словно боялась, что муж не согласится с этим решением.

Перемышльские кмети с изумлением смотрели на молодую женщину, которую видели впервые, но которую Ростислав Володаревич почему-то назвал своей женой. И которая почему-то принимала решения вместе с ним, словно и правда была… Внезапная женитьба князя, где-то в лесу и непонятно на ком, была таким невероятным событием, что кметям хотелось протереть глаза и прочистить уши.

Колояр вдруг переменился в лице: он сообразил, кто это может быть. Ведь Юрий Ярославич берестейский уже много дней жил у князя Владимирка, пустился вместе с ним в эту погоню и столько твердил о своей жене, которую-де украл подлый убийца… Слухи о поддельном сватовстве, с помощью которого дочь туровского князя Вячеслава выманили из дома, уже широко расползлись по волости, и десятник теперь смотрел на Прямиславу почти сочувственно. Нельзя было не уважать девушку, которая, несмотря на все препятствия, соединила свою судьбу с тем, за кого ее сватали и благословляли. И нельзя было не пожалеть ее, жену братоубийцы… на которого Ростислав Володаревич так мало был похож!

– Будь по-вашему! – Ростислав обернулся к Колояру и кивнул: – Поедем к брату Владимирку, надо же мне молодую жену родичам показать. Лошади у вас есть?

Запасных лошадей у Колояра не было, и их пришлось одолжить у таишинского тиуна. Перед отъездом десятник побеседовал с отцом Родионом и убедился, что эта невероятная свадьба состоялась на самом деле. Оба его спутника-пленника держались спокойно, даже весело, словно, кроме свадьбы, никаких значительных событий в их жизни не происходило. Да и в самом деле Прямислава теперь чувствовала себя настолько сильной, что смотрела в будущее без страха. Если Бог все же соединил ее с тем, кого ей суждено было полюбить, то и в дальнейшем Он их не оставит! Обвинение теперь казалось ей не страшным, а глупым и вздорным, и она прямо-таки жаждала посмотреть в лицо тем, кто смеет обвинять Ростислава в таком гнусном преступлении. В конце концов, целый город может быть свидетелем, что во время убийства князя Ярослава Ростислав был очень далеко от Лосиной Топи.

Что же касается князя Юрия, то теперь, будучи обвенчанной со своим настоящим суженым, она нимало не боялась встречи с бывшим мужем.

По пути Ростислав расспрашивал десятника о событиях в Белзе, и тот отвечал охотно, временами даже забывая, кого и для чего он везет. Он рассказал и о пострижении Завады с Будилой, о котором беглецы не успели узнать, о том, как на следующий день после их исчезновения обнаружилась пропажа челнока, и таким образом князь Владимирко догадался, в каком направлении следует искать. Собрав ближние дружины, оба князя пустились в погоню, рассылая людей по всем, даже самым мелким, жилым местечкам и обещая большую награду за сведения о беглецах, которые раньше или позже будут вынуждены где-то выйти к людям. Потом князья нагнали владимирский обоз, и тут Толча узнал наконец, кто были его спутники. Надо сказать, что он не очень удивился. Но главные беглецы, то есть Ростислав и Прямислава, которые только и были нужны князьям, исчезли неведомо куда, а троих остальных увели с собой венгры, внезапно напавшие на стоянку владимирцев. Больше никого и ничего они не тронули. Добравшись до Любачева, князь Владимирко послал по пять-шесть человек на каждый из погостов, в каждое село, в каждую весь в окрестностях. И вот Колояр оказался тем счастливым охотником, который настиг дичь.

– А что же венгры? – спросила Прямислава, помня, как венгерский воевода пытался купить ее для князя Юрия.

– Не знаю, княгиня! – Колояр пожал плечами. – Ушли и ушли, нам не до них было. Нас вроде не трогают, хотя, конечно, куда бы им здесь идти?

– Да, любопытно, куда идет по нашей земле трехтысячное войско? – заметил Ростислав, намекая, что над этим вопросом князю Владимирку следовало бы задуматься посерьезнее. – Вот как обложат Звенигород, пока Володьша тут по лесам гоняется…

– Чур меня! – Колояр перекрестился.

– А что же нет? Там ведь одни бабы остались, всех прочих он к Белзу увел.

– Воевода Световик остался! Скажешь ты, княже, – одни бабы! Да разве у князя Владимирка совсем ума нет?

– Не знаю, не хочу соврать! – Ростислав пожал плечами. – Умный в такое дело разве ввязался бы?

Ехали недолго. Оказалось, что Микула Хромец не впустил Владимирка в город, и тот велел поставить свой шатер на берегу реки. Стан дружины растянулся на полверсты, и, когда Колояр со спутниками въехал на берег, все встречные, прекрасно знавшие Ростислава в лицо, выбегали ему навстречу. Ростислав с самым приветливым и непринужденным видом кивал, и Прямислава в душе смеялась над их изумлением и гордилась выдержкой своего мужа. Она была так восхищена им, что у нее даже мелькнула мысль: пусть бы он на самом деле был убийцей брата, для нее он остался бы прежним. И нет такого греха и преступления, которое заставило бы ее отвернуться от него, пока он любит ее… «Если будут грехи ваши, как багряное, – как снег убелю», – говорил Господь. И если Бог есть любовь, то и любовь есть Бог, всякого грешника делающий белее снега.

Новость опередила их, и, когда они приблизились к княжескому шатру, князь Владимирко уже стоял перед откинутым пологом. Прямислава впервые увидела деверя и с любопытством вглядывалась в его продолговатое лицо с рыжеватыми бровями и усами. Князь Владимирко старался придать себе грозный и решительный вид, но у него это плохо получалось. Видно было, что он растерян. Прямиславе он совсем не понравился.

Но князь Владимирко пока не замечал своей невестки и глядел только на брата. Не так он представлял себе эту встречу. Ростислав вел себя так, словно приехал просто навестить брата, с которым и не думал ссориться. Ростислав сошел с коня, привычно бросил повод отроку, помог сойти на землю Прямиславе и вместе с ней подошел к шатру. Князь Владимирко невольно попятился.

– Здравствуй, Владимирко Володаревич! – Ростислав вежливо поклонился, как младший старшему. – Слышал я, что ты меня видеть пожелал? Так вон он я! Из-за стола встал, собственной свадьбы не пожалел. Вон, люди подтвердят!

Он слегка кивнул в ту сторону, где стоял Колояр, и улыбнулся. Растерянность Владимирка Володаревича придавала ему уверенности, и все вокруг прислушивались к его словам, затаив дыхание.

– Так-то ты… – начал князь Владимирко, пытаясь говорить грозно и внушительно, но запнулся, потому что сам не знал, что хочет сказать. – Что же ты натворил, Ростила? – вдруг совсем другим тоном прибавил он и даже всплеснул руками, будто перед ним был ребенок, который в новой рубахе бухнулся в грязную лужу. – Смерти ты моей хочешь! Как же тебе такое в голову пришло – на брата единокровного руку поднять? Сколько лет мы жили, дружно жили, как братья, не думал я, не гадал, что в нашем-то роду такой грех случится!

Голос его дрогнул, он махнул рукой и отвернулся, утирая слезы. Прямиславе вдруг стало его жаль: брата Ярослава он, как видно, любил по-настоящему и был весьма удручен потерей.

– Грех-то какой! Горе-то какое! – приговаривал князь Владимирко, не в силах держать себя в руках при виде так хорошо знакомого лица, которое оживляло в его памяти прежнее домашнее благополучие. – Забыл ты… «Где брат твой Авель?» Как же…

– Да будет тебе, Володьша! – сказал Ростислав. – Злые люди придумали, а ты и поверил! Значит, хотел поверить, – кому стыдно-то должно быть? Ну, будет, я тебя прощу, только ты умом сам раскинь. Ну как я мог быть сразу и в Белзе, и в Лосиной Топи? Чем за мной через всю волость скакать, ты бы лучше в Белзе людей расспросил!

– Расспрашивал я! – Шмыгнув носом, Владимирко Володаревич все же совладал с собой и заговорил суровее. – Ну, видели тебя вечером в палатах.

– И видели, как я на крыльях в Лосиную Топь полетел? – спросил Ростислав, и вокруг послышались неуверенные смешки. Прямислава тоже подавила улыбку: зрелище человека с крыльями, летящего над Белзом, своей несуразностью могло вызвать только смех.

– А нож?

– Какой нож?

– Какой в гру… в груди у Яр… ши… остался, – глотая слезы, выговорил Владимирко Володаревич. – Твой ведь нож, с Михаилом Архангелом. Я у тебя такой видел.

Тут он замолчал, увидев прицепленные к поясу Ростислава меч с маленьким образком в рукояти и нож, тоже богато отделанный, но безо всяких изображений.

– И где он? – спросил Ростислав.

Князь Владимирко сделал знак одному из своих бояр. Судислав Яворович, недовольно сопя, ушел в шатер.

– Войти бы тебе, княже! – намекнул другой боярин, Радослав Стоянович.

– Нет, воевода, лучше нам тут дело разбирать! – возразил Ростислав. – Виноват я или нет – пусть все люди знают.

Ему ответил негромкий, но дружный гул одобрения. Люди хотели знать правду.

Боярин Судиша вынес из шатра длинный нож с золоченой рукоятью, завернутый в кусок холста, развернул и почтительно подал князю Владимирку. У того дрожали руки, когда он принимал нож, а когда взглянул на него, слезы неудержимо побежали по щекам.

У Ростислава дрогнуло сердце: на суровом полотне виднелись коричневые пятна, а хороший стальной клинок был не отчищен от крови. Кровью его брата Ярослава…

– Где… брат твой… Авель… – Не в силах больше ничего выговорить, князь Владимирко потряс ножом в холстине и, отвернувшись к пологу шатра, разрыдался. Вид клинка с засохшей кровью брата оказался для него слишком тяжелым испытанием.

Ростислав молчал, но переменился в лице. Кмети и воеводы тоже молчали, переводя тревожные и пытливые взгляды с одного брата на другого.

– И Яршу мне жаль, а еще больше тебя жаль, Володьша! – негромко, но с искренним сочувствием сказал Ростислав, сделав шаг к рыдающему брату. Кмети-телохранители князя вздрогнули, но остались на местах. – Ему-то хорошо, он у Бога, а ты вот остался… Терпеть надо, Володьша. Как говорят, не только доброе будем от Бога принимать, но и злое тоже. Думай, как Ярше у Господа хорошо, так и тебе будет утешенье.

Князь Владимирко наконец повернулся к нему, отирая слезы рукавом.

– Тебе легко говорить – он тебе не родной… – начал он.

– Да ну тебя – «не родной!» Отец у нас один, росли вместе. Разве я аспид какой-нибудь, что своей крови не уважаю?

– А нож?

– Да в первый раз я его вижу, этот нож, вот те крест! – Ростислав размашисто перекрестился. – Разбей меня гром на этом месте, если у меня такой когда-нибудь был! Ты в Перемышле-то не спрашивал, ковал мне кто-нибудь из наших такой нож?

– Я спрашивал, – заметил умный боярин Радослав. – Никто из перемышльских кузнецов работы не признал. Да ведь они не одни на свете.

– Это скорее туровская работа, – осторожно кашлянув в кулак, вмешался Истома, косясь на нож из-за спины Радослава. – Я тогда еще подумал…

– Покажите! – Прямислава подалась вперед.

При слове «туровская» у нее вдруг мелькнуло воспоминание. Глянув на нож, она ахнула, потом огляделась, точно надеялась каким-то чудом увидеть возле себя боярина Милюту или еще кого-то из мужчин туровского княжьего двора.

– Это мое… – начала она, и ее звонкий голос прозвучал как удар колокола среди тишины и осторожных перешептываний. – Мое…

– Что – «твое?» – воскликнул боярин Радослав, и даже удрученный князь Владимирко посмотрел на нее, моргая мокрыми ресницами.

– Ты кто, молодуха? – спросил он, наконец-то заметив ее.

– Жена это моя, Прямислава Вячеславна, – пояснил Ростислав. – Чему удивляешься, брат? Сам же Переяра посылал в Туров ее сватать.

Князь Владимирко промолчал, не зная, что ответить. Такого исхода затеянного им самим сватовства он никак не предполагал.

– Этот нож из моего приданого! – сказала Прямислава. – Мой отец, Вячеслав Владимирович туровский, заказывал его в подарок князю Ростиславу. С Михаилом Архангелом. И там еще написано: «Помоги рабу Твоему…» Я его везла, когда ехала в Перемышль. Только вот… – Она запнулась, вспоминая судьбу своих покинутых на дороге сундуков. – Только я в Червене оставила приданое, а что с ним дальше было, не знаю. И с людьми моими…

– Как он к тебе… – начал Ростислав, обращаясь к брату, но потом вспомнил: убитого Ярослава привезли к Владимирку с ножом, торчавшим из груди. Ростислав и Прямислава посмотрели друг на друга. Им стало ясно: тот, кто распоряжался приданым, мог взять оттуда этот нож…

– У князя Юрия все осталось. – Боярин Радослав, словно угадав, ответил на их немой вопрос. – Сказал, что жена – его, а значит, и все ее имущество – тоже его.

– Жена – моя, а не его, – с угрозой ответил Ростислав и огляделся. – И он мне ответит…

«Не только за имущество жены, но и за поклеп!» – слышалось в его умолчании, и многие это поняли. И у многих, как и у самого Ростислава, забрезжила в уме еще смутная догадка о связи всех этих несвязанных, казалось бы, событий…

– А как же Ратьша? – вставил по-прежнему насупленный боярин Судиша. – Ратьша ведь узнал его, княже! – Он кивнул на Ростислава. – Видел его лицо и мечом уязвил.

– Какой Ратьша? Воиславич? – спросил Ростислав, и боярин Судиша, не глядя ему в лицо, с неохотой кивнул.

– И он меня видел в лесу?

– Плохо разглядел, – пояснил Истома. Это был уже немолодой человек, с широким розовым носом, обгоревшим на солнце, рыжеватыми волосами и седеющей бородой. Никакой враждебности к Ростиславу он не выказывал и тем сразу понравился Прямиславе. – Понимаешь, Ростислав Володаревич, Ратьша тогда у той же волокуши[71] спал, где князь Ярослав лежал. Когда схватились, он вскочил, спросонья бросился, увидел, что Ярослав Володаревич убийцу за грудь держит, а у самого из груди нож торчит и золотом под луной блещет… Сам дрожит, как вспоминает.

– Да где он? – Ростислав огляделся.

– Да в Белзе он остался, ранен же. Лежит, не встает. Вот слушай. Он как проснулся, как это все увидел, как бросился, себя не помня, и того беса мечом по плечу. Надвое бы раскроил, да тот черт увернулся, только немного ему плечо клинком задело. А сам на Ратьшу скакнул и ножом..

– Каким?

– Откуда я знаю, княже? Ратьша с резаной раной лежит, сам без памяти был двое суток. Еле выжил. А как опамятовался, то и сказал: дьявол тот был невысокий, лицом темный, волосом черный… Ему говорят: «Половец?» Он: «Точно, половец».

– А половец тут я один? – устало и насмешливо отозвался Ростислав.

– Ну… – Истома развел руками, желая сказать, что вообще-то половец на Руси не один, но при дворе перемышльских князей знают одного.

– Так он успел того беса ранить? – спросила Прямислава. – В плечо?

Ростислав глянул на нее и сразу стал раздеваться. Вся толпа, не исключая и князя Владимирка, затаив дыхание следила, как на истоптанную траву перед шатром падает плащ, пояс с оружием, потом верхняя рубаха.

– Гляди… маловер! – торжествующе сказал Ростислав. Держа руки еще в рукавах нижней рубахи, он повернулся к князю Владимирку и показал ему свое голое плечо: – Здесь? Или здесь? Гляди, не стесняйся, не красна девица!

В толпе кто-то хихикнул, а стоявшие поближе рассматривали Ростислава с таким напряженным вниманием, словно ничего подобного никогда не видели. На плечах, на груди и на спине у него имелось три или четыре старых шрама, давно заживших, притом многие из смотревших знали происхождение этих шрамов. Ни одного свежего не было.

– Убедился? – спросил Ростислав и стал одеваться, не дождавшись ответа.

Дружина загудела гораздо оживленнее и радостнее, чем прежде. Ничего еще не было ясно, но мысль о виновности Ростислава уже всем казалась нелепой, и даже стыдно было, что еще сегодня утром они в это верили. Одевшись, Ростислав оправил пояс, положил на него ладони и, в упор глядя на князя Владимирка, резко спросил:

– Кто тебе сказал, что это я?

– Да… – Владимирко Володаревич заморгал, не зная, что ответить. Ни он, и никто другой не могли сейчас вспомнить, откуда взялась мысль, что убийца – Ростислав: одно сложилось с другим, нож и слова Ратьши, который видел «половца», как-то сами привели к этому выводу.

– Князь Юрий? Где он, кстати?

– Да здесь, вон на том конце стоит! – Десятник Дмитр показал на край луговины.

– Пошли-ка за ним, брате любезный, – решительно предложил Ростислав. – Пусть подъезжает.

Пока бегали за Юрием Ярославичем, князь Владимирко молчал, пытаясь собраться с мыслями. В душе он уже каялся, что пошел на поводу у князя Юрия, хотя еще не знал в полной мере, как сильно ему это навредило.

Прямислава тоже молчала, холодея при мысли, что будет, когда ее бывший муж лицом к лицу встретится с нынешним. Теперь, когда дружина была на их стороне, ей следовало бы успокоиться, но она, напротив, разволновалась еще сильнее. Неужели князь Юрий может быть как-то причастен к убийству? Так плохо она о нем не думала! Изменник, распутник, но не убийца! Ей вспомнилась ночь, когда конюх князя Юрия приходил к ним в Белз, пытаясь выторговать ее у Ростислава в обмен на обещание помирить его со старшим братом… Как он собирался это сделать? Значит, у него все же были какие-то доказательства, что убийца – не Ростислав?

Эта мысль так ее поразила, что она широко раскрыла глаза. Ростислав о чем-то негромко беседовал с Владимирковыми десятниками, а она вдруг ужасно испугалась, что князь Юрий куда-нибудь исчезнет. Как раньше она боялась встречи с ним, так теперь жаждала ее всей душой – и поскорее! Может быть, он знает настоящего убийцу? Или… он сам его и подослал? Но зачем? Прямиславе казалось грехом даже в мыслях приписывать князю Юрию такое черное коварство. Ему-то что было до Белза и раздора братьев Володаревичей? Ему нужна была только она, а князь Ярослав тут ни при чем…

Но еще раньше князя Юрия к шатрам явился совсем другой гость.

– Эй, княже, давешние венгры! – заметил боярин Радослав, разглядев у реки отряд из трех-четырех десятков всадников. – Вернулись, стало быть.

– Вы их встречали? – Прямислава обернулась к нему.

– Встречали. Они же в Туров едут. Встречали, князь Владимирко их принимал, беседовали, подарки дарили… О наших делах толковали…

– В Туров? – изумилась Прямислава. – Зачем?

– А ты не знаешь? – Боярин Радослав сам удивился. – Ты что же, князя Михаила не узнала?

– Какого князя Михаила?

– Ну, воеводу…

Боярин Радослав замолчал, потому что от отряда отделились несколько всадников и поскакали им навстречу. Князь Владимирко остался на месте, кмети окружили его. Одним из всадников был тот венгерский воевода, которого называли князем Михаилом… Но ей-то он не представлялся, так откуда ей его знать?

Приблизившись шагов на десять, венгры осадили коней и дальше тронулись шагом.