Пол Бреннер (№2) - В никуда

Трам улыбнулся краешками губ и кивнул.

– А я служил с января по июнь шестьдесят восьмого в двадцать шестом полку морской пехоты. Так что мы с мистером Трамом были здесь в одно время, но по разные стороны колючки.

Я посмотрел на Трама, и наши глаза встретились. Он пытался понять, был ли и я здесь, а если воевал, затаил ли злобу или, как Тед, тоже считал наше противостояние гнусным совпадением.

– Мистер Трам предложил мне быть экскурсоводом на базе, – сказал американец. – А вы, ребята, туда собираетесь или уже были?

– Собираемся.

Подошла официантка, и мы со Сьюзан заказали пиво – не важно, какого сорта, было бы холодное.

Тед покосился на меня и спросил:

– Морской пехотинец?

Я ответил традиционным:

– Вот еще! Неужели я кажусь настолько тупым? Он рассмеялся.

– Пехота?

– Первая кавалерия.

– Не мандишь? – Он повернулся к Сьюзан. – Ах, извините. Так ты точно был здесь?

Я ответил в лучшем духе добродушного соперничества между родами войск:

– Неужели забыл, как кавалеристы упали с небес и вытащили из дерьма ваши задницы?

– Враки! Мы держали красных там, где хотели.

– Это они вас держали три месяца там, где хотели, – в окружении.

– Потому что мы так хотели.

Мы оба рассмеялись. Забавно получилось, подумал я.

Сьюзан и Трам курили и молча слушали, о чем мы говорили.

– Этот человек тоже здесь был, – сказала ему Сьюзан. – Вы поняли?

Вьетнамец кивнул и повернулся ко мне:

– Вы прибыли сюда первого апреля. Так?

– Верно.

– Я очень хорошо помню этот день.

– И я тоже.

Принесли пиво, и мы подняли бутылки.

– За мир, – предложил Тед. Все чокнулись бутылками и выпили.

Тед Бакли был крупным малым, но явно прибавил несколько фунтов с тех голодных месяцев в осаде. Морщинистое лицо, огрубевшие руки – он явно зарабатывал себе на жизнь физическим трудом.

– Вы здесь один? – спросила его Сьюзан.

– С женой. Она осталась в Хюэ. Сказала, у меня будет больше впечатлений, если я поеду без нее. Мы приехали туда из Сайгона с тургруппой на микроавтобусе. И вот только что я познакомился с мистером Трамом. Он обещал мне персональную экскурсию. Присоединяйтесь.

– Спасибо. С удовольствием, – поблагодарил я.

Тед повернулся к Сьюзан:

– А вас-то как сюда вытащили?

– Я сама вызвалась.

– Никогда не следует вызываться самому. Так, Пол? – пошутил американец. И спросил: – Вы, ребята, остановились в Хюэ?

– Да, – ответила Сьюзан.

– Мы вчера осматривали Цитадель, – продолжал он. – Господи, большая часть до сих пор в руинах. Ты там был?

– Нет, – отозвался я. – Мы стояли в основном в Куангчи.

– Да, конечно. Район высадки Шарон. Помню-помню. И что ты делал в кавалерии?

– Тянул солдатскую лямку.

– Вот и я тоже. Шесть месяцев угробил в этой сраной дыре. Простите, – снова извинился он перед Сьюзан. – Не подберу другого слова.

– Ничего, – хмыкнула она. – Я в последнее время привыкла. – И повернулась к вьетнамцу: – А вы сколько здесь были?

– Четыре месяца, – сказал он. – Прибыл в декабре шестьдесят седьмого, а в апреле был отозван. – Он поднял на меня глаза. – Так что мы разминулись с мистером Полом. – Это показалось ему смешным, и он хихикнул.

– А каково было по вашу сторону проволоки? – спросил его Тед.

Трам понял вопрос и на мгновение задумался.

– Очень плохо. Американские бомбардировщики прилетали ночью и днем. И ночью, и днем стреляла артиллерия. Очень плохо... и у нас... и у вас... но бомбардировщики – совсем нехорошо.

– А я, приятель, три долбаных месяца огребал от вашей артиллерии.

– Да, война – это плохо для всех.

Тед повернулся ко мне:

– Слушай, ты способен поверить? Поверить в то, что вернулся?

– Пытаюсь.

– А вы, – повернулся он к Сьюзан, – выглядите слишком молодо, чтобы помнить о войне.

– Это верно. Но Пол любезно делится со мной воспоминаниями.

Тед явно хотел спросить о наших отношениях, и пока его совсем не замучило любопытство, я решил действовать на опережение.

– Мы познакомились в Хюэ, – сказал я. – И сегодня я пригласил Сьюзан поехать со мной.

– Вот как? Значит, вы только что познакомились? Сами-то откуда?

– Из Ленокса. Штат Массачусетс.

– Да? А я из Чатема, Нью-Йорк, прямо по другую сторону границы штата. Владею маленькой строительной компанией. В свое время накопал здесь так много траншей и построил такую прорву бункеров, что, когда вернулся в Америку, мне захотелось обложить дом мешками с песком и нарыть вокруг окопов. Но мой старикан удружил мне работенку каменщика.

Сьюзан улыбнулась.

– А ты откуда? – спросил меня Тед.

– Вообще из Бостона. А теперь живу в Виргинии.

– А вы? – Сьюзан повернулась к Траму.

– Я, – улыбнулся вьетнамец, – из маленького городка на побережье. Называется Донгхой. Раньше находился в Северном Вьетнаме. Но после объединения границы больше не существует, – добавил он. – А в Кесанг переехал с семьей шесть лет назад.

– Зачем? – спросил его Тед.

– Здесь зона экономического развития.

– Да? Почему здесь?

Трам помедлил и ответил:

– Я помню красивые зеленые холмы и долины, которые здесь были до битвы... Многие вьетнамцы перебираются сюда с побережья. Там очень много людей. Здесь, как бы вы сказали, новый фронтир[72].

– Фронтир – понятно. Земли индейцев, – хмыкнул Тед.

– А вы здесь гид? – спросила вьетнамца Сьюзан.

– Я преподаю английский в школе, – ответил он. – Но сегодня праздник, и я пришел сюда посмотреть, не смогу ли оказать услугу туристам. Только ветеранам.

Я посмотрел на Трама. Приятный на вид человек. Если он и работал на министерство общественной безопасности, то только по совместительству. В любом случае это я на него набрел, а не он меня нашел. Так что ему нет до меня никакого дела. Хотя не исключено, что он и Лок знали друг друга.

– Могу я спросить, кем вы работаете? – поинтересовался вьетнамец.

– Конечно. Я в отставке, – ответил я.

– В Америке так рано уходят в отставку? – удивился он.

– Пол выглядит моложе, чем есть на самом деле, – объяснила Сьюзан.

Трам и Тед хихикнули. Тед покосился на нас – он явно решил, что мы уже переспали.

Мы немного поболтали, заказали еще по пиву, и каждый сбегал в туалет.

Мистер Трам был не первым северовьетнамским солдатом, с которым я здесь познакомился, но я еще ни с кем не пил пиво, и мое любопытство росло.

– Что вы думаете об американцах, которые снова приезжают сюда? – спросил я его.

Он ответил без всякого колебания:

– Я считаю, что это хорошо.

Я не люблю вдаваться в политику, но все-таки задал вопрос:

– Вы полагаете, та цель, за которую вы боролись, стоит всех смертей и страданий?

Трам снова ответил, ни секунды не раздумывая:

– Я сражался за объединение страны.

– Хорошо. Страна объединилась. Но почему Ханой так плохо обращается с югом? Особенно с ветеранами южновьетнамской армии?

Кто-то пнул меня под столом. И я догадался, что это не Трам и не Тед.

– После победы было допущено много ошибок, – сказал вьетнамец. – Правительство это признает. Настало время думать о будущем.

– У вас есть друзья, которые раньше служили в южновьетнамской армии? – спросил я его.

– Нет. Моему поколению трудно забыть вражду. Когда мы встречаемся на улице, в автобусе или кафе, мы вспоминаем, какие страдания причинили друг другу. Смотрим друг на друга с ненавистью и отворачиваемся. Это ужасно, но я думаю, следующее поколение будет лучше, чем мы.

Мы снова занялись пивом. Странно: бывший капитан Трам пил с двумя американцами, которые неподалеку от этого самого места пытались его убить. Но не имел сил даже поздороваться с бывшим южновьетнамским солдатом. Я подумал, что причины этой вражды между южанами и северянами крылись не столько в войне, сколько в том, что происходило потом. Война – простая штука. А вот мир – вещь невероятно запутанная.

– Автобус отходит через полтора часа, – сообщил Тед. – Я думаю, никто не станет возражать, если вы присоединитесь к нам.

– У нас машина с шофером, – ответил я. – Вы можете поехать с нами.

– В самом деле? Хорошо. – Он посмотрел на гида. – Вы не против?

– Нисколько.

Тед настоял, что за пиво будет платить он, и мы вышли из заполненного людьми кафе.

Лок был там, где мы его оставили. Он что-то сказал Сьюзан, та ответила, и это повергло Теда в совершеннейший шок.

– Вы говорите по-косоглазому? То есть я хотел сказать, по-вьетнамски?

– Немного, – ответила она.

– Господи, кто может одолеть эту тарабарщину?

Я, Сьюзан и мистер Трам втиснулись на заднее сиденье, а большущий Тед устроился на переднем, и мы поехали.

Мы направились на восток по шоссе № 9, и Трам принялся зарабатывать свой гонорар:

– Посмотрите направо. Там сохранились развалины старого форта французского Иностранного легиона.

Мы повернули головы, а Сьюзан и Тед щелкнули затворами фотоаппаратов.

– Его занимала Народная армия, – продолжал наш гид, – пока... – Трам посмотрел на меня и улыбнулся, – пока не прилетел мистер Пол с сотнями вертолетов.

Странное ощущение. Я сидел задница к заднице с человеком, которого, если бы встретил в то время, в секунду бы размазал на месте. Или он убил бы меня. А теперь он работал моим экскурсоводом и рассказывал, как я здесь высаживался.

Вьетнамец честно отрабатывал деньги:

– Направо отходит дорога, которая является частью тропы Хо Ши Мина. Она ведет в расположенную в долине Ашау деревню Алуой – сцену продолжительных жестоких боев. В миле к югу отсюда есть мост Дакронг – подарок вьетнамскому народу от братской социалистической Кубы. Если хотите, позднее мы можем осмотреть этот мост.

Сьюзан что-то сказала Траму, и тот кивнул головой.

Тед услышал и встрепенулся:

– В чем дело?

– Мы оттуда приехали. Пол там воевал.

– Ах да, – вспомнил Тед. – Вы ведь в то время отсюда ломанули в Ашау. Ну и как там все было?

– Неважнецки.

– Но не хуже, чем в Кесанге, приятель.

На войне, как в аду, существуют нисходящие круги, и любой солдат уверен, что он уже в последнем. Нет смысла его переубеждать: его ад – это его ад, а твой – это твой.

– Мой брат воевал в долине Ашау, – сказал Трам.

Никто не спросил, что его брат делает сейчас.

Вьетнамец вернулся к своим обязанностям гида.

– По обеим сторонам дороги, – объявил он, – раскинулись возделываемые поля. Основная продукция – кофе, овощи, ананасы. Во время войны долина обезлюдела – остались только кое-какие горские племена, которые стали союзниками американцев. Вернулись очень немногие, и сейчас здесь живут главным образом переселенцы с побережья. Они называют населенные пункты именами тех поселков и деревень, откуда приехали сами. И если к ним приезжают гости из родных мест, достаточно произнести название своей деревни, и им укажут, куда ехать.

– В Штатах то же самое, – вступил в разговор Тед. – Нью-Йорк, Нью-Джерси, Нью-Лондон и что там еще...

– Да! – встрепенулся Трам, который не получил свою зарплату. – Видите прудики по всей этой местности? Это не прудики – это бомбовые воронки. Их тут тысячи. Но еще больше завалили землей. А в тех, что остались, выращивают уток и разводят всякую водяную живность.

Я запомнил, как это смотрелось с воздуха, когда мы подлетали. Все коричневое от дефолиантов, пепел, километры северовьетнамских траншей и воронки. Лунный пейзаж.

Я представил, как капитан Трам со своими товарищами сидел в укрытии или в щели, курил, разговаривал и надеялся на спокойную ночь. А в это время в шести милях над головой, слишком высоко, чтобы видеть или слышать, огромные восьмимоторные "Б-52" одновременно открывали бомболюки. Бомбы не свистели и не визжали. Вопили люди, когда на их головы без предупреждения валился смертоносный груз.

Бомбы назывались "Арк лайт страйк", они превращали местность в ад на земле, словно из глубин восставала сама преисподняя. И не было рукотворного укрытия или такого глубокого бункера, который мог противостоять взрывателю замедленного действия, – бомба сначала зарывалась глубоко под землю, а уж потом взрывалась. Но даже если бомба не попадала в цель и не превращала человека в пар, ударная волна делала из его мозга желе, перемешивала внутренности, рвала барабанные перепонки и подбрасывала в воздух, точно кусок дерьма. А иногда бомба хоронила людей заживо, если обрушивалась траншея, тоннель или блиндаж.

Мы находили сотни северовьетнамцев, которые лежали на спине, смотрели в небеса, и кровь сочилась у них из ушей, из носа и изо рта. А другие бродили словно лунатики. Их не стоило брать в плен – им бы не помог никакой врач. Мы только не знали, нужно ли в них стрелять или это пустая трата времени.

Я посмотрел на Трама и понял, что он тоже думает об этом. Интересно, вспоминал ли он о войне только время от времени или она жила в нем постоянно?

Мы проехали по шоссе № 9 еще примерно два километра, затем Лок повернул налево на указатель и сказал по-английски:

– Военная база Кесанг.

Грязная дорога вела на вершину холма. Навстречу спускался автобус, а вверх поднималась шеренга рюкзачников. Через несколько минут мы оказались на стоянке вместе с шестью экскурсионными автобусами и несколькими частными машинами и мотороллерами. Лок остановился, и мы вышли из машины.

Плато, на котором некогда располагалась база, было не чем иным, как овеваемым всеми ветрами полем. Над ним со всех сторон нависали вершины, и я живо представил, как вьетнамцы обстреливали открытое пространство из пушек, минометов и ракетами. Что за военный гений приказал защищать это место? Скорее всего тот самый человек, который заложил базу в Алуой. И поскольку оба эти места некогда были французскими укреплениями, я вспомнил географически похожий Дьенбьенфу.

– Нас учили занимать высоты и удерживать их, – сказал я Теду. – А потом сами забыли свой урок номер один.

– То-то и оно, – согласился Тед и оглядел окрестные холмы. – Мы сидели как на ладони. Артиллерия косоглазых давала по нам залп и быстро отскакивала в пещеру. Мы открывали ответный огонь, вызывали авиацию, и она лупила по холмам мощными бомбами и напалмом. Эта игра продолжалась все сто чертовых дней. Стоило вылезти помочиться, и тебе тут же отрывало сосиску. Мы жили в траншеях и землянках словно долбаные звери, и повсюду кишели трижды долбаные крысы. Богом клянусь, дождь шел каждый день, а эта долбаная красная грязь была настолько вязкой, что стаскивала с ног сапоги. Одного парня засосало по колено. Зацепили джипом, хотели вытащить, но и джип увяз по ветровое стекло. Прислали двухсполовинойтонный грузовик – он тоже сел по крышу. Похоронили два бульдозера, после чего вызвали кран-вертушку с тросами, но и ее утопили. И знаешь, как все вызволили обратно?

– Нет. Как? – улыбнулся я.

– Сержант с кухни взял и рявкнул: "Горячая жрачка!"

Мы оба рассмеялись. Ничего не скажешь – умеют заливать морпехи.

Мистер Трам и Сьюзан вежливо улыбнулись.

А Лок, который, как подразумевалось, не понимал по-английски и уж точно не имел ни малейшего чувства юмора, замер с каменным лицом.

– Ну вот мы и на военной базе, – объявил Трам. – Здесь ровным счетом ничего не осталось, кроме контуров посадочной полосы. То место, где ничего не растет.

Мы все повернули головы в ту сторону, а Сьюзан и Тед сделали несколько снимков голого пейзажа.

– Я был здесь в июне, – сказал бывший морской пехотинец. – Бульдозеры срывали все к чертовой матери. Мы ничего не оставляли чарли[73].

Трам, который некогда и был одним из этих самых чарли, со всем согласился:

– Уходя отсюда в июне, американцы не оставили ничего, что мы могли бы использовать в пропагандистских фильмах, так что сейчас мы ничего здесь не видим. Только дыры в земле, откуда сборщики металлолома выкопали все, что было зарыто. Кстати, здесь находили даже разбитые артиллерией грузовики. Поговаривают о восстановлении части базы, а то туристы приезжают и им нечего смотреть.

– Тед, работенка для вас, – пошутил я.

– Ну уж нет, – рассмеялся он. – Хрен меня кто заставит насыпать хоть один долбаный мешок с песком на этой долбаной горе.

Трам вежливо улыбнулся.

– Многие бывшие американские морские пехотинцы сообщают местным властям ценные сведения. И теперь у нас есть карты и зарисовки, как выглядела база.

– Выглядела, как дырка в заднице, – подхватил Тед. – Красная грязь и мешки с песком. И никакой травы, когда я здесь был.

Трам еще порассуждал, как планируется восстановить для туристов кусочек ада, а я огляделся. По полю ходили человек пятьдесят – они пытались представить, как тут было в то время. Да, чтобы здесь что-то понять, надо было тут повоевать.

Мы еще немного походили, а Лок остался в машине. Трам показал на запад:

– Те вершины в двадцати пяти километрах – это уже Лаос. Рядом с границей располагался лагерь американского спецназа Лангвей. Мой полк захватил его в первые дни осады. – Трам помолчал и добавил: – Они были храбрые люди, но их было слишком мало.

– Их горские стрелки тоже дрались очень храбро, – добавил я.

Вьетнамец промолчал.

Проходя по полю, мы заметили двух американцев среднего возраста. Они явно переживали эмоциональный момент, а их жены стояли поодаль и, отвернувшись, обозревали окрестности. Тед их тоже углядел и сразу направился к ним. Этот великан отнюдь не казался ни лизучим, ни обнимучим, но не прошло и минуты, как он заключил в объятия обоих американцев. А вернувшись к нам, объяснил:

– Артиллеристы. Их обоих ранило, когда взорвался погреб с боеприпасами. Эвакуировали в госпиталь. Так что они пропустили самое интересное.

Никто не ответил. Хотя мистер Трам наверняка помнил, когда вьетнамская артиллерия накрыла главный артиллерийский погреб американцев. Ребята в карауле под Куангчи рассказывали, что видели вспышку и слышали взрыв за тридцать километров. Огромная моральная поддержка вьетнамцам и дурной знак для осажденных морских пехотинцев.

Мы продолжали нашу прогулку.

Тед остановился на краю плато.

– Помню, моя землянка была на этой стороне. Мы могли наблюдать шоссе № 9.

– Неужели? – отозвался Трам. – Мой полк тоже стоял с южной стороны, только по другую сторону шоссе. Не исключено, что мы обменялись несколькими пулями.

– Наверняка, приятель. А ты где дрался? – повернулся ко мне Тед.

– Тоже в южном секторе. – Я обвел глазами близлежащие склоны. – Нас выбросили на холмы со стороны Ашау. Уверяли, что в тылу противника, но там оказалось полно северовьетнамских солдат.

Трам глубокомысленно кивнул:

– Да, я помню тот день, когда на вертолетах прилетела воздушная кавалерия. До этого нас много дней бомбили и поливали напалмом. И когда началась атака, мы были ужасно напуганы.

– Вы напуганы? Это я чуть не наложил в штаны. Бьет?

Трам кивнул – раз, другой. И я понял, что он мыслями в том дне, когда в небе появились вертолеты.

– Я тоже помню, как высадилась воздушная кавалерия, – проговорил Тед. – Мы тогда сказали: они прогонят чарли, и потехе конец.

Получались две версии одного и того же сражения: воздушная кавалерия считала, что спасала окруженных морских пехотинцев, а морпехи решили, что десантники испортили им развлечение.

– Я был бы не прочь остаться дома, – сказал я Теду.

Он рассмеялся.

Трам очнулся от своих грез и вернулся в реальность.

– А крысы у вас были?

– Были ли у нас крысы? – всплеснул руками Тед. – У нас в траншеях водились такие крупные крысы, что мы думали, это олени. Причем очень голодные крысы. Приходилось спать в сапогах, иначе мы рисковали, что нам отъедят пальцы ног. Эти говнючки были ужасно злобными и необыкновенно хитрющими. Мы обзавелись дробовыми патронами для пистолета-автомата сорок пятого калибра и раз в день устраивали на них охоту. Однажды две крысюги утащили в нору коробку с пайками, а потом вернулись и решили захватить жестянку с сигаретами. – Тед рассмеялся. – Вот сучары!

Сьюзан казалась немного озадаченной, а Трам никак не мог избавиться от мыслей о крысах.

– В наших траншеях... – начал вьетнамец, посмотрел на Сьюзан и не докончил. Но я-то знал, что ели крысы в их траншеях.

– А вот такие маленькие насекомые переносили заразу, – продолжал Трам. – По-французски les puces... Как это по-английски?

– Вши, – подсказала Сьюзан.

– Да. Так вот эти вши переносили чуму. От нее чернела кожа и появлялись бубоны. Много солдат умерло.

Мы стояли на плато под сумрачным небом, ветер трепал наши волосы, и трое из нас погрузились в мысли о прошлом. Мы провели бы там и неделю, играя в У-кого-было-хуже. Но какой в этом смысл?

– Да... так вот, как-то раз прилетел транспортный самолет и привез гамма как-его-там? – снова начал Тед.

– Гамма-глобулин, – подсказал я.

– Точно. Помнишь? Нам его засандаливали в задницу лошадиными иглами. А эту гадость хранили на льду. Она была холодной и вязкой – у меня желвак на ягодице держался целую неделю. Мы спрашивали медиков, от чего она. Они отвечали: "От кори". А потом мы узнали, что от чумы. Господи помилуй, неужели не хватало летящих нам в лоб пуль?

– Кто-нибудь заболел? – спросила Сьюзан.

– Думаете, нам говорили? Приходишь в госпиталь – тебе колют пенициллин и отправляют обратно в траншею. А иногда хватают и отправляют в тыл, как только подворачивается первое, что летает.

Я кивнул, вспомнив, как все боялись бубонной чумы. А ее симптомы мы видели у убитых вьетнамских солдат. Перед высадкой нам сделали инъекцию гамма-глобулина, и наши медики были откровеннее – советовали избегать укусов крысиных вшей и, естественно, укусов самих крыс. Это в то время, когда нас по-черному обстреливали и мы всеми силами старались не словить пулю. Спасибо за совет, док!

Первая воздушно-кавалерийская назвала эту операцию "Пегас" – по имени легендарного летающего коня. Но куда уместнее было бы вспомнить четырех апокалиптических всадников и их именами назвать Войну, Голод, Мор и Смерть.

– Эта ужасная осада продолжалась с марта по апрель, – заговорил Трам. – У нас было от двадцати до двадцати пяти тысяч человек. А у американцев... Сколько было у вас, мистер Тед?

– Пять или шесть тысяч.

– Да. Так вот. Нам сказали, что здесь от болезней, ран и пуль погибло около десяти тысяч наших товарищей. И потом еще много умерло. Я сам потерял несколько друзей, племянников и дядю, который в то время служил полковником. И у американцев были потери. Я тогда задумался: к чему это все?

– И меня мучило то же самое, черт побери! – подхватил Тед.

Вьетнамец прошел немного вперед.

– Видите? Вот одна из уцелевших траншей, которую мы тогда выкопали. Мы начали рыть фашины по направлению к лагерю, как мой отец и дядя во время осады Дьенбьенфу. Мы рыли каждую ночь, и траншея подходила все ближе и ближе к колючей проволоке. План был такой: приблизиться и атаковать. Мы считали, что сумеем сломать оборону. Но не смогли. И многие из наших товарищей погибли вот на этом месте, где когда-то были колючие заграждения.

Его рассказ подхватил Тед:

– Если нам чудилось какое-то движение или противник пускал ракету, наши минометы подвешивали на парашютах свои осветительные ракеты, и вся местность освещалась как днем. – Он обвел глазами то место, где когда-то была натянута колючая проволока. – Пусть только сунутся, пусть лезут на проволоку – им даже залечь негде. Мы откроем огонь, и они повалятся как кегли. Но однажды ночью кто-то подал горном сигнал, и они пошли все разом – бежали и так вопили, что у меня заходило очко и я никак не мог прицелиться. Они рвали колючку дистанционными взрывными патронами и бежали в проходы ко второй линии. Мины падали вокруг моего блиндажа, и я боялся выглянуть в щель, потому что в нее залетали осколки и трассеры. Высунул винтовку, сам скрючился внизу и не глядя выпускал магазин за магазином. А потом меня ранило в руку, я выронил винтовку и заметил, что она разбита. Не знаю, о чем я думал, – только выскочил из блиндажа и начал кидать гранаты в сторону колючки: пять осколочных и две с белым фосфором. Там все горело, в том числе и люди, а эти косо... эти вьетнамцы, черт бы их побрал, продолжали на нас бежать. Они прорвали вторую линию колючки, и теперь между нами ничего не оставалось. Все кинжальные мины мы уже взорвали, пулеметы были разбиты, и я никак не мог найти себе винтовку. Но вдруг опять пропел горн, и они отступили.

Тед обвел глазами склон и едва слышно произнес:

– Ушли. Кроме нескольких десятков, которые стонали на проволоке или на земле... – Он посмотрел на Трама, и тот ответил ему взглядом.

Мы обошли по периметру базу, но больше там ничего не осталось, кроме контуров посадочной полосы – места, где, как нам сказал вьетнамец, не росла трава.

Трам повернулся ко мне:

– Если не возражаете, я бы хотел послушать, каково пришлось здесь вам.

– Сразу после высадки, – начал я после минутного раздумья, – мы вступили в огневой контакт с противником... то есть северовьетнамской армией, но он продолжался недолго, потому что противник, судя по всему, отступил на территорию Лаоса. В течение нескольких последующих дней велись нетяжелые бои. Точно не помню, сколько мы здесь оставались. Мы видели много убитых, много раненых, много могил и... много крыс. И вдыхали ужасный запах смерти и опустошенной земли. Я до этого не представлял ничего подобного: в каком-то отношении последствия великого побоища казались страшнее самой битвы. Я все время повторял, что бреду по Долине Смерти, которую оставил своей милостью Господь.

* * *

Мы снова вернулись на площадь Кесанга. Я дал Траму десять долларов и поблагодарил:

– Спасибо. Уверен, что вам нелегко дается воскрешать все это в памяти.

Вьетнамец поклонился.

– Я могу это делать только для тех американцев, которые здесь воевали.

– Я не воевала, – возразила Сьюзан, – но, глядя на вас троих, ощутила, будто сама здесь была.

– Вы полагаете, – огорчился Тед, – что мне следовало взять с собой жену?

– Конечно. Приезжайте с ней завтра.

Тед прикусил губу и кивнул.

– Она хотела поехать. Это я ее отговорил.

– Ясно, – проговорила Сьюзан и что-то сказала по-вьетнамски Траму.

Тот ответил. Мы все пожали друг другу руки. Тед пошел к своему автобусу, а вьетнамец, видимо, домой. Мы возвратились в машину, и я приказал Локу:

– Теперь в Куангчи.

Машина выехала на шоссе № 9, и мы направились на восток, назад к побережью, туда, где я провел большую часть времени во Вьетнаме и где меня выбросили с вертолета в центре еще одного кошмара.

– Невероятно, какая встреча! – сказала мне Сьюзан.

Я промолчал.

– Ты сам-то как?

– Прекрасно.

– Пол, как ты думаешь, почему тебе удалось выжить.

– Убей, не знаю.

– Вот Трам остался жив, хотя половина его товарищей погибли. Тед Бакли тоже. И ты. Что это: судьба? Умение? Или удача?

– Честное слово, понятия не имею. Если бы мертвые могли говорить, они бы объяснили, почему погибли, а у живых ответа нет.

Сьюзан взяла меня за руку, и мы молча ехали по дороге через Кесанг, что в переводе означает Зеленая долина. И я почувствовал, какая злая ирония содержалась в этом названии для двадцати тысяч северовьетнамских солдат, которые видели, как эта долина краснела от их крови, как серела земля, превращаясь в пепел после разрывов бомб, а затем чернела от разлагавшихся трупов.

А южные вьетнамцы – те, кто сражался за свою родину? Не пожалели ли они, что позвали американцев? Ведь никто не умеет так надежно сровнять с землей все, что над ней возвышается, как американцы. И разрушения, которые оставили гости, оказались сверх всяких ожиданий хозяев.

А те шесть тысяч американцев, которых окружили на базе в Кесанге? Наверняка недоумевали, каким образом оказались в самой середине этой преисподней на Земле.

В результате Кесанг – Зеленая долина превратилась в военную легенду, как "Замок Монтесумы"[74], «Берег варваров»[75], Окинава[76], Иводзима[77] и другие политые кровью точки мира.

Но для Первой воздушно-кавалерийской потери оказались достаточно легкими. Мы объявили о победе, получили на полковое знамя очередной вымпел, благодарность от президента и улетели в долину Ашау, где в тумане и мраке нас ждала новая судьба.

Я посмотрел в окно – окрестности снова зазеленели. Жизнь вернулась в эти места. Кофе и овощи росли на костях. Оставалось надеяться, что человечество двигалось в лучшую сторону.

Там, на плато, я, Тед Бакли и Трам слышали в посвисте ветра голоса призраков и дальний зов горна, который расколол тишину ночи и разбудил зверя в сердцах людей.

Глава 33

Мы ехали дальше по шоссе № 9. Я заметил на склонах целые акры огня и дыма, словно опять началась война, но потом вспомнил, что некоторые горские племена практиковали гаревое земледелие.

Долина стала шире, склоны отступили. Чем дальше мы продвигались на восток, тем менее зеленым становился пейзаж. По сторонам простирались поросшие кустарниками пространства и иногда скудные крестьянские поля. Я видел эту картину с воздуха, когда армада вертолетов красивым, точным строем несла нас к месту высадки на холмах в окрестностях Кесанга.

– ДМЗ[78] в пяти километрах отсюда, – сказал я Сьюзан. – А этот клочок земли к югу от ДМЗ, от побережья до лаосской границы, был зоной операции морской пехоты. Морские пехотинцы построили несколько баз от Куавьет на побережье до Кесанга на востоке и десять лет дрались за эту территорию. Они шутили, что ДМЗ – это там, где Долбят Моряцкие Задницы.