Доктор Бладмани

— А нельзя ли моему братику тоже поиграть? — нерешительно спросила она.

— Да нет у тебя никакого братика, — презрительно бросила Уилма Стоун.

— Да он же выдуманный, — напомнила ей Роуз Куинн. — Так что пускай играет. — И, обернувшись к Эди, сказала. — Пусть играет.

— Раз, два, три, — одновременно выкрикнули девочки, вытягивая вперед руки. Кто-то выставил все пальцы, кто-то сжал руку в кулак, кто-то оставил только два пальца.

— У Билла получаются ножницы, — объявила Эди. — Значит, он бьет тебя, Уилма, поскольку ножницы режут бумагу, а ты, Роуз, должна стукнуть его, поскольку камень тупит ножницы, а он связан со мной.

— Как же я его стукну? — спросила Роуз.

После недолгого размышления Эди сказала:

— Стукни меня вот сюда, только легонько. — Она указала на свой бок, чуть выше пояса юбки. — Только смотри, ладошкой, и поосторожнее, потому что он очень нежный.

Роуз тихонечко шлепнула по указанному месту. Билл изнутри пообещал:

— Ладно, в следующий раз я ей покажу.

К девочкам направлялся отец Эди, школьный директор, в сопровождении нового учителя мистера Барнса. Они, улыбаясь, подошли к девочкам, и остановились.

— А Билл тоже с нами играет, — поведала Эди отцу. — И сейчас его шлепнули.

Джордж Келлер рассмеялся и заметил мистеру Барнсу:

— Вот что значит быть воображаемым — вечно тебе достается.

— А как же Билл будет бить меня? — с опаской осведомилась Уилма. Она попятилась и взглянула на взрослых. — Он должен меня стукнуть, — пояснила она. — Только смотри, не сильно, — предупредила она, стараясь не глядеть на Эди. — Ладно?

— Да он сильно и не может, — успокоила ее Эди, — даже, если бы и захотел. — Тут стоящая поодаль Уилма подпрыгнула. — Вот видишь, — сказала Эди. — Только и всего-то, даже если он и старался изо всех сил.

— А он меня и не стукал, — сказала Уилма. — Он меня просто напугал. Не смог как следует прицелиться.

— Это потому что он ничего не видит, — пояснила Эди. — Давай, лучше я тебя стукну вместо него. Так будет честнее. — Она метнулась к Уилме и шлепнула ее по запястью. — Ну, давайте еще раз. Раз, два, три…

— Эди, а почему он ничего не видит? — спросил мистер Барнс.

— Потому что, — ответила она, — у него нет глазок.

Обращаясь к ее отцу, мистер Барнс заметил:

— Что ж, ответ достаточно убедительный. — Они рассмеялись и отправились дальше.

Внутри Эди ее брат сказал:

— Если ты поймаешь улитку, я, может быть, смогу немного побыть ей, и даже чуть-чуть поползать и оглядеться. Ведь улитки же могут видеть, правда? Ты как-то говорила, что у них глаза на таких тоненьких прутиках.

— Стебельках, — поправила Эди.

— Ну, пожалуйста! — заканючил Билл.

Она подумала: я знаю, как сделаю. Поймаю дождевого червяка и прижму его к себе. А когда Билл перейдет в него, все останется по-прежнему — ведь червяки не могут видеть, они только и могут, что копать землю, так что братишка ничуть не удивится.

— Ладно, — сказала она и подпрыгнула. — Так и быть, поймаю. Подожди минутку, сейчас попробую найти. Так что потерпи немного.

— Вот здорово, — явно волнуясь и не веря собственному счастью, воскликнул Билл. — Когда-нибудь и я для тебя что-нибудь сделаю. Честное слово.

— А что ты можешь для меня сделать? — спросила Эди, вглядываясь в траву на краю школьного двора в поисках червяка.; ночью прошел дождь, и их должно было быть очень много. — Что такой, как ты, может для кого-либо сделать? — Она шарила глазами по траве, раздвигая травинки тонкими быстрыми пальцами.

Но брат ничего не отвечал; она почувствовала, что он очень опечален ее словами, и это изрядно развеселило Эди.

— Потеряла что-нибудь? — послышался у нее за спиной мужской голос. Она подняла глаза. Это оказался мистер Барнс, который стоял смотрел на нее и улыбался.

— Да нет, — смущенно пролепетала она, — просто червяка ищу.

— Да ты, я смотрю, не из брезгливых, — заметил он.

— С кем это ты? — недоуменно спросил Билл. — Кто здесь?

— Мистер Барнс, — сказала она.

— Да? — отозвался мистер Барнс.

— Нет, это я не вам, это я с братом разговариваю, — сказала Эди. — Он спросил кто здесь. Это наш новый учитель, — пояснила она Биллу.

Билл сказал:

— Ясно; он так близко, что я понимаю его. Он знает маму.

— Нашу маму? — переспросила удивленная Эди.

— Ага, — немного растерянно отозвался Билл. — Я и сам не понимаю, но он знает ее, и часто видится с ней, когда никто другой не видит. Они… — он на мгновение смолк. — Это ужасно и гадко. Это… — Он запнулся. — Нет, даже выразить не могу.

Эди, разинув рот, уставилась на учителя.

— Вот видишь, — назидательно заметил Билл. — Вот я и сделал кое-что для тебя, верно? Я открыл тебе такой секрет, которого бы ты никогда не узнала. Скажешь мало?

— Да, — протянула Эди, ошеломленно кивая. — Пожалуй, немало.

Хэл Барнс сказал Бонни:

— Сегодня встретил твою дочку. И у меня какое-то смутное ощущение, что она все о нас знает.

— Господи, да откуда? — воскликнула Бонни. — Нет, это просто невозможно. — Она протянула руку и подкрутила масляную лампу. Когда стали видны стулья, стол и картины, гостиная сразу обрела куда более уютный вид. — Впрочем, в любом случае, беспокоиться не о чем. Все равно она ничего еще не понимает.

«Зато может рассказать Джорджу, — подумал Барнс.

Мысль о муже Бонни заставила его бросить быстрый взгляд в окно на залитую лунным светом дорогу. Дорога была совершенно пустынна, лишь ветви окаймляющих ее деревьев беззвучно колыхались. Вдалеке темнели склоны окрестных холмов, а вокруг расстилались поля. «Какой мирный сельский пейзаж, — подумал Хел. — Являясь директором школы, Джордж сейчас на собрании родительского комитета, и домой должен вернуться лишь через несколько часов. Эди, разумеется, уже отправилась в постель; часы показывали восемь.

«И ко всему еще Билл, — думал он. — Где же, интересно, этот самый Билл, как она его называет? Может он незримо бродит по дому, и шпионит за нами?» Ему стало не по себе, и он чуть отодвинулся от лежащей рядом с ним на кушетке женщины.

— Что такое? — тут же тревожно спросила Бонни. — Услышал что-нибудь?

— Да нет. Но… — Барнс сделала неопределенный жест рукой.

Бонни приникла к нему, обняла, и притянула к себе.

— Господи, какой же ты трусишка. Неужели, даже война так тебя ничему и не научила?

— Нет, она научила меня, — ответил Хел, — ценить жизнь, и не разбрасываться ей попусту; она научила меня быть предельно осторожным.

Тяжело вздохнув, Бонни села, оправила одежду и застегнула блузку. Как же все-таки непохож этот человек на Эндрю Гилла, который, занимаясь с ней любовью, никогда ничего и никого не боялся, всегда делал это среди бела дня прямо под растущими вдоль дороги дубами, там, где в любой момент кто-нибудь мог их увидеть. Каждый раз у них это происходило как в первый: внезапно, порывисто, он никогда не оглядывался, не мямлил, не колебался… «Может. стоит к нему вернуться? — подумала она.

А может, — вдруг пришло ей в голову, — бросить их всех, и Барнса, и Джорджа и эту мою придурошную дочку; может взять, да и сойтись с Гиллом в открытую, наплевать на остальных и зажить счастливой новой жизнью?

— Ладно, если мы не собираемся заниматься любовью, — вслух сказала Бонни, — давай вернемся в Форестер-Холл и послушаем спутник.

— Ты это серьезно? — спросил Барнс.

— Разумеется. — Она встала и подошла к шкафу, чтобы взять пальто.

— Так значит, — процедил он, — все, что тебе нужно, так это заниматься любовью; это — единственное, что тебя интересует в наших отношениях.

— А ты чего бы хотел? Поболтать?

Он ничего не ответил, лишь бросил на нее исполненный горечи взгляд.

— Ну, ты даешь, — недоуменно качая головой, заметила Бонни. — Знаешь, мне тебя даже жаль. И вообще, зачем ты приперся в нашу глушь? Учить ребятишек и собирать разные поганки? — Сейчас ее буквально переполняло отвращение.

— То, что я пережил сегодня на школьном дворе… — начал было Барнс.

— Ничего ты там не пережил, — перебила Бонни. — Просто твоя чертова совесть совсем тебя замучила. Ладно. Пошли. Я хочу послушать Дэнджерфилда. Его, по крайней мере, хоть интересно слушать. — Она накинула пальто, подошла к входной двери и отперла ее.

— Как ты считаешь, с Эди все будет в порядке? — спросил Барнс, когда они шли по тропинке.

— Само собой, — ответила Бонни, хотя в этот момент думала совсем о другом. «Чтоб ей сгореть, — буркнула она про себя. Настроение было испорчено напрочь, она шагала вперед, засунув руки в карманы пальто. Барнс шел за ней, стараясь не отстать.

Впереди появились двое. Они вынырнули из-за поворота, и Бонни на мгновение застыла как вкопанная, решив, будто один из них это Джордж. Но тут она разглядела их как следует, и поняла: тот, что пониже — это Джек Три, а второй — она, наконец, рассмотрела и его тоже, снова двинувшись вперед, как ни в чем не бывало — доктор Стокстилл.

— Пошли, — негромко бросила она через плечо Барнсу. Только тогда он двинулся следом, хотя больше всего на свете ему сейчас хотелось развернуться и опрометью броситься прочь. — Привет! — окликнула она Стокстилла и Блутгельда, вернее, Джека Три. Ей каждый раз приходилось вспоминать его новое имя. — Никак у вас сеанс психоанализа на сон грядущий, а? Должно быть, так гораздо эффективнее. Впрочем, ничего удивительного.

Задыхаясь от быстрой ходьбы, Три своим хриплым скрипучим голосом выговорил:

— Бонни, я снова видел его . Это тот самый негр, который раскусил меня в тот день, когда началась война. Когда я направлялся к доктору Стокстиллу. Помнишь, ты еще тогда сама меня к нему отправила.

Стокстилл насмешливо заметил:

— Как говорится, все они на одно лицо. Да и в любом случае…

— Нет-нет, это тот самый, — перебил его Три. — Он выследил меня. Неужели вы не понимаете, что это означает? — Он переводил взгляд с Бонни на Стокстилла, потом со Стокстилла на Барнса. Глаза его были выпучены и полны ужаса. — Это означает, что все начнется по новой.

— Что начнется по новой? — спросила Бонни.

— Война, — ответил Три. — Они и в прошлый раз началась именно поэтому. Негр увидел меня и сразу понял, что я наделал, он знал, кто я такой, и до сих пор знает. Стоит ему только меня увидеть… — тут приступ кашля помешал ему продолжить. — Извините, — наконец пробормотал он.

Бонни сказала Стокстиллу:

— Негр действительно появился, в этом он прав. Я сама его видела. Очевидно, он приехал, чтобы потолковать с Гиллом насчет продажи сигарет.

— Нет, он просто не может быть тем же самым человеком, — сказал Стокстилл. Теперь они с Бонни стояли немного в стороне от остальных и разговаривали с глазу на глаз.

— А почему бы и нет? — возразила Бонни. — Впрочем. Это все равно не имеет значения, поскольку это одна из его фантазий. Он уже тысячу раз твердил что-то вроде этого. Мол, какой-то негр подметал тротуар и видел, как он входит в вашу приемную. В тот же день началась война, вот потому-то эти два события и слились для него воедино. Теперь он, похоже, совсем свихнется, как вы считаете? — Сейчас она была в этом абсолютно уверена; она всегда ожидала того, что это когда-нибудь произойдет. — Таким образом, — продолжала Бонни, — период относительной неприспособленности приближается к завершающей стадии. «Возможно, — подумала она, — и для всех нас тоже. Вообще для всех. Мы просто не можем жить так бесконечно. Блутгельд со своими овцами, я с Джорджем… — она тяжело вздохнула. — А вы как считаете?

Стокстилл ответил:

— Жаль, что у меня нет стелазина, но весь стелазин был уничтожен во время войны. Он бы ему помог. А лично я не могу. Вы же знаете, Бонни, я ведь вообще оставил практику. — Он сказал это твердо, глядя ей прямо в глаза.

— Он же всем расскажет, — сказала она, глядя на Блутгельда, который сейчас втолковывал Барнсу то же, что только что поведал ей и Стокстиллу. — Все узнают, кто он такой и убьют его, как он и предвидел. Следовательно, он прав.

— Я не в силах его остановить, — мягко заметил Стокстилл.

— По-моему, вам просто безразлично, — сказала Бонни.

Доктор пожал плечами.

Подойдя к Блутгельду, Бонни сказала:

— Послушайте, Джек, давайте сходим к Гиллу, встретимся с этим самым негром, и держу пари, он вас даже не вспомнит. Хотите, поспорим? Готова поставить двадцать пять серебряных центов.

— Почему вы утверждаете, что явились причиной войны? — спросил Барнс у Блутгельда. Он повернулся к Бонни и недоуменно взглянул на нее. — Что это, военный психоз? Он утверждает, будто война разразится вновь. — Снова повернувшись к Блутгельду, он сказал: — Но этого просто не может случиться снова. Не задумываясь, могу привести хоть пятьдесят причин, почему именно. Прежде всего, просто не осталось водородных бомб. Во-вторых…

Положив руку Барнсу на плечо, Бонни сказала:

— Успокойся. — Потом обратилась к Бруно Блутгельду: — Пошли-ка лучше с нами, да послушаем спутник. Ну, как?

Блутгельд пробормотал:

— Какой еще спутник?

— Боже мой, — сказал Барнс. — Да ведь он даже не понимает о чем ты. У него совсем крыша поехала. — Тут он повернулся к Стокстиллу и сказал: — Послушайте, доктор, по-моему, при шизофрении человек утрачивает связь с культурой и ее ценностями. Так вот, сдается мне, этот человек эту связь утратил полностью. Вы только послушайте его.

— Я слышу, — холодно отозвался Стокстилл.

Бонни сказала ему:

— Доктор, Джек Три мне очень дорог. В прошлом, он был мне чем-то вроде отца. Прошу вас, ради Бога, помогите ему. Я просто не могу видеть его в таком состоянии. Это невыносимо.

Беспомощно разведя руками, доктор Стокстилл сказал:

— Бонни, ты рассуждаешь, как ребенок. По-твоему, если тебе чего-то очень захочется, то ты это обязательно получишь. Но ведь в жизни нет места чудесам. Я не могу помочь… Джеку Три. — Он отвернулся и сделал несколько шагов в сторону городка. — Пошли, — бросил он через плечо остальным. — Думаю, миссис Келлер права. Зайдем в Холл, минут двадцать послушаем спутник, и всем нам наверняка станет гораздо лучше.

Барнс снова обратился к Джеку Три. Он говорил совершенно искренне.

— Позвольте мне указать вам на ошибочность ваших рассуждений. Вы видели конкретного человека, негра, в день начала войны. О’кей. Теперь, семь лет спустя…

— Заткнись, — оборвала его Бонни, хватая Барнса за руку. — Богом прошу… — Она выпустила его руку и догнала доктора Стокстилла. — Нет, это просто невыносимо, — сказала она. — Я знаю, это — конец. Он просто не переживет еще одной встречи с этим негром.

Глаза Бонни подозрительно заблестели, она чувствовала, как слезы скатываются по щекам, но не могла остановится.

— Проклятье, — гневно воскликнула она, и ринулась вперед, опережая остальных, в направлении городка и Форестер-Холла. «Не знать даже о спутнике. Надо же настолько оторваться от всего, настолько впасть в маразм… даже представить невозможно. Как же мне это выдержать? Разве такое вообще возможно? А ведь когда-то он был едва ли не гением. Выступал по телевизору, писал научные труды, учил других и спорил…»

Между тем за ее спиной Блутгельд все бубнил:

— Я точно знаю. Стокстилл, это тот самый человек. Потому что когда я столкнулся с ним на улице — я как раз покупал какую-то еду в магазине — он точно так же как-то странно посмотрел на меня, будто собирался расхохотаться мне в лицо, но тут же сообразил, что если рассмеется, то все случится снова, и испугался. Один раз он все это уже видел, так что знает, каково это. Ну, как, Стокстилл? Скажете не факт? Он точно знает. Разве я не прав?

— Я вообще сомневаюсь, знает ли он, что вы все еще живы, — ответил Стокстилл.

— Но я просто должен быть жив, — возразил Блутгельд. — Или мир… — тут его бормотание стало совсем невнятным, и конца фразы Бонни не разобрала; сейчас она слышала только, как ее каблуки стучат по остаткам асфальта под ногами.

«Впрочем, и все мы, — подумала она, — точно такие же безумцы. Взять хотя бы мою дочь с этим ее воображаемым братцем, Хоппи, двигающий монетки и имитирующий Дэнджерфилда, Эндрю Гилл годами вручную сворачивающий одну сигарету за другой… только смерть избавит нас от всего этого, а может и смерть окажется бессильной. Возможно, просто уже слишком поздно, и это вырождение потянется за нами и в следующую жизнь. Наверное, было бы лучше, — подумала Бонни, — если бы мы все погибли в первый же день войны. Тогда нам не пришлось бы видеть всех этих калек, уродцев, мутантов и разумных животных — видно люди, развязавшие войну, не слишком ревностно отнеслись к своей задаче. Я устала, мне нужен отдых; я хочу уйти от всего этого, уйти в тихое место, залечь там, где всегда темно, и никто не донимает разговорами. Навсегда».

Потом ей в голову пришла более практичная мысль:

«А может, все дело в том, что я пока так и не смогла найти своего настоящего мужчину? Но ведь еще не поздно, я все еще молода, стройна, и. как все утверждают, у меня прекрасные зубы. Так что, все еще впереди, просто нужно набраться терпения.

Показался Форестер-Холл, старомодное деревянное строение, со стенами, выкрашенными белой краской, и забитыми досками окнами. Стекла так и не вставили, и. скорее всего, уже никогда не вставят. «Может быть, Дэнджерфилд, если он еще не умер от прободения язвы, смог бы зачитать мое объявление по радио, — прикинула Бонни. — Интересно, как бы на это отреагировала наша община? Или, можно поместить объявление в местной газете — пусть этот дряхлый пьяница Пол Диц с полгода его попечатает.

Открывая дверь Форестер-Холла, она услышала дружелюбный знакомый голос Уолта Дэнджерфилда, читающего роман в записи, увидела ряды лиц внимательно слушающих людей; на некоторых лицах отражалась тревога, на других было выражение расслабленного удовольствия… в уголке сидели двое мужчин — Эндрю Гилл и симпатичный негр. Это и был тот самый человек, который сдвинул и без того неустойчивую психику так и не сумевшего приспособиться к новой реальности Бруно Блутгельда. Бонни застыла в дверях, не зная, что делать дальше.

Тем временем подошли Барнс и Стокстилл, за ними маячил Блутгельт. Все трое заглядывали в зал, пытаясь найти свободные места. Бруно, который до сих пор ни разу не приходил послушать передачу со спутника, сейчас был явно растерян, поскольку не мог понять, что здесь делают все эти люди. Похоже было, что слова, льющиеся из маленького приемника до него совершенно не доходили.

Озадаченный Блутгельд стоял рядом с Бонни, растерянно потирая лоб и разглядывая присутствующих. Через несколько мгновений он вопросительно взглянул на нее, а потом двинулся внутрь следом за Барнсом и Стокстиллом. Тут он заметил негра и остановился. Потом обернулся к Бонни, и выражение его лица изменилось. Теперь на нем была написана лишь крайняя подозрительность — полная убежденность в том, что ему абсолютно понятно значение увиденного.

— Бонни, — пробормотал он, — ты должна выставить его отсюда.

— Не могу, — просто ответила она.

— Если ты не выведешь его отсюда, — сказал Бруно, я сделаю так, что бомбы снова посыплются с небес.

Она уставилась на него и вдруг услышала собственный срывающийся от волнения голос:

— Да неужели? А сам-то ты этого хочешь, Бруно?

— У меня нет выхода, — снова невыразительно пробормотал Блутгельд. Заметно было, что он полностью погружен в собственные мысли, и сейчас в нем происходят многочисленные изменения. — Очень жаль, но начать придется с высотных испытаний; именно с них я начал и в прошлый раз. Если этого окажется недостаточно, я заставлю бомбы падать вам на головы, и тогда погибнут все до единого. Пожалуйста, прости меня, Бонни, но, видит Бог, должен же я как-то защищать себя. — Он попытался улыбнуться, но его беззубый рот оказался способен лишь на жалкое подобие какой-то жуткой гримасы.

Бонни спросила:

— Неужели ты и впрямь можешь это сделать, Бруно? Ты уверен?

— Конечно, — кивнул он. Бруно действительно был уверен, он всегда был уверен в своей власти. Однажды он уже развязал войну, и, если ему не оставят другого выхода, сможет проделать это снова. Бонни не видела в его глазах ни сомнения, ни колебаний.

— Неужели один человек может обладать такой безмерной властью, — сказала она. — Разве не странно, что одному человеку дано столь многое?

— Да, — ответил он, — это власть над всем миром, собранная воедино, а в самом центре — я. Видно, Богу было угодно, чтобы все было именно так, а не иначе.

— Похоже, Бог совершил роковую ошибку, — заметила Бонни.

Бруно бросил на нее мрачный взгляд.

— Значит, и ты туда же, — сказал он. — А я-то думал, ты никогда не обратишься против меня.

Она ничего не ответила, а подошла к свободному стулу и села. На Бруно она внимания больше не обращала. Просто не оставалось сил — за эти годы она полностью исчерпала себя, и ничего ему дать уже не могла.

Стокстилл, сидевший рядом, наклонился к ней и сказал:

— А ведь этот негр тоже здесь.

— Да. — кивнула она. — Знаю. — Выпрямившись, она сосредоточилась на льющихся из приемника словах; она слушала Дэнджерфилда и пыталась забыть обо всех и обо всем.

«Все, больше я не в силах изменить хоть что-нибудь, — думала Бонни. — Будь, как будет, я не виновата. Что бы со всеми нами ни случилось. Я больше не могу брать на себя ответственность, уж слишком долго она давила на меня, и я даже рада, что это бремя наконец свалилось с моих плеч.

Какое облегчение, — подумала Бонни. — Слава тебе, Господи».

«Значит, все начнется заново, — думал Бруно Блутгельд. Война. Потому что, выбора нет — меня к этому вынудили. Конечно, жаль людей. Им всем придется страдать, но, возможно, когда все кончится, они вновь обретут себя. Возможно, в конце концов, это окажется только к лучшему».

Он уселся, сложил руки на коленях, закрыл глаза и сосредоточился, концентрируя силы. «Растите, — велел он им, силам, находящимся в его подчинении по всему миру. — Объединяйтесь, наращивайте мощь, как в прежние времена. Вы снова нужны мне, слышите? Все без остатка».

Однако, в этот момент его внимание привлек голос из радиоприемника, мешая сосредоточиться. «Не обращай внимания, — велел он себе, — ты не должен отвлекаться — это противоречит Плану. Кто это там говорит? И ведь все слушают… может, они получают от него инструкции?»

Повернувшись к соседу, он спросил:

— А кого это мы слушаем?

Сосед, пожилой человек, раздраженно ответил:

— Да вы что? Это же Уолт Дэнджерфилд! — Он явно не верил, что кто-то может этого не знать.

— Никогда о таком не слышал, — заметил Бруно. Он просто никогда не хотел о нем слышать. — И откуда же он вещает?

— Со спутника, — едва ли не испепеляя Бруно взглядом ответил сосед, и снова принялся слушать.

«Да, теперь припоминаю, — подумал Бруно. Вот, значит, зачем мы сюда пришли: послушать спутник. Послушать человека, который говорит с нами откуда-то сверху.

«Смерть тебе, — подумал он, обращаясь к небесам над головой. — Исчезни, потому что ты нарочно мучаешь меня, мешаешь мне делать дело. — Послав этот мысленный приказ, Бруно немного подождал, но голос продолжал звучать, как ни в чем не бывало.

— Почему же он не замолкает? — спросил он соседа с другой стороны. — Как он может продолжать?

Сосед, немного растерявшись, ответил:

— Вы имеете в виду его болезнь? Так это он записал еще давным-давно. До того, как заболел.

— Заболел, — эхом отозвался Бруно. — Понятно. — Ведь это он заставил человека на спутнике заболеть. Уже кое-что, хотя и не вполне достаточно. Это только начало. «Умри», — отправил Блутгельд мысленный приказ в небо, на плывущий над головой спутник. Однако, голос все звучал и звучал.

«Может, у тебя есть какой-то экран, чтобы защититься от меня? — подумал Бруно. Неужели тебя снабдили таким экраном? Ничего, я сокрушу его; похоже, ты предвидел такое нападение, только все это напрасно.

Пусть это будет водородная бомба, — думал он. — Пусть она взорвется рядом с его спутником и сломит его волю к сопротивлению. А потом пусть этот человек умрет, полностью сознавая, против кого он пошел». — Бруно Блутгельд сосредоточился, стиснул руки, пытаясь выпустить на волю заключенную в своем мозгу мощь.

А голос все читал и читал.

«Ну ты силен! — не смог не признать Бруно. Этим человеком можно было только восхищаться. Мысль даже заставила его улыбнуться. — Ладно, пусть взорвется несколько водородных бомб, — пожелал он. — Пускай перед смертью его как следует потрясет, тогда он поймет на чьей стороне настоящая сила».

Голос смолк.

«Ну, наконец-то», — перевел дух Бруно. Больше концентрировать силы смысла не было. Поэтому он откинулся на спинку, положил ногу на ногу и взглянул на соседа слева.

— Ну, вот и все, — бросил Блутгельд.

— Ага, — подтвердил сосед.. — Теперь он расскажет последние новости… если, конечно, позволит здоровье.

Бруно с удивлением заметил:

— Но ведь он уже мертв!

Его сосед, не менее удивленный, возразил:

— Не может он умереть, лично я в это не верю. Вы с ума сошли.

— Нет, так оно и есть, — сказал Бруно. — Его спутник полностью уничтожен. — Неужели этот человек ничего не знает? Неужели миру об этом еще ничего не известно?

— Ну, ты и чудак, — заметил сосед. — Не знаю, кто ты такой, и почему ты такое говоришь, но ты определенно заблуждаешься. Подожди секундочку и ты снова услышишь его. Хочешь, давай поспорим на пять серебряных центов.

Радио молчало. Люди начали шевелиться, и тревожно переговариваться.

«Да, ну вот и началось, — сказал себя Бруно. — Сначала — высотные взрывы в атмосфере, как и в тот раз. А потом… бомбы посыплются вам на головы. Цивилизация в очередной раз будет стерта с лица земли, поскольку нет иного способа остановить распространение повальной жестокости и жажды мщения. Нужно остановить все это пока не стало слишком поздно». Он оглянулся на негра и улыбнулся. Негр делал вид, будто не замечает его, и весело болтал с соседом.

«Нет, ты все знаешь, — подумал Бруно. — Я-то вижу, меня не проведешь. Ты, в отличие от всех остальных, прекрасно знаешь, что должно произойти».

«Что-то не так, — подумал доктор Стокстилл. — Почему Уолт Дэнджерфилд не продолжает? Может, у него образовался тромб. Или что-нибудь в этом роде?»

И тут он заметил кривую торжествующую улыбку на беззубом лице Бруно Блутгельда. Стокстилла тут же осенило: да ведь он же считает, что это его рук дело. Параноидальный бред всемогущества — все, что происходит вокруг, происходит по его воле. Он с отвращением отвернулся, и даже развернул стул так, чтобы больше не видеть Бруно.

Теперь его внимание привлек молодой негр. «Да, — подумал доктор, — это вполне может быть тот самый негр-продавец телевизоров, который обычно отпирал магазин через дорогу от моей приемной в Беркли много лет назад. Наверное, лучше подойти и спросить его напрямую».

Он встал и подошел к Эндрю Гиллу и негру.

— Прошу прощения, — наклонившись, сказал Стокстилл. — Вам, случайно, никогда не доводилось жить в Беркли и продавать телевизоры на Шаттак-авеню?

Негр ответил:

— Здравствуйте, доктор Стокстилл. — С этими словами он протянул руку и они обменялись рукопожатием. — Мир тесен, — заметил негр.

— А что случилось с Дэнджерфилдом? — с тревогой в голосе осведомился Эндрю Гилл. У радиоприемника уже стояла Джун Роб, пытаясь настроить его. Вокруг нее постепенно образовалась небольшая толпа, кто-то давал советы, кто-то обменивался мнениями по поводу происходящего. Было заметно, что настроение у всех мрачное. — По-моему, это конец. А вы как думаете, доктор?

— Я думаю, что, если это конец, то это настоящая трагедия.

В дальнем конце помещения Бруно Блутгельд поднялся и громким хриплым голосом объявил:

— Уничтожение бытия началось. Все присутствующие останутся в живых столь долго, сколько потребуется, чтобы исповедаться в грехах и искренне покаяться.

Воцарилось гробовое молчание. Люди, один за другим, поворачивали головы и недоуменно смотрели на него.

— У вас здесь есть священник? — спросил Стокстилла негр.

Обращаясь к Гиллу, доктор Стокстилл поспешно заметил:

— Он не в себе, Энди. Нужно вывести его отсюда. Помоги, пожалуйста.

— Разумеется, — отозвался Гилл, и двинулся следом за ним. Они приблизились к Блутгельду, который все еще стоял на том же самом месте.

— Дело высотных бомб, которые я взорвал в тысяча девятьсот семьдесят втором году, — между тем вещал Блутгельд, — найдет свое продолжение в моем нынешнем деянии, одобренном самим Господом Богом в его безграничной мудрости. Не верите, можете справиться в «Апокалипсисе». — Тут он заметил приближающихся Гилла и Стокстилла. — А вы покаялись? — спросил он. — Вы готовы к судному дню?

И тут из радиоприемника вновь послышался знакомый голос. Теперь в нем чувствовалась дрожь и звучал он гораздо тише, однако все сразу его узнали.

— Извините за паузу, — сказал Дэнджерфилд. — Просто мне вдруг так поплохело, что пришлось прилечь. Вот я и не заметил, что пленка кончилась. Как бы то ни было… — Тут он рассмеялся своим старым привычным смехом. — Я вернулся. По крайней мере на какое-то время. Так, о чем я собирался рассказать? Может, кто-нибудь помнит? Погодите-ка, красная лампочка горит. Значит, кто-то вызывает меня снизу. Минутку.

При этих словах все присутствующие явно испытали радость и облегчение. Внимание людей снова было приковано к приемнику, а про Блутгельда попросту забыли. Стокстилл и сам подошел поближе к радио, равно как и Гилл, и негр-продавец телевизоров. Они влились в небольшую толпу возле приемника и принялись ждать.

— Меня тут просят поставить песенку «Какой ты у меня красивый», — сообщил Дэнджерфилд. — Вы не против? Может, кто-нибудь помнит «Сестер Эндрюс»? Ладно, тем не менее, старое доброе американское правительство, хотите верьте, хотите — нет, снабдило меня записью этой древней, но всеми любимой вещицы… Похоже, они решили, что на Марсе я стану чем-то вроде капсулы времени, — хихикнул он. — Ладно, по просьбе одного старого чудака из района Великих озер ставлю «Какой ты у меня красивый». Поехали!

Зазвучала звонкая и старомодная музыка, и присутствующие облегченно разошлись по своим местам.