Серебряный век. Паралипоменон - Полное собрание стихотворений

Чистой радости, ласки ясной —

Дорогого подарка Бога.

Ничего, что и жизнь, как птица,

Улетела, пропала где-то…

В самом сердце – ее страницы.

Перечтем же их! Вспомним лето!

1949

51

Снова ночь и снова сердце плачет,

И тихонько кто-то говорит:

– Милый! Это ничего не значит!

Пусть немного сердце поболит!

Посмотри: ведь для такой же боли,

Взмаха затупившейся косы,

И пшеница шелестела в поле

Золотом несжатой полосы.

Чтобы после корочкой хрустящей

Всех она порадовать могла,

Став еще душистее и слаще,

Чем она нескошенной была.

1949

52. Возвращенье

Смерть придет, так непременно надо.

Не страшись ее прикосновенья!

В ней не наказанье, в ней – награда,

Не исчезновенье, – возвращенье.

Разве ты не странником гонимым

Мерил жизнь, земного отпил горя?

Разве ты по родине любимой

Не скучал? – по той, за синим морем…

Вот уже и мягкий берег – старость.

Щебень больше ног твоих не ранит.

За тобой спешит по волнам парус!

Будь же весел, будь же счастлив, странник!

1948

53

Елочка с пятью свечами,

Без игрушек и сластей,

Робко льет скупое пламя

В нищей комнате моей.

Ах, не так же ль у порога

В мой заветный Вифлеем

Сам стою я перед Богом

Не украшенный ничем!

Только иглами сухими

Всех земных моих тревог,

Только свечками скупыми,

Что Он сам во мне зажег.

И мою пуская душу

В путь, намеченный едва,

Сам же скоро и потушит, —

До другого Рождества!

1947

54

Мой дорогой! Меня жалеть

И утешать меня – не надо!

Поверь: мне так легко стареть!

И сердце словно даже радо.

Все стало нынче для меня

Совсем по-новому понятно.

Как будто от заката дня

Я к утру повернул обратно.

И снова солнце на восток

Струит свой путь благословенный.

И тленьем тронутый цветок

Вновь распускается, нетленный.

И мне опять идти легко.

И в сердце – светлое волненье.

И вот совсем недалеко.

Уже не сон, а пробужденье

1949

55. След жизни

Люблю читать на первом снеге

Скупые заячьи следы.

Смотри: здесь был он на ночлеге,

Тут уходил он от беды,

Там он сидел, прижавши уши,

Водя усами на ветру,

А здесь неторопливо кушал

С березки сладкую кору.

И на душе тепло и славно.

И я, не открывая глаз.

Читаю этот своенравный.

Наивный заячий рассказ.

И думаю: быть может, Кто-то

Моих неизгладимых лет

С такой же милою заботой

В моей душе читает след.

И все, что мне цвело так дивно,

Так пело сердцу и уму,

Такой же повестью наивной

Наверно кажется Ему!

1945

56

Легкокрылым Гением ведомы,

Улетели птицы за моря.

Почему же мы с тобою дома

Этим хмурым утром ноября?

Может, нужно было взять котомку,

Палку, флягу, пару верных книг,

И пуститься ласточкам вдогонку,

Через лес и поле напрямик!

Только тем, кто медлят, невозможно

Причаститься радостей земли.

Через все шлагбаумы, все таможни

Невидимками бы мы прошли.

И наверно б вышли мы с тобою

Завтра утром к розовым камням,

Тонким пальмам, пенному прибою —

Золотым благословенным дням

И наверно самой полной мерой

Было б нам, дерзнувшим, воздано

За крупицу настоящей веры, —

За одно горчичное зерно.

1949

57

Все мы нынче, так или иначе,

Ранены стремительной судьбой.

Но пока один зовет и плачет —

Говорит, к нему склонясь, другой:

Брат! Да будет и тебе открыто:

Никакая рана не страшна,

Если бережно она обмыта,

Перевязана и прощена.

1949

58

Мария!

Иоан. 20. 16

Моя душа – что мироносица

Перед разверстою гробницей:

К заветнейшему чуду просится —

И лицезреть его боится.

О, маловерная! Проникнуты

Боязнью все твои стремленья!

И если не была окликнута —

Ты не упала б на колени!

1949

59

Прозрачным сном прекрасна ночь моя.

Мне, пробудясь, листать не нужно сонник,

И круглым хлебцем радость бытия

Кладет мне утром Бог на подоконник.

И посолив отрезанный ломоть

Дневной заботой, болью и тревогой,

Прияв опять мою земную плоть,

Я дальше мерю долгую дорогу.

И с каждым днем она понятней мне:

В ней поровну всего! И я доволен

Не только тем, что хлеб в моей суме,

Но также тем, что этот хлеб – присолен.

1949

60

Если кошка пищит у двери

И ты можешь ее впустить —

Помоги обогреться зверю,

У плиты молока попить.

Если мальчик бредет из школы

И, насупившись, смотрит вбок —

Подари ему нож веселый,

Смастерить ружье и свисток.

Если девушка на рассвете

Замолчит на твоей груди.

Как молчат, наигравшись, дети —

Через жизнь ее проведи.

Это все, что во славу Бога

Можешь сделать ты на земле.

Это мало и это – много.

Это – словно цветок в скале.

1948

61. Нежность

Нежность душная сердце жжет

Ко всему, что живет и дышит,

Норы роет и гнезда вьет,

Плод лелеет и лист колышет.

Так и взял бы весь мир себе,

Крепко к сердцу прижал, ликуя!

Только в нищей моей судьбе

Где мне силу найти такую?

Знаю: после, когда я сам

Перестану быть только тленьем,

Этим жадным моим мечтам

Отыщу я осуществленье.

А пока… А пока я здесь

Обречен лишь внимать и видеть,

Хлеб украденный молча есть,

Огорчаться и ненавидеть…

Отпусти же меня скорей

В тишину Твоей звездной рощи,

Где заветной мечты моей

Ничего нет легче и проще!

1947

62. Радость

Пусть дано тебе жизней много.

Но сейчас ты живешь одну.

Пусть она только слог, но слогом

Строишь слово. Служи ему.

Строй его хорошо и просто.

Как в горах одинокий дом.

Пусть доска и пила, как сестры,

Породнятся в труде твоем.

Будь расчетлив в числе и мере,

Не волнуйся и не спеши.

А построишь – над низкой дверью

Надпись четкую напиши.

Чтобы люди, прочтя, узнали,

Что в рабочие будни дней

Жил ты в радости и в печали,

Но что радость была сильней.

Что ее ты, входя сегодня

К ней хозяином на порог,

Не украл, не купил, не поднял —

Сам сработал и уберег.

1948

63. Чудо стебля

Вглядись в упругий стебель ржи.

Пойми его. И после, ночью.

Себе же сам перескажи

Все то, что увидал воочью.

Расчетам всем наперекор

И всем наперерез законам,

Стремит он в солнечный простор

Свою отвесную колонну,

И замирает, увенчав

Ее тяжелой капителью.

Какая кладка кирпича

С такою совладала б целью?

Какой бы выдержал бетон

Такие трепетные взлеты?

Он был бы рухнуть обречен,

Дворец, закинутый в высоты!

И где бы отыскался тот,

Постигший все науки, гений,

Что хоть расчислил бы полет

Его легчайших сочленений?

А он – построен и стоит,

Нерукотворен и чудесен,

И о нездешнем говорит

Стройнее самых стройных песен.

И так обычен он в своем

Величии необъяснимом,

Что ты пригожим летним днем

Проходишь равнодушно мимо.

Ты скуден скудостью земной.

Не веришь ни в какое чудо…

А вот оно перед тобой.

Спокойным вестником «оттуда»!

Свидетелем, что есть ответ

На горечь всех твоих сомнений.

Что там, где строит вечность, нет

Невыполнимых вычислений.

1949

64. Жизнь

Это все гораздо сложнее,

Чем в мудрейшей из наших книг.

Жизнь твоя… – ты сроднился с нею,

Как к любовнице к ней привык.

Ездишь с нею по ресторанам,

И закуриваешь, не спросясь,

И на коврик ее медвяный

На ботинках приносишь грязь.

А она? Для нее названья,

Как ни бейся, не подберешь!

В ней и вечности замиранье,

И мгновенья живая дрожь.

В ней – минувшего тяжкий камень,

И грядущего легкий пар.

Зачарованными путями

Пролегает ее тропа.

Светят солнца в нее и луны,

И пронизывают ее

Золотые, тугие струны —

Мира звонкое бытие.

И совсем не словами – песней

Говорит, наклоняясь к ней,

Светлоликий, крылатый вестник,

Верный спутник судьбы твоей.

И от этих сияний звонких,

Этих песен, блужданий, встреч

Обессилев, она ребенком

Хочет рядом с тобой прилечь.

С ней бы надо, как с самой хрупкой,

Самой кроткой и чистой быть,

Озабоченною голубкой

Над ее головой кружить;

Отдыхать на плече покорном,

Словно в бурю на берегу,

И клевать золотые зерна

Из ее приоткрытых губ.

1949

65. Поединок

В этом замке все уже давно

Язвой тления поражено.

Бледно-розоватая стена

Празеленью мутной солона,

Солнечных часов хромой паук

Полустертый вяжет полукруг.

Статуя с отбитою рукой

Сторожит свой собственный покой.

И морщинами со всех сторон

Трещины змеятся вдоль колонн.

Никого не любят здесь, не ждут.

Смерть как будто торжествует тут.

Но вверху на каменном гербе.

Ласточка гнездо свила себе.

Но у входа тяжкая плита

Корнем дерева приподнята.

Но зимой в сиреневую рань.

Мох со статуй сгладывает лань.

А кругом в снегу бежит, таясь,

Заячьих следов живая вязь.

Новой жизни свежие ростки

Здесь повсюду внятны и близки.

Пусть еще несмелая, она

С виду беззащитна и нежна.

Но в веках она переживет

Твердость скал и неизбывность вод.

Слабую, беспомощную плоть

Крепче камня сделал нам Господь.

С каждым летом камни хрупче тут,

Но пышней азалии цветут.

И весенней ласточки слюна

В беге дней прочнее, чем стена.

Нетерпеньем тела и души

Подгоняемая, жизнь спешит.

Стройным сыном, словом и мечтой

Жизни ты навек причастен той.

Не пугайся тленья и могил.

Навсегда бессмертен тот, кто жил!

1947

66. Памяти горьких лет

Не сейчас! – в Христово Воскресенье,

Под адриатический прибой,

В померанцевых садах Мантеньи

Было бы нам встретиться с тобой!

А на самом деле: ночь и стужа,

Степь и паровозные гудки.

Перед фонарем снежинки кружат —

С наших мертвых яблонь лепестки.

В обреченные, дурные годы

Мы с тобой, любимая, живем…

Почему же в эту непогоду

Все-таки нам хорошо вдвоем?

На твоей щеке снежинки тают,

И рука под шубкой горяча,

А висок так сладко отдыхает

В узкой ямке твоего плеча.

Скрипнули и заскулили оси…

Вот мы снова в безымянный путь

Равнодушные тела уносим,

Забывающие отдохнуть.

Потерпи еще немного! Вскоре

Мы проснемся в странной тишине.

Взглянем – и внизу увидим море

С парусом на голубой волне.

Побежим к нему крутой тропинкой

Сквозь притихший сад, где там и тут

Ящерицы с изумрудной спинкой

Золотые грозди стерегут.

Задыхаясь, ступим на горячий,

Жемчугом унизанный песок, —

И поймем… и так легко заплачем,

Как я в детстве только плакать мог.

А оставленные нами трупы

Выкинут соседи на ходу.

Разве им понять, слепым и глупым,

Нашу радость и свою беду?

Разве мы вернемся и расскажем,

Что мы белым парусом плывем,

Белой пеной ворох кружев вяжем,

Свежим ветром в облаках поем?

Потерпи еще, моя родная!

Нам уже совсем недалеко

До почти немыслимого рая,

Где светло нам будет и легко!

1946

67. Просьба

В день, когда уже ничто не может

Возвратить утраченные дни,

В час, которого не будет строже, —

Об одном прошу Тебя я, Боже:

Память у меня Ты отними!

Чтоб забыл я, что когда-то, юный.

По весенним рощам я бродил.

Рвал черемуху и трогал струны.

Провожал серебряные луны.

Розовые зори сторожил.

Чтобы ничего я не запомнил.

Чем мгновенья были высоки:

Ни одной моей подруги дольней.

Ни одной тосканской колокольни.

Ни одной онегинской строки.

Чтоб навек погасли надо мною.

Отзвенели бы и отцвели

Все сады, все звезды, все прибои —

Все, что я в дорогу взял с собою

Из сокровищ неба и земли.

Если сердце все это забудет —

Станет не о чем ему жалеть,

Ничего отнять не смогут люди,

И уже совсем легко мне будет

Оттолкнуть скамью и умереть.

1946

68. На побывке

Вот с тобой мы снова на побывке

На далекой родине-земле.

Перед нами мутные опивки

В неуклюжих кружках на столе.

Где мы это? Верно на вокзале?

Все спешат, повсюду грязь и пыль…

Хорошо, что мы с собою взяли

В дальний путь заветную бутыль!

Приложись к напитку золотому

И соседу предложи глоток.

Он не хочет? Не привык к такому?

Говорит, что он ему не впрок?

Есть обратный поезд в 9.20,

Это лучше, чем в 17.06.

Будем понемногу собираться…

Все равно не оставаться здесь!

1949

69. Царскосельский сон

В пустынных парках Царского Села

Бредет, стеня, осеннее ненастье…

Мне страшно здесь! Здесь юность солгала,

Растаяв первым и последним счастьем;

Здесь призраки свиданья длят свои,

Здесь мертвецы выходят из могилы,

Здесь ночью гимназиста лицеист

Целует в окровавленный затылок;

И гимназистка, в узком ремешке

Пенал и книги на бегу роняя,

Спешит в изнеможеньи и тоске

И двух, вперед ушедших, догоняет.

И почему-то вдруг опять весна

И белой ночи вещее молчанье…

Но призраками бредит тишина.

О них тоскуют дремлющие зданья.

О если б кто проснулся наконец.

Упал бы стул, заплакали бы дети!

И горько кипарисовый ларец

Благоухает в строгом кабинете.

Лишь отрок, у окна встречая день

(Ему не нынче было бы родиться!),

Не спит, и царскосельская сирень

К нему слетает песней на страницу.

О, призраки! О, царскосельский сон,

Пронизанный и радостью и мукой!

Кто зрит его, того связует он

Безмолвной и торжественной порукой!

Не та же ли судьба повторена

В трагическом содружестве поэтов?

Не та же ль казнь? И нету в мире сна

Страшнее и прекраснее, чем этот!

1947

70. Дом

На краю поселка, у обрыва,

Там, где сваливают всякий сор,

Он стоит большой и некрасивый,

И ничей не радует он взор.

Все ступеньки у крыльца отбиты,

Дверь забита наискось доской,

Из ворот, что широко открыты,

Веет тленью, гарью и тоской.

Пятна стены испещрили густо.

Трещины, как раны, глубоки,

Окна смотрят мертвенно и пусто,

Как слепой сквозь темные очки.

Все мне кажется, что здесь убили,

Что когда-то здесь на чердаке

Девочку подушкой задушили,

Труп вдоль стен проволокли к реке.

Что отсюда словно на кладбище

Отвозили девушек к венцу,

Хлеба здесь не подавали нищим,

Топором здесь сын грозил отцу.

Это было здесь и это будет —

Так уж, видно, повелося тут.

И всего ужаснее, что люди

В этом доме и сейчас живут!

И торопишься скорее мимо,

Словно он – звено в твоей судьбе,

Словно нити ужаса незримо

От него протянуты к тебе.

И в полях, где золотится лето,

В рощах, убегающих к реке,

Молишься о доме неотпетом —

О несчастном нашем двойнике.

1945

71

Ночь была такою тяжелою,

Словно я ее нес века.

Неподвижным, студеным оловом

Наклонилась ко мне река.

И усилья не надо было бы.

Чтоб сомкнулась над головой.

И никто б никогда не выловил

Захлебнувшийся голос мой.

И когда бы не ты орешником

Обхватила меня за грудь.

Было б все, как давно обещано, —

Как и будет когда-нибудь.

1948

72

Н. С. Гумилеву

Как валежник сухие годы

Под ногою хрустят мертво,

Волчьей ягодою невзгоды

Обвивают истлевший ствол.

И сквозь голые сучья небо —

Словно треснувшая слюда.

Все чужое: краюха хлеба,

Сеновал, скамья и вода.

Дай мне руку! Как никогда ты

Мне, учитель, нужен сейчас,

В час бессмысленнейшей расплаты,

В обнаженный, как череп, час.

1945

73. Двойник

Я стою у своего же дома

И я вижу, как в моем окне

Свет горит и силуэт знакомый

Иногда мелькает на стене.

Это я брожу там на рассвете.

Говорю с собою наяву

Письма жгу и мертвого поэта

На свиданье страшное зову.

Темнота на улице безлунной.

Лишь одно окно слепит и жжет.

И на нем решеткою чугунной

Стынет рамы черный переплет.

Я давно уж сам себя покинул.

Через свой порог перешагнул.

Я давно уже из сердца вынул

Ржавой жизни жесткую иглу.

Но остался жить на этом свете

Меж бессонниц, призраков и книг,

За меня перед людьми в ответе,

И чужой и близкий мне двойник.

Он тоскует. Он напрасно множит

Обреченные уже пути.

Он ломает руки и не может

Ни остаться в мире, не уйти.

И не знает он, что близко где-то

Я стою сейчас на мостовой,

Богом и прощенный и согретый,

Навсегда свободный и живой.

Чем теперь могу ему помочь я?

Забрести лишь разве на огонь.

Да на лоб горячий злою ночью

Положить прохладную ладонь?

Но меня всегда невольно тянет.

Как преступника в забитый дом.

Подглядеть, когда ж он перестанет

И бродить и плакать за окном.

Может, он уж раздобыл в дорогу

Непахучий белый порошок

И, тая смертельную тревогу,

Делает мучительный глоток?

Подожду я, улицу померю,

А когда затеплится рассвет,

Постучусь я у знакомой двери

И узнаю, жив я или нет?

Если нет – не надо будет боле

Ни следить, ни слушать, ни жалеть,

И уйду я свежим ветром в поле —

Золотой пшеницей шелестеть…

1947

74. Чужие

Мы нехотя бродили по дорогам

За это к нам неласковой земли,

И потому, наверно, так немного

Земного счастья в сердце сберегли.

Мы здесь чужие. Нам ничто не любо, —

Деревья только, скалы, облака,

Гекзаметра серебряные трубы.

Да тихий лад пастушьего рожка.

Куда идти? Последний вечер тает.

Последние малиновки поют.

И время только смерть нам предлагает —

Нестрашный, но неверный свой приют.

1946

75

На сухом полотне заката —

Сок вишневый и бирюза.

Отожгло, отошло куда-то…

Можешь снова открыть глаза.

Можешь вновь в колеях дорожных

Оброненную жизнь искать,

Терпеливо и осторожно

Можешь пыль шевелить опять.

Только что подберешь ты, нищий,

На распутьи пустых дорог?

Разве вечером ты отыщешь,

Что с утра ты не уберег?

И одно лишь тебе осталось:

Сесть на камень и молча ждать

Отпускающую усталость —

Смерти горькую благодать.

1946

76

В этом доме мы с тобою жили.

До него свой дотянув возок.

Здесь мы с безнадежностью дружили.

Нищее богатство сторожили.

Берегли вечерний огонек.

Сторож бродит по небу двурогий.

Стынет в речке мертвая вода.

Черный вестник медлит на пороге…

И не будет более дороги

Нам с тобой отсюда никуда.

1946

77

В осадке жизни, выпитой до дна.

Уже совсем не чувствуешь вина —

Лишь оцета в нем вяжущая прелость.

И для того она тебе дана.

Чтоб больше пить тебе не захотелось.

1949

78. Лишний

Как собака из лужи пьет.

По колючим помойкам рыщет —

Так и он свою жизнь живет.

Свое нищее счастье ищет.

Знает трусость и знает злость.

Знает, жгучее раз от разу,

Как прекрасна простая кость,

Кем-то вываренная до отказа.

А умрет он, как клячи мрут

На ноябрьской крутой дороге:

Напоследок лишь отпрягут

Да немного откатят дроги.

Сунут сена ненужный клок

К морде, тронутой пеной алой,

Да шлею под шершавый бок…

Пожалеют еще, пожалуй!

И останется лишь дымить

Лужа крови в снегу дорожном…

Скажешь: можно ль так жизнь прожить?

И оказывается – что можно.

1947

79. Предсмертное

Мы чтили волю Господню,

Зачем же Он нас отверг?

Несешь свою жизнь сегодня,

Как свечку в Страстной Четверг.

Ладонями заслоняешь,

Не разгибаешь плеч,

Не дышишь, едва ступаешь,

И знаешь – не уберечь!

Все злей и бесповоротней

Давно обреченный путь,

И каждая подворотня

Грозит мою жизнь задуть.

И страшно будет и просто:

Мгновенье – и без борьбы

В руке на копейку воска.

Огарок моей судьбы.

А что перед Божьим ликом.

Волнуясь, она цвела.

Внимала словам великим.

Сама их шептать могла.

Что луч ее, хоть неярок,

Но все же сиял во тьму, —

Холодный найдя огарок,

Не вспомнят и не поймут.

Лети же, мой пламень малый,

Обидам кончая счет,

Беспомощный и усталый,

В провалы мирских пустот!

1945

80. Дунайская зима

Припорошены снегом ели,

Ручеек звенит подо льдом…

Не томись, не считай недели,

А живи себе еле-еле,

Ледяной свой лелея дом.

Ах, иного ты не построишь!

Да и нужно ли? Все равно

Этим сердце не успокоишь,

Не согреешь и не укроешь —

Будет зябнуть всегда оно.

Так прими же, благослови же

Эту россыпь богатств скупых,

Этот край, что отныне ближе

Весен в Риме и зорь в Париже —

Никогда не жалей о них!

Он дается тебе в забвенье

Пестрой жизни веретена:

Вдохновенья и нетерпенья.

Пиршеств духа и чувств смятенья —

Весь прохлада и тишина.

Подчинись его ласке строгой.

Завтра той же, что и вчера,

Поброди, помечтай немного,

И домой отыщи дорогу.

Вечереет уже. Пора.

1945

81. Болдинская осень

Я мертвым был. На тройке окаянной

Меня в село безвестное свезли,

И я лежал в могиле безымянной,

В чужом плену моей родной земли.

Я мертвым был. Года сменяли годы.

Я тщился встать и знал – я не могу.

И вдруг сейчас под легким небосводом

Очнулся я на голубом снегу.

Ужели спала с глаз моих завеса,

И я могу с сухого снега встать,

И выпал пистолет из рук Дантеса,

И бег мгновений обратился вспять?

И вот иду я узкою тропою,

Лицо свежит неторопливый дождь,

И Болдинская осень надо мною

Златит листву у придунайских рощ!

1945

82. Нищая весна

Я бродил по талым косогорам.

Мартовскую слушал тишину

И в кустах над ручейком нескорым

Повстречал я нищую Весну.

Шла она почти совсем нагая.

Кутаясь в туманы и дожди.

Осторожно ветки раздвигая

И пути не зная впереди.

Но уже каштановые пряди

Золотом сквозили на ветру

Но уже прибавился в наряде

Пролесок, расцветший поутру.

Подошла ко мне и застыдилась.

Руки уронила и ждала.

Только быстрым взглядом заслонилась.

Но прохладных губ не отняла.

Я сказал ей: пусть тебя другие

И умытой и нарядной ждут.