Пол Бреннер (№2) - В никуда

Посыльный привел нас к комнате 308 – моей, и мы вошли вслед за ним. Помещение оказалось просторным – три односпальные кровати, словно номер до сих пор предназначался солдатам-отпускникам. Вокруг кроватей деревянная рама с москитной сеткой. Я помнил москитные сетки по прошлым временам. Ностальгия – это способность забывать неприятные вещи.

Простые оштукатуренные стены были покрашены в странный небесно-голубой цвет. На обширном пространстве пола громоздились дешевая мебель, торшеры и вентиляторы. С потолка, тоже голубого, дул еще один вентилятор. О былом пребывании американцев в этом месте свидетельствовала проводка в металлических коробах – наш стандарт, – хотя розетки поменяли на другие, чтобы подходили азиатские штепсели. Да, та самая гостиница.

– Что ж, неплохо, – пробормотал я.

– Особенно мне нравится размер москитных сеток, – пошутила Сьюзан.

Я открыл балконную дверь с жалюзи и впустил в комнату приятный морской бриз.

Мы стояли на лоджии и смотрели на газон перед фасадом, круговую дорожку, декорированный пруд и белый пляж по другую сторону шоссе. Я заметил у моря много шезлонгов, но людей было мало.

– Посмотрите на эту воду, на этот пляж, на эти горы, на эти острова, – повернулась ко мне Сьюзан. – Удачная идея приехать в Нячанг. Пойду к себе, распакую вещи и приведу себя в порядок. Давайте выпьем на веранде. Ну, скажем, в шесть. Подойдет?

– Давайте в шесть тридцать, – ответил я. – Мне же надо заскочить в иммиграционную полицию и дать им мой адрес.

– О! Хотите, пойду вместе с вами?

– Нет. Встретимся на веранде в шесть тридцать. Если опоздаю, не слишком тревожьтесь, но если буду опаздывать сильно, наведите справки.

– Намекните там, что вы путешествуете не один. Вряд ли они осмелятся на какую-нибудь подлость, если будут знать, что с вами есть еще человек.

– Посмотрим, как обернутся дела. Вы заметили, что в номере нет телефона? Значит, если потребуется вам позвонить, придется просить портье позвать вас вниз. Сообщите ему, где вы будете.

– О'кей. – Сьюзан посмотрела на ключ. – Мой номер триста четыре.

– Мне потребуется сделать несколько ксерокопий.

– Почта. Буу дьен.

– До скорого.

Она вышла вслед за посыльным, а я остался стоять на балконе. Передо мной раскинулось море. Трудно было поверить, что еще несколько дней назад я был по другую сторону этой воды, на противоположном континенте.

Думаю, что в глубине сознания я всегда знал, что вернусь во Вьетнам. И вот я здесь.

* * *

Заспанный портье вызвал мне такси, и через несколько минут на круговой дорожке показалась машина. Я забрался на сиденье и сказал:

– Буу дьен. Почта. Le Bureau de poste[51]. Бьет?

Шофер кивнул, и мы поехали туда, где в центре города, в десяти минутах от гостиницы, располагалась эта самая буу дьен. Я попросил таксиста подождать и вошел внутрь. И там за тысячу донгов, то есть примерно за десять центов, сделал по три копии паспорта, визы и записки полковника Манга.

Вернувшись в машину, я набрал в легкие побольше воздуха и продекламировал:

– Пхон куан ли нгуой нуок нгой. – И, судя по всему, попал, потому что вскоре мы подкатили к отделению иммиграционной полиции, а не к продавцу расфасованной в бутылки воды. Таксист жестом дал понять, что подождет в конце квартала.

Отделение полиции оказалось скромным оштукатуренным зданием с арочным проходом вместо дверей. Светлую, хорошо проветриваемую приемную населяли все те же подозрительные личности – рюкзачники и вьет-кьеу, которые пытались противоборствовать бюрократической тупости и лени.

Но здешнее здание было все же легкомысленнее, чем давящая громада министерства общественной полиции в Сайгоне, – в приемной стояли велосипеды, а на пол натаскали ногами песок с пляжа.

Я подал сидящему за столом в алькове скучающему полицейскому ксерокопии паспорта и визы и прибавил к ним копию записки полковника Манга. Он прочитал, поднял трубку и кому-то позвонил. Потом поднял на меня глаза.

– Садитесь.

Я сел.

Через минуту в приемную вышел еще один полицейский в форме и, не обращая на меня внимания, взял со стола документ Манга, прочитал и только после этого удосужил меня вниманием, спросив на относительно понятном английском:

– Где остановиться?

– В "Гранд-отеле".

Полицейский кивнул. Видимо, гостиничные успели сообщить о моем прибытии и скорее всего о прибытии моей спутницы. Не оставляло сомнений и то, что полковник Манг предупредил иммиграционную полицию о моем предполагаемом визите.

– Вы быть с дама? – спросил меня полицейский.

– Познакомился в поезде, – ответил я. – Она не моя дама.

– Да? – Он как будто поверил в мою ложь – наверное, потому, что мы сняли отдельные комнаты. У него не укладывалось в голове, чтобы кто-то спал в одной постели, но платил за два номера.

– Вы быть здесь неделю?

– Вероятно.

– А куда ехать из Нячанга?

– В Хюэ.

Все это происходило в приемной на виду у любопытной публики – азиатов, американцев и прочих.

– Дама поехать с вами? – спросил полицейский.

– Если пожелает.

– Хорошо. Оставляйте паспорт и визу. Потом отдадим.

Я был к этому готов и, по себе зная, что полицейские не любят отрицательных ответов, сказал:

– Вот. – И, взяв у первого копа ксерокопии, пододвинул к нему вместе с пятью долларами. Он быстро спрятал деньги в карман. А я, пожелав ему удачного дня, повернулся и пошел к двери.

– Стоять, – окликнул меня коп.

Я обернулся.

– Вы ехать в Хюэ?

– Да.

– Придете сюда и покажете билет. Мы ставить проездную печать.

– Хорошо, – бросил я и вышел из участка.

Такси ждало меня в конце квартала.

– В "Гранд-отель", – попросил я шофера. И машина рванулась на юг вдоль побережья. Помнится, в былые времена я с двумя товарищами по комнате много времени проводил на пляже. Они тоже понюхали пороху, но были не из моего подразделения. Каждый из нас совершил что-то храброе или глупое, за что и получил трехдневную увольниловку. Всех нас коснулась тропическая гниль, и мы с радостью лечились солнцем и водой.

В гостинице отдыхало около сотни ребят, и днем казалось, что это ночлежка совершенно выдохшихся шалопаев. Мы поздно вставали, а потом дули пиво на пляже.

Зато по ночам начинались гулянки: мы заворачивали в каждый бар, в каждый бордель, в каждый массажный салон, пока не всходило солнце. А потом опять отсыпались на пляже или в гостинице. Точно так же на вторую ночь и на третью – последнюю. Солдаты приезжали и уезжали. Их сроки не совпадали. Но те, кто только что приехал, сразу отличались от отдыхающих третьего дня. День Первый был нечто вроде культурного шока – никто еще не верил, что оказался в подобном месте. На Второй день напивались и до одури трахались. И на Третий продолжалось то же – все оставшиеся силы мы вкладывали в кутеж и трахались с еще большей энергией, чем во Второй, потому что на следующий день предстояло возвращение в ад.

Если не считать подлеченных тропических язв и гнили в промежности, я вернулся в свою часть в гораздо худшем состоянии, чем покинул ее. Так происходило со всеми, но именно в этом и заключался смысл отдыха и рекуперации.

Такси свернуло на подъездную дорожку к гостинице и высадило меня у лестницы.

В номере я распаковал вещи и принял холодный душ. Мыла и шампуня не положили, но полотенце повесили. Я вышел вытираться в комнату, где хоть немного продувало от балкона и вентилятора.

В дверь постучали. Я подошел к створке и, не обнаружив глазка, спросил:

– Кто там?

– Я.

– О'кей. – Я завернулся в полотенце и открыл замок.

– Я не вовремя?

– Заходите.

Сьюзан переступила порог и затворила за собой дверь. На ней были белые свободные брюки, серая майка с эмблемой "Ку-бара" и сандалии.

– Ну как все прошло?

– Замечательно. Не подглядывайте. Я пойду оденусь.

Сьюзан вышла на лоджию, а я нацепил на себя черные хлопчатобумажные брюки и белую рубашку-гольф. И попутно рассказывал о своем кратком визите в иммиграционную полицию, упомянув, что там знают о том, что мы зарегистрировались одновременно. Но при этом добавил, что был абсолютно скромен.

Сьюзан вернулась в комнату. Я продел ступни в сандалии и предложил:

– Пойдем выпьем.

Мы спустились в вестибюль и, миновав пустой ресторан с баром в углу, оказались на веранде. Занята была только половина столиков, и мы устроились рядом с парапетом.

Солнце закатилось за здание гостиницы, и веранда оказалась в тени. Ветерок с моря носился над газоном и шелестел кронами пальм.

Все посетители были только белыми – в основном среднего возраста, – рюкзачникам "Гранд-отель" был не по карману, обеспеченных японцев и корейцев ничем не привлекал и не годился ни для какой категории американцев за исключением разве что школьных учителей. Поэтому я заключил, что на веранде все, кроме нас, были европейцами.

Мне нравилось в этом старомодном месте: широкие лопасти вентиляторов разгоняли воздух над головой, пахло соленой водой, широкий газон, а дальше бирюзовое море простиралось до самых зеленых островов. Было бы вообще здорово, если бы я мог выпить, но поблизости не было никого из обслуги.

– Кажется, за напитками придется идти самим, – предположил я.

– Я схожу. Что вы хотите? – предложила Сьюзан.

– Пойду я. – Но мои протесты были абсолютным блефом, потому что я так и остался сидеть на заднице. Сьюзан это поняла и встала.

– Так что вам взять?

– Холодного пива, если найдется. И какую-нибудь закуску. Я ужасно проголодался. Спасибо.

Она прошла сквозь французское окно в ресторан.

А я вспомнил, как сидел здесь почти тридцать лет назад. Тогда в дамском поле не было недостатка: все казались внимательными и услужливыми – из кожи вон лезли, чтобы работать с американцами, в то время как их страна была разорвана на части и братья, отцы и мужья гибли вместе с янки, которых зачем-то занесло так далеко от дома. За колючей проволокой Нячанга красовался знак: "Смерти вход воспрещен". Не буквальный, естественно, только намек, что здесь вам не грозит опасность обрести насильственный конец.

Так что для пехотинца, стрелка боковой двери вертолета, пилота пикировщика, солдата дальнего патруля, тоннельной крысы, военного медика и всех, кто видел, как выглядят человеческие внутренности, это место казалось больше чем раем. Здесь они вновь убеждались, что существуют иные миры, где люди не стреляют и не гибнут от пуль. Там не носят оружия и человек уверен, что доживет до заката, а ночь не таит страхов. В этом мире солнце всходит над Южно-Китайским морем, но освещает на побережье спящих, а не мертвых.

Возвратилась Сьюзан, однако без напитков.

– Официантка принесет, – объяснила она. – Вам повезло: ее зовут Люси.

– Потрясающе.

Во французском окне показалась пожилая женщина с подносом. На вид ей можно было дать около шестидесяти – морщинистое лицо, зубы почернели, точно плоды бетеля. Но на самом деле она была скорее всего моего возраста.

– Пол, это ваша давнишняя приятельница Люси, – представила ее Сьюзан.

Люси хихикнула и поставила поднос на стол. Женщины разговорились и некоторое время болтали по-вьетнамски.

– Она служила здесь горничной еще девочкой, когда гостиница принадлежала французам-плантаторам. Потом сюда приезжали в отпуск американские солдаты. В семьдесят пятом здесь устроили закрытый отель коммунистической партии. А теперь можно снова селиться всем. В шестьдесят восьмом она разносила коктейли и говорит, что помнит похожего на вас американца, который гонялся за ней между столиков и норовил ущипнуть за зад.

Пожилая дама снова хихикнула.

Я сильно подозревал, что последняя часть ее рассказа – выдумка, но, желая сделать приятное, сказал:

– Переведите ей, что она по-прежнему красива – то, что надо. Я и сейчас не прочь ущипнуть ее за попку.

Официантка рассмеялась на "то, что надо" прежде, чем Сьюзан успела перевести. А на "попку" залилась как девчонка. Что-то произнесла, игриво хлопнула меня по плечу и ушла.

– Она назвала вас старым козлом, – улыбнулась Сьюзан. – И поздравила с возвращением.

Я кивнул. Поистине возвращение.

Нячанг, гостиница и эта женщина, казалось, выпали из военных воспоминаний. Но обнаружилось, что ничего не забывается.

Сьюзан пила джин с тоником, а я налил в пластиковую кружку пива "Тигр".

На столе было блюдо с непонятной мешаниной – мне так и не удалось определить ее составляющие. Я поднял кружку.

– Спасибо за помощь и за компанию. – Мы чокнулись.

– Спасибо, что позвали меня с собой, – ответила Сьюзан.

Мы рассмеялись. А потом потягивали каждый свое и смотрели на море. Выпало одно из тех редких мгновений, когда солнце, ветерок и вода были как раз то, что надо, тяготы дневного путешествия позади, пиво холодное, а женщина красива.

– А чем вы здесь занимались, кроме того, что напивались? – спросила Сьюзан.

– Большую часть времени валялись на пляже и жрали. Чтобы сбить напряжение, играли в карты. У многих после джунглей образовались тропические болячки. Так что солнце и вода хорошо на нас действовали.

– А как насчет женщин? – Сьюзан закурила.

– Приставать к работающим в гостинице женщинам нам не разрешалось.

– А выходить из гостиницы разрешалось?

– Да.

– У вас была девушка, когда вас послали во Вьетнам?

– Была. Ее звали Пегги – добрая ирландская католичка-южанка. Сьюзан выпустила дым и посмотрела на море.

– А в семьдесят втором?

– Я был женат. Но брак оказался недолгим и распался, как только я вернулся. А на самом деле – еще до того, как я вернулся.

– А что с тех пор?

– С тех пор я обещал себе две вещи: никогда не возвращаться во Вьетнам и никогда не жениться.

Сьюзан улыбнулась:

– Что показалось вам страшнее: война или брак?

– И в том, и в другом были свои прелести. А как обстояли дела с вами?

– Я никогда не было замужем.

– Неужели?

– Не была. Хотите выслушать историю моих сексуальных связей?

Я хотел начать обед до восьми и поэтому ответил "нет".

Снова подошла официантка, и пока Сьюзан заказывала еще по одной и они болтали, я разглядывал женщину. Да, она могла быть Люси. Но в моем сознании Люси осталась счастливой, смешливой девчушкой, которая шутливо перебранивалась с солдатами. Мы были безнадежно в нее влюблены, но она не продавалась. Всегда ведь хочется того, что не можешь иметь. И Люси стала символом Гранд-приза в "Гранд-отеле". Но если теперешняя старая ворона все же не Люси, я надеялся, что Люси пережила войну, вышла замуж за вьетнамского солдатика и была с ним счастлива.

– О чем вы думаете? – спросила меня Сьюзан.

– Думаю о том, что, когда я был здесь в прошлый раз, вы еще не родились.

– Родилась, но сама на горшок еще не садилась.

Принесли напитки. Мы сидели и смотрели, как темнело небо. Внизу, в кафе под тростниковыми крышами и над лотками с сувенирами, зажигались лампочки. Ветер усилился, стало холоднее, но все равно казалось приятно.

Мы уже пили по третьей, когда Сьюзан спросила:

– Вам не нужно связаться с кем-нибудь из Штатов?

– Я рассчитывал связаться с вами и доложить, что прибыл в Нячанг, если бы вы остались в Сайгоне. Но вы здесь, со мной.

– В гостинице есть факс, – ответила она. – Я сообщила Биллу, что мы приехали и где остановились. Он знает, с кем связаться в консульстве. А тот человек передаст вашим людям. После того как факс отправили, я забрала оригинал и съела. Правильно?

– Отличная работа. А Билл не удивился, получив от вас факс из Нячанга? Или вы просветили его, когда звонили из "Рекса"?

– Тогда я еще не была уверена, что хочу с вами ехать, – ответила она. – А от Билла я еще ничего не получила.

– Если бы я получил от своей девушки факс, что она уехала на море с каким-то типом, то не стал бы трудиться отвечать.

Сьюзан помедлила и сказала:

– Я просила его подтвердить получение. – И добавила: – Если белые путешествуют здесь по стране, они обязательно сообщают своим, где находятся. Мало ли что может случиться. Кроме того, наши отношения – чисто деловые. Ведь правда? Так что ему надо отвечать.

– Или по крайней мере подтвердить получение факса.

– Если честно, я чувствую себя немного виноватой. И поэтому пригласила его сюда.

Такого оборота я никак не ожидал. И мое лицо выдало удивление. Или что-то другое.

– Очень мило, – заметил я, что было абсолютной чепухой.

Сьюзан подняла на меня глаза.

– Еще я написала ему, что между нами все кончено.

Я не знал, что сказать, и молча сидел.

– Он и так это знает, – продолжала она. – Просто не хотелось, чтобы получилось так, как получилось. Но к вам это не имеет никакого отношения, так что не стоит надуваться от важности.

Я попытался что-то произнести, но Сьюзан меня перебила:

– Молчите и слушайте. Я поняла, что ходить в "Ку-бар" забавнее с вами, чем с ним.

– Ничего не скажешь – высокая оценка, – отозвался я, но тут же почувствовал, что ляпнул не к месту: прервал момент ее исповеди. И поспешил добавить: – Извините. Иногда мне становится... как-то неловко.

– Ничего, я закончу. Вы интересный человек. Но не в ладах с жизнью и, наверное, с любовью. Отчасти ваша проблема в том, что вы сами себя не понимаете. – Она подняла глаза. – Посмотрите на меня. – Мы встретились взглядами. – Признайтесь откровенно, что вы почувствовали, когда я заявила, что пригласила сюда Билла?

– Гнусно почувствовал, – ответил я и добавил: – Лицо дрогнуло. Вы заметили?

– Не дрогнуло – макнулось в пиво. Так что мы квиты: мне от вас тоже крепко досталось. Хотя вы могли избавиться от меня, но не пожелали. И вместо этого...

– О'кей, все ясно. Извиняюсь и обещаю быть паинькой. Знайте, мне не только нравится ваше общество, я не только рассчитываю на ваше общество...

– Хорошо, продолжайте.

– Вы мне нравитесь, я скучаю, когда вас нет рядом, и если нам придется расстаться...

– Прекрасно. Вот что я вам скажу: ситуация достаточно пикантная – у вас есть кто-то дома, вы здесь на задании, само место вас возбуждает. Так что пусть эти дни стоят вне остального течения времени. Будем наслаждаться солнцем. И что случится – пусть то и случится. Потом вы поедете в Хюэ, а я в Сайгон. И с Божьей помощью когда-нибудь вернемся домой.

Я кивнул.

Мы взялись за руки и стали наблюдать, как небо из багрового превращалось в черное. Над морем зажигались яркие звезды, и убывающая луна серебрила воду. Мальчишка расставил по столам масляные лампы, и по веранде замелькали всполохи света и тени.

Я заплатил по счету, и мы пересекли газон, шоссе и спустились на пляж, где некогда прогуливался рядовой первого класса Пол Бреннер.

Завернули в уличное кафе, за решетками под пальмами, которое называлось "Кокосовая роща".

Сели за освещенный красной масляной лампой маленький деревянный столик и заказали пиво "Тигр". Здесь ветер чувствовался сильнее, и в пятидесяти метрах я явственнее слышал шум прибоя.

Принесли меню. Текст был на вьетнамском, английском и французском языках, но цены американские.

Как и следовало ожидать в рыбацком городе, большинство блюд готовили из даров моря. Но за десять долларов я мог отведать суп из птичьего гнезда. Он предлагался в дополнение к меню, поскольку гнезда собирали только дважды в год. Мне повезло – я попал сюда в месяц сбора урожая. Гнездо было слеплено из красной травы и воробьиной слюны. Но основная притягательность деликатеса заключалась в том, что он обладал способностью повышать потенцию.

– Я возьму суп из птичьего гнезда, – заявил я.

– Разве вам уже надо? – улыбнулась Сьюзан.

Мы заказали салат из морских фруктов и овощи, которые официант поджаривал на стоящей в углу угольной жаровне.

Вокруг нас сидели в основном убежавшие от зимы европейцы-северяне. Открытый французами, Нячанг некогда назывался Cote d'Azur[52] Юго-Восточной Азии. И теперь, хотя прошло немало времени, он опять стал таким же.

Мы заказали новые дары моря, и официант начал подшучивать над Сьюзан, как бы она не растолстела. Приятное было местечко – в ночном воздухе ощущалась некая магия.

Мы сидели и трепались о всяких пустяках – так ведут себя люди, которые только что говорили о важных вещах и этот разговор их изрядно сблизил.

От десерта мы отказались и, держа в руках обувь, пошли босиком по пляжу. Был час отлива, и песок покрывали раковины и всякая морская живность. Несколько серфингистов катались на досках, рюкзачники разводили костры, и вдоль берега, взявшись за руки, бродили такие же, как и мы, пары.

Небо совершенно расчистилось, и на нем мерцали Млечный Путь и другие созвездия. Мы шли на юг от центра городка. Полоса пляжа становилась все шире, и вдоль нее стояли недавно построенные гостиницы. Через полмили нам встретился "Моряцкий клуб" – фешенебельное заведение с танцами. Мы вошли, заказали по пиву и танцевали с другими европейцами под ужаснейшие, невероятно громкие мелодии 70-х, которые играл самый плохой на Тихоокеанском побережье, а может, и во всем мире, оркестр. Но это было забавно. Мы разговаривали с другими посетителями и даже менялись партнершами. Мужчины узнавали во мне ветерана, однако, несмотря на это, никто не собирался говорить о войне.

То ли я напился, размяк или непонятно чему радовался, только впервые за долгое время я ощутил себя в согласии с самим собой.

Из "Моряцкого клуба" мы вышли после часу ночи, и пока направлялись обратно в сторону цветных огоньков прибрежных кафе, Сьюзан спросила:

– Это опасно – то, что вы здесь делаете?

– Я должен найти одного человека, допросить, после чего сесть в Ханое на самолет и лететь домой.

– Где этот человек? В Тамки?

– Пока не знаю, – ответил я и переменил тему: – Сьюзан, а вы почему здесь?

Она отняла руку и закурила.

– Ну... это не настолько важно и драматично по сравнению с тем, почему здесь вы. – Она затянулась. – Был такой человек Сэм. Мы в детстве обожали друг друга. Встречались, когда учились в колледже – он был в Дартмуте[53]. Вместе ходили в школу бизнеса. Вы, должно быть, видели его на фотографии в моем кабинете.

Ага, Красавчик Гарри, подумал я про себя, но ничего не сказал.

– Мы жили с ним вместе в Нью-Йорке... Я сходила по нему с ума, не могла представить без него мира. Мы были помолвлены, собирались жениться, купить дом в Коннектикуте, нарожать детей и наслаждаться вечным счастьем. – Сьюзан помолчала. – Я любила его с детских лет до тех самых пор, когда он возвратился домой и сказал, что у него связь с другой женщиной. Женщиной с работы. Собрал чемоданы и ушел.

– Сочувствую.

– Такое иногда случается. Но я не могла поверить, что это случилось со мной. Не почувствовала приближения неизбежного и сама себе удивлялась. Так и не смогла перенести – оставила работу в Нью-Йорке и на какое-то время приехала в Ленокс. Там все поразевали рты: Сэм Торп был соседским мальчиком, и наша свадьба считалась делом решенным. Отец хотел вскрыть его живьем. – Она рассмеялась.

Мы шли все дальше по берегу.

– Я пыталась все позабыть, но в Леноксе каждая мелочь бередила память. Я постоянно плакала, и окружающие начинали терять терпение. Но я продолжала по нему скучать – не могла взять себя в руки. Поэтому стала подыскивать работу в какой-нибудь заграничной дыре и через шесть месяцев после того, как Сэм от меня ушел, оказалась в Сайгоне.

– А потом вы что-нибудь о нем слышали?

– А как же... Через несколько месяцев после того, как я приехала в Сайгон, он написал мне длиннющее письмо. Говорил, что совершил самую большую в жизни ошибку. Звал вернуться домой и просил выйти за него замуж. Вспоминал все хорошее, что было в юности: школьные танцы, первый поцелуй, домашние вечеринки и все такое. Утверждал, что каждый из нас – часть жизни другого, что мы должны жениться, родить детей и вместе состариться.

– Видимо, на стороне у него не сложилось.

– Скорее всего.

– И что вы ему ответили?

– Ничего не ответила. – Сьюзан тяжело вздохнула. – Сэм разбил мое сердце, и я понимала, что никогда не сумею стать прежней. И чтобы избавить нас обоих от унижений, не ответила на его письмо. Он писал еще несколько раз, а потом прекратил. – Она швырнула окурок в волны. – От общих друзей я узнала, что он женился в Нью-Йорке.

Мы шли по самой кромке воды; прохладный песок и набегающие волны приятно освежали ступни. Я думал о Сьюзан и Сэме и одновременно о Синтии и Поле. В идеальном мире люди будут, как пингвины, спариваться и жить рядом с тем айсбергом, у которого родились сами. Но нынешних мужчин и женщин носит по свету, и они разбивают друг другу сердца. Когда я был моложе, думал больше членом, чем головой. И теперь думаю им, но не так часто, как раньше.

– А если бы он сам приехал в Сайгон, а не просил вас вернуться в письме? – спросил я Сьюзан.

– Интересный вопрос, – ответила она. – Однажды я поехала в отпуск домой. Думаю, он узнал, что я вернулась, но к тому времени мы оба понимали, что не должны видеться. Не могу сказать, как бы я поступила, если бы он объявился у меня на пороге на улице Донгхой.

– А сами как думаете?

– Думаю, если бы мужчина искренне сожалел о том, что совершил, он бы не стал писать письмо. Он прилетел бы в Сайгон и забрал меня с собой.

– И вы бы с ним поехали?

– Я бы поехала с мужчиной, который мучился угрызениями совести и имел достаточно мужества, чтобы примчаться за мной. Но Сэм оказался не таким. Он остановил свой выбор на почте. – Она посмотрела на меня. – Другой, например, вы, не писал бы глупых писем, а рванул бы сразу сюда.

Я не ответил прямо, а вместо этого сказал:

– Мы с Синтией живем в нескольких сотнях миль друг от друга, но я не делаю никаких попыток переехать к ней, хотя она, наверное, поехала бы ко мне.

– Женщины всегда едут туда, где живет их мужчина. А вы должны подумать, почему не стремитесь к ней.

Я опять переменил тему и стал говорить о ней:

– Вы избавились от того, от чего бежали. Не пора ли возвращаться?

Сьюзан не ответила. Мы продолжали идти вперед по влажному песку. Но вот она отшвырнула сандалии и вошла по колено в воду; я побрел за ней.

– Такова моя печальная история, – снова заговорила она. – Но знаете что? Переехать в Сайгон оказалось самым лучшим решением в моей жизни.

– Вы меня пугаете.

Сьюзан рассмеялась.

– Это правда. Здесь я очень быстро повзрослела. Раньше была испорченной, изнеженной, вовсе без всякого стержня папиной девочкой, зазнобой Сэма и любимой маминой дочкой. Ходила на заседания женских организаций Джуниор лиг[54]. И все было в порядке, я чувствовала себя довольной. Наверное, я казалась скучной и утомительной.

– Должен сказать, с этой проблемой вы успешно справились.

– Вот именно. Сэм от меня устал. Я даже не флиртовала с другими парнями. И поэтому, когда он заявил, что трахал женщину с работы, я так сильно переживала предательство. Надо было отдаться его лучшему другу, – рассмеялась она. – Ну как, жалеете, что спросили?

– Нисколько. Я вас понимаю.

– Так вот, когда я здесь оказалась, то так перепугалась, что чуть не сбежала домой.

– Мне знакомо это чувство.

Сьюзан снова рассмеялась.

– Мой вояж сюда не сравнить с вашими, но для меня это был серьезный шаг к росту. Если бы я осталась дома... хотя кто знает. Я вам говорила, три года назад вы бы меня не узнали. Встретили бы в Нью-Йорке и не смогли говорить дольше пяти минут.

– Не уверен. Но доверяю вашему вкусу. Значит, формирование вашего характера почти завершено?

– Вам судить.

– Я вам сказал: пора возвращаться домой. Приближается момент, когда желание ехать на родину совершенно исчезнет.

– Как его определить?

– Вы должны почувствовать сами. Во время войны срок службы солдат ограничивали двенадцатью-тринадцатью месяцами. Если солдат выживал в первый год, он превращался в мужчину, а если изъявлял желание остаться на второй год, превращался в нечто иное. Я уже говорил вам в "Апокалипсисе", наступал момент, когда человек вообще терял способность возвратиться на родину, разве что ему приказывали или отправляли в трупном мешке.

Сьюзан не ответила.

– Здесь теперь не так плохо, – продолжал я. – Мне понятно очарование этого места. Но вы заработали ученую степень. Так поезжайте в Америку и используйте ее как-нибудь.

– Я об этом задумывалась, – отозвалась Сьюзан и переменила тему. – Надо будет взять катер и прокатиться на острова.

Мы стояли в воде, держались за руки и смотрели на море и на черное небо.

В гостиницу мы вернулись, когда время подходило к двум ночи, и впускать нас пришлось охраннику. За конторкой никто не сидел, и нам не удалось проверить, не поступило ли каких-нибудь сообщений, – пришлось сразу подниматься на третий этаж.

Сначала мы зашли ко мне – факса не оказалось. Тогда отправились к ней. Сьюзан открыла дверь, и мы сразу увидели на полу лист бумаги. Она подняла его, прошла в комнату и зажгла свет. Прочитала и подала мне. Текст был такой:

Твое сообщение получено и передано в соответствующее место. Я очень обижен и зол, но это ты так решила – не я. Думаю, ты совершаешь громадную ошибку. Если бы ты не уехала в Нячанг, мы бы это с тобой обсудили. Но теперь поздно. – И подпись: – Билл.

Я отдал ей листок.

– Вам не следовало показывать это мне.

– Он такой романтик, – проговорила Сьюзан. – Но заметьте, не собирается тащиться в Нячанг.