Любовь инженера Изотова

      - Директор не подпишет и не согласится. Это раз. А два - пока изготовят это оборудование в Куйбышеве, рак свистнет. И Скамейкин станет человеком. Наше оборудование не в плане, ждать будем годика два. А может, и не надо вовсе никакой этой реконструкции, как ты смотришь? - высказывался Рыжов перед Крессом.
      - Надо, - кротко и твердо говорил Кресс Рыжову, - надо.
      12
      Алексей курил под плакатом "Кури только здесь". Дождь шелестел по гравию дорожки, и пахло свежестью, нежными цветами лилового иван-чая и тем сложным химическим запахом, который с детства нравился Алексею и таинственно притягивал. Что взорвала, что недозволенное соединила дерзкая рука человека, отчего в результате запахло так, как в природе само по себе никогда не пахнет?
      Алексей погасил папиросу, бросил на цементный пол, затоптал каблуком, вздохнул, закурил новую. Надо курить поменьше. Сестра не раз предупреждала: легкие, сердце. Алексей жадно затянулся.
      Послышался веселый голос Казакова:
      - Вот ты где! А я тебя в цехе ищу. Знаешь, если бы ты был моим подчиненным, я бы постарался от тебя отделаться. Больно ты как-то паршиво въедлив. Бедняга Рыжов тебя боится. - Казаков расхохотался. - Умора, умора! Я был уверен, что Рыжов тебя замучит своим криком и хамством, а теперь вижу, что ты его доконаешь. Своим таинственным молчанием и своей жуткой въедливостью. Он мужик простой, последнее время притих, не острит, не шумит, он тебя боится, вот что. Надо узнать: может быть, он и на рыбалку ездить перестал?
      Казакову очень нравилось представлять дело так, что Рыжов, известный своей строптивостью на весь завод, напуган Алексеем до смерти.
      - Зачем приехал, чего от тебя ждать? Ах, Рыжов, бедный парень!
      - Перестань, - улыбался Алексей.
      - Нет, действительно! - не унимался Казаков. - Иметь перед глазами твою таинственную физиономию!
      - Завтра пойду к директору, - сказал Алексей, - никак не могу с ним встретиться, то он в Москве, то где-то еще. Я всю предварительную работу закончил.
      - Директор сегодня как раз из Москвы вернулся. Проталкивал там одно дело. Еще не помню, чтобы он вернулся из Москвы ни с чем. Что значит авторитет! И вид импозантный, что ни говори.
      Алексей вспомнил фигуру директора в столовой.
      - Похож на восточного бога, - сказал он, - как его там, Вишну, Кришну...
      Казаков изумился:
      - Неужели? А нам он кажется очень представительным. Кстати, знаешь, как теперь называется площадь Ногина? - спросил Казаков.
      - Как?
      - "Площадь павших министерств". - Шуткой Казаков явно обрывал разговор о директоре.
      На следующий день Алексей сидел в приемной на широком черном кожаном диване с высокой спинкой и ждал директора завода.
      На этом же диване, развалясь, сидели шоферы легковых машин, дразнили друг друга, шумели и смеялись: "А ты химичишь где поближе!", "А ты химичишь, чтобы квартиру переменить!" У шоферов были гладкие, курортные лица.
      Секретарша прикрикнула: "Ну, вы, химики, расшумелись, давайте потише!"
      Директор прошел мимо Алексея, обдав его запахом одеколона: видно, только что побрился. Он смотрел прямо перед собой, ни с кем не поздоровался. Шоферы вскочили с дивана, вытянулись.
      Через несколько минут Алексей миновал обитые кожей двойные двери и вошел в кабинет, обставленный с казенной роскошью.
      Мягкий, приятный голос произнес: "Садитесь, прошу", - и директор с радушной улыбкой указал Алексею на кресло.
      Человек, сидевший за огромным письменным столом, ничем не был похож на того сурового бога, которого Алексей несколько раз видел в инженерной столовой. Здесь в свободной позе сидел приветливый человек средних лет, даже молодой, в безукоризненном костюме из светлой дорогой материи в рубчик, в сверкающе-белой рубашке и улыбался, как гостеприимный хозяин.
      - Садитесь, садитесь. Вы давно с завода? Что слышно в тех краях? Как там Крептюков?
      - Теперь он директор завода гидрирования, - ответил Алексей.
      - Молодец! Хороший парень, люблю его. Как ваше самочувствие?
      Директор оказался осведомленным о некоторых событиях жизни Алексея. Этим объяснялось радушие. Алексей был для него "своим", погоревшим, но "своим". Алексей улыбнулся. Если он "свой", тем лучше... для дела.
      Зажглась маленькая красная лампочка на столике слева, на селекторе. Директор нажал кнопку, включил микрофон.
      - Здравствуй, Гриша, - сказал он, поправляя микрофон смуглой пухлой рукой.
      - Здравствуй! - В микрофоне послышался смех. - Твое министерство накрылось.
      Голос из микрофона был очень веселый, подтрунивающий.
      - Да ну? - подмигивая Алексею как своему, ответил директор. - Лучше ужасный конец, чем ужас без конца.
      - Я тебе точно говорю, - настаивал веселый голос.
      - Верю. А еще что новенького? - улыбаясь бесшабашной улыбкой, спрашивал директор невидимого веселого и _равного_ себе по положению собеседника - в этом Алексей не сомневался.
      - Что же еще? - Голос сделался разочарованным. - Вот надел сегодня белые штаны. Что еще нового? Еду в пионерлагерь, дам указания.
      Директор засмеялся.
      - Ну, погуляй, погуляй. А я вот дал указание, чтобы твоего Баскина отмордовали за то, что он мне дорогу разворотил.
      Теперь в микрофоне послышался смешок.
      - Ничего, починишь!
      Раздался легкий треск, микрофон выключился.
      - Ты мне сам починишь мою дорогу, - сказал директор уже Алексею.
      Вошла секретарша, подала утреннюю сводку? Директор попросил:
      - Ирочка, дай две папироски.
      Секретарша скрылась и вернулась, неся на ладони две папиросы.
      - Это я сам от себя, чтобы меньше курить, - пояснил директор с улыбкой беспечного человека, который прощает себе свои слабости. - Ко мне не пропускайте, я занят.
      - Андрей Николаевич, там начальники цехов собираются, вы их вызвали на половину десятого.
      - Ох, забыл! Быстро приглашайте, а вы оставайтесь, - обратился директор к Алексею, - совещание продлится недолго, а потом мы с вами обсудим ваши дела.
      Алексей пересел подальше. Ему было интересно, он невольно сравнивал Терехова с собой, там, на заводе, где он был директором.
      Начальники цехов, стараясь не шуметь, заходили и рассаживались на кожаных диванах вокруг длинного стола, на стульях, стоявших в глубине кабинета.
      Алексей взглянул в сторону письменного стола и усмехнулся. Подперев большую бульдожью голову кулаком, директор ждал, глядя сумрачно и исподлобья на подчиненных. Это опять был восточный бог, к тому же разгневанный. Он ждал, постукивая левой рукой по стеклу на столе.
      Расселись, соблюдая чины: начальники цехов на жестких стульях, заместители главного инженера и начальники отделов на мягких диванах, а главные - технолог, механик, энергетик - в полукреслах у стола, покрытого малиновым сукном. Только Баженов вошел и, не глядя, сел на первый подвернувшийся стул рядом с Алексеем.
      Продолжая постукивать рукой по стеклу, директор спросил кого-то:
      - Ты мне скажи, газированную воду в Дели пьют?
      - Нет, там колд вотер.
      Вопрос и ответ вызвали оживление. Директор небрежным вопросом давал понять, что его подчиненные ездят в командировки в дальние страны и, хотя сейчас здесь будут обсуждаться незначительные внутренние хозяйственные вопросы, для них открыт и большой мир.
      - Ну, а мы потолкуем о газированной воде. Товарищи, когда вы сдадите этот объект, я имею в виду цех газированных вод?
      - В июле, - объявил молодой человек в очках, представитель подрядчика.
      - А если я вам премию пообещаю? - спросил директор и в первый раз улыбнулся.
      Все опять засмеялись.
      - Ну как?
      - Я подумаю.
      - Подумай, через пять минут сообщишь результаты своих размышлений, сказал директор. - Люди должны получать газированную воду на заводе. Как можно скорее. Я согласен даже принять по частям, я не буду педантом.
      Алексея удивило, что на таком большом современном заводе рабочие не имеют газированной воды. Что может быть проще газированной воды?
      - Теперь относительно дорог, - сказал директор. - К нашим строителям обращаюсь...
      Сразу раздались голоса: "Степной тракт надо ремонтировать!", "В первую очередь третью дорогу доделать!", "Дорогу от цеха депарафинизации!", "Небольшой кусок надо холодным бетоном класть!"
      Директор поднял руку:
      - Коллегиально, но не все вместе.
      Опять засмеялись, оценив остроту директора. А он улыбнулся и хитро прикрыл один глаз. Алексей смотрел на него с насмешливым интересом.
      Директор поднялся из-за стола, прошел к противоположной стене и эффектным движением раздернул голубые крепдешиновые занавески, скрывавшие большой план завода, нарисованный в пастельных тонах и заключенный в золоченую раму.
      Тоненькой указкой директор касался пронумерованных на плане дорог.
      - Третий подъезд, товарищи строители, прошу закончить через месяц.
      В кабинет вошел невысокий человек с веселым умным обезьяньим лицом.
      - Ага, - протянул директор, - вас-то мне и надо. Показываю еще раз дороги, которые следует делать немедленно.
      - Это начальник строительного треста, - пояснил Алексею Баженов.
      Директор еще раз указкой прошелся по плану.
      Баженов громко сказал:
      - От миллионки новую дорогу надо. Пешеходную дорожку для людей с маслоблока надо.
      - А деньги? - спросил начальник треста.
      - А мы что, не платим? Должны вам? - осведомился директор, направляясь к столу.
      Опять все засмеялись. Нравился тон превосходства хозяина, владыки, каким разговаривал директор. Алексей вообще не терпел такой манеры, но Терехов был хороший актер. Хороший актер и плохую роль играет хорошо.
      Начальник треста молчал. В конце концов его обязанностью было строить заводу дороги.
      Директор сказал ему:
      - Имей в виду, я тракторы без башмаков не пущу на завод. При всем моем уважении к тебе, не пущу. И прошу убрать грунт вдоль второй дороги.
      - Моего грунта здесь нет. Я ничего нигде не оставляю. Кто будет финансировать уборку грунта?
      Директор ответил ему опять под общий смех:
      - Если это недоделки строителей, то за недоделки строителей мы платить не будем. Есть такая поговорка - договаривайся на этом берегу. Мы договаривались. Грязь за собой вы убираете. И еще раз предупреждаю: я очень рассержусь, если вы мне хоть метр дороги испортите. А теперь мы перейдем к следующему вопросу. О чистоте, о красоте, а также о цветочках.
      Пронесся легкий гул.
      - Роптать нечего. Почему с холодком относитесь? Товарищ Рыжов, ваши деревья не побелены, не закреплены. Стыдно подойди к вашему цеху. Это же черт знает что! Ведь каждую, понимаешь, соринку надо убрать. Это же завод наш, черт побери! За вас девчонки из дворового цеха работать не будут! Их выделили для посадки цветов. Грязь! Тысячу раз говорил, чтоб урны поставили. Ни одной урны нет! Цветочницы разбиты! Горбыли какие-то пособирали и натыкали на клумбы, когда я приказывал георгины укрепить. В своих садах по-другому цветы сажаете! И если кто хочет мешать, понимаешь, пускай он не думает, что ему это удастся. Перед лабораторией, Лидия Сергеевна, деревянный столб стоит - на кой черт он нужен? Немедленно его срубить! Что, я буду за вами как пастух ходить? Этот хозяйственный вопрос перерастает в политический. Металлолом валяется. Деловой двор у нас или свалка там металлическая, не поймешь. Вдоль паропроводов - груды изоляционного материала. Сколько под паропроводами ненужного хлама, проволока висит, доски валяются! Что вам, машин не хватает?
      - Не хватает, - хмуро сказал Рыжов.
      - Где работают семьдесят, машин? - закричал Терехов. - Черт возьми, дайте мне разнарядку!
      Рыжов встал.
      - Андрей Николаевич, машины нам дают, но как дают?! Если сегодня дали машину в третий цех, то завтра ее пошлют в девятый. Это уже наверняка. Чужой шофер идет, ищет, звонит. То у него пропуска нет, то техталона. Машины надо раскреплять по цехам. Как и ремонтников. А не так, что приедет шофер, ему показывают то склад, то крекинг. Надо товарищу Щепкину это разъяснить.
      Раздались голоса:
      - Это Щепкин, это все Щепкин виноват.
      - Да что вы со Щепкиным? Над Щепкиным тоже есть какой-нибудь Куперник, - сказал директор.
      Все засмеялись, кроме Рыжова. Он смотрел в пол, всем своим видом выражая недовольство и сопротивление, и что-то бубнил под нос.
      - Вы что, Рыжов? - спросил директор.
      - А то, что цветы надо ночью поливать.
      - Ну и поливайте ночью. Я вас всех на казарменное положение переведу. Директор умолк, собираясь с дыханием. - Куда ни придешь, только ругаешься, ругаешься. Противно! Чего вы ждете и о чем вы думаете? Что у меня эта блажь пройдет? Не надейтесь. На что похожи наши основные дороги? - Легкой походкой директор опять подошел к карте завода. - Здесь, товарищ Рыжов, показал он, - дорога очень грязная. Только не огрызайся, пожалуйста.
      Рыжов проворчал:
      - Это не моя дорога, что я, один за нее отвечать должен?
      - Ох, товарищи, если вы будете огрызаться и не делать... - сказал директор добродушно. - Если вы-там какую-то халабуду оставляете у себя, то сделайте так, чтобы на нее можно было смотреть. Это я вам опять говорю, товарищ Рыжов. У вас там будка ржавая, грязная имеется.
      - Да уж я понимаю, что мне.
      - Покрасьте, поштукатурьте. У вас мужиков много, а вчера они так лениво работали, что я не видел таких. Они полдня валялись там под паропроводом, загорали на солнышке.
      Лица начальников цехов по-прежнему были скептичны и упрямы. Начальники цехов считали, что это не их дело, их дело - перерабатывать нефть, и за это пусть с них спрашивают. Они ничего не имеют против того, чтобы на заводе было чисто и красиво, но план они должны выполнять? Они прекрасно понимают, что директор ждет гостей из Москвы, принимает иностранцев, вчера - румын, на прошлой неделе - индонезийцев и англичан, и ему нужно показывать товар лицом. А им надо выполнять план.
      Алексей разделял отношение начальников цехов к этому вопросу.
      - Прошлый раз я просил покрасить бытовки, побелить... - продолжал директор.
      Директору закричали: "С известью трудно!", "Известь - "дефицит!", "А где брать известь?"
      - Да, известь - сложная проблема, - сказал Рыжов.
      Директор поднял брови.
      - Разве? Не знал.
      Он нажал кнопку, зажглась зеленая лампочка, из микрофона послышался надтреснутый патефонный голос: "Слушаю. Кто?"
      - Терехов. Слушай, можешь дать мне известь?
      - Сколько?
      - Ну десять тонн.
      - Это можно. Присылай.
      Аппарат выключился с характерным легким треском.
      У директора было безразличное лицо фокусника, показавшего виртуозный номер на глазах у многочисленной публики. Публика наградила артиста дружным смехом. Послышались возгласы: "Вот как это делается!", "Хорошо быть большим начальником!"
      Совещание закончилось.
      Когда все вышли, Алексей пересел к столу Терехова. Оба закурили. Оживленные глаза Терехова, его довольная улыбка говорили; "Я все могу. Я очень могущественный человек".
      "Он честолюбив, - подумал Алексей. - Но, пожалуй, для его честолюбия в реконструкции каталитического крекинга маловато простора".
      - Да, недооценивают нашего брата директора, - сочувственно вздохнув, весело сказал Терехов и выжидающе посмотрел на Алексея.
      "Все еще пытается вызвать меня на откровенность. Любопытно ему узнать, почему меня сняли, как сняли. Его это очень волнует, больше, чем меня. На всякий случай хочет знать, за что теперь снимают".
      Алексей молчал.
      - Ну-с, а как там настроение на "площади павших министерств"? - спросил Терехов, посмеиваясь.
      - Настроение бодрое.
      Терехов расхохотался.
      Алексей сказал:
      - Итак, я приехал на ваш завод...
      Терехов перебил его:
      - Баженов мне говорил, зачем вы приехали. Это в принципе все правильно и верно.
      - Вот положение на вашем заводе. Вы берете сейчас легкое сырье, а производительность у вас в пределах проектной и даже ниже.
      Терехов насмешливо приподнял одну бровь. "Ах, вот как, вы приехали нас учить, мы очень любим таких учителей".
      "Ничего, послушаешь". Алексей продолжал:
      - Повышать производительность вы не можете. Вас лимитирует стадия регенерации катализатора.
      На лице директора, на смуглом лице восточного бога, блуждала смутная улыбка.
      "Надо заманивать. Бить на эффект, - решил Алексей. - Черт его знает, понимает он техническую сторону до конца или ему втолковывать надо?" Непроницаемые лица таких руководителей, как Терехов, никогда не выдадут незнания или непонимания.
      На всякий случай Алексей рисовал на блокнотном листе картиночки и показывал, что и как надо будет сделать.
      Разумеется, сказать, что он против реконструкции, Терехов не мог. Какой нормальный директор скажет, что он против повышения производительности труда? Весь вопрос в том, заинтересуется он как инженер, как руководитель, или отнесется формально, сочтет очередной попыткой столичного института сунуться в работу завода, благо это модно нынче. Таких бесплодных попыток любой завод знает достаточно.
      - Да, - заметил Терехов, - все это серьезно, особенно если учесть вас лично.
      Что он хотел сказать этой фразой? Был ли это комплимент Алексею, его имени и знаниям? Или, скорее всего, это был намек на то, что эта работа должна "выручить" Алексея, должна помочь ему вернуть утраченное положение? И он, Терехов, всегда пойдет навстречу _товарищу_, коллеге, который в _беде_...
      "Если это так, то это глупо, - подумал Алексей. - А в общем наплевать, какие у него там сложные дипломатические соображения".
      Алексей протянул Терехову короткую докладную записку, план и смету. Тот прочитал и опять картинно выгнул бровь.
      - Н-да. С запросом.
      - Без запроса, - сказал Алексей. - А вы хотите за копейку канарейку, чтобы басом пела.
      Терехов поднял глаза на Алексея, усмехнулся.
      - С запросом. Но я согласен. Сделаем.
      И поставил свою подпись на документе.
      Этой быстротой решения он понравился Алексею. "Все-таки молодец, другой бы канителился".
      - Но, - сказал Терехов, - реконструкцию проведем, когда установка станет на ремонт. Выделять специальное время мы не можем.
      Алексей понимал, что реконструкцию придется проводить в сложных условиях. Сроки определять будет не он, а завод. Об этом и сказал Терехов. Он предложил всем участникам реконструкции собраться, обсудить с главным механиком детали и все окончательно решить. Но все было решено сегодня.
      Через пять дней Алексею предстояло выехать в Куйбышев заказывать оборудование.
      13
      Поздно вечером, придя в гостиницу, Алексей принял душ, взял газеты и лег на диван ждать телефонного звонка. Они с Тасей разговаривали почти каждый вечер. Тася просила ей не звонить, боясь тревожить отца, и старалась звонить сама. Если Алексей знал, что звонка не будет, он все равно ждал.
      Плечи, руки, лицо Алексея горели, после того как он весь день лазил по установке. Он кашлял, наглотавшись катализаторной пыли.
      И все равно он делал сейчас работу, которую любил, и, если бы Тася была с ним, он чувствовал бы себя самым счастливым человеком. Но Таси не было.
      Дежурная, вернее было бы назвать ее хозяйкой гостиницы, принесла Алексею графин домашнего квасу. Поставила-графин на письменный стол и остановилась в дверях - странное, печальное существо с круглыми совиными глазами и прямыми, светлыми, как солома, волосами, висящими по плечам, в синем халате с белым кружевным воротничком.
      - Вы никогда не спите. А я так сплю беспощадно, особенно после купания.
      - Не надо много спать, Клавдия Ивановна. Жизнь проспать можно.
      - Я уже не думаю жить семейно. Некоторые так легко за жизнь берутся. А я нет. Алексей Кондратьевич, какое же это счастье? Как бы его увидеть? Вот над чем я думаю и думаю.
      Тусклые, печальные глаза смотрели на Алексея детски вопросительно и серьезно.
      - Я понимаю, какой вы человек. Вот у вас возраст еще не уклонный, не после пятидесяти, а вы к людям расположены, хотя бы ко мне. У меня и муж такой человек был. А как умирал уже, говорит: "Ты сядь, Клава, поешь, а то ты истомилась со мной".
      Крупные слезы капнули у нее из глаз. Алексей встал с дивана, подошел к ней.
      - Что о старом плакать, Клавдия Ивановна? Помнить надо, а плакать не надо.
      - Это была такая боль несосветимая. Я часто вспоминаю свою жизнь.
      - Бросьте, Клавдия Ивановна, зря расстроились. Чудачка вы.
      - Нет, Алексей Кондратьевич, не зря. Так надо. А чудачка я, это верно.
      Вдруг она, видно вспомнив, что находится при исполнении служебных обязанностей, заторопилась.
      - Один раз вы отдохнуть захотели, а я вам не даю. Спите спокойненько. А то крекинг вас замучил. Все вы там записываете. Минуты, полминуты. Отдохнуть обязательно необходимо.
      Голос Клавдии Ивановны опять дрогнул, и она убежала, размахивая полами синего халата, несчастное, одинокое, маленькое пугало с сердцем, полным добра и надежды.
      Алексей заснул, но, казалось, и во сне ждал звонка Таси.
      Звонка в этот вечер не было.
      Каждый раз по телефону Тася была другой. То спокойная, то деловая, то смущенная и далекая, отвыкшая. Осторожные медленные слова, подумает, вздохнет, что-то спросит, помолчит. Алексей прощался, вешал трубку, через полчаса опять заказывал Москву, чтобы услышать радостный возглас: "Как хорошо, что ты позвонил! А то я расстраивалась, мне казалось, что мы как-то не так поговорили".
      Все было так и не так.
      Алексей писал: "...Все будет хорошо. Приезжай. Не тревожься ни о чем, не сомневайся, доверься мне. Впрочем, не буду тебя уговаривать, решай сама. Я-то решил. Знаешь, я пришел к грустному выводу, что от тебя нельзя отойти ни на шаг, отойдешь, ты сразу забываешь. Ты такой человек, ненадежный. У тебя отсутствует чувство географии. Ты носишь центр мира за собою. Ты, наверное, не представляешь себе, что есть на свете еще город, кроме того, где ты живешь. Еще улица, кроме той, по которой ты ходишь. И там ходит как сумасшедший человек, который любит тебя. Да, для меня центр мира - всегда ты, где бы ты ни была".
      Тася писала: "Сегодня я была на Арбате, пошла переулком, где мы старика со скрипкой встретили. В скверике те же гуляли собаки. Все по-прежнему, только тебя нет. Центр мира потерялся, он там, где повышают производительность установок каталитического крекинга. Если папе будет лучше, я, может быть, приеду. Мне надо проверить одну вещь...
      ...Вчера приезжала Лена с двумя врачами. Они смотрели папу. Лена обещала достать венгерское лекарство. И папе сразу стало лучше от этих забот. Он говорит, что раз ему не дают умереть, то он не умрет, хотя бы из вежливости. Спасибо Лене. Я бы хотела быть на нее похожей".
      Алексей был благодарен сестре. Она умела, когда надо, действовать" без лишних слов. При всей своей любви к лишним словам.
      "Скучаю без тебя", "Жду тебя" - телеграфировал Алексей Тасе и представлял себе, как звонит почтальон в дверь дома на Таганке, как она бежит к дверям, принимает телеграмму. Улыбается, знает, что телеграмма от него. И читает, что сегодня, два часа назад, он так же скучал, думал о ней, звал к себе.
      Письма, телефонные, разговоры, телеграммы. "Я использую все современные средства связи, - думал Алексей. - Неужели не поможет? А ну-ка пойду еще отобью телеграммку-молнию, последнее, что осталось в моем распоряжении".
      Телеграфистка протянула ему бланк и улыбнулась, как знакомому.
      "Когда влюблен мальчик восемнадцати лет, это естественно и превосходно, - подумал Алексей, - но в моем возрасте надо остерегаться быть смешным". Ему казалось, что все знакомые, какие только есть, включая работников цеха Рыжова, должны видеть, что он влюблен. Недаром девушка, передавая ему бланки, всякий раз посмеивается. Лидия Сергеевна спросила как-то: "А свадьба когда?"
      Люди располагают на редкость малым запасом слов. Вот "свадьба", "невеста"...
      Он писал Тасе: "...Ты моя невеста, моя любовь, мое все на этом свете. Завидую сейчас только поэтам, они могут писать стихи. А я не могу найти слов, чтобы выразить тебе..."
      Приехать Тася не могла. Он понимал, что торопит Тасю, и не мог иначе. Надо было научиться ждать. Ей надо было "проверить одну вещь". Но у него-то все было проверено. Иногда Алексею казалось, что на улице он видит ее. Сердце начинало колотиться. Потом он называл себя идиотом, ведь она была в Москве, вчера разговаривал с нею по телефону. Сегодня опять будет говорить с нею, услышит, как она дышит у трубки, смеется. Господи, как приятно быть идиотом!
      И вот она сказала: "Между прочим, завтра вечером я выезжаю к тебе, вагон номер семь". - "Так не шутят, - сказал Алексей. - Неужели это правда?" - "Правда! - смеялась Тася на другом конце провода. - Я не шучу. Почему ты молчишь?"
      Он молчал, замер у трубки. Ведь не мог он сказать ей, что уезжает в Куйбышев вечером того дня, когда она приезжает. Это было невозможно!
      - Я рад, счастлив. Благодарен тебе, - глухо сказал Алексей, безгранично благодарен. Не знаю, как дождаться.
      Она решилась приехать. Любит. Алексей был потрясен. Он не мог оставаться в гостинице, вышел на улицу.
      "Надо прийти в себя, успокоиться". Он шел, пока не обнаружил, что город кончился и начался пустырь.
      - Ну и прекрасно, - сказал Алексей и пошел дальше, проверив по карманам, есть ли у него спички и папиросы.
      До этого дня он еще сомневался, не был уверен в ее отношении к нему. Даже его отъезд в Куйбышев переставал казаться такой катастрофой. Алексей знал, что сумеет вернуться очень быстро. Тася все-таки решила приехать, значит, она любит его. Остальное неважно.
      Он забрел далеко и увидел небольшое озеро.
      Он разделся и прыгнул в воду, выплыл на середину и лег на спину. "Просто пруд, - думал Алексей, - озером его не назовешь. Слишком важно для такой лужи". Нарвал лилий и вылез из воды.
      Одевался и думал о том, как поставит лилии в воду и послезавтра расскажет Тасе, что нарвал их, обалдев от счастья.
      Он пошел назад и потащил охапку мокрых, грязных лилий со стеблями, которые волочились по земле. Через некоторое время он посмотрел на них и изумился: цветы были серые, жалкие, пахли тиной.
      "Ну их!" - решил Алексей и отдал лилии босой и совершенно голой маленькой девочке, у которой на шее болтался на веревке ключ. "Чудесная девочка", - подумал Алексей, оглянувшись. Девочка смотрела ему вслед.
      "А Тасе я куплю розы".
      Тася приезжала в воскресенье.
      Казаков достал машину, и они поехали на вокзал.
      Машина, мягко пружиня, ехала по главной улице, шелковые голубые занавески давали голубую тень. Машина изнутри была обита голубым шелковистым плюшем. Это был "ЗИЛ" директора завода.
      Алексей удивился, когда увидел, что за машину взял Казаков у "одного знакомого".
      - Какого черта?.. - начал Алексей, когда Казаков открыл перед ним дверцу серебристо-серого "ЗИЛа".
      Казаков дернул Алексея за рукав и глазами показал на шофера. Алексей знал директорского шофера, раза два видел его на черном кожаном диване в приемной. Это был разбитной, красивый, кудрявый парень. На диване, в компании других таких же разбитных шоферов, он громко обсуждал заводские дела, международные проблемы и переругивался с секретаршей. Алексей, пожав плечами, сел на голубое прохладное сиденье. Он мог встретить Тасю на такси.
      Пахло цветами - Алексей купил розы, красные и белые, большой букет.
      Казаков понюхал розы и задумчиво сказал:
      - Цветы. Начинается твоя новая жизнь. Счастливый! Завидую!
      - Только слишком голубые сиденья для моего зада, - сказал Алексей.
      Казаков расхохотался.
      Шофер обернулся и показал:
      - Здесь строится наш больничный городок, больница уже готова, видите? Говорят, в Москве еще такой нет, по последнему слову науки и техники.
      "Она стоит в вагоне у окна, смотрит, - думал Алексей, и сердце его колотилось и замирало. - Неужели она сейчас будет здесь?"
      - Там умирать не будут, - сказал Казаков, нюхая розы.
      - Вы не смейтесь, Петр Петрович, говорят, очень хорошие аппараты там есть. Надо будет полечиться.
      - Чего ты лечить собираешься, больной? - грубовато-покровительственным тоном, каким разговаривают подчиненные с шоферами и детьми своих начальников, спросил Казаков.
      Мелькают краны, фундаменты и стены с квадратиками окон.
      - Вот вы смеетесь, Петр Петрович, а у меня печень больная, продолжался разговор.
      - Много водки пьешь, - отвечал Казаков, посмеиваясь.
      - Интересно, когда я пью? Я с утра до ночи за баранкой, теперь еще рыбалка у нас, так что и ночью работаешь. Когда пить?..
      - Бедняга!
      Мимо пронеслись две легковые машины с надписью крупными белыми буквами: "Консультанты".
      - Что они консультируют? - спросил Алексей. - Что за консультанты такие?
      Казаков и шофер не знали.
      Сейчас он увидит Тасю, услышит ее голос.
      - А что? - сказал Казаков. - Разве плохо было бы, если бы по городу разъезжали консультанты и давали бы консультации по всем вопросам жизни? Спокойные седые люди, которые бы все знали, мгновенно бы соображали...
      - Неплохо, - громко засмеялся шофер, - очень даже неплохо.
      - Чтобы мы уж совершенно прекратили сами думать, - сказал Алексей, - и стали бы полными идиотами.
      Сказал и удивился: "О чем это я? А не все ли равно, о чем! Еще сорок минут осталось. Еще тридцать девять".
      Машина ехала теперь по узким, кривым, мощенным булыжником улицам, мимо деревянных одноэтажных домиков с окнами, сплошь заставленными розовыми и алыми цветами с густой темно-зеленой листвой, мимо скамеек, заборов и старых, косо растущих деревьев. Это был маленький старинный деревянный городок, который срастался с тем, новым, каменным. Но пока еще он был сам по себе и носил свое собственное название.
      Мелькали голубые ларьки с пивом, вывески на домах: "Парикмахерская", "Фотография", "Починка часов", "Окраска обуви" и, наконец, коротко "Мастир".
      - Сердце пишется через "д", - сказал Казаков.
      - Что это значит? - осведомился Алексей.
      - Когда я учился в девятом классе, я написал учительнице дарвинизма записку с объяснением в любви. Писал долго и вложил в записку все свое сердце, не вдаваясь в подробности, как оно пишется. Написал "сертце", очень волновался. А она громко прочитала фразу и сказала: "Сердце пишется через "д". Мне казалось, что все поняли, кто писал и вообще все. Это была, конечно, страшная подлость с ее стороны.