Под сенью виноградных лоз

      – Ем. – Он сунул в рот еще одну пригоршню засахаренных хлопьев и зачавкал ими. – Холодные сосиски, сыр, сухари и пара-другая шоколадок – вот и все, чем я пробавлялся последние два дня. Ты здесь прибралась немножко. Это приятно. – Он опять запустил руку в коробку с хлопьями. – Почему бы тебе не сварить кофе? Я продрог до костей на этаком-то дожде. Я хотел убедиться, что ты тут одна. И учти, что я люблю побольше сахара.
      С каким удовольствием Келли выбила бы у него из рук коробку с хлопьями! Но вместо этого она подошла к раковине и, помыв руки, налила воды в старенький кофейник.
      – Интересно, зачем ты вернулся сюда!
      – Раздобыть еды, сухой одежды, одеял и еще чего-нибудь, что мне пригодится.
      Отмерив в кофейник две порции молотого кофе и закрыв крышку, она вставила шнур в розетку, потом, отвернувшись от отца и вцепившись в край рабочего столика, на секунду расслабилась.
      – Зачем тебе понадобилось удирать из тюрьмы?
      – А что, ты думала, я стану делать? Оставаться там, чтобы меня засудили за то, что не имеет ко мне отношения? Не дождетесь! – Опять послышалось шуршанье коробки с хлопьями. – Мне надо было выбраться оттуда и придумать, как бы раздобыть денег, чтобы откупиться от Ратледжей и сохранить свой участок земли. Виноград надо было уже собрать. А теперь вот дождь этот. Весь урожай может полететь к черту, и я ни пенни не выручу. А мне понадобятся деньги. – Он опять зачавкал хлопьями. – Ты должна помочь мне, Лиззи-дочка! Мне нужны деньги, чтобы заткнуть пасть этой суке и не дать ей заграбастать мою землю!
      – Сдайся властям, тогда я помогу. – Келли не сводила глаз с выщербленной дверцы буфета. – Ты говорил, тебе нужно тридцать пять тысяч долларов. У меня они есть. Найдется и больше. Сдайся полиции, и я уплачу. Земля останется твоей, в целости и сохранности.
      – Это Ратледжи тебя надоумили, да?
      Келли резко обернулась, чтобы встретить его взгляд, руки ее по-прежнему цеплялись за край стола.
      – Нет. Это моя идея. Целиком и полностью моя. Коробка с хлопьями была теперь на столе. В руках у него, кроме крошек, когда он обратил к ней настороженный взгляд, ничего не было. – Я поеду с тобой, когда ты решишься сдаться. Я сама отвезу тебя.
      – Нет. Не стану я сдаваться. Я не хочу обратно в тюрьму.
      – Все равно они поймают тебя. Раньше или позже, – возразила она.
      – Не поймают. Если только ты мне поможешь.
      – Поможешь? Чем же это? – Кофейник перед ней забулькал.
      – Будешь потихоньку навещать меня. Приносить еду, вещи.
      Она не верила своим ушам.
      – Ты хочешь превратить меня в сообщницу? Чтобы я помогала сбежавшему из тюрьмы арестанту?
      – Я ни в чем не виноват, черт возьми! – окрысился он. – Уж будь уверена, что мама, если б была жива, сделала бы, как я прошу. Она бы мне помогла. И тебе бы посоветовала помочь.
      – Не смей говорить о маме! – Вне себя от боли и гнева, Келли ухватилась за ближайший стул. – Меня с души воротит, когда ты заводишь о ней речь! О том, как ты любил ее! Как ты скучаешь! Это ты ее погубил! Так же верно, как если б ты собственными руками задушил ее! – Закипавшие слезы застилали ей глаза. – Я говорила тебе, что она больна! Говорила, что ей нужен доктор! А ты отвечал, что у тебя нет денег, чтобы платить доктору. «Это просто сезонная лихорадка» – так ты говорил. Вот выбрасывать деньги на виски – это ты мог, не правда ли? А потом ты уехал, оставив ее на моем попечении. А я не знала, что надо делать.
      Келли с трудом удерживала рыдания. Не хватало воздуха. Кофейник бурлил все сильнее, под стать ее сердцу, с каждой минутой колотившемуся все больше и все мучительнее. Единственным ее желанием было повернуться и уйти, но позволить себе это она не могла. Она заварила эту кашу, ей и расхлебывать.
      – А когда ты вернулся, ты был так пьян, что упал, не дойдя до двери. А она все не ложилась, старалась дождаться тебя, Как всегда дожидалась. И это в то время, когда была так слаба, что единственное, на что хватало ей сил, это лежать на диване. Я заснула возле нее на полу, а когда проснулась, она была уже мертвая.
      – Знаю. – Он сцепил руки на столе, руки его слегка дрожали. – Я виноват перед ней. Я очень виноват перед Беккой. Господь знает, как сильно я любил ее, но мужем я был никудышным. – В пропитом хриплом его голосе звучало раскаяние, а глаза, когда он поднял голову, с трудом заставляя себя встретиться с ней взглядом, влажно поблескивали. – Наверное, и отцом я тоже был никудышным.
      – Никудышным отцом! Вот это сказанул так сказанул! – воскликнула Келли. Недоверие боролось в ней с возмущением, и последнее в конце концов побороло. – Позабыл, как сломал мне руку, как колотил меня, сколько раз я шла в школу с подбитым глазом, с синяками и кровоподтеками, сколько ночей я провела одна в страхе, что ты не вернешься домой, и в страхе еще большем, что вернешься? Правильнее будет сказать, что отца у меня вовсе не было. Что жила я с алкоголиком! С истязателем детей!
      – Это все виски проклятое… – запротестовал он.
      – А зачем ты пил его? Почему не бросил? Почему?
      – Тебе это непонятно, правда? Вот Бекка, твоя мать, та понимала…
      Жалость к себе. Сколько раз слышала она ее в этом голосе! Слышала так часто, что сейчас ощутила лишь привычное отвращение.
      – Так объясни это мне!
      – Это все потому, что я слабый. Что мне не дано было быть сильным, как мама или ты. – Он не сводил глаз со своих сцепленных рук. – Она знала, что я ничтожество. И что им и останусь. А вот виски делало меня большим и сильным. Я мог хвастаться, как в один прекрасный день соберу со своих виноградников урожай и изготовлю собственное вино. Вино не хуже, чем у иных прочих в долине! Накачавшись виски, я верил, что так оно и будет. А потом с размаху шлепался на землю, и до меня доходило, что никогда тому не бывать, не по зубам мне это. Не хватает мне чего-то. Внутри не хватает.
      Келли стояла и глядела на него – на седые поредевшие патлы, на дряблую и пожелтевшую от многолетнего злоупотребления спиртным кожу, на преждевременно состарившееся его лицо. Плечи, некогда широкие и мускулистые, теперь ссохлись и согнулись, как у того, кто потерпел поражение. И этого усталого, побитого жизнью старика полиция объявила беглым преступником и разыскивает – с вертолетами, собаками и оружием на изготовку!
      – Земля – это единственное, что помогало мне ощутить себя человеком, – продолжал он тихо и хрипло. – Вот поэтому-то мне и приходится изо всех сил цепляться за нее. Поэтому я и не могу позволить Ратледжам ее у меня отнять. – Совладав с собой, он все-таки поднял на нее взгляд, в глазах его читалась мольба. – Неужели непонятно? Если я лишусь земли, каждому будет ясно, что я полное ничтожество!
      – Понятно, – пробормотала Келли. Отвернувшись, она направилась к буфету, достала оттуда две чистые чашки и налила в них кофе в то время, как мысли ее в полной сумятице скакали, опережая друг друга.
      Годы и годы страданий, гнева и… страха! Годы ненависти, тщетных стремлений и надежд. Теперь она хотела лишь одного – покончить с этим, освободиться, раз и навсегда.
      Достав банку с сахарным песком, она насыпала в его чашку три полные ложечки, после чего отнесла чашки на стол и пододвинула к нему его кофе.
      – Выпей вот кофе. Согрейся. – Подвинув стул, она села напротив него. – Прятаться долго ты не сможешь, – заключила она, глядя, как обеими руками он поднял чашку и принялся с шумом прихлебывать кофе. – Вчера я говорила с Максвейном. Это хороший адвокат. Он может помочь, но лишь в том случае, если ты сдашься в руки полиции.
      – Другими словами, может помочь мне очутиться в тюрьме, – пробормотал отец. – Ратледжи ловко все обтяпали. Если я и она утверждают противоположное, то кто поверит мне?
      – Но если ты невиновен…
      – Если, – помолчав, он невесело хмыкнул. – Видишь? Даже ты не веришь мне! Моя собственная дочка и та думает, что я укокошил этого парня.
      Келли хотелось бы поверить ему, но поверить означало бы доверять, а это никогда не приносило ей ничего иного, кроме горя и страданий.
      Устало вздохнув, она сказала:
      – Тогда ответь мне на несколько вопросов.
      – Что еще за вопросы? – В его взгляде также сквозило недоверие.
      – Ты говорил, что отправился в имение Ратледжей, чтобы спуститься в погреба и испортить вино. – Келли вертела в пальцах чашку, медленно и рассеянно. – Если ты хотел спуститься в погреба, что ты делал за углом?
      – Я услыхал голоса, хотел узнать, кто там есть. Я знал, что в усадьбе гости, и испугался, что, может быть, сюда идут, что хозяйка решила показать гостям погреба, похвастаться винами. Я решил на всякий случай проверить. И выждать, если надо.
      Келли была вынуждена признать, что объяснение его звучит правдоподобно.
      – Ну и когда ты пошел проверить, что ты увидел?
      – Ничего. По крайней мере до тех пор, пока не появился, шатаясь, тот парень и не свалился наземь как подкошенный.
      – Раньше ты мне этого не говорил! – Дождь припустил опять, с новой силой забарабанив по крыше. – Ты говорил, что мертвец там уже лежал.
      – Он и лежал, когда я подошел, – возразил он не без раздражения в голосе.
      «Тонкости словоупотребления, – подумала Келли. – Другое дело, что эти политиканы, судейские крючкотворы могут вывернуть это наизнанку и обратить себе на пользу».
      – Ладно. – Она опять вздохнула, прежде чем задать новый вопрос. – Что же ты увидел перед этим?
      – Ничего. Я уже говорил это. Но я слышал голоса – кто-то ссорился, спорил.
      – О чем спорил?
      Подув на кофе, он отхлебнул еще глоток.
      – Не знаю. Я не расслышал, о чем шла речь. – Он нахмурился, досадуя на ее вопросы. – А если и расслышал бы, все равно не понял. Я был выпивши. В первый раз после почти двухнедельного поста. Ты можешь не поверить мне на слово. Тогда обыщи буфет. Припрятанных бутылок ты там не найдешь.
      – Голоса, которые ты слышал, сколько их было? Два, три, четыре? Может быть, больше?
      – Бога ради, неужели ты думаешь, что я помню? – Раздраженно вскочив, он направился к рабочему столику, где налил себе в чашку еще кофе, прибавил сахару.
      – Попытайся вспомнить.
      После долгого молчания он сказал:
      – Два… А может, три. Точно не помню.
      – Голоса была мужские? Женские? Или и женские и мужские?
      – Один из них уж точно принадлежал мужчине, не правда ли? – Он хохотнул, довольный тем, как к месту вспомнил пол убитого.
      – Ну а другой? А может, другие?
      – Не знаю. – Он сунулся в холодильник в поисках еще чего-нибудь съестного, потом вынул из буфета банку персикового компота. – Один говорил громко, словно он сердится или обижен. Это был явно мужчина. – Он порылся в ящике с инструментами, извлекая оттуда консервный нож. – По-моему, тогда мне показалось, что голоса мужские, но… сейчас я не уверен. Все как в тумане. Один из голосов, мне кажется, мог быть и женским.
      Это могло быть как правдой, так и ловкой попыткой направить ее по ложному следу. Келли потерла лоб. Она не заметила первых признаков головной боли, но сейчас голова разболелась не на шутку – боль была ровной, давящей.
      – А когда ты приблизился к телу, ты не заметил кого-нибудь рядом?
      Достав из ящика со столовыми приборами вилку, отец подошел с ней к столу и занялся вылавливанием из банки кусочков персиков.
      – Только Кэтрин Ратледж, великую и несравненную Кэтрин собственной персоной. – Набив полный рот персиками, он проглотил их, запив горячим и сладким кофе. – И кто докажет, что не она укокошила парня?
      Предположение это не выдерживало никакой критики. Кэтрин и в свои девяносто оставалась, конечно, женщиной грозной, по при этом она не обладала ни ростом, ни силой, достаточными, чтобы нанести удар по голове мужчине на целый фут выше ее, столь мощный, чтобы он оказался смертельным.
      – А до этого ты ничего не видел и не слышал?
      – Не помню. – Он нацепил на вилку еще один скользкий кусок.
      – Шагов никаких не слышал? – продолжала настаивать Келли. – Чтобы кто-нибудь бежал? Ничего похожего не было?
      – Сколько раз мне тебе повторять, что помню я все как в тумане! – воскликнул он не то с досадой, не то сердито. – Думаешь, мне самому не хочется вспомнить? Думаешь, я не ломаю голову, как бы изобрести способ, чтоб хоть кто-нибудь мне поверил? У меня мозгов хватает, черт побери, чтоб сообразить – стоит им поймать меня один разок на лжи, всего один-единственный раз, и, как ни старайся, никто не поверит ни слову из всего, что я рассказываю о той ночи.
      Дождь с силой бил в окна, а тишина в комнате все углублялась. Келли задала отцу волновавшие ее вопросы, но так и не решила, верит ли она отцу или же не верит. Молча она глядела, как он пьет компот из банки. Кофейная чашка его была пуста.
      Встав, он сказал:
      – Мне надо собрать кое-какую еду. – Достав из-под раковины пластиковый мешок, он начал с того, что кинул туда пару банок на выбор, потом принялся опустошать полки буфета, сбрасывая в мешок все банки подряд. – Принеси мне штаны и рубашки на смену.
      – Куда ты пойдешь? – Полиция шныряла повсюду. Безопасного места, чтобы спрятаться, для него не нашлось бы. Во всяком случае, чтобы спрятаться надолго. – Куда ты пойдешь?
      – А зачем тебе это знать? Чтобы натравить на меня законников? – криво усмехнулся он, сразу превратившись в привычного ей отца. Открыв было рот, чтобы опровергнуть обвинение, она тут же закрыла его, мысленно сказав себе, что, конечно же, донесла бы куда следует. Видимо, это было написано на ее лице. – Я знал, что Ратледжи сумеют восстановить тебя против отца.
      – Да хватит тебе злобиться на Ратледжей! – Келли в сердцах вскочила, сжала кулаки. – Вечно тебе надо спихнуть на кого-то собственную вину! Но никто тебя в эту неразбериху не толкал. А если я теперь тебе не верю, так это потому, что слишком часто ты лгал мне раньше! Врал, божился и снова врал! Ты! А вовсе не Ратледжи!
      Он потупился, потом пробормотал, глядя в сторону.
      – Я сам принесу себе одежду.
      Шум дождя перекрыл какой-то рокот. Келли подумала, что это гром, но рокот был ровным и все это время как бы нарастал. Келли поняла, что это не гром, а гул автомобильного мотора, и вздрогнула.
      – Мне кажется, кто-то едет, – предостерегающе шепнула она отцу и, метнувшись в гостиную, увидела свет фар, нащупывавших дорогу сквозь сплошную стену дождя.
      Она бросилась к передней двери, которую оставила открытой. Подъехавшая машина тормозила возле взятого ею напрокат автомобиля. На секунду свет фар ослепил ее. Фары погасли, и одновременно с этим она услышала, как хлопнула задняя дверь дома. В полной тишине раздавался только шум дождя. Келли ждала, когда откроется дверца автомобиля и зажжется верхний свет, чтобы посмотреть, в форме ли приехавший.
      В темноте обозначился квадратный темный корпус автомобиля. Это джип. Джип Сэма. Напряжение несколько ослабло, но тут же вернулось опять. С непокрытой головой, прямо по лужам он бежал под дождем к переднему крыльцу. Келли попятилась, впуская его.
      Уже в гостиной он стряхнул дождевые капли с плеч и рук, острый взгляд, которым он ее смерил, выражал нечто большее, чем раздражение.
      – Могла бы и предупредить, куда собираешься!
      – Не сообразила как-то, – призналась Келли, потом сказала удивленно: – Откуда ты догадался, что я здесь?
      – Я и не гадал. Просто это первое, что пришло мне в голову. – Грудь его поднялась в усталом и тяжелом вздохе. – Не будешь ли любезна объяснить, чем это ты тут занимаешься?
      – Уборкой. – Ей надо было бы сообщить ему об отце, о том, что он совсем недавно был здесь, что она говорила с ним, но она не смогла выговорить ни слова. Неуместное в данной ситуации понятие о верности лишало ее дара речи.
      – В вечерних «Новостях» показали несколько отснятых здесь кадров. Здесь побывали репортеры. Они проникли в дом. Внутри было как в свинарнике. – Она оглядела гостиную. Комната казалась по-прежнему запущенной, но не такой грязной, как раньше. – Мне не хотелось, чтобы новые репортеры застали дом в таком виде.
      – Больше репортеров не будет. Я выставил охрану. Мне жаль, что я раньше не позаботился об этом, – сказал он, и в голосе его прозвучала прежняя мягкость. – Ну так что? Ты готова?
      – Мне еще надо вытереть пыль и подмести. Я…
      – Я пришлю сюда завтра кого-нибудь прибраться вместо тебя. – Положив руку ей на плечо, он повернул ее, слегка подтолкнув в глубь комнаты, другой рукой указывая на кресло.
      – Пойдем. Вот твой плащ. Я погашу свет в кухне. Келли вспомнила о кофейных чашках и коробке с хлопьями на столе.
      – Нет. Я сама. – Чувствуя раскаяние от того, что утаила от него визит отца, она заспешила в кухню.
      Сэм пошел за ней следом. Келли вошла в кухню первая, но не успела скрыть следы чужого присутствия. Сэм озадаченно глядел, как она ставит чашки в раковину.
      – Кто это был здесь? – Глаза его подозрительно сощурились. – Твой отец?
      Набрав в легкие воздуху, она кивнула:
      – Да.
      – Когда? Давно?
      – Когда ты подъехал, он выскочил с черного хода.
      Чертыхнувшись, Сэм кинулся к задней двери и распахнул ее. Но ее отца и след простыл. Резким движением он захлопнул дверь и, повернувшись, сердито взглянул на Келли.
      – Какого же черта ты его не задержала? – пробормотал он и, отшвыривая стулья, двинулся из кухни обратно в гостиную.
      – Как это ты себе представляешь? – парировала она и, рванув провод, отключила кофейник. – Схватить и не пускать в ожидании тебя? Я даже не знала, что это ты! Не знала, кто это едет!
      Пройдя за ним в гостиную, Келли смотрела, как он хватает трубку черного телефонного аппарата, стоявшего возле кресла отца. Аппарат был старый, с круглым диском. Келли знала, что телефон не работает, но предоставила Сэму убедиться в этом самому. Не услышав гудка, Сэм швырнул трубку и повернулся к ней. – Об этом надо сообщить, Келли. Никогда еще взгляд его, лицо, нижняя челюсть, весь его облик не казались ей такими тяжелыми и суровыми.
      Точными экономными движениями он снял со спинки кресла и сунул ей в руки плащ, потом крепко, как тисками, сжав ее руку, повлек к двери. Так и не надев плащ, а лишь прижимая его к себе, она вышла с ним на крыльцо. Сильные струи дождя остужали ее горящие щеки, а пальцы Сэма крепко сжимали ей руку.
      – Почему ты мне не сказала, что он был здесь? – Вопрос этот он задал как бы через силу, глядя как бы мимо нее.
      – Я не знала, как сказать. – Голос ее был тоненький, как у маленькой девочки, какой она себя чувствовала в эти минуты.
      – Не знала, как сказать? Да при виде меня все, что тебе надо было, это крикнуть, что он выбежал с черного хода, и тогда я, может быть, успел бы его догнать! – Отпустив ее руку, он открыл дверцу ее машины со стороны водителя и придержал, на этот раз глядя прямо на нее. – Я думал, ты хочешь, чтобы его поймали. Чтоб все это кончилось.
      – Я и хочу. – Она храбро встретила его взгляд, не обращая внимания на стекавшие по лицу струи воды, дождь теперь лил как из ведра, воздвигая водяную стену между ними.
      – Почему же ты ничего не сказала? Ты надеялась скрыть это?
      – Нет, конечно.
      – Куда он отправился?
      – Он мне не сказал.
      – Ты не видела, в каком направлении он пошел?
      – Нет. Я бросилась посмотреть, кто это едет. И тут же услышала, как хлопнула задняя дверь.
      – Что он говорил тебе, Келли? Полиция захочет это знать.
      Подбородок у нее задрожал. Чтобы скрыть это, она наклонила голову, чувствуя, как дождевые капли стекают по ее носу.
      – Говорил, что был никудышным отцом. Говорил, что не виноват и не убивал барона Фужера, что это сделал кто-то другой, кто был рядом.
      – И ты ему поверила? – Насмешка, прозвучавшая в его голосе, доконала ее. – Ты забыла, как он обращался с тобой? И что это тебе стоило?
      – Нет, не забыла. И никогда не забуду. – Скользнув на водительское место, она рывком тронулась с места, оставив его с протянутыми руками. Двигатель завелся сразу, едва она прикоснулась к ключу зажигания. Краем глаза она видела, как Сэм садится в джип. Загоревшиеся фары ее машины прорезали стену дождя и осветили узкую дорожную колею.
      На щеках ее слезы мешались с остатками дождевой влаги. Вытерев мокрые щеки, она покатила быстрее, чем следовало. Она не могла бы ответить точно, от чего убегала – от прошлого или от настоящего.

20

      Промокшая до костей Келли быстро вбежала в дом и сразу же бросилась наверх. Когда открылась входная дверь, она была уже на середине лестницы. Оглянувшись, она увидела Сэма с радиотелефоном в руках.
      – Келли, подожди! – Но резкость его тона заставила ее лишь прибавить шаг.
      Сэм взбежал по лестнице следом за ней, перескакивая через ступеньки. Он появился возле ее двери, как раз когда она закрывала ее. Быстрым движением он перехватил дверь и оказался внутри комнаты. При виде его Келли попятилась. Сделав еще один шаг к ней, он увидел, что в глазах ее мелькнул страх. Это заставило его остановиться. Он был зол. Вернее сказать, даже взбешен. Швырнув на кресло телефон, он постарался взять себя в руки.
      – Нам надо поговорить, Келли, – сказал он, стараясь, чтобы голос его был максимально спокойным. Между ними оставалось не менее пяти метров, но он и не пытался сократить это расстояние.
      – Не теперь. Я вымокла и продрогла. Мне надо переодеться в сухое. Как и тебе.
      Руками, скрещенными на груди, она обхватила себя за плечи.
      – Теперь, – настаивал Сэм. – Вчера я оставил тебя одну. Больше это не повторится.
      – Что ты хочешь? Чтобы я извинилась? Ладно. Я очень сожалею, что не сказала тебе об отце. Не знаю, почему я так поступила. Возможно, от смущения. Понимаешь? Не могу это объяснить. – Она немного отвернулась, явно взволнованная. – Я даже и себе самой не могу этого объяснить.
      – Значит, он не бил тебя, не запугивал?
      – Нет. – Келли покачала головой, а потом, откинув ее, уставилась в потолок, на секунду плотно сжав губы. – Просто мы говорили. Вернее, спорили. Я пыталась убедить его сдаться полиции, но это было пустой тратой времени. – Опустив голову, она тяжело вздохнула. – Он все божился, что невиновен, что не собирается идти в тюрьму за что-то, чего не совершал. – На мгновение остановившись, она вскинула на него глаза, в которых мелькнул гнев. – И не спрашивай, верю я ему или не верю! Я получше тебя знаю, сколько раз он лгал. Просто это… просто я не могу прогнать мысль: а что, если это как в истории о мальчике и волке? Что, если на этот раз он и впрямь говорит правду?
      – Келли! – Он шагнул к ней.
      Она мгновенно отпрянула и перевела разговор на другое.
      – Господи, и для чего только я тебе все это рассказываю! К тебе это не имеет никакого отношения! Ни малейшего!
      – А по-моему – имеет!
      Она резко обернулась, в глазах ее влажным блеском сверкнули слезы.
      – Прекрати, слышишь! Прошу тебя, Сэм, прекрати! Не нужна мне гноя жалость! Я не хочу, чтобы меня жалели.
      Гнев ее вызвал в нем ответную реакцию.
      – К твоему сведению, жалости к тебе я не испытываю. Просто мне не все равно, черт тебя подери!
      – Почему это тебе не все равно? – недоверчиво спросила она.
      Сэм хмуро вглядывался в ее лицо.
      – А тебе не приходило в голову, что я влюбился в тебя? – Глаза ее изумленно сверкнули. Потом она отступила на шаг, и лицо ее побледнело. – Я вижу, тебя такая возможность смертельно пугает, – пробормотал он.
      – Тебе надо разобраться в своих чувствах. Ведь мы так недавно узнали друг друга!
      – А сколько времени надо быть знакомыми, чтобы влюбиться? – запальчиво возразил Сэм. – День? Неделю? Месяц? Два? Какие временные рамки тут предусмотрены?
      – Не знаю… Я только думаю…
      Она попыталась отвернуться, но на этот раз Сэм не дал ей возможности ускользнуть снова. В два шага он покрыл разделявшее их расстояние и, ухватив ее кисть, развернул ее лицом к себе.
      – Не говори, что ты думаешь! Говори, что чувствуешь!
      Глаза их, их характеры схлестнулись.
      – Ты хочешь знать, что я чувствую, да? – Она швырнула в него эти слова, и в каждом из них было непокорство и сопротивление. – Хочешь услышать, что я не желаю любить тебя, что связь с тобой была ошибкой? И что бы ни было между нами, этому не будет продолжения?
      – Правда? Тогда мы должны, не теряя времени даром, использовать то, что есть! – Сэм притянул ее к себе и приник к ее губам, с силой зажав ее голову в руках.
      Келли сопротивлялась, пытаясь оттолкнуть его руки, но находила лишь его ищущий рот. Она пыталась бороться с ним, но понимала главное: бороться она должна сама с собой.
      Побуждаемый гневом и досадой, Сэм вновь и вновь жадно приникал к се губам. Он должен доказать ей, что их связывает нечто огромное, неповторимое и настоящее. Она не должна больше страдать, она должна забыть обо всем, что мучило ее все эти годы, ведь у нее теперь есть он.
      Когда она наконец ответила ему, ответ этот был безогляден и самозабвенен. Ее губы, не поддавшись, смягчились, не разделяя его пыла, раздвинулись. Он уловил еле слышный беспомощный звук – нежный вздох, идущий откуда-то из глубин ее естества. За окнами спальни рокотал гром и сверкала молния, но эпицентр грозы был здесь, рядом с ними, стихия эта вовлекала их в свой водоворот.
      Сэм почувствовал пальцы Келли на вороте своей рубашки. Он начал снимать мокрую одежду с себя и с нее, срывая нетерпеливо, обрывая в спешке пуговицы. Охваченный лихорадкой страсти, он бросил Келли на постель и заключил ее в объятия, осыпая жадными поцелуями мокрое от дождя лицо, охваченный неистовым желанием трогать, гладить и мять ее тело.
      Под этим новым натиском Келли приникла к нему и тоже принялась осыпать поцелуями его тело. Но этого ей было мало, Келли вжалась в него, задыхаясь от восторга, когда Сэм, обхватив ее бедра, вошел в нее, заполнив ее собой. Заполнив не только физически. Даже в смятении своем Келли это понимала.
      Откинув голову, она изогнулась дугой – гибкой, напряженной, чудесной. Каким-то углом сознания, где еще сохранялся здравый рассудок, она хранила мысль, что не хочет его любить, не хочет нуждаться в нем, зависеть от его чувства. Потом руки ее скользнули по его груди, и, склонившись, она приникла к его губам.
      Закрыв глаза, Келли позволила ему увлечь ее туда, где реальность смещается, торжествует одна лишь любовь, и за ее порогом остаются сомнение и здравый смысл.
      Когда стихли последние содрогания, Келли осталась лежать на нем, приникнув головой к его груди, подымаясь и опускаясь вместе с его дыханием, становившимся все спокойнее. И чем больше успокаивалась сама, тем явственнее начинали шевелиться в душе все те же смутные опасения. Но сейчас ее убаюкивала его рука, тихо поглаживавшая се влажные волосы.
      – Что ты чувствуешь сейчас? – пробормотал Сэм, и тихое рокотание его голоса пощекотало ее ухо.
      – Счастье… – призналась Келли. – Полное счастье. На мгновение воцарилась тишина, и единственным звуком в комнате было мягкое шуршанье дождя по оконным стеклам. Келли решила, что Сэм удовлетворился ее ответом.
      – Но – что? – спросил вдруг он, и в голосе его прозвучали вызов и легкая обида. – Мне кажется, в твоем ответе содержалось некоторое «но».
      – Объятия, поцелуи, секс. Может быть, кроме этого, ничего больше нет, – сказала она, не убирая руки с его волос. Приподнявшись на локте, Келли откинула голову, чтобы взглянуть на него, и увидела в его глазах нетерпение и протест. И все же тихим голосом она договорила: – Может быть, больше этого мы так ничего и не узнали.
      – Говори за себя. – Мягким движением Сэм перевернул ее на спину и лег так, чтобы касаться ее. – Что до меня, то я не отрицаю, что люблю твое тело. Люблю твои груди. – Он прикоснулся к ее груди. – Люблю, когда твои длинные ноги обвиваются вокруг меня. – Он провел рукой по ее бедру. Мне стоит только взглянуть на тебя, и я начинаю тебя хотеть. Но слушай меня внимательно – женщину, которая заключена в этой прекрасной оболочке, я люблю больше.
      Он говорил тихо, но страстная уверенность проглядывала в его глазах, голосе, в выражении лица.
      – Почему ты так уверен? – удивилась Келли.
      Осторожным движением он разгладил пальцем морщинку между ее бровей и улыбнулся невеселой улыбкой.
      – Почему ты так не уверена?
      – Очень просто. Видишь ли, Сэм, в последнюю неделю вся моя жизнь перевернулась. Я не знаю, что будет с моей работой, с моей карьерой, наконец. – Она погладила его подбородок – ей нравилось, что он был такой твердый, решительный, говоривший о силе его характера. – Может быть, меня привлекла в тебе лишь твоя надежность, Сэм. А если это так, то долго это не продлится. Мне надо разобраться во всем этом.
      – Разобраться и отбросить прочь. – Найдя ее руку, он, пристально глядя ей в глаза, поцеловал ее ладонь. – Скажи хотя бы, что думаешь обо мне.
      – Отрицать это было бы невозможно. – Келли улыбнулась, остро чувствуя прикосновение его тела.
      – Хорошо. Но мне надо сказать тебе и еще кое-что.
      – Что же именно?
      – Я хочу, чтобы у меня были дети, хочу убедиться, смогу ли я воспитать их лучше, чем воспитали меня мои родители. И я хочу, чтобы родила мне этих детей ты. Хочу, чтобы ты всегда была в моей жизни. А сам хочу быть в твоей, так что потрудись, черт возьми, освободить в ней место для меня! – Его брови изогнулись в ласковой угрозе.
      Келли вздрогнула.
      – Ты меня пугаешь! Он поцеловал ее в губы.
      – Значит, испугались мы оба. Потому что я тоже боюсь тебя. – Он отодвинулся от нее и выбрался из постели, бронзовый, мускулистый, широкоплечий.
      – Ведь ты это не всерьез говоришь, правда? – Келли приподнялась на локте, внимательно глядя на Сэма.
      Одежда их, все еще влажная, валялась на полу. Сэм подобрал вещи и покосился на Келли.
      – Конечно, всерьез! Никогда раньше я не разрешал себе так привязываться к кому-либо. Не разрешал себе любить. Когда нет любви, нет и боли. Когда не ждешь слишком многого и не желаешь слишком много, меньше и разочарований. Целее будешь. – Он помолчал, выдержал ее взгляд. – Может быть, ты и я в этом схожи. Я знаю, что не собирался привязываться к тебе. Когда я находился с тобой рядом, я сопротивлялся этому изо всех сил. Я так старался не привязаться к тебе, что влюбился… и дал тебе власть надо мной, власть причинять мне боль. – И, помолчав еще немного, он добавил: – Но прошу тебя, не будь жестокой.