Дядя Коля – поп Попов – жить не может без футбола

А обманывать хороших людей Жоржу Свинкину было не привыкать!

Но он никак не мог даже и предполагать, что на пути исполнения его замыслов встанет всего-то навсего маленький, взъерошенный, похожий на озабоченного воробья Шурик Мышкин! Именно он и только он помешает бескомандному тренеру Жоржу Свинкину увезти замечательного вратаря и такого же человека дядю Колю Попова.

Увезти же его надо было обязательно и немедленно: ведь послезавтра кончался срок, в который этот тренер должен был найти хотя бы одного достойного игрока. Если такого не случится, Жоржа Свинкина тут же переведут в ночные сторожа, и тогда долго ему ещё, а может быть, и никогда, не видать лёгкой, красивой, обеспеченной жизни.

Вот о чём сейчас и тревожился изо всех сил тренер без команды!

И, прежде чем продолжить наше повествование, позвольте, уважаемые читатели, хотя бы в общих чертах описать превращение Егорки Хрякова в Жоржа Свинкина.

Если бы его, Жоржа Свинкина, спросили, какие годы в его жизни были самыми ужасными, он бы с нескрываемым гневом ответил:

– Когда мои родители насильно принуждали меня учиться в школе.

А если бы Жоржа Свинка спросили, какой же день самый счастливейший в его жизни, он бы со значительным восторгом признался:

– Когда мои родители грубо сказали мне, что такому тупоголовому остолопу, как я, нет ни малейшего смысла учиться в школе.

Сказано действительно грубо, но зато ведь и точно, да не очень уж и грубо, если учесть причины, по которым у родителей вырвались такие слова. Произносить их, такие слова, родителям было, конечно, больнее, чем сынку выслушивать.

Самое же любопытное и, на первый взгляд, совершенно необъяснимое заключалось в том, что

родители Егорки,

старший и младший братья,

сестрёнка,

бабушки и дедушки,

дяди и тёти,

племянники и племянницы,

даже двоюродные братья и сестры,

тем более, один прадедушка

и две прабабушки —

все родственники Егорки были нормальными, то есть трудолюбивыми людьми.

Один Егорка мечтал о лёгкой, беззаботной жизни.

Тупоголовие его было не от природы, то есть не от того, что он родился остолопом и никем другим стать будто бы не имел возможности. Так называемое тупоголовие Егорки было результатом постепенного, достаточно медленного, но неуклонного самооболванивания.

Явление это, уважаемые читатели, хотя и наблюдается довольно нередко, изучено совершенно недостаточно. В книгах о нём не пишут, по радио и телевидению о нём ничего не передают, в кино и театрах его не показывают, посему расскажу о нём поподробнее.

Самооболванивание начинается с того, что ещё в, малом возрасте человек вдруг делает для себя прелюбопытнейшее открытие: оказывается, иногда очень выгодно прикидываться этаким ничего не понимающим дурачком. Дескать, пусть те, которые себя умными полагают, всякие дела делают, разные работы работают, силы тратят, но он, самооболванец-то, будто бы и не понимает, для чего всё это, и живёт себе потихонечку-полегонечку.

Вот зачем, например, каждый день выполнять все домашние задания, если спрашивают не каждый день?

А старшим зачем помогать? Что они, сами не справятся?

Или для чего, предположим, на пятёрки учиться, если и за тройки никто тебя в милицию не заберёт?

Вообще зачем учиться хорошо, когда никто ещё не умирал от того, что получал двойки?

Кстати, самооболванец не считает себя лентяем, хотя тунеядец он стопроцентный, но, как мы увидим дальше, несколько своеобразный. Он, видите ли, не ленится учиться, а будто бы не понимает, для чего это надо, когда и без учёбы жизнь прекрасна.

Вокруг самооболванца люди трудятся, учатся, занимаются интереснейшими делами, а он и не понимает, что в этом хорошего, если самое приятное на земле дело – ничего не делать.

Ничего не делать полезного Егорка Хряков привык уже годам к шести, когда у него только-только начался процесс самооболванивания. Тогда уже самая малюсенькая просьба, помочь например, вызывала в нём панический ужас и не менее паническое отвращение.

А своеобразие Егоркиного тунеядства заключалось в том, что, если ему приходилось что-нибудь делать для себя, – тут уж никакого лентяйства.

Или, к примеру, писал Егорка Хряков прямо-таки потрясающе безграмотно, грязно и некрасиво, зато вот считал замечательно. Правда, и считал-то он довольно своеобразно опять же.

Вот полюбопытствуйте, пожалуйста, уважаемые читатели.

Ещё в первом классе спрашивает Егорку Хрякова учительница: сколько будет шесть плюс два?

Он глазки прищурит, губами быстренько-быстренько пошевелит и ласково отвечает: восемь.

Как, по-вашему, уважаемые читатели, он сосчитал? Или просто помнил, что шесть плюс два будет восемь?

Нет, нет! Сосчитал Егорка Хряков вот так. У меня, мол, было шесть рублей, а я шёл по улице и нашёл, умница, два, стало у меня восемь!

Или классе во втором спросит Егорку Хрякова учительница: сколько будет, если из двадцати одного вычесть двенадцать?

Тогда он глазки прищурит, губами быстренько-быстренько пошевелит и зло ответит: девять!

Как, по-вашему, уважаемые читатели, он это сосчитал? Или просто помнил, что, если из двадцати одного вычесть двенадцать, будет девять?

Нет, нет! Сосчитал Егорка Хряков вот так. Была, мол, у меня двадцать одна копеечка, а я, дурачок-разиня, двенадцать копеечек потерял, и осталось у меня, недотепы, всего девять! Вот так арифметика!

Ну, а как он, по-вашему, уважаемые читатели, делал умножение? Оригинальнейшим, я вам скажу, способом.

Сколько будет дважды три? Всем известно, что шесть. А у Егорки Хрякова в воображении сразу возникала такая приятнейшая картина: ему, сестренке и младшему брату дали по два яблока, а он, герой, взял да и отобрал у родственников фрукты – стало у него шесть!

Ну и арифметика!

С возрастом Егорка Хряков всё больше самооболванивался, и это привело его не только к тупоголовию, то есть к полнейшему нежеланию и неумению думать, но и к вреднейшему решению: жить лишь для себя, заботиться лишь о себе.

А когда он сменил себе имя на Жорж, то сообразил: кроме лёгкой работы, есть легчайшая (найди её!), кроме легчайшей работы, есть наилегчайшая (найди её!) и т. д.

Свою трудовую деятельность Жорж Хряков начал с торговли квасом и газированной водой. Занятие это нравилось ему особенно тем, что работал он сидя.

Вы, уважаемые читатели, вполне резонно можете спросить: а почему он к школе никак приспособиться не мог, бросил её полуграмотным недоучкой?

Ответ простой: лёгкой учёбы не бывает, а для лентяев она особенно трудна, тяжела и даже невыносима.

Но так как Жорж Хряков хорошо умел считать, а самооболванивание позволило ему относительно быстро научиться хитрить и жульничать, то жизнью своей и сидячей работой своей он был вполне доволен.

И горько жалел Жорж Хряков об одном: никто ему, кроме своего брата оболванца, не завидовал. А ведь Егорка Хряков ещё в школе мечтал, чтобы ему все завидовали, особенно отличники, чтобы знали они, что жить надо совсем не так, как они живут. И тогда, ещё в школе, никто Егорке Хрякову не завидовал, кроме самых отъявленных двоечников, и сейчас никто не завидовал Жоржу Хрякову, кроме самых отпетых оболванцев.

Очень его это огорчало и даже тревожило. Ведь он стремился доказать, что быть таким, как он, и выгоднее, и интереснее, и почетнее, чем быть нормальным человеком. Ему хотелось, ему прямо-таки требовалось, чтобы его ставили в пример другим! Чтобы у него люди учились жить! Ведь это было бы торжеством самооболванивания!

И сидел бы себе Жорж Хряков, и торговал бы себе квасом и газировкой, но судьба распорядилась иначе и не в его пользу, а он этого-то сразу и не заметил.

Дело в том, что за выдающиеся показатели по продаже кваса и газировки населению Жоржа Хрякова послали учиться на курсы поваров.

Эх, если б только он знал, чем всё это кончится, никуда бы он и никогда бы он от своей бочки с квасом не двинулся!

А он поначалу возгордился, поднял кверху нос, сменил грубую фамилию Хряков на гораздо более нежную – Свинкин. Заодно сменил он и отчество Романович на красивое – Робертович.

Вот так примерно Егорка Хряков превратился в Жоржа Робертовича Свинкина.

На курсах поваров ему пришлось очень худо. Работать он привык сидя, а тут ещё от сверхобильной пищи Жорж Свинкин начал стремительно толстеть и за короткий промежуток времени до того растолстел, что ему врачи буквально приказали заняться спортом.

Долго выбирал он себе вид спорта полегче и в конце концов решил попробовать быть голкипером. Подумалось Жоржу Свинкину, что стоять в воротах всё-таки легче, чем бегать, прыгать, грести, крутить педали и т. д. Болельщики прозвали его Дыркой, потому что из десяти мячей, посланных в ворота, он пропускал что-то около девяти с половиной.

Естественно, что из команды Жоржа Свинкина отчислили, чему он был чрезмерно рад. Отчислили его и с курсов поваров и направили работать официантом, сколько он ни просился обратно к бочке с квасом.

А к безостановочному толстению добавилось ещё выпадение зубов из-за безграничного поглощения сладкого (за один раз он мог машинально и быстро съесть килограмм двести пятьдесят граммов любимых конфет). Пришлось погибшие зубы заменить стальными и золотыми. Этим Жорж Свинкин очень похвалялся, вместо того чтобы очень стыдиться и ещё больше сожалеть.

И вот он стал официантом. Тяжеленная наступила для него жизнь. Ведь с таким же, как говорится, успехом Жоржа Свинкина могли послать бегать на сто десять метров с барьерами. Правда, в работе официанта барьеров нет, бегать тоже не надо, но зато есть поднос и требуется много и долго ходить, во всяком случае, не сидеть. Вот и вспоминал Жорж Свинкин блаженные времена, когда он сидя торговал газированной водой или квасом.

И ещё Жорж Свинкин сожалел, что несколько лет понапрасну потратил на школу, надо было научиться только считать да и торговать с малых лет. Он мечтал вернуться к сидячей деятельности, но судьба распорядилась иначе, и опять его подвело самооболванивание.

Из трех кафе и двух столовых уволили Жоржа Свинкина. И как раз в это время в тресте решили вновь создать футбольную команду. И вот тут-то, абсолютно не зная, куда девать неудавшегося повара и ещё более неудавшегося официанта, вспоминали не о том, что он когда-то успешно для себя и для населения торговал квасом и газированной водой, а то, что он когда-то вроде бы был вратарём. Забыли и о том, что болельщики звали его Дыркой за то, что из десяти мячей, посланных в ворота, он пропускал что-то около девяти с половиной.

Жоржу Свинкину предложили стать тренером и приступить к немедленному комплектованию футбольной команды «Пищевик».

И произошло то, чего я лично, уважаемые читатели, не понимаю до сих пор. Жорж Свинкин согласился стать тренером футбольной команды, которой ещё не существовало и которую сначала предстояло собрать.

Размышляя над этим решением Жоржа Свинкина, я угадал три причины, по которым стремящийся к сидячей трудовой деятельности самооболванец-тунеядец согласился на такую нервную и хлопотливую должность, как тренер.

Во-первых, видимо, так рассудил Жорж Свинкин, тренеру можно работать сидя. Во-вторых, как, видимо, полагал он, нет ничего на свете проще и легче, чем отдавать указания и распоряжения. В-третьих – и это самое главное, – если бы он не согласился стать тренером, его тут же, как обещали, перевели бы в ночные сторожа.

Жоржу Свинкину так и сказали:

– Предоставляем тебе последнюю возможность искупить свою вину перед трестом ресторанов и столовых. Найди для начала хотя бы одного замечательного игрока к такому-то сроку. Не найдешь – тут же отправишься в ночные сторожа без права перехода на другую работу в течение нескольких лет.

Два месяца и три дня Жорж Свинкин очень трудился: сидя придумывал название команды. И вот уже полгода, кроме названия «Питатель», у этого тренера никого и ничего не было. Пришлось ему отправиться на поиски игроков, вернее, хотя бы одного замечательного игрока.

И когда бескомандный тренер после долгих и бесполезных скитаний обнаружил уникального вратаря, на пути встал маленький, взъерошенный, похожий на озабоченного воробья какой-то Шурик Мышкин!

Применив всю свою хитрость, всю свою пронырливость и, прямо скажу, всё свое жульничество, Жорж Свинкин сумел заманить растерявшегося Попова Николая в вагон электрички, даже удержать его (не вагон, конечно, а вратаря) до момента, когда поезд тронулся с места.

Тренер с командой из одного игрока уже настроился блаженствовать, как вдруг Попов Николай будто забыл о растерянности и сверхрешительно заявил:

– А ведь обманул ты меня! Не дал с Шуриком Мышкиным поговорить! Никуда я с тобой не поеду! Я к Шурику!

От неожиданности и злости Жорж Свинкин и ответить-то не успел, и Попов Николай исчез из вагона. Неудавшийся повар и более того – неудавшийся официант, ныне тренер, понимая, что теряет единственного игрока, а приобретает возможность попасть в ночные сторожа, бросился следом.

Дверь из тамбура наружу была распахнута. Уставившись в проём, задохнувшись от плотного, сильнейшего ветра в лицо, Жорж Свинкин от ужасного страха содрогнулся, а от страшного ужаса весь похолодел: как прыгать на полном ходу при его весе и при такой скорости?!?!?!

Это же наивернейшая смерть!

По-ги-бель!!!!!

Но ведь Попов-то Николай прыгнул…

И кем ты хочешь быть, Жорж Свинкин: тренером или ночным сторожем?

– Тренером!

Тренером!

Конечно, тренером! – громко стучали колеса.

Стальные и золотые зубы Жоржа Свинкина тоже постукивали.

А колеса как бы настаивали:

– Не сторожем!

Не сторожем!

Не сторожем!

Тренером!

Тренером!

Тренером!

Не от смелости, не от ума, а от самооболванивания, от страха потерять лёгкую и выгодную сидячую работу, от ненависти к Шурику Мышкину, закрыв глазки, стиснув стальные и золотые зубы, крепко сжав ручку чемодана пальцами-сардельками, будто ухватившись за него, Жорж Свинкин прыгнул…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Жорж Свинкин продолжает поиски Попова Николая. Шурик Мышкин знакомится с очень весёлым центральным нападающим по фамилии Весёлых, а по имени Егор

Закончив рассказ о своем прыжке на полном ходу с поезда, Жорж Свинкин с трагическими нотками в хрипло-скрипучем голосе проговорил:

– Колошшальной важности вопрош: как ишкать проходимша Попова Николая, такого негодяя? Прошто шидеть? Или ишкать?

– Сейчас перед нами троими, – озабоченно сказала бабушка Анфиса Поликарповна, – стоит одна колоссальнейшая задача – подумать о пище на завтра. Но борщ, уважаемый Жорж…

– К шожалению, я ешть не шпошобен. Жубы выбиты. Губы ражбиты.

– Но борщ, уважаемый Жорж, – бабушка Анфиса Поликарповна весьма строго повысила голос, – но ваш борщ, уважаемый Жорж, абсолютно несъедобен. Я – бррр – попробовала его и едва не вылила, но руки не поднялись. Почему он, ваш борщ, безвкусен, то есть несъедобен?

А Жорж Свинкин вдруг четыре раза подряд ойкнул, хрипло, скрипло и громко, два раза тихо состонал и проговорил:

– Хоть шкорую помош выживай… вшё лишо горит…

– Вам надо в больницу, – сказал Шурик.

– Нет, нет… надо ишкать прештупника.

– А вдруг он разбился и лежит в больнице? – испуганно крикнул Шурик. – Вдруг ему уже делают операцию? Может быть, я сбегаю в больницу?

– Шпегать в больнишу? – задумчиво переспросил Жорж Свинкин. – Вдруг операшию делают?.. Поштой, поштой! – он явно обрадовался. – Это же шветлая мышль! Только в больнишу отправляюшь я шам! Лишо там приведу в порядок. Жубы вштавлю. Шправки о прештупнике наведу! – И Жорж Свинкин моментально исчез – в одном красном полуботинке на левой ноге.

– Ненормальный… Как он в таком виде пройдёт по улицам? – Бабушка Анфиса Поликарповна пожала плечами. – Дорогой внук, давай решать судьбу борща, а следовательно, и нашу судьбу!

А Шурику всё было безразлично. Ни разу в жизни он не переживал так много за один лишь день, который ещё не кончился, и очень устал от переживаний, а они тоже ещё на сегодня не закончились. Если бы мог он знать, сколько ещё ему предстоит сегодня пережить!

Бабушка Анфиса Поликарповна вдруг резко поднялась с места и произнесла совершенно безапелляционным тоном:

– Тебе не избежать похода в магазин за продуктами. Что-то ведь надо есть! Вот, кой-какие деньги я собрала. Посоветуйся с продавцами, обрисуй им ситуацию, в какой мы с тобой оказались, – говорила она, подавая внуку большую хозяйственную сумку, – порасспрашивай покупателей. Ведь продают же консервы всякие, вообще разные съестные изделия. Удачи тебе, дорогой внук.

Шурик побрёл по улице, опустив взъерошенную голову, добрёл до садика возле поселкового клуба, машинально присел на скамейку, где сегодня познакомился с дядей Колей, и тихонько заплакал. Ему было до того тяжело и грустно, что он нисколько не стыдился своих слез.

И его надо понять, уважаемые читатели.

Однако жизнь устроена так, что сразу вслед за огромной радостью вас в ней, в жизни, вполне может настичь не менее огромная беда, а вслед за бедой может привалить и счастье примерно таких же размеров, как беда.

И когда Шурику с острой болью подумалось, что он больше никогда не встретится с дядей Колей, и он снова собрался дать волю слезам, как услышал очень весёлый голос:

– О чём тут горюешь, товарищ мальчик? Обидел тебя кто? Болит у тебя что-нибудь? Или деньги потерял? Или соринки в оба глаза попали?

Перед Шуриком стоял высоченный, широкоплечий дяденька в синем спортивном костюме и кедах. Он был обрит наголо, зато на его загорелом лице с озорными глазами красовались огромные чёрные усы, которые он то и дело покручивал. Видимо, он ими очень гордился и дорожил.

Шурик промолчал, дяденька присел рядом, тоже помолчал немного и заговорил весёлым голосом:

– Как утверждал мой любимый командир, старший лейтенант по фамилии Синица, а по характеру орёл, не проходи мимо пожара, бушующего хулигана, старушки и плачущего ребенка. Пожар следует потушить, хулигану показать где раки зимуют, старушке помочь, а ребенком всерьёз заняться, разузнать, что с ним стряслось и принять все возможные меры для того, чтобы он стал весёлым. Надо всегда помнить, говорил старший лейтенант Синица, что человек, особенно ребенок, создан для счастья, как птица для полёта.

Шурик громко вздохнул. Ведь когда человеку невесело, весёлые люди его просто раздражают и хочется от них поскорее избавиться, остаться одному со своей бедой.

Поэтому Шурик ответил:

– У меня болел зуб, а теперь уже не болит.

– А у кого ты учился врать? – поинтересовался очень весёлый дяденька и даже немного похохотал. – Видимо, сам учился, самостоятельно. Но успехов не добился. Однако, если ты не умеешь врать, значит, ты неплохой человек, то есть вполне хороший. У тебя в руках большая хозяйственная сумка, и ты плакал. Какая связь между большой хозяйственной сумкой и слезами?

Ещё немного помолчав, Шурик заметил, что его неприязнь к очень весёлому дяденьке уже почти растаяла, и ответил с очень глубоким вздохом:

– Я шёл в магазин.

– И заплакал, не дойдя до магазина. Почему? Молчишь. И врать не хочешь, и правду сказать не можешь. Разреши представиться – демобилизованный из рядов Вооруженных Сил Советского Союза младший сержант Егор Весёлых. И фамилия у меня такая смешная, и сам я очень весёлый человек. И ещё я футболист, центральный нападающий. Это тебе что-нибудь говорит?

– Центр… центральный нападающий?! – Шурик в изумлении и восторге всплеснул руками, выронив большую хозяйственную сумку на землю. – Неужели?!

– Ещё как ужели! Мечтаю стать таким форвардом, чтобы каждый мой прицельный удар по воротам достигал этой самой цели – гол!

– Но ведь так не бывает, дядя Егор. Не может так быть!

– БЫТЬ не может, а БИТЬ надо!

– Правильно, дядя Егор, правильно! – радостно согласился Шурик. – А я вот знаю вратаря, который мечтает не пропустить ни одного гола!

– Ну, это он… перехватил.

– Но ведь стремиться к этому надо?

– Совершенно верно.

– А в какой команде вы играете, дядя Егор?

Егор Весёлых покрутил свои чёрные усы и ответил:

– Я только вчера домой вернулся. Вот устроюсь на комбинат работать и буду играть в «Строителе». А со временем, рано или поздно, попаду в сборную страны. Не веришь?

– Верю, дядя Егор, абсолютно верю! – твёрдо сказал Шурик. – По всему видно, что вы хороший футболист.

– Спасибо тебе, парень, на добром слове, – растроганно проговорил Егор Весёлых. – Звать тебя как?

– Мышкин. Шурик.

– Давай, товарищ Мышкин, докладывай мне: что всё-таки с тобой стряслось? Только помни, что врать ты не умеешь.

Выслушав его самым внимательным образом, Егор Весёлых озабоченно покрутил свои огромные чёрные усы и не менее озабоченно проговорил:

– Вопрос о твоем неумении покупать еду мы подробно обсудим в самое ближайшее время. А сейчас шагом марш в магазин. Я тебе помогу. И бабушку твою накормлю высококалорийной пищей. Как утверждал мой любимый командир, старший лейтенант Синица, основа жизнедеятельности и сохранения энергии человеческого организма – кон-цент-раты! Далее – масло! Обязательно – соль! Ещё – сахар! И если ко всему этому иметь лук – объедение! Вперёд!

По дороге в магазин Шурик рассказал своему новому знакомому про дядю Колю, утаив, конечно, что он бывший поп, и Егор Весёлых вдруг рассердился:

– Я этому твоему дяде Коле не только с одиннадцатиметровой отметки, а с двадцати семи метров десять мячей из десяти забью! Я, знаешь, какой исключительный сон видел? Представляешь, будто бы сам, можно сказать, бог вратарей Лев Иванович Яшин, сам подзывает меня к себе и говорит: «Ну-ка, Егор Весёлых, проверим, на что ты способен. Если забьешь мне из десяти пенальти хотя бы один, быть тебе в сборной страны!» Встал он, бог вратарей, в ворота. Ну, думаю, всё равно из десяти хоть один, да забью! Иначе нет мне смысла жить на этом белом свете! Яшин Лев Иванович за каждой моей ногой смотрит. Установил я мяч на одиннадцатиметровую отметку. Отошёл я, разбежался и…

– И? – пискнул Шурик.

– И проснулся, – с глубокой горечью ответил Егор Весёлых, нервно подергав свои огромные чёрные усы. – И с тех пор покоя мне нету, как подумаю: забил бы я или не забил гол Льву Ивановичу Яшину, богу вратарей? Хотя бы один из десяти? Но зато после этого исключительного сна тренироваться я стал до изнеможения почти полного. Так что не поздоровится твоему дяде Коле.

– Это мы ещё посмотрим, – обиженно отозвался Шурик. – У него отличная реакция. Просто редкая. Опыта, правда, никакого. Он ещё не играл ни в одной команде. Вообще в настоящих воротах ещё не стоял.

– Тогда мне с ним и делать нечего! – презрительно бросил Егор Весёлых и гордо покрутил свои огромные чёрные усы. – Я человек серьёзный, хотя характер у меня и весёлый. Для меня футбол не игрушка, а смысл всей моей жизни. Вот почему, думаешь, голова у меня бритая наголо? Поспорил с одним вратарём, что забью ему восемь из десяти, иначе прощаюсь со своей кудрявой шевелюрой. А забил семь. Все меня отговаривали, но я условия спора выполнил. Вот и с твоим дядей Колей мы поспорим на его голову и мои усы. Понятно?

– Понятно, – в страхе и уважении прошептал Шурик. – Вы очень серьёзный человек, дядя Егор, и усы у вас прекрасные, но… но вы же можете их потерять!

– Тогда так мне и надо! – сурово заключил Егор Весёлых и яростно покрутил свои огромные чёрные усы и ласково погладил их, словно радуясь тому, что они у него ещё есть.

В магазине наши новые знакомые закупили много основы жизнедеятельности и сохранения энергии человеческого организма – различных концентратов, а также масла, соли, хлеба, в овощном ларьке – луку.

– Почему же ты такой к нормальной жизни неприспособленный? – спросил Егор Весёлых. – Почему даже в магазин самостоятельно сходить не можешь?

– Папа с мамой и дедушка считают, что главное в жизни – учёба и только учёба. Добиваются, чтобы я стал абсолютно круглым отличником. Мне разрешают лишь учиться.

– Отлично учиться – дело, конечно, хорошее. А больше ничего от тебя мама с папой и дедушка не добиваются? А костёр разжечь в дождливую погоду можешь?

Выслушав предельно грустный рассказ Шурика о его школьной и домашней жизни, Егор Весёлых, недовольно покрутив свои огромные чёрные усы, воскликнул:

– Беру над тобой шефство, товарищ Шурик! Пусть родители и дедушка делают из тебя абсолютно круглого отличника, а я из тебя нормального здорового человека воспитаю! Как говорил мой любимый командир, старший лейтенант Синица, в здоровом теле мозги работают значительно лучше, чем в недоразвитом.

Бабушка Анфиса Поликарповна, открыв дверь, пошатнулась, спиной прислонилась к стене в коридоре и совсем тихо прошептала:

– Я отравилась, внучек… Я не выдержала и… и съела тарелку борща… Меня всю передергивало, но я ела и… и ела, чтобы не умереть от недоедания… Это кто с тобой? Опять какой-нибудь тренер? И этот попытается отравить меня?

– Никак нет, многоуважаемая Анфиса Поликарповна! – подкручивая свои огромные чёрные усы, громогласно сказал Егор Весёлых. – Я накормлю вас высококалорийной пищей. Разрешите проверить ваш борщ?

Он очень осторожно зачерпнул ложкой из кастрюли, ещё осторожнее втянул борщ в рот… проглотил… взглянул на бабушку Анфису Поликарповну… хмыкнул два раза… один фыркнул… опять хмыкнул да как расхохочется!

– Ох, насмешили… ох… насмешили… – сквозь смех выговаривал он. – Ох, комедия… вот это отравление… – Он с большим трудом перестал смеяться. – И не противно вам было есть?

– Просто ужасно. Но я была голодна и близка к очень глубокому обмороку от недоедания.

Егор Весёлых посолил борщ, попробовал, похохотал, ещё посолил и ещё похохотал, предложил:

– Вот теперь кушайте на здоровье. Относительно вкусный борщ.

– Какое вопиющее безобразие! – гневно возмутилась бабушка Анфиса Поликарповна. – Это всё твой Жорж, внучек! Он что, не знает, что пищу для человека следует обязательно солить? Да, Шурик, там тебе письмо от этого клетчато-полосатого.

Шурик развернул листок, исписанный крупным детским почерком:

ДАРАГИИ АНФЫЦА БАЛИКРПОВНА ИШУРИК МИНЯ ДЕРЬЖУТ ВБАЛНИЦЫ ЛИЧИТЬ БУДУТ КОЛЯ ИСЧЕС ФТЫКАЮТ МИНЕ НОВЫИЗ УБЫ АБИЗАТЕЛЬНО НАВИСТИТЕ МИНЯ

ЖОРЖ СВИНКИН

КОРМЯТ НИВАЖНО ИМАЛО

– Куда исчез дядя Коля? Куда? – печально и растерянно спросил Шурик. – Куда он мог исчезнуть? Зачем? Он же обещал прийти ко мне… А почему Жорж Робертович такой безграмотный? А вдруг он всё-таки никакой не футбольный тренер, а… – И он, пока Егор Весёлых готовил концентраты для варки, рассказывал ему о Жорже Свинкине.

– Проверим мы вашего тренера, – пообещал Егор Весёлых. – И дядя Коля твой никуда не денется. Если он даже и разбился, когда с поезда на полном ходу зачем-то прыгал, милиции это, конечно, известно.

– Всё это в высшей степени подозрительно, – наставительным тоном произнесла бабушка Анфиса Поликарповна. – Егор… как вас по отчеству?

– Проще простого – Егорович.

– Так вот, Егор Егорович, почему этот безграмотный Жорж не посолил борщ? Нарочно?

– Вряд ли. А вот как вы не догадались? Неужели вы не знаете…

– Если бы я знала все, – довольно насмешливо перебила бабушка Анфиса Поликарповна, – то я бы не сидела с вами здесь на кухне, а заседала бы в академии наук. Егор Егорович, а ведь Шурик, сам того не сознавая, попал в весьма и весьма сложное и даже небезопасное положение. На руках у него, можно сказать, беспомощная бабушка, а окружают его совершенно подозрительные личности. Один – безграмотный тренер, другой – вратарский поп или поповский вратарь, я уже запуталась.

– Он не поп! – возмутился Шурик. – Он бывший поп! Теперь он – перспективный вратарь! Каких ещё не бывало!

– Постой, постой, – сурово проговорил Егор Весёлых. – Вот это новость! Действительно, бывший настоящий поп?

– Да, действительно, – упавшим голосом отозвался Шурик, – он был попом, но полюбил футбол. Он жить не может без футбола. Он поступает на работу и в команду.

– Вот зто новость, – почти мрачно повторил Егор Весёлых, задумчиво покрутил свои огромные чёрные усы и снова принялся резать лук. – Да ведь такого ещё не бывало и быть не может! Или он не поп, или… А вдруг он что-нибудь вроде шпиона со специальным заданием? А? Вдруг его забросили в наш футбол… точно, точно! – Он громко расхохотался. – А что? Перед началом матча обе команды молятся, тем самым демонстрируя, что верят не в федерацию футбола, а в несуществующего господа бога! Перед ударом по воротам – молитва! Удачно обвёл защитника – остановись, поблагодари господа! Это же, товарищи, собьёт ритм игры, снизит скорости!

– Нет, нет, если молитва поможет точнее бить по воротам, я бы не возражала, – не очень уверенно призналась бабушка Анфиса Поликарповна. – Вот рассказывают, например, что иногда некоторые футболисты неприлично выражаются, так уж пусть лучше молятся. Главное – поднять результативность форвардов и избавиться от бледных ничьих.

– Простите, простите, – очень оскорблённо проговорил Егор Весёлых, – а, собственно, на каком основании вы, извините, берётесь рассуждать так, простите, авторитетно о футболе?

– На телевизионном основании. Шайбу я не вижу, бегают в хоккее так быстро, что я уследить не могу и ничегошеньки не понимаю. Хоккей смотрю – старость свою чувствую. То ли дело – футбол! Пока они от своих ворот до ворот соперника добредут, я спокойненько успеваю чайку на кухне попить.

– Ну, знаете… – Егор Весёлых столь яростно покрутил свои огромные чёрные усы, словно собирался их оторвать. – Слишком много на себя берёте. Футбол – любимая игра миллионов.