Он выехал в город верхом и в одиночестве — ему не нравилась помпезность, которой его собратья обставляли выезд на пыльные улицы простолюдинов. Он старался хотя бы сделать вид, что подлорожденные не вызывают у него брезгливости. За много лет можно было привыкнуть, но каждый раз, вернувшись из города домой, Мудрослов велел готовить ему ванну, и только после нее переставал чувствовать запах горожан — засохшего прогорклого жира, сальных свечей, сырой рыбы и душного пивного перегара.
Узкие улицы, неструганые доски заборов, помойные ямы, вырытые там, где удобно, мозолящие глаза и распространяющие смрад — ему казалось, подлых вообще не волновала эстетика их жизни. Он и сам не придавал большого значения внешнему антуражу, но все имеет предел! Не настолько они бедны.
Во дворе у кузнеца действительно сидели трое стражников, развлекающиеся игрой в кости. Они вскочили, увидев благородного, но Мудрослов сделал им снисходительный знак и попросил позвать хозяина дома — входить в его жилище было для него слишком серьезным испытанием.
Кузнец склонился в глубоком поклоне, приложил обе руки к груди и покачал головой от избытка чувств:
— Благородный Мудрослов… Чем я могу…
— Оставь, Жмур, — Мудрослов улыбнулся, — расскажи, что произошло?
— Я не знаю, благородный Мудрослов, — кузнец снова склонил голову, — моего сына ищет стража, но что им нужно от него и что он совершил, я не знаю. Но я прошу лишь защитить мою жену и дочерей. За сына я просить не смею…
— Я поговорю с начальником стражи, — кивнул Мудрослов, — раз уж я приехал сюда, зайдем в кузницу. Один приезжий господин заказал мне комплект булатного оружия, ножны уже делаются, а до тебя я добраться не успел. У тебя достаточно отливок?
— Да, благородный Мудрослов.
— Пойдем, я посмотрю. Может быть, надо изготовить еще пару.
Кузнец неожиданно замялся, словно вспомнил о чем-то — ему почему-то не хотелось в кузницу, и это не ускользнуло от взгляда Мудрослова. Но Жмур не посмел спорить, и распахнул перед ним дверь.
Отливки для ковки булата Жмур хранил отдельно, они лежали на полке напротив входа, на вышитом полотенце, словно кузнец гордился тем, что имеет их у себя. Мудрослов глянул в его «красный угол»: слитки металла были аккуратно сложены в пирамидки.
— Да, этого, конечно хватит. Мне почему-то казалось, что я в прошлый раз оставил меньше отливок, — Мудрослов подошел к полке поближе, и неожиданно рядом со слитками увидел короткий четырехгранный клинок. Он не сразу понял, что показалось ему странным. Клинок, очевидно, ковали по его рисунку, только рукоять оставалась голой.
— А это что? — он с любопытством взял клинок в руки.
Жмур за его спиной засопел.
И тут Мудрослов увидел, что держит в руках. Он не поверил своим глазам. Этого просто не могло быть. В этой грязной кузнице, на заляпанном сажей полотенце… Древний булат, тот самый древний «алмазный» булат! Почти черный фон, испещренный крупным золотистым узором. Он был удивительно красив, он был совершенен!
— Где ты это взял? — спросил он Жмура, не оглядываясь, все еще не веря, что держит в руках не подделку. Ему не надо было пробовать остроту клинка и его гибкость — он по узору видел, что перед ним. Никакой косой ковкой из его отливки нельзя было получить такого. Это лезвие можно согнуть пополам.
— Где ты взял его? — Мудрослов оглянулся.
Жмур стоял, потупив глаза.
— Я выковал его по твоему чертежу, благородный Мудрослов. Как ты учил.
— Что? Этого не может быть… Неужели это возможно? Ты все делал как обычно, или придумал что-то новое?
Мудрослов спросил, и сам понял: ничего нового Жмур придумать не мог. Он не способен на это. Но… это обычная косая ковка. Никакая ковка не может переместить кристаллы металла так, чтобы они легли в этот рисунок. Это отливка. Это совсем другой булат, это тот булат, который он искал всю жизнь…
— Я все делал как обычно, но…
Мудрослов снова поднялся на приступок и потянулся к полке — отливок было больше, чем он оставил здесь в прошлый раз, ему не показалось. Где кузнец взял другие? Бесценные… Мудрослов присмотрелся и безошибочно выбрал свои. Еще три плавили в другом тигле, не в том, который обычно делал он. Меньше по размеру. Кто принес их кузнецу? Игла ревности слегка уколола Мудрослова, но мысль тут же понеслась дальше — а что если в город приехал кто-то, равный ему, нет, кто-то, кто явно превзошел его в варке булата? Ему надо встретиться с этим человеком, ему надо поговорить с ним, пожать ему руку. Ревность? Это глупое, недостойное чувство. Мудрослов, в сущности, был так одинок, он ни с кем не мог поделиться ни своими победами, ни неудачами.
— Кто привез тебе эти отливки, Жмур? — лицо Мудрослова осветилось надеждой, — я хочу видеть этого мастера…
Жмур замялся и опустил глаза еще ниже. Он был на голову выше Мудрослова, но тот стоял на возвышении, смотрел сверху вниз и не видел его лица.
— Ну же? Или ты боишься, что я не потерплю здесь еще одного заказчика? Это ерунда, я должен знать, кто это. Я должен пожать ему руку.
И тогда кузнец вскинул лицо. Невероятная мука исказила его черты, Жмур боролся с собой, он не мог не ответить. В этот миг Мудрослов отчетливо понял — кузнец не может не ответить. А это значит… Это значит, он один из тех… Один из тех разбойников, которые… у которых… Лишь они не могут противится воле благородного. Того благородного, который… Мудрослов не желал об этом думать. Он не хотел этого знать! На секунду глаза кузнеца вспыхнули, и Мудрослов подумал, что ошибся — у «тех» не вспыхивали глаза. Жмур поднял подбородок, лицо его осветилось странным внутренним светом, его борьба с собой достигла апогея, и он разомкнул плотно сжатые губы.
— Эту отливку сделал мой старший сын, — хрипло сказал он.
Перед Мудрословом стоял разбойник. Разбойник с большой дороги, с наглой ухмылкой на устах, с огромными кулаками и высоко поднятой головой. Он слегка выпятил и без того мускулистую грудь — гордость была в его словах. Гордость и отсутствие страха. Ничтожество, которое только что кланялось и боялось поднять глаза! Он посмел сказать это с гордостью!
Всего секунду длилось наваждение, но за эту секунду Мудрослов успел испугаться.
— Мальчик просто попробовал… — плечи Жмура давно согнулись, и глаза давно уперлись в пол, — он баловался, у него это вышло случайно…
— Случайно? Четыре отливки — случайно? — проворчал Мудрослов и спустился с приступки на пол.
— Он не умеет. Он просто попробовал… — бормотал кузнец.
Никакого разбойника не было и в помине — жалкий ремесленник. Жалкий, перепуганный. Чего он боится? Или он не хочет для сына своей судьбы — хорошей семьи, детей, достатка?
Мудрослов откинул свои отливки в сторону, и завязал три бесценных слитка в грязное полотенце. Бесценных? Надо еще проверить, что у них внутри, распилить, попробовать выковать клинок… Но клинок Жмур уже выковал.
Он молча направился к калитке, а кузнец шел за ним и повторял:
— Он просто попробовал. Это случайно… Это случайно…
Мудрослов не мог ничего сказать. Ноги еле-еле несли его, он еще не понял, как к этому надо относиться. Он еще не вполне разобрался. Пройдет немного времени… Ему надо остаться одному.
— Мальчик не умеет, он баловался… — то ли вздыхал, то ли всхлипывал Жмур, — это случайно.
Мудрослов вышел со двора, убрал в седельную сумку сверток, а кузнец услужливо взял его коня за повод и подержал высокое стремя.
Он посмел сказать это с гордостью! Его мальчишка сварил булат, который Мудрослов искал всю жизнь, сварил походя. Он баловался! Пустоголовый шалопай, который напрасно торчал в кузнице отца столько лет, который не научился держать в руках молоток! Грязный оборванец, едва умеющий читать! И кузнец посмел сказать это с гордостью!
Перед глазами стояло лицо ухмыляющегося разбойника.
Ревность стиснула Мудрослову кулаки, конь под ним остановился и принял назад. Его сын должен был сварить этот булат. Его сын, а не сын этого разбойника. Этого ничтожества, во дворе которого воняет кухней и нечистотами. Его сын, который учился металлургии с пеленок, который знает о металлах больше, чем все ремесленники вместе взятые! Почему судьба так несправедлива? Откуда у подлорожденного может взяться талант? От кого он может наследовать способности? От своего отца-ничтожества? Отца-разбойника…
Мудрослов ехал к сторожевой башне, и не помнил, зачем. Это злая шутка провидения! Такого не должно было случиться. Мальчишка всегда крутился возле Мудрослова, когда тот варил булат. А Мудрослов, уверенный, что никто его не понимает, всегда комментировал свои действия — ему нравилось объяснять, а не показывать. Мальчишка даже пробовал задавать вопросы, которые доставляли Мудрослову удовольствие — он любил отвечать на вопросы. Но отец неизменно бил того по затылку — чтобы не мешал благородному Мудрослову.
Нет, это просто невозможно! Такого не бывает! Этому нужно учиться, это нужно понимать, одного наития мало! Нужны знания, фундаментальные знания, знания природы вещей! Мудрослов вспомнил, как после Посвящения в первый раз зашел в мастерскую отца. Он увидел мир сквозь увеличительное стекло. В кристалле металла он увидел весь мир. Мир распахнулся перед ним, мир раскрыл ему объятья, мир ничего не скрывал от него. Шевеление крыльев бабочки, и плазма, обращающая камень в текучую ртуть. Голубизна над головой и слюдяной блеск земли — мир стал прозрачным, как хрусталь.
Нет! Он учился, он знал это с самого начала! Природа вещей не может открыться ребенку, но количество знаний рано или поздно переходит в качество! Произошел скачок, все в этом мире развивается скачкообразно! Нужен был небольшой толчок, сдвиг.
Сторожевая башня показалась из-за поворота. Зачем ему туда? Ах, да…
И тут глаза Мудрослова загорелись, и он подтолкнул коня вперед. Мальчишка — преступник! Такой же разбойник, как его отец! Яблоко от яблони! В глубине души шевельнулось что-то вроде сомнения, что-то вроде стыда. Нет. Ему нечего стыдиться. Талант, как и драгоценный камень, требует огранки. Способности должны прилагаться к знаниям. Как не вовремя пропал медальон! Но к посвящению Вышемира сына кузнеца должны найти. Талант требует огранки. Бездельнику и оборванцу он просто не пригодится, он не сумеет им воспользоваться. Что-то внутри говорило ему, что сын кузнеца уже воспользовался талантом, и результат лежит у него в седельной сумке. Но эту мысль Мудрослов постарался забыть, загнать обратно внутрь. Мальчишка — преступник, и это неудивительно.
Он нашел начальника стражи без труда. Он еще не решил, о чем станет его просить, поэтому начал с расспросов. Начальник стражи мялся и тужился — он не хотел обидеть благородного Мудрослова, но и нарушить приказ Огнезара побаивался. Мудрослов поступил нечестно, он не должен был давить на подневольного простолюдина. Но ему очень хотелось знать, за какое преступление разыскивают сына кузнеца. И, глядя на то, как упирается начальник стражи, неожиданно понял — мальчишка как-то связан с медальоном. Иначе какой резон молчать об этом? Какое преступление подлорожденного может касаться государственной тайны? Он пустился на хитрость и без труда проверил догадку:
— Я знаю, что сын кузнеца замешан в деле с медальоном, мы с Огнезаром говорили об этом. Я просто хотел выяснить, как он связан с Избором?
Начальник стражи выдохнул с облегчением и после этого легко ответил:
— Избор отдал ему медальон, и мальчишка бежал.
— И какое преступление вменяется ему в вину?
— Укрывательство краденного и пособничество вору.
Мудрослов кивнул. Все правильно. Он подумал немного — все складывается как нельзя лучше. Пока мальчишку не найдут, не найдут и медальона. А это значит, ему некуда спешить. Он подождет. Он не станет марать свою совесть: лишние несколько дней не стоят жизни проклятого кузнеца и его детей. Мудрослову захотелось выглядеть великодушным в собственных глазах. Он не станет подличать.
— Я хотел попросить тебя, — Мудрослов, содрогнувшись, взял начальника стражи под локоть, — не надо трогать семью кузнеца. Это лучший кузнец в городе, мой надежный помощник. Мне бы не хотелось его лишиться. Ты меня понимаешь?
Начальник стражи кивнул.
— Можешь сказать Огнезару, что я запретил тебе применять к семье кузнеца суровые меры. И если он будет против, то пусть обратиться ко мне. Я и сам сейчас поеду к нему и поговорю. Ты меня понял?
Начальник стражи снова кивнул: он не обрадовался, но и не сильно разочаровался.
Перед глазами снова мелькнуло лицо разбойника, его внутреннее свечение, его гордость, и Мудрослова передернуло. Что ж, великодушие иногда требует перешагнуть через самого себя…
Балуй. К Избору
Белошвейки опустили Есеню с чердака на простыне — боялись, что он переломает ноги. Любопытство толкало его вперед: девушки ничего не смогли рассказать о медальоне, зато об Изборе поведали много интересного. Ой, как они смеялись над «Забором»! Есене долго еще было стыдно.
Вот почему благородный не пришел за медальоном — он сидел взаперти, и об этом, оказывается, знал весь город! Все, кроме Есени, разумеется! Белошвейки рассказали ему, что высокий замок Избора стоит на холме, и найти его нетрудно — Избор один из самых родовитых людей города, его огромный сад спускается к городской стене. Он художник, и, говорят, писатель.
Вместе с хозяином заточение делила и прислуга. Днем из замка выпускали только садовника — в сад, и кухарку — на рынок, она и рассказала белошвейкам, как обстоят дела. Ночью же замок запирался, и стража ходила под окнами до рассвета.
Есеня еще не придумал, как будет действовать, но ему очень хотелось встретиться с этим Избором — уж он-то наверняка знает о медальоне все! Он без труда нашел замок на холме, а присутствие стражи за витой, фигурной решеткой и вовсе убедило его в том, что он не ошибся. Есеня обошел замок со всех сторон, и увидел освещенные окна в башне, обвитой плющом, на самом верху. Он почему-то не сомневался, что глубокой ночью благородный пленник не спит, ему даже померещился силуэт на фоне освещенного окна. И, увидев темный силуэт, Есеня еще сильней захотел поговорить с этим человеком. Зачем он украл медальон? Почему все так всполошились? И, главное, что ему, Есене, теперь делать?
Нечего было и думать залезть во двор через решетку — стража освещала факелами красивую лужайку перед входом, и дорожки, посыпанные гравием, и белую ажурную беседку перед входом в сад. А вот в саду было темно. Но, присмотревшись, Есеня понял, что в сад можно попасть только миновав городскую стену. Он подумал немного и побежал к ближайшему лазу в городской стене, который знал. Не может быть, чтобы стена, к которой прилегал сад, не имела ни одного просвета — наверняка в ней есть отверстия как для забора речной воды, так и для сточных вод.
Он выбрался на берег реки и направился к замку с другой стороны, но быстро заметил, что вода плещется вплотную к стене. Пришлось закатать штаны повыше — ночи были холодными, и промокнуть ему не хотелось. Он прошел вдоль стены до того места, где, по его мнению, заканчивался сад, но ни одной дырки так и не нашел. Штаны он все равно промочил — местами вода доходила ему до пояса. Есеня двинулся в обратный путь, на этот раз прихватив с собой палку — проверить стену под водой. Его расчет оказался верным! Он нашел не одну, а две дыры, как и предполагал! Только чтобы проникнуть в сад, нужно было нырнуть, а этого ну очень не хотелось. Есеня не любил узких проходов и камня над головой, а уж под водой — тем более. И вынырнуть в сточную канаву показалось ему неудачным исходом такого приключения — от него будет вонять так, что стражникам и факелы не понадобятся!
Но со сточной канавой он разобрался быстро — одно из отверстий имело ток внутрь, а другое — наружу. Очевидно, внутрь текла чистая вода! Есеня осмотрелся, примерился и опустился под воду, надеясь разглядеть в темноте, куда отверстие выходит. Конечно, он ничего не увидел, и, набрав побольше воздуха, начал пробираться внутрь ощупью. Днем это показалось бы не таким страшным и опасным, ночью же он не мог предположить, сколько ему надо проплыть под водой, и когда подниматься наверх, чтобы не расшибить голову. Он трогал ладонями стены и потолок, пока, наконец, не почувствовал, что над ним открытая вода. В общем-то, ничего страшного в этом, как выяснилось, не было — ширина стены не превышала два человеческих роста. Только в нос набралась вода — ему приходилось поворачиваться лицом вверх, чтоб нащупать потолок. Есеня вынырнул и посмотрел по сторонам: это был даже не пруд, а маленькое озерцо. Хорошо живут благородные! Он представил озеро у себя во дворе — на речку ходить не надо, раков можно ловить прямо из окна! Интересно, тут есть раки?
Он выбрался на берег, разделся и отжал одежду — даже света факелов не было видно, замок черной тенью поднимался очень высоко, и приходилось задирать голову, чтобы увидеть освещенное окно в башне. Есеня с отвращением натянул мокрые, мятые штаны — до утра не высохнут точно. Рубаху он постарался отжать тщательней, но это не помогло — она все равно осталась холодной, и по спине побежали мурашки. Да еще и ветер поднимался все сильней. Даже внизу, под холмом, рядом с высокой стеной чувствовалось, а что же будет, если подняться выше? Охота пуще неволи!
Сад поднимался наверх широкими ярусами, между которыми лежали широкие лестницы с мраморными ступенями и толстобокими вазами на белых перилах. Есеня подозрительно смотрел по сторонам — красиво, конечно, но как-то… не по-людски. Деревья слишком правильные, кусты пострижены под одну линеечку, как солдаты на плацу, дорожки прямые, ровные. Трава, как ковер, словно и не растет вовсе, а пришита намертво к земле.
Разумеется, ни лестницы, ни веревки к башне не вело. Есеня грустно посмотрел на стену, поросшую плющом — как высоко! Замок поднимался над землей в пять ярусов. От обиды он дернул зеленые ветки, устремленные вверх, и оказалось, что они не такие уж и хлипкие, как он думал в начале. Если браться руками не за одну, а сразу за несколько, пожалуй, лучшей лестницы и не придумаешь! Есеня попробовал — плющ держал его вес. Рискованно, конечно, ну да что же делать? Не зря же он нырял под стену. Ветер здесь дул гораздо сильней. Холодный ветер, осенний, и Есеня почувствовал, что начинает дрожать.
Оказавшись на крыше первого яруса, он увидел каменные ступени, ведущие вверх. Это прибавило уверенности в осуществлении задуманного. Лестница вела с террасы на террасу, и обхватывала замок с четырех сторон. Ему дважды пришлось пройти с освещенной факелами стороны, и, конечно, если бы стража смотрела вверх, то без труда разглядела его светлый силуэт на фоне стены. Но, наверное, они не ожидали с его стороны такой наглости, поэтому, пригнувшись, он смог проскользнуть мимо них незамеченным.
Разочарование ожидало его на последней террасе — ступени кончились, а до башни оставалось не меньше двух саженей. Освещенное окно манило его, он почесал в затылке и снова воспользовался плющом. Только на этот раз вылезать на крышу он не собирался.
Есеня, пыхтя, добрался до окна — надо постучать, наверно, благородный Избор сжалится над ним и откроет. Он заглянул внутрь: человек сидел в кресле спиной к нему, он видел только его макушку, и откинутую в сторону руку, сжимающую высокий пустой бокал. Столько свечей Есеня не видел никогда в жизни! Да все в этой огромной комнате с окнами на три стороны, было удивительным! И блестящий деревянный пол из дощечек, уложенных ромбами, и мебель, и тряпочные стены, тоже блестящие.
Отпустить руку он не рискнул, и стукнулся в стекло лбом. Человек не пошевелился. Есеня стукнулся в стекло еще несколько раз, прежде чем тот догадался оглянуться. Благородный Избор высунул голову из-за кресла с недовольным лицом, словно Есеня оторвал его от какого-то чрезвычайно важного занятия, но через секунду недовольство его сменилось удивлением. Благородный Избор тряхнул головой, как пес, который вылез из воды, а потом вскочил на ноги, и успел тряхнуть головой раза три, прежде чем добежал до окна. Есеня думал, что тот сам догадается открыть окно человеку, который висит на ненадежном плюще без всякой опоры под ногами, но тот почему-то не спешил это сделать. Кричать Есеня не решился, и носом показал на красивую золотую защелку в форме ящерки с собачьей головой.
Избор крикнул что-то, но Есеня не услышал его и покачал головой. Теперь рассмотреть благородного господина он мог отлично — высокий, какой-то нескладный, с широким некрасивым лицом, глубокими залысинами, безбровый и с маленькими белыми глазами почти без ресниц. Он был одет в длинный, до пола, халат темно-коричневого цвета. Есеня снова показал на задвижку, и тот, наконец, догадался ее открыть. Он открыл задвижку и толкнул окно вперед, но оно не открылось! И тогда Есеня понял, что благородный господин хочет ему сказать — окно было заколочено снаружи, теперь он сразу увидел два здоровых костыля, изуродовавших гладкую раму из дорогого дерева.
Он едва не сорвался, освобождая руку, но успел уцепиться за плющ покрепче. Выламывать из твердого дерева костыли голыми руками оказалось не так просто, но забиты они были не слишком тщательно — Есеня расшатал и выдернул сначала один, а с его помощью расковырял второй. Он показал Избору оба костыля, и тот легко толкнул окно вперед — оно распахнулось без скрипа, и, ударив Есеню по носу, чуть не сбросило его вниз.
— Осторожней надо! — зашипел он и с трудом спустился чуть ниже.
— Давай руку, — ответил Избор.
— Да я сам! — фыркнул Есеня и ухватился руками за подоконник. Да, по сравнению с чердачным окном швейной мастерской, это была надежная конструкция!
— Как? Как тебе это удалось? — Избор отступил на шаг, давая Есене возможность выбраться в комнату.
— Да очень просто, — Есеня отряхнул ладони.
Избор вернулся к окну, взялся руками за наличники и глубоко вдохнул.
— Ветер, — тихо сказал он.
— Чего? — не понял Есеня.
— Вольный ветер.
— Холодно там, — пожал он плечами, — лучше бы ты его закрыл, пока стража не увидела.
Избор оглянулся и пристально посмотрел на Есеню. И не только пристально, а как-то… заносчиво. Словно Есеня его чем-то оскорбил. Но окно закрыл и, не обращая внимания на гостя, прошел внутрь комнаты.
— А что, ты никогда не слышал, что к благородным господам чернь должна обращаться на «вы»? — спросил он, не оглядываясь.
— А хочешь, я щас вылезу обратно, и костыли на место вставлю? — хмыкнул в ответ Есеня — он не любил, когда кто-то учит его, как надо себя вести, ему для этого вполне хватало отца.
Избор резко оглянулся и смерил Есеню взглядом.
— Ах ты… Жмуренок… — посмеялся он.
— Меня зовут Балуй, — гордо ответил Есеня.
Лицо Избора на миг исказилось гримасой отвращения, и он качнул головой:
— Балуй… Надо же… Ну заходи, Балуй. Садись.
Есеня растерянно осмотрелся — куда тут садиться? Но решил не ударить в грязь лицом и выбрал наиболее похожее на лавку сооружение, только низкое и с высоким зеркалом сзади.
Избор скривился:
— Погоди. Во-первых, здесь не сидят, бестолочь! Это трюмо. Во-вторых, ты слишком мокрый и грязный.
— Под стеной проплыл, вот и мокрый, — обижено буркнул Есеня, — а грязный — так это стены у тебя такие, не у меня.
— Пойдем, — Избор направился к двери и Есеня обратил внимание на совершенно белую стену, измазанную углем. Наверное, это был рисунок. Он пару секунд рассматривал странное изображение.
— Это ты сам нарисовал? — спросил он на всякий случай.
— Нравится? — Избор снова чем-то остался недоволен.
— Вообще-то не очень… Непонятно ничего, — по спине пробежали мурашки — в рисунке Есене почудилось что-то нехорошее.
Избор махнул рукой и распахнул дверь в другую комнату. Там тоже горели свечи, она оказалась еще более роскошной, чем первая: много мебели, странное сооружение посередине — всё в занавесках. Избор открыл следующую дверь, за которой было совершенно темно, и, пока он возился с масляной лампой, Есеня рассматривал окружающую обстановку. Да, благородные жили, конечно, хорошо, но он бы и дня не протянул в таком месте. Слишком… чисто.
— Иди сюда, — позвал Избор, и Есеня оглянулся.
Такого он не видел никогда в жизни. Маленькая комната без окон со всех сторон была отделана цветными изразцами, они отражали свет яркой масляной лампы, сияли, блестели… Золотые ручки, подставки, крючки — там сияло все! У дальней стены стояло белое каменное корыто на ножках — глубокое и широкое. И тоже сияло. Есеня пригляделся — на каждом изразце имелась картинка, маленькая, но очень красивая. Он подошел поближе: грудастые девки с козлятами, деревья, пастухи, одетые как благородные, но с кнутами в руках, целующиеся парочки.
— Вот это да! — выдохнул он.
— Что тебе так понравилось? — скептически поинтересовался Избор.
— Девки, — Есеня облизал губы, — это тоже ты сам рисовал?
— Это называется «пастораль», — вздохнул Избор, — и я такого не пишу.
— А корыто зачем?
— Это ванная комната. Тут моются. Раздевайся, вода еще не остыла.
— Моются? — Есеня озадаченно посмотрел вокруг. Однозначно, благородные не вполне нормальные люди.
— Да, моются, не вижу в этом ничего удивительного. Или ты никогда не мылся?
— Мылся, конечно.
— Раздевайся, я наберу тебе воду.
— Да зачем? Сейчас обратно полезем, опять весь испачкаюсь.
Избор остановился и присел на край ванны.
— Обратно? Я… я не подумал об этом. Мне даже в голову это не могло прийти. Как странно. Я так хотел свободы, а когда у меня появляется реальная возможность, я не знаю, что с ней делать… Как странно.
— Да я вообще не понимаю, почему ты не высадил эту раму и не ушел, — пожал плечами Есеня.
— Действительно… Но ведь высоко? — лицо Избора было задумчивым.
— Да две сажени до террасы, а потом лестница. Можно подумать, здесь я живу, а не ты! — Есеня хохотнул.
— Послушай, а медальон все еще у тебя? — неожиданно спросил Избор.
— Я его спрятал, — Есеня хитро прищурился.
— Почему? Зачем? Почему ты не отдал его страже?
— Ну, не они мне его дали, не им и забирать. А надо было?
— Нет, конечно, не надо. Ты что, хотел получить от меня деньги?
— Да зачем мне твои деньги! Золотой и разменять-то трудно, не то что потратить. Дал бы тогда серебряник, вот я бы развернулся!
Избор посмотрел на него с жалостью, но все же продолжил расспросы:
— Тогда почему? Я не понимаю.
— Что почему? Почему не отдал страже? Сказал же — не они мне его давали.
— Это что — кодекс чести? — усмехнулся Избор.
Есеня не понял, что тот имеет в виду, и равнодушно посмотрел в потолок. Избор поднялся, засунул руки в карманы халата и вышел в большую комнату.
— Знать бы, сколько осталось до рассвета…
Есеня пожал плечами и подошел к окну, выходящему на север.
— Ну, примерно два часа. Сейчас четыре с четвертью.
Избор остановился у окна рядом с ним и долго всматривался в темноту.
— Я думал, ты увидел часы на башне. Но башню отсюда не видно. Откуда ты знаешь, что сейчас четыре с четвертью?
— Знаю, — пожал плечами Есеня, — вон там, на севере, яркая звезда, видишь? Она всегда на севере. А остальные вокруг нее движутся. А дальше — дело техники.
— А тот, кто научил тебя определять время по звездам, не сказал тебе, как эта звезда называется?
— Меня никто не учил. Откуда мне знать, как она называется? — Есеня почувствовал что-то вроде укола. Почему этот человек все время хочет его задеть?
— Но ты ведь умеешь, значит, тебя кто-то учил?
— Я же сказал — никто меня не учил! Чего, непонятно что ли? — он отошел от окна. Ему было неуютно. Слишком чисто, все сверкает, страшно ногами на пол наступать, и этот Избор говорит с ним так, как будто Есеня — полное ничтожество. А сам-то? Не догадался раму выломать… Надо уходить отсюда. Спросить про медальон, и уходить. Но спрашивать про медальон он почему-то боялся — вдруг Избор снова начнет над ним издеваться? Надо с ним поосторожней.
— Пойду я, — угрюмо сказал Есеня и вышел в комнату с открытым окном. Зачем он вообще сюда забрался? Только промок напрасно, а на улице ветер, и ночи становятся холодными. Скоро осень…
— Погоди. А зачем ты вообще сюда залез?
— Захотел и залез, — ответил он и тут увидел уголок с махоньким озером между сосен: настоящие скалы, настоящая трава, только все совсем маленькое, — ух ты! А это что?
— Нравится?
— Ага, — Есеня на секунду забыл, что решил быть с Избором осторожным.
— И что тебе понравилось здесь? Девок, вроде, нет.
— Ничего, — он отвернулся от волшебного уголка и решительно подошел к окну.
— Ты что, обиделся? — рассмеялся Избор.
— Нет, — коротко рыкнул Есеня и приоткрыл окно. Холодный ветер окатил его с головы до ног: мокро.
— Погоди. Ты мне так и не сказал, зачем ты приходил.
— И не скажу, — Есеня забрался на подоконник.
— Послушай… Я не хотел тебя обидеть, честное слово, — Избор не двинулся с места, будто боялся его спугнуть, как зверька, который может убежать от одного неосторожного движения.
— Какая разница, хотел или не хотел, — проворчал Есеня.
— Мне… мне надо пойти с тобой.
— Зачем?
— Я должен закончить то, что начал. Погоди, я переоденусь.
— Ладно, — снисходительно вздохнул Есеня и слез с подоконника.
Жмур. К разбойникам
Кузнец Жмур сидел в лавке Жидяты и пил третью кружку чая подряд. Никогда ему не хотелось напиться так отчаянно, но организм его не принимал спиртного.
— На, возьми, погрызи… — Жидята подвинул ему вазочку с орехами в меду.
— Да не нужны мне твои сласти! — Жмур хлопнул по столу ладонью.
— Давай-давай. Помогает.
Жмур сжал кулак и снова ударил по столу.
— Мало я его драл? Все как об стенку горох, все бестолку! Волчонок проклятый! Что я сделал не так, Жидята? Почему он так и не понял? Сидел бы тихо, не высовывался, и все было бы хорошо.
