Черчилль: быть лидером

В 1911 году, определяя, какие экзамены следует сдавать лейтенантам и капитанам для поступления в военно-морской штаб, он отдельно выделил: «Способность ясно выражать свои мысли в письменной форме», а также «умение составить грамотный отчет по заранее определенной тематике, который должен быть краток, насколько это возможно, но при этом чтобы в нем не была пропущена ни одна важная деталь»[64].

ЛИДЕРСТВО ПО ЧЕРЧИЛЛЮ: По мнению Черчилля, умение грамотно и четко излагать свои мысли в письменной форме является одним из важнейших качеств для руководителя.

Адмирал флота Джон Джеллико признавался, что восхищен тем, насколько грамотно Черчилль аргументирует свои предложения. По мнению флотоводца, в этом с ним не могли соперничать даже лучшие юристы[65]. А секретарь Джон Колвилл, которому порой приходилось писать для своего босса черновики некоторых писем, признавался:

«Стиль Черчилля было трудно подделать. Прослужив у него много лет, я научился имитировать его слог, и то не в совершенстве. Трудность возникала в выборе слов или использовании в самый подходящий момент неожиданного оборота, фразы. Это мог только он»[66].

Ниже мы рассмотрим, какие рекомендации современные лидеры могут извлечь из опыта Черчилля для того, чтобы повысить эффективность письменных коммуникаций.

Прежде всего, к составлению писем, служебных записок и прочих разновидностей общения посредством письменного слова необходимо подходить ответственно.

ВОСПОМИНАНИЯ СОВРЕМЕННИКОВ: «Стиль Черчилля было трудно подделать. Прослужив у него много лет, я научился имитировать его слог, и то не в совершенстве. Трудность возникала в вы боре слов или использовании в самый подходящий момент неожиданного оборота, фразы. Это мог только он».

Секретарь Джон Колвилл

«Я самым тщательным образом строил свои отношения с Рузвельтом», – говорил Уинстон о своей переписке с президентом[67].

При составлении посланий главе Соединенных Штатов даже у такого мастера слова, как Черчилль, уходили часы и дни, а иногда – как это было с письмом от 8 декабря 1940 года, которое впоследствии привело к принятию закона о ленд-лизе, – и несколько недель.

Разумеется, современные руководители не всегда могут позволить себе выделять столько времени для составления записок и электронных писем, которые им приходится писать ежедневно. Но тем не менее никогда не следует забывать, что наспех составленный текст может привести к столь негативным последствиям, что на их исправление уйдет гораздо больше времени и сил, чем было вложено на подготовительной стадии.

ИСКУССТВО УПРАВЛЕНИЯ: Наспех составленный текст может привести к столь негативным последствиям, что на их исправление уйдет гораздо больше времени, чем было вложено на подготовительной стадии.

Нельзя забывать и о семантических особенностях языка. Существует множество примеров, когда одно слово имеет много значений либо одно понятие можно выразить разными словами. Черчилль внимательно следил, чтобы использовались нужные слова, избегая двусмысленностей и недопонимания. Например, увидев в документе, подготовленном Комитетом начальников штабов, что при обозначении таких понятий, как «крепкий» и «сильный», вместо прилагательного intense используют схожее слово intensive – «интенсивный», «напряженный», – политик попросил исправить ошибку[68]. И уж тем более он никогда не прощал грамматических огрех: «Отдельное внимание следует обратить на грамматическую ошибку в слове inadmissable, которое я уже несколько раз встречал в телеграммах Форин-офиса», – отчитывал Уинстон своих подчиненных, словно нашкодивших школьников[69].

ЛИДЕРСТВО ПО ЧЕРЧИЛЛЮ: Черчилль внимательно следил, чтобы использовались нужные слова, избегая двусмысленностей и недопонимания.

Как правило, большинство текстов Черчилль готовил самостоятельно. В тех же случаях, когда приходилось прибегать к помощи секретарей, он не пускал в ход документ, предварительно не прочтя его и не внеся соответствующие изменения.

«Уинстон никогда не принимал черновиков к письмам или текстам для заседаний кабинета министров, предварительно не пропустив их через дистиллятор своего литературного гения», – признавался личный секретарь Черчилля Джеймс Григ в бытность его работы на посту министра финансов[70].

Соблюдая культуру письма, Черчилль внимательно следил не только за теми документами, которые шли от его имени, но также и за входящей корреспонденцией. В первую очередь его волновал объем посланий. Британский политик вполне мог согласиться с великим русским писателем А. П. Чеховым, который в письме своему брату написал ставшие крылатыми слова: «Краткость – сестра таланта». В своей записке главе Форин-офиса Энтони Идену Черчилль, в частности, отмечал:

ВОСПОМИНАНИЯ СОВРЕМЕННИКОВ: «Уинстон никогда не принимал черновиков к письмам или текстам для заседаний кабинета министров, предварительно не пропустив их через дистиллятор своего литературного гения».

Секретарь Джеймс Григ

«На днях ты говорил мне о длине телеграмм. Я считаю, что это зло, с которым нужно бороться. Министры и послы, которые находятся за границей, считают, что чем объемней их отчеты, тем лучше они выполняют свои обязанности. Они пишут обо всех слухах и сплетнях, вне зависимости от их достоверности. Я считаю, тебе нужно составить предписания, а авторам, которые страдают излишним многословием и сообщением всевозможных банальностей, сообщать, что „телеграмма необоснованно длинная“. Это результат самой обычной лени – не приложить дополнительные усилия, чтобы сократить текст до разумного объема. Я пытаюсь читать все телеграммы, но у меня возникает такое ощущение, что их объем увеличивается с каждым днем»[71].

ГОВОРИТ ЧЕРЧИЛЛЬ: «Министры и послы, которые находятся за границей, считают, что чем объемней их отчеты, тем лучше они выполняют свои обязанности. Это результат самой обычной лени – не приложить дополнительные усилия, чтобы сократить текст до разумного объема».

Своим подопечным Черчилль советовал при составлении служебных записок ограничиваться одним листком бумаги[72].

«Ясность и убедительность изложения текста вполне могут сочетаться с краткостью изложения», – заметил он в беседе с генералом Гастингсом Исмеем[73].

Однажды, когда секретарь кабинета сэр Норман Брук передал Черчиллю на рассмотрение отчет Казначейства, премьер взял его в руки, мысленно взвесил и вымолвил с усмешкой: «Объем этого документа уже защищает его от какой-либо вероятности прочтения»[74]. Основной принцип британского политика был, по его же собственным словам:

«Сказать то, что ты собираешься сказать, максимально четко и ясно, используя при этом минимально возможное количество слов»[75].

ЛИДЕРСТВО ПО ЧЕРЧИЛЛЮ: Основной принцип британского политика был, по его же собственным словам:

«Сказать то, что ты собираешься сказать, максимально четко и ясно, используя при этом минимально возможное количество слов».

В августе 1940 года Черчилль составил меморандум с говорящим названием – «Краткость»:

«В процессе исполнения наших обязанностей нам всем приходится прочитывать массы документов. Почти все они объемны. Это приводит к трате времени, в то время как наши усилия могли быть направлены на участие в более важных делах.

Я прошу моих коллег, а также их подопечных делать свои отчеты более лаконичными.

1. Основные идеи документа должны быть кратко сформулированы в небольших абзацах.

2. Если отчет ссылается на тщательный анализ каких-то фактов или статистических данных, все эти вспомогательные материалы могут быть представлены отдельно в приложении.

3. Как правило, нет никакой необходимости представлять полноценный отчет. Иногда бывает достаточно направить aide-memoire[76], указав только название заголовков, пояснение по которым можно дать в устной форме при личной встрече.

Составляя отчеты в соответствии с приведенными рекомендациями, может показаться, что тексты стали сухими и невыразительными. Могу вас заверить, что экономия во времени будет существенна, в то время как привычка излагать мысли лаконично благоприятно скажется на мыслительном процессе»[77].

«Как хорошо известно, для составления длинного отчета требуется гораздо меньше времени, чем для его более сжатого аналога, но Черчилль считал, что и военный и гражданский аппараты медлительны, вялы и неповоротливы, если их не подталкивать», – комментировал позицию британского премьера Норман Брук[78].

Второе, на что британский премьер обращал внимание при составлении (или получении) текстов, были стилистические особенности. В частности, он был категорически против использования пустых слов и оборотов, а также искусственно усложненных фраз и выражений.

«Давайте наконец прекратим употребление таких фраз, как „очень важно не забывать следующие соображения…“, – возмущался политик. – Большинство этих путаных и расплывчатых фраз не более чем „вода“ и многословие, которые без малейших последствий могут быть убраны или заменены одним словом. Давайте не будем забывать об использовании коротких выразительных фраз, даже если они и относятся к разговорной речи»[79].

Черчилль старался избегать использования бюрократических жаргонизмов, считая, что они способствуют «разрушению любых форм человеческого общения, а также уничтожению самого мыслительного процесса»[80]. Например, когда чиновники Уайт-холла предложили называть отряды местной обороны «местная оборона из добровольцев», Уинстон заменил тяжеловесную конструкцию на более краткое и наглядное – «ополченцы».

ЛИДЕРСТВО ПО ЧЕРЧИЛЛЮ: Черчилль старался избегать использования бюрократических жаргонизмов, считая, что они способствуют «разрушению любых форм человеческого общения, а также уничтожению самого мыслительного процесса».

В другой раз Министерство продовольствия предложило называть заведения общественного питания, предлагающие основной набор продуктов по сниженным ценам, «центрами общественного питания».

«Я полагаю, такое название нельзя принимать, – прокомментировал британский премьер. – Это одиозное выражение, отдающее коммунизмом и работными домами[81]. Предлагаю – „британские рестораны“. Все ассоциируют рестораны с хорошей едой, так пусть люди получать хоть красивое название, если мы не в состоянии предложить им что-то еще»[82].

Также Черчилль предлагал заменить самолеты (aircrafts) на аэропланы (aeroplanes), а летные поля (airfields) – на аэродромы (aerodromes)[83].

Вместо бюрократических жаргонизмов Черчилль использовал в письмах известные латинские выражения. В одном из посланий Рузвельту было, например, вставлено выражение Amantium irae amoris integration est[84].

– Знаете, что это значит? – спросил премьер своего секретаря Мэриан Холмс.

– Боюсь, что нет, сэр, – смущенно ответила молодая девушка.

– Это означает «Гнев влюбленных – лишь возобновление их любви»[85].

В некоторых случаях Черчилль обращался и к произведениям великих писателей, цитируя любимые отрывки. Так, одну из своих записок в Комитет начальников штабов он завершил репликой Брута из пьесы Шекспира «Юлий Цезарь»[86]:

В делах людей бывает миг прилива;

Он мчит их к счастью, если не упущен,

А иначе все плаванье их жизни

Проходит среди мелей и невзгод.

Так мы теперь – на гребне у волны

И плыть должны с услужливым потоком

Иль счастье упустить[87].

Эта цитата наглядно демонстрировала отношение политика к высадке на восточном побережье Италии, захвату Неаполя и началу наступления на Вечный город – Рим.

Третий фактор, который Черчилль считал ключевым в процессе письменных коммуникаций, заключался в форме, избранной для написания текстов. Он был убежден в том, что большое значение имеет не только мысль, которую предполагается выразить в письме, но и то, как это будет сделано. Например, когда ему предстояло сообщить неприятную для получателя новость, он сознательно выбирал подчеркнуто вежливый стиль, чтобы смягчить восприятие информации.

Характерный в этом отношении эпизод произошел летом 1940 года, когда британскому премьеру необходимо было проинформировать бывшего короля Эдуарда VIII (после отречения – герцога Виндзорского) о его новом назначении (читай – ссылке) на пост губернатора Багам. Столь экстренная мера была вызвана благожелательными взглядами бывшего монарха, а также его супруги Уоллис Симпсон (даже в большей степени) в отношении нацистского режима. В Лондоне обоснованно опасались, что Третий рейх станет использовать чету в своих целях. Не исключался также и переезд Его Королевского Высочества с Пиренейского полуострова, где он в тот момент проживал, в Германию. Ситуация осложнялась тем, что Черчилль находился в дружеских отношениях с герцогом Виндзорским. Он был одним из немногих политиков, кто поддержал монарха в разгар «кризиса отречения», когда частично из-за своих политических амбиций, частично из-за желания вступить в морганатический брак с разведенной американкой Эдуард был вынужден передать престол младшему брату Альберту (после коронации король Георг VI). Казалось бы, совсем недавно Черчилль, едва сдерживая слезы от переизбытка эмоций (за свое свойство плакать в самые тяжелые моменты наш герой даже получил прозвище «плачущий мальчик»[88]), помогал Эдуарду написать речь по случаю отречения. Теперь же ему предстояло подготовить другой документ.

Министр по делам колоний лорд Ллойд предложил заручиться поддержкой доминионов. Он составил черновик письма, которое Черчилль должен был от своего имени отправить премьер-министрам Канады, Австралии, Новой Зеландии и Южной Африки:

«Активность, проявленная герцогом Виндзорским в последние несколько месяцев на континенте, вызывает серьезные беспокойства у Его Величества и у меня. В связи с его пронацистскими взглядами он может оказаться в самом центре интриг. Мы считаем, что его свободное перемещение по континенту представляет угрозу. Даже если он вернется домой, его присутствие здесь будет ставить в неудобное положение как Его Величество, так и правительство.

В сложившихся обстоятельствах необходимо связать герцога Виндзорского с каким-то назначением. Я решил с одобрения Его Величества предложить пост губернатора Багам. Я не знаю, согласится ли герцог принять этот пост. Несмотря на очевидные недостатки, с которыми связано это решение, мы все-таки считаем его меньшим из зол»[89].

Зная, что процитированное выше послание может дойти до Эдуарда, Черчилль решил переписать его в более мягкой редакции:

«Положение герцога Виндзорского на континенте в последние несколько месяцев вызывает опасения у Его Величества и у правительства Его Величества. Хотя верность герцога безупречна и не вызывает никаких сомнений, интриги нацистов могут причинить Его Величеству вред. Континент в руках противника. Возвращение же герцога в нашу страну связано с трудностями личного и семейного характера.

В сложившихся обстоятельствах назначение герцога Виндзорского на какой-нибудь пост за границу привлекательно для него и его супруги. С любезного одобрения Его Величества я предложил пост губернатора Багам. Я полагаю, что на этом посту он проявит себя достойно»[90].

Не менее характерно выглядит послание, которое британский премьер направил 8 декабря 1941 года японскому послу. Говорилось в нем, ни много ни мало, об объявлении войны, и на этот раз Черчилль сознательно выбрал подчеркнуто вежливый стиль:

«Сэр!

Вечером 7 декабря правительству Его Величества в Соединенном Королевстве стало известно, что японские войска без предварительного предупреждения в форме объявления войны или ультиматума, грозившего объявлением войны, произвели попытку высадиться на побережье Малайи и подвергли бомбардировке Сингапур и Гонконг.

Ввиду этих вопиющих актов неспровоцированной агрессии, совершенных в явное нарушение международного права, и в частности статьи первой 3-й Гаагской конвенции, относящейся к началу военных действий, участницами которой являются как Япония, так и Соединенное Королевство, послу Его Величества в Токио поручено информировать японское императорское правительство от имени правительства Его Величества в Соединенном Королевстве, что между двумя нашими странами существует состояние войны.

С глубоким уважением,

сэр, имею честь быть Вашим покорным слугой,

Уинстон С. Черчилль».

«Некоторым не понравился столь церемонный стиль. Но в конце концов, когда вам предстоит убить человека, ничего не стоит быть вежливым», – пояснит позже британский премьер[91], разделявший мнение «железного канцлера», князя Отто фон Бисмарка, который говорил: «Будьте вежливы, пишите дипломатическим языком. Даже в декларациях о войне нужно соблюдать правила учтивости»[92]. И как однажды заметил сам Черчилль, в процессе письменных коммуникаций никогда не следует забывать, что «дипломатические отношения созданы вовсе не для того, чтобы раздавать комплименты, их цель – сохранить приобретенные преимущества»[93].

ГОВОРИТ ЧЕРЧИЛЛЬ: «Некоторым не понравился столь церемонный стиль. Но в конце концов, когда вам предстоит убить человека, ничего не стоит быть вежливым».

МНЕНИЕ ЭКСПЕРТА: «Будьте вежливы, пишите дипломатическим языком. Даже в декларациях о войне нужно соблюдать правила учтивости».

Отто фон Бисмарк

ГОВОРИТ ЧЕРЧИЛЛЬ: «Дипломатические отношение созданы вовсе не для того, чтобы раздавать комплименты, их цель – сохранить приобретенные преимущества».

Глава 2. Личные встречи

Несмотря на активное использование письменных коммуникаций, Черчилль никогда не ограничивал ими процесс общения. Не будучи знакомым с тео рией континуума коммуникационных каналов, он всегда отдавал себе отчет об ограниченности письменных сообщений, использующих только вербальные символы (передача информации посредством слов). При личной встрече, когда внимание фокусируется не только на словах, но и на различных невербальных аналогах – выражении лица, взгляде, интонации, позе, – дело обстоит совсем иначе.

«Письменная корреспонденция, какой неэффективный способ обмена мыслями! Даже при наличии телеграфа и при всей быстроте современных коммуникационных технологий, – сокрушался Черчилль. – По сравнению с личными встречами этот вид общения напоминает глухую стену»[94].

Политик высоко оценивал возможности неформальных коммуникаций, считая, что они способны справиться с множеством коммуникативных проблем и повысить эффективность управления. Неудивительно, что во время второго премьерства, в разгар «холодной войны», Черчилль так настойчиво требовал встречи лидеров противоборствующих держав, заявляя, что «лучше встретиться лицом к лицу, чем воевать»[95]. Ранее, еще в 1920-х годах, когда его спросили, какой совет он мог бы дать ирландским националистам, ответ был категоричен: «Хватит проливать кровь, садитесь за стол переговоров»[96].

ГОВОРИТ ЧЕРЧИЛЛЬ: «Лучше встретиться лицом к лицу, чем воевать».

На закате политической карьеры, в марте 1955 года, мэтр мировой политики подведет итог своим размышлениям:

«Я до сих пор продолжаю считать, что, какой бы обширной ни стала человеческая деятельность, личные встречи нужных людей в правильном месте, в правильное время обладают большим потенциалом и представляют огромную ценность»[97].

ГОВОРИТ ЧЕРЧИЛЛЬ: «Я до сих пор продолжаю считать, что, какой бы обширной ни стала человеческая деятельность, личные встречи нужных людей в правильном месте, в правильное время обладают большим потенциалом и представляют огромную ценность».

Согласно исследованиям, проведенным в конце 1960-х годов заслуженным профессором психологии Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе Альбертом Мехребиеном, только 7 % информации человек получает из слов, оставшиеся 93 % поступают при анализе выражения лица, позы и жестов собеседника (55 %), а также интонаций и модуляции его голоса (38 %)[98].

Ниже мы рассмотрим примеры личных встреч Черчилля в период Второй мировой войны, наглядно демонстрирующих, какую огромную роль в убеждении, налаживании взаимоотношений, а также решении, казалось бы, неразрешимых вопросов играют встречи лицом к лицу.

Возглавив в мае 1940 года британское правительство, Уинстон Черчилль нисколько не обманывал себя насчет сложившейся ситуации. Он прекрасно понимал, что взошел на капитанский мостик в один из тяжелейших моментов в истории Соединенного Королевства. В день его назначения немецкие войска силами ста тридцати пяти дивизий перешли в масштабное наступление и вторглись на территорию Бельгии, Нидерландов и Люксембурга. На берегах Туманного Альбиона все чаще стали говорить о блицкриге[99].

Несмотря на драматизм ситуации, Черчилль считал, что положение небезнадежно. На континенте находилась закаленная в великих сражениях прошлого французская армия, и, разумеется, британские и французские штабисты разработали стратегические планы, которые должны были сковать действия противника. Контрнаступление впереди, считал Черчилль в первые четыре дня своего премьерства. На пятый день он проснулся…

Пятнадцатого мая его разбудил срочный телефонный звонок. Звонил премьер-министр Франции Поль Рейно. Когда британский премьер снял трубку, раздался подавленный голос:

– Мы потерпели поражение…

Потрясенный услышанным, Черчилль тяжело вздохнул.

– Нас разбили, – повторил Рейно. – Мы про играли сражение.

– Но ведь это не могло случиться так быстро? – взяв себя в руки, произнес Черчилль.

– Фронт прорван у Седана, – сказал Рейно. – Они устремляются в прорыв с танками и бронемашинами…

– Опыт показывает, что наступление должно прекратиться через некоторое время, – попытался успокоить его Черчилль.

– Нет, мы разбиты, мы проиграли сражение…

Новости с фронта были шокирующими, однако в этот момент у Черчилля более всего вызывало опасение подавленное состояние главы французского правительства. Понимая, что Рейно, как никогда, нуждается в поддержке, которую ни письмом, ни в телефонном разговоре оказать невозможно, он решительно сказал:

– Я готов приехать к вам для переговоров[100].

Шестнадцатого мая, в три часа пополудни, Черчилль вылетел на одном из трех правительственных самолетов класса «фламинго» в Париж; сопровождали его начальник имперского Генерального штаба генерал Джон Дилл и заместитель по Министерству обороны генерал Гастингс Исмей. Встречавшие британскую делегацию офицеры сообщили, что немецкие войска подойдут к Парижу буквально через несколько дней. Столица Франции лихорадочно готовилась к эвакуации.

Заехав в посольство, Черчилль направился в здание МИД на Кэ д’Орсэ. Вместо привычного церемониала делегацию встретили немолодые чиновники, тачками свозившие правительственные документы к кострам. Двор был заполнен клубами едкого черного дыма.

Черчилля и сопровождавших его высших офицеров провели в комнату, где их уже ждали Рейно, министр национальной обороны Эдуард Даладье и главнокомандующий французской армией генерал Морис Гамелен.

Перед Гамеленом лежала развернутая карта, на которой жирно была очерчена линия союзного фронта со «зловещим» (по словам нашего героя) выступом у Седана.

Гамелен коротко доложил ситуацию. Когда он замолчал, наступило напряженное молчание.

– Где стратегический резерв? – первым нарушил тишину британский премьер. – Где подвижной резерв? – спросил он уже на французском.

– Его нет, – ответил Гамелен, пожав плечами.

Вновь возникла пауза…

Затем слово взял Гамелен. Он предложил нанести удар по флангам немецкого клина дополнительными силами. Восемь или девять дивизий можно было отвести с пассивных участков фронта. Столько же уже шли из Африки, ожидалось, что в течение двух-трех недель они появятся в зоне боевых действий.

Лица Рейно и Даладье продолжали выражать подавленность.

– Когда вы предполагаете атаковать фланги клина? – спросил Черчилль.

– Мы слабее в численности, слабее в снаряжении, слабее в методах, – прозвучал пессимистичный ответ Гамелена.

Как поднять боевой дух французов? Вечером, вернувшись в посольство, Черчилль получил от военного кабинета разрешение на отправку во Францию шести эскадрилий истребителей – в дополнение к тем четырем, о которых договорился еще утром, перед вылетом в Париж[101].

Отлично понимая, что его присутствие в столице Франции не менее важно, чем в Лондоне, он еще четыре раза будет пересекать Ла-Манш, чтобы склонить союзников продолжать борьбу.

«Я абсолютно убежден, что для достижения победы нам нужно лишь продолжать сражаться, – заявит британский премьер 31 мая на очередном заседании союзнического Верховного военного совета. – Если даже один из нас будет побит, то другой не должен отказываться от борьбы. Английское правительство готово вести войну из Нового Света, если в результате какой-либо катастрофы Англия будет опустошена. Если Германия победит одного из союзников или обоих, она будет беспощадна, нас низведут до положения вечных вассалов и рабов. Будет гораздо лучше, если цивилизация Западной Европы со всеми ее достижениями испытает свой трагический, но блестящий конец, нежели допустить, чтобы две великие демократии медленно умирали, лишенные всего того, что делает жизнь достойной»[102].

Черчилль источал уверенность в победе, пытаясь передать частичку своего настроя союзникам. Он говорил, что еще не все потеряно, цитируя слова Клемансо: «Я буду сражаться перед Парижем, в Париже и за Парижем!» Он напомнил маршалу Анри Петену (на тот момент заместителю премьер-министра) о тех напряженных днях, которые они провели в его поезде в Бове в 1918 году, после катастрофы, постигшей английскую 5-ю армию, – тогда Петен сумел справиться с ситуацией[103].

Несмотря на все старания, Черчиллю не удалось переломить ход истории. Четырнадцатого июня 1940 года немецкие войска войдут в Париж. Спустя три дня маршал Петен, новый глава Франции, обратится к Германии с предложением о перемирии. Спустя еще пять дней, 22 июня, в Компьене, в том же самом вагоне, в котором в ноябре 1918 года была принята капитуляция Германии, будет подписано новое франко-немецкое соглашение. Большая часть территории Франции подлежала оккупации, почти вся сухопутная армия была демобилизована, интернировались военно-морской флот и авиация…

За сотрудничество с Гитлером маршала Петена стали презрительно называть Пютен – от putain (шлюха)[104]. Что же до его бывших коллег – Рейно, Даладье, Гамелена, – они станут узниками концлагерей и обретут свободу лишь после того, как в Европу с Востока победоносно войдет русский солдат.

Поведение Черчилля, его частые поездки в Париж наглядно демонстрируют, какую важную роль играют личные встречи в минуты кризиса и не определенности, когда от действий лидера начинает зависеть очень многое. Показывают они и то, что эффективных коммуникаций иногда бывает недостаточно для изменения ситуации. Но это нисколько не должно служить поводом для прекращения борьбы. Рискуя жизнью, Черчилль до последнего продолжал убеждать французское правительство продолжить сопротивление. И только когда к власти пришел Петен – по словам британца, «опасный человек, который всегда был пораженцем, даже в Первую мировую войну», – наш герой понял, что все кончено, и переключил свое внимание на поиск новых союзников[105].

ЛИДЕРСТВО ПО ЧЕРЧИЛЛЮ: Поведение Черчилля, его частые поездки в Париж наглядно демонстрируют, какую важную роль играют личные встречи в минуты кризиса и неопределенности, когда от действий лидера начинает зависеть очень многое. Показывают они и то, что эффективных коммуникаций иногда бывает недостаточно для изменения ситуации.

В январе 1941 года пошел уже шестнадцатый месяц, как Черчилль и Рузвельт поддерживали оживленную переписку. Оба политика не питали иллюзий относительно безграничных возможностей письменных коммуникаций. И оба прекрасно понимали, что для создания крепкого союза писем и телеграмм явно недостаточно. Перед ними встала острая необходимость выхода на новый уровень общения.

– Знаете ли, мы могли бы решить очень многое, если бы Черчилль и я уселись вместе за стол и просто поговорили, – сказал однажды Рузвельт в беседе со своим доверенным лицом Гарри Гопкинсом.