Тайны сибирских алмазов

      Он шел, раздвигая коленями мутные клубы тумана. Шел точно так же, как ходят в воде, – осторожно, медленно, ступая почти вслепую…
      Однако он двигался все же не наугад – а по старой, утоптанной тропе. И оттого, что снег по сторонам был рыхлый и влажный, нащупать твердую эту тропу можно было даже и не глядя.
      Так он шел. И все время со стороны болота доносились какие-то шорохи, вздохи. Там взвивались и таяли смутные тени. И мелькали зыбкие голубоватые огоньки.

14. Жестокий, обманчивый мир болот. «Живые» струи тумана. Страшная находка на Холме Пляшущего.

      Каждая планета имеет свой цвет. Марс, например, красный. Венера – желтоватая. Нашу землю принято считать голубой. Такой цвет придает ей обилие воды… Однако помимо четырех мировых океанов – известных каждому – есть еще на земле и пятый. И он вовсе не голубой, а грязно-зеленый. Ведь именно так на географических картах окрашены топи и болота.
      Болота занимают немалое место: ими оккупировано около четырехсот миллионов гектаров. Они разбросаны повсюду. Но если говорить о северном полушарии, то особенно много их за Уралом, в Сибири и, конечно, в Якутии.
      «Пятый» этот океан – явление особое, ни с чем не сравнимое. И до сих пор еще мало изученное.
      Существует мнение, что болота – это некие язвы на теле земли. Вроде рака, или проказы. Они разрушают почву, губят ее, мешают плодородию. Иногда в них скопляется «мертвая» вода – лишенная кислорода и насыщенная кислотами, и потому отравляющая все живое.
      А когда начинается лесной пожар!… Каждый знает, какое это бедствие. Но особенно страшным бывает он в том случае, если вдруг соприкоснется с районом торфяных болот. Огонь тогда уходит вглубь, под землю, причем пути его становятся неисповедимыми.
      В любой момент – и неизвестно где – земля может разверзнуться, как при Апокалипсисе. И вниз, в огненную пропасть, начинают рушиться дома, огороды, люди…
      Не мешает здесь также вспомнить и о малярийных комарах, и о гнусе. Вот этот гнус – особенно опасен! Его нередко называют «полярным вампиром». В болотах Оби и Якутии количество гнуса необычайно велико. (Масса его равняется, по средним подсчетам, пяти килограммам на гектар.) И если попытаться представить себе это зрительно, то мы увидим клубящийся, серый, звенящий дым – застилающий тундру и тайгу, и чем-то тоже напоминающий дым пожара.
      С приходом лета гнус поднимается над болотами и идет сплошной колышащейся стеною. И яростно преследует оленей и людей. Особенно людей. От него нет спасения. Он набивается в глаза, уши, ноздри, запутывается в волосах, проникает сквозь мельчайшие щели в одежде… Зуд от его укусов нестерпим. Кожа опухает, лицо превращается как бы в кусок сырого мяса. Людьми тогда овладевает неистовство, а животные безумеют.
      И не случайно великий путешественник Александр Гумбольдт говорил, что он предпочитает сибирским болотам самые страшные джунгли Ориноко.
      Но существует и другое мнение. Суть его в том, что болота не так уж вредны, как кажется. Ибо они являются своеобразными регуляторами климата. Наподобие губок, болота впитывают в себя воду, когда она в избытке и отдают – когда ее мало… И вообще, все явления, происходящие там, наверняка должны быть полезными. И мы попросту не можем их пока разгадать.
      А неразгаданных явлений действительно еще много… Взять хотя бы знаменитые болотные огни! Считается, что они связаны с газом метаном. Но как все-таки связаны? Отчего этот газ самовозгорается? И почему он затем дробится на отдельные, голубоватые, тускло мерцающие искры?
      Во тьме, по ночам, эти искры затевают с заблудившимся путником опасные игры…
      Они как бы манят к себе, поджидают. Однако стоит приблизиться к ним, как начинается странная их пляска. Огни не даются в руки и увлекают все дальше и дальше. И тот, кто за ними погонится – рискует сбиться с тропы и никогда уже не вернуться.
      Мир болот, вообще говоря, это мир притворства, мир жестокого лукавства.
      Самые красивые места там – изумрудные лужайки, пышные ковры цветов – одновременно и самые гибельные. Под каждым такого рода ковром, таится западня. И сходную роль зимою играют чистые, ровные, непорочно-белые поляны.
      В таинственном этом мире все не так, как в мире обычном, простом; деревья, к примеру, растут там вверх корнями.
      Вода-то ведь в болотах зачастую бывает «мертвая»! А корням необходим кислород. И потому древесные корни устремлены не в глубину – а по горизонтали и ввысь. Они загибаются, корчатся, тянутся к свету.
      А кстати, – солнечный свет! Над трясинами и топями он совсем не таков, как в иных местах. Солнце светит сквозь пелену испарений, и оттого кажется расплывчатым, неярким, словно бы гаснущим… Сверкать и лучиться, как обычно, солнце не может; болота даже его принуждают к притворству.
      И луна тоже меняет там свою окраску. Пепельный и мрачный цвет ее уже не умиляет, не радует. Наоборот, вгоняет в тоску.
      Особенно тоскливым становится лунное сияние на исходе ночи. Когда над болотами заваривается, закипает туман. В мутных клубах его возникают странные видения, маячат какие-то бледные призраки… И, конечно, недаром, лесные жители – славяне – всегда верили в то, что болота населены «нечистой силой». Всевозможными лешими, оборотнями, кикиморами.
      И все азиатские племена также были издавна в этом убеждены. По их представлениям, силы зла сосредоточены в горных ущельях, в лесах и болотах. Днем они, как правило, прячутся, спят. И оживают ночью. И особенно активными становятся – перед зарею… Такая вот предрассветная пора у монголов именуется «Часом Быка». В роковой этот час над миром безраздельно властвуют демоны смерти.
      И якуты – родственники монголов – когда-то пришедшие на Север из Центральной Азии, – до сих пор сохранили некоторые верования далекой своей прародины.
      Эти верования были, в общем-то, знакомы Николаю Заячьей Губе. Он же ведь все-таки родился и вырос в Сибири! И пошатался по ней изрядно. И за жизнь свою – за свои тридцать лет – он немало наслушался всяческих жутких таежных сказок… Но все же всерьез ничего этого он не принимал. Религиозно-мистические проблемы его никогда не трогали, не волновали.
      Он привык всегда, во всем полагаться только на свою смекалку, на свою хитрость и злость. И твердо верил, что в жизни выигрывает лишь тот, кто способен сильнее ударить и быстрее нажать курок. А это он, кстати, умел! (За поясом его, под фуфайкой, постоянно хранился, грелся крупнокалиберный револьвер). И веря в себя, в свое оружие, Николай привык не бояться ни черта, ни дьявола.
      Так он привык. Однако теперь, бредя в полутьме, в клубах тумана, он почему-то чувствовал себя неуверенно, неуютно.
      Туман струился вокруг него, свивался в кольца. И постепенно рос, вспухал, доходил уже до груди. Николаю вдруг вспомнилось древнее поверье, будто струи эти – живые. Будто бы туман мохнатыми своими щупальцами может оплести, опутать человека – и внезапно увлечь его в бездну, в гиблую топь.

* * *

      Пройдя километра три, Заячья Губа снова остановился. И еще раз крикнул – позвал Сергея. И не дождался ответа.
      Впереди, над зубчатой кромкой леса, возвышался зловещий Холм Пляшущего. Черные его очертания явственно проступали на фоне светлеющего неба. Он был уже рядом, и где-то здесь – Николай знал это – тропа раздваивалась.
      Один путь вел теперь к вершине холма, а другой – сворачивал к северу, широко огибая возвышенность и выводил, петляя, к стойбищу якутов.
      – Вот туда-то, к якутам, Серега и должен был бы побежать, – усмехнулся Николай, – прежде всего, туда! Но он же, гад, хитрый. И наверняка сообразил, что искать мы его будем именно там, в стойбище. А после всего, что случилось, ему, конечно же, не особенно приятно встречаться со мной и с Иваном… Значит, что же? Значит, идти надо – к холму.
      Николай закурил. Несколько раз затянулся жадно. И пошагал, отыскивая ощупью то место, где начинается развилок…
      И как только он поднялся по пологому склону холма, то сразу же почувствовал облегчение. Туман остался внизу. Наконец-то удалось вырваться из густых, косматых его щупалец! И дорога теперь видна была ясно, отчетливо.
      Склон холма был густо покрыт кустарником и усыпан камнями. Среди них попадались весьма крупные валуны. Идти тут надо было осторожно, с опаской. И вот, обогнув один из валунов, Николай увидел невдалеке тусклый, мигающий огонек.

* * *

      Спустя минуту, перед ним открылась небольшая полянка, окаймленная зарослями ивняка. Посредине ее горел костер. Вернее – догорал… Пламя совсем уже почти угасло. Ярко светились только угли. И возле этих углей, на куче хвороста, сидел неподвижно Сергей.
      Он сидел, ссутулясь, обхватив колени руками и низко опустив голову. Казалось, он спит. Или крепко о чем-то задумался.
      – Эй, старик! – окликнул его Николай. – Вот ты где, оказывается. Хорошо устроился! А я тебя ищу, ищу, с ног сбился…
      Но Сергей продолжал сидеть все так же неподвижно, оцепенело. Он никак не среагировал на слова Николая. И поза его была исполнена глубокого покоя.
      «Дрыхнет, бродяга», – решил Николай. И подойдя вплотную, тронул его за плечо.
      Тронул легонько, кончиками пальцев… Внезапно Сергей шатнулся и молча, медленно, начал валиться на бок. Причем, падал он в той же самой позе, в которой сидел до сих пор.
      И упав, он так и остался лежать – скорчившись, обхватив колени руками.
      И тогда Николай с содроганием понял, что товарищ его мертв.

* * *

      Склонившись над трупом, Заячья Губа тщательно осмотрел его и не нашел ни единой раны – ни огнестрельной, ни ножевой.
      «Что за чертовщина? – удивился он. – Ведь не мог же Серега тут, у костра, замерзнуть! Или до него и впрямь добрались злые духи? Но нет, это вздор, чепуха…»
      Он подбросил в костер охапку хвороста. И при свете вспыхнувшего пламени разглядел, наконец, тоненькую, темную полоску, пересекающую горло Сергея. Теперь все стало ясно. Парня кто-то задушил, – накинул ему на шею веревку или ремешок. Очевидно, убийца подкрался сзади, незаметно и сделал дело ловко и быстро – ибо нигде на поляне не было видно никаких следов борьбы… Да, конечно, здесь поработал специалист!
      При этой мысли Николай встревожился. Поспешно достал револьвер. Щелкнул курком, огляделся. Но ничего подозрительного не обнаружил.
      А огонь, между тем, разгорался все сильней. И вдруг Николай заметил жестяную помятую кружку, валявшуюся неподалеку от костра – в грязном, талом снегу.
      Он подобрал кружку, повертел ее в пальцах, понюхал. И ощутил слабый, едва уловимый, запашок чая…
      «Ага! – подумал Николай. – Костер этот, стало быть, разводил не Серега. Кружки-то у него с собой не было, – он сбежал налегке! И сюда, вероятно, забрел он случайно. И кого-то встретил невзначай. Возможно даже, и чаек с ним успел попить – поначалу… Но кто же это мог быть? Кто вообще бродит ночами в дьявольском этом месте? Проклятый Холм Пляшущего! Здесь вечно происходит что-то странное, дикое…»
      И невольно Николай опять оглянулся. На мгновение почудилось, что кто-то подкрадывается к нему, стоит уже за спиною.
      Однако, за спиной его было пусто. Кругом царила нерушимая тишина. И все выше поднималась над тайгою заря, и все бледней и прозрачнее становились тени. Но все же безотчетное чувство тревоги, охватившее Заячью Губу, не проходило, не ослабевало.
      Впервые ему стало по-настоящему страшно.

Часть вторая. Птицы всегда возвращаются к старым гнездовьям

15. Шумная вечеринка. «Выпьем за роскошную жизнь!» Западный порядок и русский бардак. «Серые Ангелы». Самый легкий вариант.

      В комнате было душно, накурено. На большом обеденном столе теснились пивные и водочные бутылки, стояли тарелки с закусками. С маринованными грибами и солеными огурчиками. С копченой и вяленой рыбой. С кетовой красной икрой и осетровой черной. А также – с различными консервированными фруктами.
      А вокруг стола размещалась мужская компания из пяти человек.
      Гости уже успели крепко нагрузиться и теперь сидели – кто развалясь, закинув ногу на ногу и покуривая, кто облокотись о стол и лениво потягивая чаек.
      Сам хозяин дома, Наум Самарский (полный, рыжеволосый, с мягкими, обвисшими щеками), возился возле радиолы, менял пластинку.
      Наконец, в радиоле что-то щелкнуло, и затем полилась визгливая, нервная, надрывная музыка.
      – Последняя английская новинка, – объявил Наум. – Биг-Бит! Самый западный шик!
      И добавил, потирая пухлые белые ладошки:
      – Давайте-ка, братцы, выпьем еще раз – за роскошную жизнь!
      Сейчас же один из гостей, коренастый, грузный, с бритым наголо черепом, спросил:
      – За роскошную жизнь – где? Там, на Западе, или у нас?
      – Да какая тебе, Станислав, разница? – усмехнулся Наум. – В мире все ведь одинаково. Везде! Одни люди хлебают дерьмо – и таких большинство. А некоторые, удачливые, предпочитают икорку… Так выпьем за удачливых!
      – Это можно, – потянулся Станислав к бутылке. – Но все же, ты не равняй… На Западе даже и дерьмо поприличней.
      Он выпил и крепко сморщился.
      – Ох, надоело мне наше убожество; этот наш русский бардак!
      – А чем же тебе тут плохо? – спросил его другой гость, костлявый, худой, в больших квадратных очках. – Устроен ты – лучше не надо. Вот сидишь, жрешь икру столовыми ложками.
      – Ах, да причем здесь икра, – возразил Станислав и бросил ложку на скатерть. – Я не о ней, я – вообще…
      – Да и вообще… Служишь ты главным бухгалтером треста, зарплату получаешь огромную. И квартира тебе предоставлена со всеми удобствами. А кроме того, есть еще и дача – почти бесплатно. Это все – за счет государства! Ну и мы тоже кое-что подкидываем… Кстати, ты сколько лет уже с нами? Пять?
      – Четыре с половиной года.
      – Ага! Значит, у тебя, по самому скромному расчету, должно быть уже накоплено что-то около миллиончика – а то и поболее… Ведь так?
      – Ну, допустим, – нахмурился Станислав, – и что? Все равно я живу, как заяц. Всех боюсь. Проклятая страна!
      Все время жду, когда ночью вдруг придут – позвонят в дверь.
      – Так и на Западе – в любой стране – тоже могут придти, позвонить, – воскликнул Наум. – Черный рынок везде под запретом. И за такие дела, как наши, – особенно, за такие, – по головке нигде не гладят.
      – Но там хотя бы судят не очень строго. Там всегда есть возможность выкрутиться… А у нас разговор короткий. Сразу – к стенке… Помнишь дело Файбышенко и Рокотова? Вот то-то.
      – Да, конечно, – медленно проговорил человек в очках, – у нас больше риска. И все гораздо сложнее… Но если уж ты так веришь в Запад – давай, отваливай! Уезжай!
      – Я бы не отказался… Но – как?
      – Ну, по-моему, тут все просто… Сейчас выпускают многих.
      – Многих, да не всех!
      – Но все-таки, уехать, при желании, можно. Надо только похлопотать, пошустрить маленько… И уж, конечно, денег жалеть нельзя. Да ведь у тебя, в этом смысле, нет никаких проблем.
      – Проблема – в другом, – сказал Станислав. – Стоит мне только подать заявление о выезде, как сразу же я попаду под особый контроль КГБ. А это – не обычная наша милиция! Там, брат, мастера! И еще неизвестно, дадут ли мне визу, нет ли, но за одно я могу поручиться: в КГБ мгновенно перетряхнут всю мою биографию, просветят меня насквозь – как на рентгене. И на этот снимок, возможно, попадете вы все.
      – Групповой рентгеновский снимок, – протяжно проговорил Наум, – какой кошмар! – И он опять усмехнулся. – Какое противоестественное явление!
      – Ну, ладно, – перебил его человек в очках. – Можно, в крайнем случае, обойтись и без рентгена… За кордон ведут разные пути.
      – Это – как в шпионских фильмах, что ли?
      – А почему бы и нет? – сказал небрежно человек в очках. – Потолкуй-ка вот с Ованесом… Ованес, хоть и не шпион, но знает, как все это делается.
      И он, поворотившись, похлопал по плечу своего соседа – жирного, смуглолицего, со сросшимися бровями, с узенькой полоской усов над пухлыми, восточными, вывороченными губами.
      – Мой друг, с Кавказа. А там, учти, – границы с Турцией, с Ираном… Самые легкие, в сущности, границы!
      – Не такие уж они и легкие, – разлепил Ованес толстые, лиловые свои губы. – Не преувеличивай, Григорий… Но конечно, если надо – какой разговор! Провести всегда можно. Наши люди там ходят.
      – Но такой путь меня как раз и пугает, – сказал Станислав. – Я уйду – а как же семья? У меня ведь две дочери, сын. Больная жена. И к тому же – дед, еще вполне бодрый… Что же с ними со всеми будет? И, главное, что потом будет со мной?
      Кожа на обритом черепе зашевелилась, покрылась потом. Лицо помрачнело.
      – Оказаться на чужбине одному, – тоскливо проговорил он, – без семьи, без надежных друзей. И не зная ни языка, ни обычаев… Ох, нет. Это страшно. Это – все равно что умереть и потом заново воскреснуть – неизвестно где, когда и зачем?
      И опять наполнив свой стакан, Станислав опрокинул его в горло – одним рывком, почти не глотая.
      В этот момент в разговор вмешался четвертый гость – рослый, спортивного типа, со светлыми, почти белыми глазами.
      – Был бы ты, Стасик, помоложе, – сказал белоглазый, – ты бы рассуждал совсем по-другому… А еще лучше, если бы ты оказался евреем, вот как наш Наум!
      – Ну, тогда, – вздохнул Станислав. – Тогда конечно… Выправляй себе израильский паспорт – и кати! А кстати. – Он пристально посмотрел в глаза Науму. – Почему же ты этой возможностью до сих пор не воспользовался? Мне вот тут дают всякие советы… А ты и без них можешь обойтись. Можешь уехать запросто, законно.
      – Почему? – переспросил хозяин дома. – Да по многим причинам…
      Он поднял налитый стакан. Повертел его задумчиво. И не выпив, поставил на стол.
      – В частности, по тем же самым причинам, о которых ты говорил.
      – Но ты же в Израиле будешь среди своих! Почти что у себя дома… И кроме того, ты мог бы взять с собою всю семью.
      – При чем тут семья, – досадливо отмахнулся Наум. – У меня ее, между прочим и нету. Да это и не важно. Мы бизнесмены! Причем, подпольные! И, хочу заметить, русские! Именно, русские – несмотря на все национальные различия.
      – Ну и что?
      – А то, что наш, российский подпольный бизнес никак не совпадает с западным, понимаешь? И мы сами, по характеру, – тоже… Там, на Западе – ты это правильно подметил – все для нас чужое. И от этого мы не выигрываем, наоборот… Ну-ка скажи, можешь ли ты мне назвать хоть одного Ротшильда, вышедшего из среды нашей, отечественной эмиграции?
      – Да вроде бы, нет. Что-то не припомню.
      – И не старайся припоминать – бесполезно. Все наши дельцы… Ну, почти все… они кончали за границей плохо. Разорялись, спивались, впадали в ничтожество.
      – И почему же, как ты думаешь? – полюбопытствовал белоглазый.
      – Потому что мы все, в принципе, годимся не для того, чтобы там зарабатывать деньги, а для того, чтобы их тратить!
      – Что ж, – сказал Станислав, – у тебя с деньгами тоже ведь нет никаких проблем… Поезжай – и трать.
      – Нет, – сухо сказал Наум, – тратить еще рано. Еще не время. Пока что я хочу подзаработать побольше… А сделать это я могу только здесь, в нашем российском бардаке.

* * *

      Минула полночь. Вечеринка кончилась. Станислав ушел. И с ним вместе – белоглазый… Наум тотчас же выключил музыку и, в наступившей тишине, он и его друзья некоторое время сидели молча.
      Все они сразу посерьезнели, как бы вдруг постарели лицами. Затем Григорий сказал, обращаясь к хозяину:
      – Это точно – насчет камушка с Радужного?
      – Мне Надя сказала. А ей я верю! Как-никак, мы с ней уже третий год работаем вместе. И она еще ни разу меня не подводила.
      – У вас что же, любовь? – с любопытством спросил Ованес.
      – Да вроде бы, – пробормотал Наум. – Но прежде всего, мы – деловые партнеры.
      – То, что ты ей веришь – хорошо, – помолчав, проговорил Григорий. – Но все-таки, она ведь могла как-то ошибиться, спутаться, а? Ты не находишь? Могла что-нибудь понять не так…
      – Да нет, вряд ли. Она умеет не только давать – но еще и слушать… Причем она, при всей своей сексуальности, никогда не теряет головы! А Старый Грач в нее влюблен и ничего от нее не таит. И это, в общем, понятно. Разве перед такой бабой устоишь?
      – Н-да, пожалуй, – сказал человек в очках. – Красивая баба в нашем деле – неоценимый клад… Но я почему так допытываюсь? Больно уж серьезное дело тут наклевывается. Нешуточное дело. Сейчас на международном рынке, учти, особую ценность приобрели окрашенные камни. Цветные! На первом месте, естественно, стоят – красноватые. Затем идут голубые и зеленые. А вот желтоватые, «чайные», напротив, проигрывают, уступают в цене бесцветным. В чем тут дело – трудно понять. Может быть, просто – каприз моды? Но нам, в конце концов, это все до лампочки. Главное вот что: хорошие цветные алмазы, в том числе и такие, как камушек с Радужного, стоят раза в три дороже обычных…
      – Особенно, если они умело огранены, – добавил Ованес, – если они, скажем, сделаны в форме «сердца» или «принцессы», или же «розы»!
      – Эх, да что – огранка, – нетерпеливо проговорил Григорий. – Клиенты нам платят за сырье, за камни… А гранильщиков пускай они сами находят. Это вообще дело второстепенное.
      – Не знаю, не знаю, – медленно сказал Наум. – От настоящих, талантливых гранильщиков зависит многое… Они могут творить чудеса.
      – Ну, а этот Грач, – спросил Ованес, – он на кого же работает?
      – На хабаровскую организацию, – пояснил Наум. – И, по-моему, связан с ней крепко.
      – Но послушай, неужели же нельзя ему объяснить, объяснить просто, прямо, без обиняков, что самые богатые покупатели – это люди из Армении, Азербайджана, Грузии. У нас он может сорвать крупный куш…
      – Объяснить можно, да что толку? – вяло проговорил Наум. – Даже если бы Грач и захотел переметнуться – вряд ли бы у него это вышло… Когда я говорю о хабаровской организации, то имею в виду не какую-нибудь шпану, а «Серых Ангелов».
      – «Серые Ангелы», – всплеснул Ованес руками, – ай-ай-ай… Да, это серьезно!
      – «Серые Ангелы», – как эхо повторил человек в очках. – Вот, черт возьми… Когда ж он с ними успел? Н-да… Раз уж появились «Серые», нам надо отходить в сторону.

* * *

      Заговорили о пресловутых «Серых Ангелах», – и разговор этот был долгим. Но мы здесь постараемся изложить лишь самую суть. Дело в том, что эта организация возникла в результате великой кровопролитной «Сучьей войны», охватившей российский преступный мир в середине сороковых годов и продолжавшейся вплоть до конца шестидесятых…
      Одна часть уголовников начала тогда активно сотрудничать с властями, с тюремной и лагерной администрацией. Другая же (таких называли «законниками») объявила отступникам войну и прозвала их «суками»… Но как раз в ту пору образовалась еще и третья группа, о которой мало кто знает.
      Люди этой группы устранились от обеих враждующих сторон. И именно потому им и присвоили прозвище «Серых Ангелов».
      Вообще говоря, название это родилось на основе религиозной легенды о грандиозном сражении между Богом и Сатаной.
      На стороне Бога бились белые ангелы, на стороне Сатаны – черные… Весь мир был, таким образом, расколот надвое. Однако, нашлись все же и другие ангелы – не белые и не черные – которые не захотели подчиняться никому и выбрали среднюю позицию… Вот какова легенда. Ну, а поскольку блатные любят всякие мистические ассоциации, и религиозная символика у них в большой моде , то название «Серые Ангелы» привилось к этой третьей группе легко. И осталось поныне.
      «Серые» явились, в сущности, первой в России организацией, по-настоящему, всерьез, совпадающей с традиционной западной мафией; отчетливо похожей на американские «синдикаты преступников».
      Отлично законспирированные, спаянные жесткой, почти военной дисциплиной, они обосновались у восточных границ государства – рядом с Китаем и Японией, и неподалеку от Америки. Там они успешно обслуживали спекулянтов и контрабандистов. И занимались другими темными делами. У них имелась своя собственная разведка, своя секретная служба, нагоняющая на сведущих людей побольше страху, чем даже КГБ.

* * *

      – Надо отходить в сторону, – повторил с беспокойством человек в очках, – связываться с этой публикой опасно…
      – Постойте-ка, братцы, – сказал вдруг Наум и щелкнул пальцами. – У меня возникла одна идейка… К чему нам, в общем-то, Грач? Дело ведь не в нем. От нас что требуется? Обеспечить клиентов камнями, раздобыть сырье… И мы теперь знаем, где это сырье находится. Знаем, в чьи руки оно попадает – к какой банде принадлежит…
      – Но во главе этой банды – Заячья Губа, – поднял палец Ованес, – опасный тип, тоже связанный с «Серыми». Не забывай!
      – А-а-а, плевать, – отмахнулся Наум, – перед «Серыми» у нас имеется преимущество… Мы уже добрались до ихней тайны, а они пока еще о нас не знают.
      – Ты так думаешь? – кривя губы, сказал с сомнением Григорий.
      Он снял очки и долго протирал их… И затем:
      – Ну, ладно. И что же ты, конкретно, хочешь предложить?
      – Надо натравить на эту банду – другую, – сказал Наум. – Вот самый легкий вариант! Пусть они там режут друг друга… А мы, что бы ни случилось, останемся в тени, за кулисами. Ты понимаешь? К нам никто потом не сможет предъявить никаких претензий.
      – Что ж, идейка неплоха, – медленно проговорил Ованес. – Но для этого нужны подходящие люди… У тебя они есть сейчас?
      – Есть! – Наум обвел друзей заблестевшим взглядом. – В том-то и дело! На следующей неделе должны освободиться из местного лагеря два моих знакомых парня. Так вот, я могу им передать записку…
      – Ты с ними давно знаком?
      – Да уж лет восемь… Когда-то я работал на Украине, а они оба родом – оттуда. Ну и мы, так сказать, общались. Я иногда скупал у них ценные вещички, золотишко, то да се…
      – Чем же они промышляли?
      – Один, по кличке «Малыш», был, по-моему, майданником, железнодорожным вором, а другой, «Портвейн», – налетчиком. Грабил на улицах, по ночам. В общем, это – типичные урки. Свирепые, безжалостные, не знающие колебаний. И за приличное вознаграждение они, естественно, пойдут на все.
      – И как же ты здесь с ними снюхался?
      – Так ведь они, повторяю, попали в местный лагерь! Это недалеко отсюда – под Покровском. А там строится большой деревообделочный комбинат. Ну, и я как-то раз совершал там инспекторскую поездку – и случайно с ними встретился… Увидел эти морды – сразу узнал. Да разве их забудешь! От одного их вида, честное слово, страшно становится…
      – Так-так-так, – оглаживая жирное свое лицо, проговорил Ованес. – Идейка неплоха! – Он быстро, коротко, глянул на Наума из-под тяжелых, полуопущенных век. – И ты, стало быть, уверен…
      – Абсолютно, – сказал Наум. – Ребятам, во-первых, нужна будет добыча. А во-вторых, Малыш пойдет на дело не только из корыстных соображений, но также и из-за мести.
      – Кому ж он там собирается мстить?
      – У него, если я не ошибаюсь, имеются какие-то личные счеты с Игорем Беляевским – помощником Заячьей Губы.

16. Малыш и Портвейн. Незнакомая родственница. Пьянка. Насилие. Смерть – не беда, а благо…

      В покровском лагере утро начиналось, как обычно. Зевая и поеживаясь, выходили из бараков заключенные. Их гнал наружу гулкий прерывистый звон, – это дежурный бил в чугунную доску… Некоторые из зэков застревали по пути возле помоек, копошились там, вяло переругиваясь. Другие скапливались у дверей медпункта. Но основная их масса медленно – серыми ручьями – стекалась к вахте. И там, на площадке, перед огромными лагерными воротами, бурлила густая, многосотенная толпа.
      Готовясь к выходу на работу, строились бригады. Суетились надзиратели. Сквозь неразборчивый гомон и гул прорезалась сочная матерщина, и слышались резкие командные выкрики… Словом, все было, как обычно. Однако этот заведенный издавна «порядок», не касался нынче двух человек – Малыша и Портвейна.
      Вызванные к начальнику лагерной канцелярии, они стояли в большой, светлой комнате возле окошка. За оконными стеклами мотались верхушки лиственниц, обагренные рассветом. Начинался день – и это был день Свободы! И потому разноголосый лагерный шум, долетавший сюда, уже не интересовал, не трогал урок; они думали о другом…
      Вплотную к окну был придвинут канцелярский стол, заваленный всякими бумагами. И за ним, расставив локти, сидел пожилой, толстолицый человек в лейтенантских погонах – выписывал временные удостоверения личности (какие выдаются всем, выходящим из заключения). Лейтенант неторопливо поскрипывал перышком и изредка поглядывал на стоящие перед ним фигуры.
      Малыш, несмотря на свою кличку, был на редкость высок и массивен, с мощной грудью, с низким заросшим лбом и тяжелым подбородком. По сравнению с ним, Портвейн выглядел щуплым и невзрачным, и хотя они были одного, приблизительно, возраста, он казался значительно старше.
      Старила его широкая лысина и почти полное отсутствие зубов – частью выбитых в драке, частью выпавших от цынги… Костлявое, испещренное морщинами лицо его было живым и подвижным, как у обезьяны. Одна гримаса постоянно сменялась другой. И сейчас, нетерпеливо наморщась, он сказал:
      – Эх, товарищ начальник! Да не тяните вы, за ради Бога! Пишите побыстрей!
      – Нет, пока еще я тебе не товарищ, – отвечал, взмахнув пером, лейтенант. – И ты меня не подгоняй – стой смирно. Вот выйдешь на свободу – другое дело… Тогда сможешь называть меня, как хочешь. Хотя и тогда тоже неизвестно, как получится…
      – А как же может получиться? – с веселым удивлением спросил Портвейн. – Это на что же вы намекаете?
      – На то, что ты честно работать-то ведь не любишь… Ты же вор! Значит, и на свободе у нас тоже дружбы не получится.
      – Вы меня, гражданин начальник, обижаете. – Портвейн притворно вздохнул и потупился. – Я, конечно, человек грешный… Но почему вы решили, что я не люблю работать?
      – Ну, если бы ты любил – ты и здесь бы старался… И, между прочим, мог бы освободиться годика на два раньше.
      – Так я же здесь на лесоповале вкалывал, – шепеляво произнес Портвейн. – А это адская работа! Комли-то у деревьев толстые – в два обхвата… Много ли тут напилишь? Вот если бы деревья росли верхушкой книзу – другое дело. Я бы давно стал чемпионом!