Козлы

Дубинянская Яна
Козлы

      Яна Дубинянская
      К О З Л Ы
      ПРОЛОГ
      Черный горизонтальный зрачок поперек желтого глаза.
      Ухмыляющийся зрачок.
      Мерно ходит из стороны в сторону нижняя челюсть, и в такт её движению покачивается белесая клочковатая борода. Зеленый стебель укорачивается на глазах, втягиваемый внутрь бездонной пасти, замаскированной все той же равнодушной ухмылкой. Зубы мелькают походя, вскользь - когда отвисает на мгновение бородатая губа.
      Старательные, педантичные зубы.
      Он делает вид, что совершенно случайно зашел на тропинку. Что может в любую минуту сойти с нее, потянувшись за молодой веточкой, которая по всем законам физиологии должна интересовать его больше, чем...
      Но может и не сойти.
      - Прочь! Пошел, кому говорю!
      Мало металла в голосе. И не те слова - мать гоняет этих животных как-то по-другому, особым междометием... вспомнить бы!...
      Презрительные желтые глаза с черной поперечиной.
      Человеческие воля и дух сильнее. Не отводить взгляда, снова прикрикнуть железным хозяйским тоном, шагнуть вперед. Он должен отступить. Попятиться, освободить тропинку... Перестать ухмыляться, в конце концов!
      Свалявшаяся шерсть на коротком отрезке между широкими основаниями грязно-бежевых шершавых рогов. Где-то там, над покатой крышкой черепа дремлет - или притворяется, что дремлет?! - темный нечеловеческий астрал. От которого можно ожидать всего, что угодно...
      Травинка скрылась в пасти. Склонилась голова с немигающими глазами, борода черкнула по земле, а рога на мгновение оказались направленными прямо в живот. Крепкие зубы подцепили новый пучок травы. Жухлой, топтаной, жесткой.
      Но зато - не сходя с тропинки.
      Что ж, уступает тот, кто умнее. Кто разумнее. Человек.
      Шорох в кустах - тех самых, со вкусными молодыми ветвями. Напролом, безжалостно круша эти ветки, из кустарника выбирается... Черный, и от этого ещё более дьявольски желтоглазый.
      И ещё двое так неслышно, незаметно подошли слева... Нет, не двое!..
      А сзади?!!!..
      Нет, оборачиваться нельзя. Они только и ждут, чтобы он обернулся, ударился в панику, побежал. Именно предвкушая его бегство, они наклоняют головы, примериваясь к удару гофрированными рогами, переминаются с ноги на ногу - у всех у них лысые коленки, а острые копыта облеплены землей и травинками... И непрерывно жующие челюсти. И ухмылки, ухмылки...
      Но человеческий разум сильнее?!..
      Один человеческий разум.
      Их шажки почти незаметны, но кольцо неумолимо стягивается, и уже бьет в нос острый, мерзкий, отвратительный запах. Со всех сторон совсем близко плоские лбы с крутыми выростами рогов. И целое ожерелье желтых глаз, перечеркнутых злорадными зрачками.
      Если бы - один на один...
      Если бы...
      ГЛАВА ПЕРВАЯ
      Козел Твердолобый!
      Можно подумать, кто-то догоняет его долбаную прикладную математику! ну, кроме Коробова, в группе не без урода. А так все сдавали по шпорам, причем человек пять - по моим. Полночи писала, и вот такусенькими буквами! Могла и глаза посадить. Но ему-то что, гаду...
      Олька пришла вообще нулевая. У неё свадьба летом, так она в книжки и не заглядывает, а по любому поводу заявляет во всеуслышание, что главное для женщины - удачно выйти замуж. Твердолобому она, понятно, этого не сказала, мямлила что-то про интеграл - совсем не в тему, судя по тому, как Коробов хихикал. А потом вообще замолкла и только смотрела на препода красивыми глазами. Может, и всплакнула слегка, со спины не видно. Короче, Вась-Ильич сказал, что, хоть это и не в его правилах, но, раз у девушки скоро свадьба... Всем раззвонила, стерва, знала, что делает!
      Трояк - ни за что. Совсем ни за что!
      А я накатала такие классные шпоры! Взяла билет, села на последнюю парту, быстренько отыскала, что нужно, - если шпоры действительно хорошие, можно все найти за две секунды. С задачей посложнее, конечно, но больше двух баллов за неё снимать нельзя, это все знают. Так я на четыре и не претендовала, очень оно мне надо!
      Все потому что я пошла сразу после Ольки, а Твердолобому нужно было показать, что халявы не будет. Я отвечаю, а он смотрит из-за очков своими мелкими глазками, как у кабана, - выискивает, к чему бы прицепиться. Фигушки! Я ж по двум разным книжкам писала. Так что он уже совсем было повелся и попросил переходить ко второму вопросу, и тут...
      Я всегда так делаю, это на счастье. Когда сажусь отвечать, закидываю ногу на ногу, а на второй вопрос перекидываю ногу. Как в "Основном инстинкте". Твердолобому оно, конечно, по фиг, - он, между нами, кажется, вообще импотент, - но примета есть примета, всегда помогает.
      Не всегда.
      - Постойте. Что это у вас на колене?
      Не знаю, как он успел заметить, оно могло только на полсекунды мелькнуть, никак не дольше! А ещё косит под близорукого... козел старый. А там ничего особенного и не было, только самые основные формулы. Нормальные преподы, кстати, разрешают в открытую ими пользоваться. В триста седьмой они даже над доской висят, - а вторая группа, между прочим, там и сдавала. И это, по-вашему, честно?!
      Я собиралась все это ему выложить, можно было и слезу пустить - Олька, разумеется, так бы и сделала. Но я-то не Олька. И, когда я подняла глаза и взглянула ему в морду...
      Брылы, как у бульдога, рот безгубой щелью, вдавленный по бокам лысый лоб, а сама лысина прикрыта вязаной шапочкой - в июне!!! - и ещё эти равнодушно-никакие кабаньи глазки за толстыми квадратными очками... Ну да все его знают. Так вот, я взглянула ему в морду и сразу поняла, что "уд" мне все равно не светит, - хоть реви в три ручья, хоть доказывай, хоть умоляй, хоть разденься перед этой образиной.
      И я ответила вопросом на вопрос:
      - Василий Ильич, а куда это вы смотрите?
      Первым захохотал Коробов - он у нас вообще быстрее всех соображает. Громко, басом, - наверное, и в коридоре было слышно. А за ним уже потихоньку захихикали все. Потихоньку - потому что плавали в прикладной математике не лучше меня. Но захихикали, - потому что... надо было видеть в этот момент твердолобовскую физиономию, вы бы поняли.
      Он хотел что-то сказать: невидимые губы несколько раз дернулись, - но передумал, а только быстро черкнул по зачетке, захлопнул её, швырнул на край стола и только тут выговорил:
      - В деканат за бегунком.
      Лысина его в тот момент была бордовая. Та часть, что виднелась из-под шапочки.
      А в зачетке оказалась дыра вместо точки после "неуд". На три страницы! Зачем там вообще ставить точку, спрашивается?..
      Сначала я решила, что по фиг. Когда вышла из аудитории, народ, как всегда, сгрудился вокруг - узнать, что там было. Я выложила всю историю в лицах и хорошо прикололась вместе с нашими. Даже приподняла юбку и продемонстрировала, за что два, - и пацаны согласились: есть за что. И самое смешное, все ведь знают, что Твердолобый импотент! - а туда же, на коленки пялиться!
      - Плюнь, Лизка, - посоветовала Олька. - Главное для женщины - удачно выйти замуж. Пошли в буфет. Бегунок не убежит.
      Это она просто так сказала - а получился прикол. Все прям-таки выпали, и Анька Кривенко, шестерка, высунулась из аудитории: "Василий Ильич просит не шуметь!"... Ненавижу!
      А потом мы сидели с Олькой в буфете, и она знай себе болтала про свое платье и какая у жениха машина, - а я слушала, хлебала противный столовский кофе, и на душе становилось мерзко. Конечно, главное для женщины... уж точно не прикладная математика, но об этом легко рассуждать, когда у тебя "уд" в зачетке и впереди целое лето со свадьбой впридачу. А я... Если Твердолобый пошлет на осень, батя меня прибьет. И это не шутки, он и в самом деле до сих пор... особенно когда налижется... А если я и осенью не сдам?!.. Нет, о таких страшных вещах лучше не думать. Не думать! Не думать, кому сказала!!!..
      Короче, я подорвалась как раз на середине Олькиных самых что ни на есть откровений "между нами, девочками" и поплелась в деканат.
      - Твердовский? - Марь-Игоревна поцокала языком и потрогала волосатую бородавку над губой. - Что-то он сегодня разошелся...
      Наши все ещё толпились в коридоре, и я узнала, что Твердолобый успел отправить за бегунком шесть человек - не считая меня - и даже Коробову поставил четыре. Никто уже не прикалывался, наоборот, - смотрели на меня исподлобья и на вопросы отвечали не больше, чем двумя словами. Как будто это я виновата, что он такой козел.
      И стало совсем хреново.
      * * *
      Трель телефонного звонка прошила голову электрическим разрядом - от виска к виску. Боги, яду! - требовал Понтий Пилат. Какого, проклятье, яду...
      Василий Ильич потянулся, не вставая, через весь стол и, приподняв трубку, бросил её назад на рычаг. Невыносимая трель оборвалась. Но легче не стало. Голова была словно зажата в тисках, и добросовестный столяр медленно закручивал их потуже. Даже три дня назад, во время последнего приступа, начавшегося ещё на экзамене, доцент Твердовский не чувствовал себя так плохо...
      Хлопнула дверь, отозвавшись в мозгу глухим ударом. На кафедру вбежала ассистентка Милочка - визгливое, вульгарное юное существо, по-летнему облаченное в коротенькое платьице на бретельках. Головная боль на секунду затаилась в предвкушении нового шквала, подкрепленного свежими силами извне. Доцент съежился, втупившись невидящим взглядом в конспект. Боги, пусть она помолчит!.. Боги, яду...
      - Мне сказали, вы с завтрашнего дня уже в отпуску, - безжалостно защебетала Милочка, и шквал всей мощью обрушился на измученные извилины. Боже, какая везуха! А мне сидеть в приемной комиссии. Но зато потом - в Ялту! Славик уже взял путевки. Кстати, говорят, в августе-сентябре отдыхается лучше, уже не такая жара, а сейчас, передавали, температура воды двадцать шесть градусов! Впрочем, кому что нравится. Вы ведь тоже на море собираетесь, мне сказали?..
      Он старался не слышать её - и не слышал, только неясные ассоциативные образы прорывались сквозь боль к изнуренному сознанию. Температура воды... на глубине она никогда не бывает чересчур высокой. Шерстяной свитер под гидрокостюмом... длинное копье подводного ружья... косяк рыбы, одну из которых... вот эту...
      - ... и, говорят, совсем недорого. Вам нехорошо, Василий Ильич? У меня таблетка есть, сейчас...
      Он встряхнулся и сжал руками виски. Это все жара, нужно собираться и поскорее уходить. Да, по дороге не забыть закинуть ведомости в деканат... Возможно, на улице полегчает. Хотелось снять шапку, но от сквозняка может стать ещё хуже...
      Таблетка? Какая таблетка, только Кузьмич способен ему помочь. Перед отъездом надо обязательно зайти к нему на сеанс, а лучше и записаться на индивидуальный прием. Хорошо, что выплатили отпускные, - на абитуриентах в этом году удалось заработать в общей сложности меньше трехсот долларов, а Кузьмич как раз поднял ставку до двадцати пяти... святому человеку тоже надо на что-то жить. В гривнях это получается...
      Простейшее арифметическое действие едва не повергло его в болевой шок. Боги, яду... какие, проклятье, боги!..
      Снова зазвонил телефон, но Милочка сняла трубку раньше, чем трель превратилась в орудие пытки.
      - Алло? Сорвалось, - недовольно сообщила она, кладя трубку обратно. Ладно, Василий Ильич, я побежала, а если будут меня спрашивать... вы ведь ещё здесь?
      - Нет, я уже иду, - сдавленно буркнул он.
      - А-а. Ну ладно. Счастливого вам отпуска!
      Ассистентка унеслась, напоследок припечатав мозги дверным хлопком. Твердовский выждал с полминуты, потом медленно поднялся и принялся собирать со стола бумаги, беспорядочно укладывая их в разинувший пасть дипломат. Беспорядочность претила, но разобраться во всем этом не было никаких сил. Вырваться, уйти отсюда!.. как можно скорее...
      Скрипнула дверь - осторожно, робко и пронзительно.
      - Василий Ильич...
      Боги!..
      Но резкой боли не последовало - лишь тупое, тягучее отвращение, которое заставило его несколько секунд помедлить над раскрытым дипломатом, прежде чем повернуть тяжелую многострадальную голову.
      За порогом кафедры, словно не решаясь его переступить, переминалась на месте какая-то студентка. Длинноногая, на высоченных каблуках, в мини-юбке и кофточке с глубоким вырезом. Крутые формы, крашеные волосы белыми перьями, веснушки на щеках и абсолютная бессмысленность во взгляде. Пожизненная прогульщица, наверное, - Твердовский её не помнил.
      - Что вам нужно? Я ухожу, - он опустил крышку дипломата и аккуратно, потише, защелкнул оба замка. Поправил шапку, чуть отодвинув со лба её колючий шерстяной край. Взял дипломат со стола и направился к двери.
      Девица шагнула навстречу, споткнувшись на пороге.
      - Я... по бегунку, - наконец выдавила она.
      Пришлось остановиться - студентка загораживала дорогу, глядя на преподавателя сверху вниз тупыми карими глазами. Мигрень притаилась в висках, готовая к новому взрыву.
      Это было уж слишком. Сегодня Твердовского с самого утра осаждали студенты - в основном из той злополучной третьей группы первого курса физиков, на экзамене которой начался прошлый приступ. Кстати, может быть, именно на тех великовозрастных недоумков голова среагировала и в этот раз. А что, теоретически вполне возможно: сумма темных и слабых астралов, осознающих свою ущербность и определенно желающих ему зла... надо бы поделиться своими соображениями с Кузьмичем. И, если святой человек согласится с его выводами... Неужели придется бросить работу в университете?! Из-за дикого стада несовершеннолетних козлов?!..
      Он с ненавистью в упор взглянул на вошедшую студентку. Запрокидывать голову не хотелось, поэтому взгляд воткнулся в ложбину между её крупными, как средних размеров дыни, грудями, колышащимися в вырезе кофточки. Гадость!
      - Я принимал по бегункам с десяти утра, - негромко отчеканил он. - А сейчас я ухожу. Я в отпуску. Меня уже здесь нет. Придете осенью.
      Она залепетала что-то почти нечленораздельное и совершенно абсурдное. До пяти утра готовилась... проспала... соседка по комнате в общежитии унесла ключи... сломался трамвай... сломался каблук... забыла сумочку с зачеткой... вообще отключили трамвайную линию... не пускали в корпус без студенческого, который в библиотеке, а книжка потерялась...
      Твердовский старался не слышать её, как недавно Милочку. Не получалось. Не помогала даже медитация на тему подводной охоты - усилия, прилагаемые для этого, только всколыхнули наново головную боль. И сквозь пульсирующие волны упрямо прорывались нелепые, но тем не менее зримые и осязаемые проблемы этой вульгарной невезучей девицы. Зачем? За что?!..
      А главное, она по-прежнему загораживала ему проход. Мелькнула мысль просто взять её за плечи и физически отодвинуть с дороги, но это было бы мало того, что непристойно - противно. Кожа на её покатых плечах поблескивала от пота. Твердовского передернуло.
      - На осень, - с безнадежным отвращением повторил он.
      Зазвонил телефон, и на этот раз его пронзительная трель прозвучала счастливым шансом избавиться хоть ненадолго от навязчивого бубнения студентки. Доцент жадно схватил трубку.
      - Алло?
      - У тебя там что, Смольный? - зарокотал жизнерадостный бас младшего брата. - Два часа не могу дозвониться! Когда идешь в отпуск?
      Твердовский покосился на студентку. Она умолкла и начала робко шмыгать носом, но уходить явно не собиралась. Со слегка театральным достоинством он произнес:
      - Я в отпуску с сегодняшнего дня. Прямо сейчас выхожу из кабинета.
      Сашка засмеялся. Его чувства юмора Василий никогда как следует не понимал.
      - Да ладно, останься на две минуты. Долго болтать не буду, все-таки межгород. Мы доехали нормально, если тебя интересует. Ты когда думаешь к матери?
      - Завтра, - не подумав, ответил он. Нет, напомнила боль, завтра необходимо пойти на сеанс к Кузьмичу. - Послезавтра.
      - Привези ей мешок сахару, грядет сезон варенья, - без ценных указаний Сашка, разумеется, обойтись не мог. - И еще, Вась, она тебе не скажет, но ей уже очень тяжело самой по хозяйству. Пока мы там были, Маришка ей помогала, и дети тоже. Ты уж, Вась, как-нибудь... или найми кого-то. Только не жди, что она попросит, ты же знаешь маму. Она думает, что двужильная. Еще и коз ко всему завела...
      Василий слушал со все нараставшим раздражением. Это похоже на брата: звонить из Москвы за бешеные деньги и нести полную ерунду. Какое хозяйство? Какие козы?
      - ... А вообще она тебя ждет - не дождется. Последние дни только и было слышно: Васенька, Васенька... Я завидовал! В общем, я на тебя надеюсь. Уходить, как ты любишь, на целые дни со своим чертовым аквалангом, а потом подкидывать ей по пять кило рыбы на реализацию было бы свинством с твоей стороны, слышишь, Васька? Мать у нас одна. Ну ладно, пока, Маришка меня уже бьет в спину... слушай, ну больно же!.. Бывай.
      Короткое пиканье методично загнало в голову одну за другой несколько иголок, и Твердовский поспешил повесить трубку. Над самым ухом раздались судорожные всхлипывания. Он поднял глаза.
      Студентка успела подойти почти к самому столу, и теперь полубеззвучно рыдала в полуметре от преподавателя. Черные от туши слезы образовали круги под глазами и дорожки на щеках, а по переносице она уже размазала разноцветное пятно из обильной косметики. Увидев, что телефонный разговор окончен, девица снова полила на Твердовского смешанный со слезами нескончаемый поток своих несчастий, от которого не было спасения.
      Маленький городок, где почти ни у кого не осталось работы... беспробудно пьянствующий отец... полсвиньи из бабушкиного села за поступление на физический... все-таки полтора человека на место... мама так радовалась... замуж в Киеве... младший брат, его тоже надо пристроить, пока не начал курить травку... а бабушка недавно умерла... батя прибьет, если на осень... все выучила, вы только спросите... ведь до пяти утра...
      Он поморщился. Хоть бы она умолкла!.. хоть бы на несколько минут...
      - Давайте зачетку.
      Поток прервался мгновенно, словно в ней одним резким движением закрутили кран. В тишине напомнила о себе голова - тихонько, деликатно. Почти терпимо.
      - Берите лист бумаги и садитесь.
      Девица воззрилась на него с ужасом и изумлением. Похоже, она думала, что он поставит ей экзамен просто так, за красивые заплаканные глаза. Твердовский даже усмехнулся. Такого за все годы преподавательской работы он не делал никогда. И не сделает.
      Он раскрыл дипломат и, недолго порывшись, отыскал нужные бумаги.
      - Вот, тяните билет. Ваше счастье, что я ещё не сдал ведомости. Как будете готовы отвечать, скажете... - он покосился на раскрытую зачетку, Елизавета.
      Как загипнотизированная, она вытянула из предложенного ей веера крайний слева билет, посмотрела на него, опустилась на стул, глядя мимо Твердовского сумасшедшими карими глазищами. А потом внезапно уронила голову на скрещенные руки и громко, истерически разрыдалась.
      * * *
      Разревелась, как идиотка.
      Просто день выдался на редкость дурацкий, с самого утра. Сначала Витка с ключом, потом трамвай, потом каблук, - босоножки совсем новые, месяца не походила! Уже тогда хотелось зареветь, - а ведь проверить, с собой ли зачетка, я догадалась чуть ли не подходе к универу... и трамваи не ездили!..
      Твердолобый назначил по бегункам на десять, я думала себе подтянуться часикам к двенадцати, чтоб он уже хотел уходить и особенно не спрашивал... а вышло к половине третьего. На скамейке перед универом сидел Коробов с пацанами из первой группы, увидел меня и посоветовал поторопиться, а то... Умный совет, в его стиле. Лучше бы предупредил, что там ментура на входе. Хотя что б я сделала? Мой студенческий... ментам и Твердолобому я врала, что в библиотеке, - а на самом деле Лариска выпросила его съездить домой: свой она, видите ли, посеяла. Клялась, что в понедельник вернется... стерва! И можно подумать, мы с ней хоть капельку похожи!..
      Перед ментами я ещё так-сяк держалась, хотя про библиотеку они, кажется, не поверили. Зато, уж не знаю почему, сразу повелись, когда подошел Коробов и сказал, что я из его группы. Он такой, его все слушаются. У нас полкурса в него влюблены... дуры, конечно. В общем, я проскользнула мимо ментов и полетела вверх по лестнице. Между вторым и третьим этажом вспомнила, что забыла спросить, пересдал ли Коробов на пять. И спасибо сказать тоже забыла.
      Перед кафедрой Твердолобого я остановилась, вынула зеркальце, привела себя в порядок, пару раз глубоко вдохнула и сказала себе, что все будет нормалек. Не зря ж я зубрила три дня эту долбаную прикладную... Не совсем же я тупая, в самом деле!
      Не знаю, что на меня там нашло. Но я не могу!.. не могла... У него глаза, как зубоврачебная машина. И бульдожьи брылы, и рот перекривленный, как глиста... "Меня уже здесь нет. Придете осенью"...
      И все равно не стоило так идиотски реветь перед ним, и умолять, и рассказывать про бабушку... Ему же все по фиг! На все плевать с высокого дерева, кроме этой его математики, извините, прикладной, которую я всю ночь... Но в билете, который он мне подсунул, вообще не было ни одного слова из учебника! Он их сам, наверное, сочиняет из головы, из-под шапочки своей... Козел!!!
      - Елизавета, - тусклый, никакой, мерзкий голос. - Успокойтесь, Елизавета...
      Ненавижу, когда меня так называют!..
      Я подняла голову. В глазах все расплывалось и слегка двоилось. Увидела две одинаковые головы на чересчур широких плечах. Обе в очках и вязаных шапочках...
      И внезапно мне стало все по барабану. На осень - ну и пусть. Мало ли что может случиться до осени. Война, например, или конец света. Или я выйду замуж за крутого. Или Твердолобый, - он же у нас, понимаете, в отпуску! вот пойдет купаться и утонет... и на его место возьмут нормального препода. А бате можно ничего и не говорить, зачетки ведь все равно забирают. И вообще не ехать домой на каникулы, а остаться в Киеве и поискать работу, раз уж не светит стипендия...
      - Вы умеете управляться по хозяйству?
      А видок у меня, наверное, ещё тот. Тушь турецкая, ей много не надо, чтобы поплыть. А я ещё кулаками сопли по щекам размазывала, как маленькая... Ну что, достанем зеркальце и будем наводить красоту - прямо при Твердолобом?
      - Я вас спрашиваю, Елизавета!
      Что он у меня такого спрашивал, я в упор не слышала. И не надо! Пусть подавится своей прикладной математикой! Но все-таки переспросила:
      - Чего?
      Он поморщился и, цедя слова сквозь зубы, принялся перечислять:
      - Готовить, мыть посуду, убирать квартиру... то есть дом... стирать... Еще у матери сад, огород и эти, как их... козы.
      Стало интересно. Неужели Твердолобый наконец совсем свихнулся?
      - Козы! - я шмыгнула носом. - Да год пожить в общаге - и что тебе козы, что свиньи... А наш блок недавно ректорская проверка признала лучшим по чистоте!
      Не знаю, зачем я это ляпнула. И мыслях не было перед ним выпендриваться, честное слово! Тем более, что лучшим признали не наш блок, а соседний, где Лариска с Городилиной и три пятикурсницы, которые уже выселились. Но ляпнула же!.. и так и осталась сидеть с раскрытым ртом, как полная идиотка... Или все-таки достать зеркальце?
      - Вот что, - Твердолобый придвинул к себе мою зачетку, и я разом забыла и о зеркале, и обо всем на свете. - Завтра... нет, послезавтра я еду в Крым, к матери. Она живет в деревне у моря, там очень красивые места. Моя мать - старая больная женщина, ей трудно по хозяйству самой, а тем более обслуживать меня... Поработаете месяц, а там посмотрим. Тридцать гривень вас устроит? Плюс питание. И дорога туда и обратно.
      Он помолчал и добавил, поднимая ручку:
      - Я ставлю четыре - вы, кажется, готовились.
      Я опять шмыгнула носом и провела рукой по глазам, размазывая остатки теней, - если там ещё что-то оставалось. Честное слово, я ни секунды не думала о том, о чем первым делом подумали вечером девчонки в общаге.
      ... Витка расхохоталась и ехидно протянула, что начинает уважать Твердолобого - похоже, не такой уж он и конченый импотент. Лариска, возвращая здорово помятый студенческий, заметила, что он мне и не понадобится: уж доцент-то расщедрится на СВ за полную цену. Зеленые абитуриентки из села, которых подселили на места пятикурсниц, просто хихикали не в тему, не понимая, о ком и о чем речь. А Олька, которая в общаге давно не жила, а забежала попрощаться перед свадьбой, сообщила, без неё не знали! - что Василий Ильич с первой женой в разводе, уже лет десять, так что вполне может считаться свободным мужчиной...
      Так вот, я думала совсем о другом.
      О том, что четыре по прикладной в нашей группе только у Петрова, Столярчука и Аньки Кривенко, если не считать Коробова. О том, что тридцать гривень - это даже больше, чем повышенная стипендия. Что бате можно будет наврать насчет практики на производстве, а маме, если получится, рассказать все как есть... И ещё о том, что я в своем родном городе никогда и близко не видела ни одной козы... И моря тоже никогда не видела, разве что по телевизору...
      Но я не говорила Твердолобому, что согласна. Он сам почему-то так решил.
      Вернул зачетку, которую я, не раскрывая, спрятала в сумочку. Я всегда так делаю, - хоть и очень хотелось проверить, вправду ли он поставил "хорошо". Вась-Ильич расписывался в ведомости, не глядя на меня.
      И как раз в тот момент мне захотелось встать и уйти, как если бы я просто пересдала экзамен - и гудбай. На вокзал за билетом, в общагу за вещами, и - "доченька вернулась"! В первый день дома все тебе рады. Дармоедкой, шлюхой и кой-кем покруче становишься лишь на второй день, а то и на третий...
      Твердолобый выпрямился, и его глазки за толстыми очками уткнулись в меня. Примерно в подбородок.
      - Завтра в девятнадцать ноль-ноль я жду вас у кинотеатра "Русь", бесцветно отчеканил он. - Не опаздывайте.
      Я вылупилась на него, ни черта не понимая. В кино-то зачем? С опозданием возникли подозрения на ту самую тему... ну, с чего девчонки прикалывались. А с другой стороны, почему бы и не сходить на халяву? И если он там руки начнет распускать в темноте, будет самое время послать его по известному адресу, козла, вместе с его мамой и её козами!.. В следующем семестре он у нас не читает.
      Я хотела спросить, какой фильм, интересно же. Но Твердолобый встрял, только я рот успела открыть:
      - Там выясним, подходите ли вы, Елизавета.
      Глаза у него в тот момент были совершенно сумасшедшие.
      * * *
      Огромный холст афиши кинотеатра "Русь" изображал квадратномордого мужика, перечеркнутого наискось оранжевой надписью "Крепкий орешек". Нижнюю часть букв и тела человекообразного монстра закрывали аккуратно расклеенные в ряд бумажные черно-белые интеллигентные плакаты.
      "КУЗЬМИЧ, потомственный подольский колдун. Лечение болезней, снятие порчи и венца безбрачия, работа с энергиями космического и божественного происхождения, кармическая диагностика. С благословения Православной церкви".
      На второй слева афише воздевшему руки святому человеку пририсовали изогнутую саблю и торчащие в стороны усы поверх настоящих. На художества хулиганов, надругавшихся над соседним плакатом, Твердовский предпочел не смотреть.
      У девицы могла оказаться черная аура, нечистая карма или что-нибудь похуже... слава Богу, он вовремя вспомнил вчера об этом, несмотря на головную боль. Сегодня, кстати, голова уже отпустила, но Василий Ильич все равно чувствовал себя совершенно разбитым. Сейчас, когда до сеанса оставались считанные минуты, он ощутил знакомое покалывание в ладонях: нетерпеливо и самопроизвольно открывались каналы, жаждущие принять поток свежей космической энергии. Скорее бы!.. он снова взглянул на часы.
      Студентки - её имя вылетело из головы - до сих пор не было, хотя он назвал ей конкретное время: девятнадцать ноль-ноль. Это раздражало: Твердовский не выносил малейшей непунктуальности. Впрочем, по приезде в Мысовку он собирался сразу же сдать девушку на руки матери, а уж мама способна в кратчайшие сроки вышколить кого угодно. Во всяком случае, его, Василия, это уже не будет касаться. Главное - проверить её на тьму-свет, кармическую чистоту и по прочим параметрам, что может квалифицировано проделать только Кузьмич. Собственно, ради этого и пришлось нанимать домработницу здесь, в столице, - хотя на месте было бы, наверное, и проще, и дешевле.
      Тем временем народу прибывало. При входе в кинотеатр двое бородатых Кузьмичевых послушников радушно встречали вновь прибывших, изымали у некоторых фотоаппараты, диктофоны и прочее бесовское снаряжение, а затем подробно рассказывали, как пройти в зал, где состоится сеанс. Хотя большинство посетителей были здесь не впервые - некоторых Твердовский даже знал в лицо. Наплыв знакомых лиц слегка обеспокоил его: многие из них, скорее всего, захотят после сеанса индивидуально пообщаться с Кузьмичем, возникнет очередь... А вдруг святой человек, энергетически обессилев, примет лишь часть желающих? Такое случалось. Озабоченный, Василий Ильич вынул бумажник и, заглянув в большое отделение, на глаз оценил его содержимое. Чтобы оказаться в начале очереди, надо будет сделать пожертвование сверх обычных двадцати пяти долларов...
      Он поднял глаза - и увидел её.
      Бессмысленно озираясь по сторонам, девица стояла у толстой тумбы, сплошь заклеенной изображениями Крепкого орешка и прочей непотребщины, через дорогу от кинотеатра. Создавалось впечатление, что пришла студентка уже достаточно давно. Указание ей было дано совершенно однозначное: "у входа возле афиш", - Твердовскому и в голову не приходило, что его можно так нелепо истолковать. Теперь придется переходить улицу - не махать же призывно руками и не кричать же во весь голос... к тому же он не помнил, как её зовут.
      Юбка на ней была вызывающе короткая, а губы - малиновые, как спелый арбуз.
      Все тело протестующе застонало, когда он двинулся прочь от места, где находился святой человек и прихожане уже рассаживались в преддверии сеанса. Теперь лучшие места, конечно, окажутся заняты. А если между ним, Василием, и Кузьмичем стихийно образуется стена темных астралов, способных аккумулировать и перехватывать энергию?! Он ускорил шаги и, почти подбежав к девице, рванул её за руку:
      - Идемте! Уже пять минут восьмого!!
      Она вскрикнула - тонко и приглушенно. Видимо, не заметила, как он подходил, и по-настоящему перепугалась, мимоходом сообразил Твердовский. Его пальцы охватывали влажную горячую кожу чуть ниже локтя - осознав это, доцент с брезгливостью отдернул руку. Девица шарахнулась - посреди проезжей части; пронзительно взвизгнули тормоза автомобиля.