Vis Vitalis

.. Марку, как истинному ученому, мало видеть глазами, ему факты подавай! Может, гипноз или химический какой-то фокус... да мало ли пудры для наших мозгов!.. - А что твердил этот манекен? - Аркадий имел в виду императора. Старик не знал ни единого иностранного слова и не желал учить их. - О своей гибели, все по журналу "Огонек". Стало ясно, что диспута не предвидится, а будет Мадонна без ничего. Глеб в перерыве исчез, пропал и Шульц, научная часть закончилась. Истинные ученые, их оказалось немного, разочарованные, потянулись к выходу; остальные, нервно зевая, ожидали раздетую звезду. 10 Через пару дней, найдя предлог, Марк отправился к Шульцу. Он застал мистика в глубоком кресле. Шульц яростно грыз ногти и выходить из прострации не желал. Наконец, он обратил в сторону Марка затравленный взгляд и пробормотал: - Каков подлец!.. Марк понял, что маэстро глубоко уязвлен. - Кто, Ипполит? - Жалкая пешка! Глеб все подстроил, а обещал - будет присто-о-йно, новые данные, пульсации космоса... Как не участвовать, это же моя тема - пульсации. А оказалось - балаган! Как можно вызвать душу, когда ее после смерти просто нет! Душа при жизни нужна, потом опять вливается в общий источник, теряется в нем, я знаю! - Простите, почему колба лопнула? - Марк задал прозаический вопрос, чтобы разрядить обстановку. - Наверное, стекло с дефектом, - пожал плечами Шульц. - А что за тексты вы читали? - Какая разница! Я притягиваю центр, оттуда свет, смотрите! Маэстро ставит на стол обычный чайный стакан, пустой, грязный, со следами пепла на дне. Сел поглубже, погрузился в себя, через минуту "видите?" Марк смотрит - ничего. Шульц снисходительно смеется: - Чувствительности маловато, понятное дело - десять процентов... Берет руку Марка своей длинной кистью, приближает к стеклу - и стенки засветились! на дне курится дымок... - Все. - Шульц отпустил руку. - Сплошное опошление! Этот император фантом, пустая оболочка. Нельзя вернуть земную форму. Знахарство, колдовство, безграмотность, издевательство над людьми, не отличающими сна от истины. И, внезапно сжавшись, устало опустил руки: - Мне холодно здесь, хочу исчезнуть, сгореть, уйти из ледяного плена, вернуться к смыслу... Блики, пепел, треск поленьев... Дано мне тело, я жил... хочу обратно... И далее уж совсем непонятное, бормочет, уставившись в угол, впалые глаза печальны. Марку стало жаль его, хотя так и не понял, что светилось, то ли фокус, то ли химия разыгралась от совместного тепла... - Жалко Шульца, - говорила одна лаборанточка другой. - ну, и что, если отстал, он все равно симпатичней этой бледной поганки. 11 - Довольно, - говорит Марку Фаина. После очередной размолвки был и привычный звонок, и призыв... Но он уже не бежит - подождав, идет не спеша, обдумывая по дороге свои проблемы. Явился, наигранная страсть... И вдруг вспоминает - не запер колонку! Значит, все снова?.. Нет, слишком много неожиданностей истреблено, слишком много обстоятельств зажато в кулаке, когда еще схватишь момент! Надо смыться! Он осторожно уходит от объятий. Она не отпускает, требует объяснений. Он чувствует - устал упрашивать, ловчить, объяснять... Лопнула струна, и стало ясно: свободен. Он молча одевается. Она чувствует новое в нем, и понимает, что конец. Давно ждала, готовилась, и все равно обидно - как это ему, раз плюнуть?.. За это вслед за ним вылетела мятая рубашка и старые кеды, которые он одевал у нее, чтобы не портить ковры. 12 Примерно в те же дни его догоняет начальник тайного отдела. Он давно на пенсии, но подрабатывает месяц-два в году не прежнем месте. Является, снимает запоры, смахивает отовсюду пыль, наполняет графин... Начальник встречает Марка как своего - "заходи, друг..." Все здесь по-старому, графин на месте, стол, ручка-фонарик-магнитофон ждет исповеди. Только дверь постоянно приоткрыта. - Тайн больше нет, - добродушно сообщает полковник. - Времена-то какие... - сел, локоть поставил на живот, - керосином пахнет!.. Марк промолчал, про керосин он слышал всю жизнь. Раньше удобней было, он подумал, а теперь от двери дует, сил нет. - Ты, говорят, с Альфредом дружишь? - У нас совместная работа. - Во-о-т, так ты внимательней смотри, понял? Он не из этих ли? - Из каких? - Из тех самых... - Тех, кто раньше? - Кто позже. - У нас работа, а вы чем занимаетесь? - Мы на страже. - внушительно отвечает полковник. Налил полный стакан, выпил, две капли сорвались с мясистой губы. - Если что, зайди. - Не обещаю. Начальник нахмурился, но тут же разгладил брови: - Как знаешь... но мы учтем. И это "учтем" долго крутилось в голове. Как ни вывертывайся, они у нас в крови - и появился в Марке новый центр мыслей и тревог. Даже дома стало не так, как было - исчезло чувство пленительного, если высоким языком, пленительного спокойствия, оторванности, заброшенности какой-то, которые он так ценил... Но прошло время, и это "учтем" исчезло из сознания, ушло в глубины, и только иногда, по ночам возвращалось - "мы учтем..." 13 Что касается Фаины... Как говаривал мой приятель, он давно в Израиле пенсионер, -" не все так просто..." Она была нужна ему, он был привязан, зависел, может, даже любил?.. - кто знает... Может, она ему немного как мать? - та же сила, решительность?.. Он хочет все вернуть! "Нельзя, совсем другой человек" - он уверяет себя. Но очевидная истина не убеждает. Его ощущение жизни, чувство устойчивости, неустойчивости, чувствительность к каким-то носящимся в воздухе флюидам - они вступают в спор с его же тягой к ясности, к точному слову, разумной жизни... Раньше он с интересом и сочувствием следил за своими качаниями между полюсами, не подозревая внутреннего разлада. Теперь же он все чаще чувствует себя растерянным, беспомощным перед миром, который не преемлет многозначности. Внутренняя стихия пугает неуправляемостью: чем упорней он стремится в страну разума, тем сильней его тянет к хаосу и сумятице чувств, к неразумным поступкам... Жизнь идет не так, не так, как он мечтал!
      Глава седьмая
      1 Как-то разом оборвались эти семинары, споры, скандалы, диспуты, очереди за деньгами... Впрочем, память вольно обращается с фактами, охотно извлекает одни, глубоко хоронит другие, подчиняясь текущему моменту. Еще своевольней она поступает с ощущениями прошлого. Как же все-таки было? Покачаешь головой и вздохнешь... Так Марку детство казалось темной щелью, из которой он выглядывал много лет. Он убеждал себя - не так было! вспоминал светлые дни... но факты таяли, а мрак оставался. Он видел свет только впереди, а себя - постоянно на границе света и тени. Но одно несомненно - начался новый этап жизни: появились достижения.
      Первым был Штейн, он вдруг изменил своей привычке есть, пить и спать вовремя, стал хмур, просиживал бархатные штаны, что-то чертил, а потом собрал сотрудников и объявил им новый закон жизни. Битых два часа объяснял, никто ничего не понял, кроме того, что закона не было, а теперь он есть. Не отстал и Шульц, его постоянный соперник, он в своей манере, никого не собирал, а неожиданно возник на скучном сборище - "строить новую ограду или не строить..." - вытряс из рукава какую-то палочку и, потрясая ею, стал вещать, что обнаружил, наконец, постоянную щель в пространстве, и с помощью этой вот заклинательной штучки может теперь прокатиться к центру. - Кажется, у маэстро крыша поехала - смеялся Штейн. Его-то сразу признали, и даже журнал "Сайенс" напечатал за три дня, чтобы не опоздать с нобелевской премией, срок выдвижения на которую истекал через неделю. Шульц же, осмеянный, удалился, и начал переносить в неизвестность большие предметы. Тут уж встрепенулась Агриппина, она никуда не исчезала со времен свержения и корчевания, и даже успела распродать дюжину институтских стульев на барахолке, была разоблачена и униженно просила прощения у самого Глеба; теперь она пуще зверя набрасывалась на всех, выискивая следы пропаж. Повезло и бывшему шпиону, он предпринял первое наступление на Глеба, вызвав к тому душу покойного президента академии. Дух припер Глеба к стене, кричал, брызгал слюной, потрясенный тем, что произошло с некогда замечательным зданием Института... потом с оглушительным треском лопнул. Ученые головы решили, что академик вздремнул и видел сон. Свои козыри Ипполит с Дудильщиковым приберегали до особого момента, довольствуясь пока мелкими пакостями. Глеб расстроился, сразу поняв, в чем дело. Но в целом и у него все шло неплохо: в Институте побывала толпа академиков, их катали в колясках с собачьими упряжками, показали дрессированную акулу, подвели к знаменитому прибору с табличкой: огромные магниты шевелились по заданной программе. До Шульца, правда, не добрались, коридор на полпути прервался, впереди темень, странные свечения, почище, чем у Стругацких. Глеб по телефону сделал внушение, Шульц рыкнул в ответ и первый бросил трубку, за что полагался выговор, но не до него было. Глеб кинулся провожать чинуш, и по дороге "добил" - выпросил деньги под любимую кровь и другие проекты века, а также разрешение беспрепятственно перекраивать здание, после чего взялся с новыми силами возводить этажи и корпуса. Повезло и Борису с Маратом, новый знак оказался благоприятным для жизни, устойчивость ее теперь не вызывала сомнений, усилиями домашней науки катастрофа была предотвращена. Все эти события пробудили в народе самые неожиданные суждения. На базаре одна женщина со средним образованием говорила другой, что в Институте обнаружили неизвестную ранее зону, где сидят враги и выращивают у людей крылья, неудачных режут на запасные части, а лучших отправляют на новую планету, которую собрали около луны. -Там воздуха сколько хочешь, а питание!.. Пересылают за большие деньги, наживаются. Вторая, молча выслушав, говорит: - Это что-о-о... я сама, сама! видела в программе "Вести" женщина-птица, у нее головка маленькая, черненькая, как у цыганочки, а дальше по щекам, по плечам - пе-е-рья... и, конечно, крылья - я сама видела! Не обошло счастье и Альбину, ее заводик прославился тем, что стал выпускать чудную зубную пасту, с добавками из микробов, поедающих всякую дрянь: пока чистишь зубы, микробы, вместо того, чтобы выделять вредную кислоту, трудятся над спирохетами и прочей живностью в дуплах и щелях. Пасту признали как номер один в районе, и в отдел к Штейну потекли деньги, правда, наши, но кое-что приобрели: печатную машинку, телескоп, бинокль, фотоаппарат, и, наконец, стереосистему, давнюю Альбинину мечту. Теперь семинары шли под Баха, любимца современности, для подогревания же страстей ставили Бетховена. "А что мы еще могли?.." - Альбина и здесь права, что они могли еще купить на эти "... рубли", как выразился Штейн, любитель русского мата. Достижения примирили многих врагов, каждый считал, что достиг большего, чем сосед, и был полон жалости, и понимания. А Марк?.. 2 И он, наконец, обнаружил нечто... как охотник, который бродит по лесу вдоль и поперек и все время встречает следы обычного размера, и вдруг: перед ним огромные, глубоко вдавленные... а когти! - и возникает совсем иное настроение. До этого он уже нес свои вещества с колонки на колонку, очищая и выявляя их суть, с некоторой скукой, и даже смятением - то и дело выныривал из-за угла ловкий англичанин или японец, подхватывал часть его добычи и скрывался. Марк только отряхивался, ощущая все уменьшающуюся тяжесть ноши. Что это были за новые вещества, мне трудно объяснить вам. Они несомненно природные, выделены из клеток и тканей, очищены и усилены до неузнаваемости. Введенные зверям обратно, они пробуждают в них отчаянную жизненную силу, выносливость к неожиданным переменам. Ведь, как писал новейший поэт, нас отличает именно неспособность воспринять новое, в этом бессилие нашего положения!.. Но от окончательного ответа эти молекулы уходят, не даются, хоть плачь. Нет сомнения, они связаны с VIS VITALIS, но сама она упрямо остается в тени, то покажется мельком, то снова исчезнет, и вместо живых молекул - кучка грязи на дне пробирки! Наконец, он припер ее к стенке! Готовится к решающему опыту, любовно выбирает смолы, набивает эти чертовы колонки, всегда с ними что-то случается!.. многократно переделывает - и вот, готово! Завтра он получит чистое вещество, оно в десятки раз сильнее прежних. Почти чистая сила, вещество, доведенное до порога невесомости! Он устало оглядывает все вокруг. В холодильнике в крошечной колбочке ждет разоблачения мутная жидкость. "Высплюсь, и с утра начну..." И вдруг понимает, что совершил полный круг, снова вернулся к началу, опять перед важной целью, как когда-то у Мартина. Правда, вырос, повзрослел, много умеет, знает, но... Нет в нем той радости, что была, обожания Учителя, веры во всемогущее знание, восторга - нет!..
      Он ужасается - что произошло? Не верит себе, лихорадочно ищет, собирает по крупицам... Но радость по крупицам не соберешь - чего нет, того нет. Радость нам дают мгновения, прожитые легко и свободно. Постоянные отчаянные усилия приносят свои плоды, но не только сладкие. Нельзя безнаказанно нарушать равновесие легкости и тяжести, усилий и парения: то, что дается нам слишком трудно, необратимо нас изменяет. Ничего особенного - твое дело стало работой, как у многих, пусть интересным, но трудом: оно не освещает больше всей жизни. Но он так не может, ему не хватает света, он словно заперт в душной камере и задыхается... Липкий ужас охватил его: перед ним маячил кошмар обычной жизни. И так же неожиданно, как приступ удушья, все кончилось: он снова в окружении молчаливых друзей, проснулся интерес к острой игре, заботам ума... быстрей, точней, выше... знать, знать, знать... 3 - Вы так не должны, - убеждает его Аркадий. - Вы достигли многого: из этих веществ, как минимум, сделают лекарства. - Вроде женьшеня, для старичков. - Чем вы недовольны, я за тридцать лет так не поднялся, а вы пришли, увидели, и р-раз - готово! - Пришел, увидел... десять лет! - А что вы хотели? - Что я хочу... Он ясно выразить еще не мог. Его испугал приступ безнадежности, который он испытал. - У вас портится характер, это плохой признак. Впрочем, в ваши годы я еще чище бесился, цепи грыз - пустите, мир переверну!.. Мир изменяется, но его не изменить. Он обладает спасительной инерцией... от таких вот... Раз в сто лет кому-то удается найти рычаг, совершить чудо. Так что не надейтесь, живите интересом, иначе истощитесь, и все потеряете. Иногда я благодарен судьбе... случаю, который вы презираете. Повезло бы, стал бы завистливым, желчным, вечно себя грызущим... Пусть я без надежд, но моя лаборатория - чистая радость... как в детстве карандашиком малевали... Марк смотрит с изумлением на Аркадия - не ерничает, не шутит старик.
      4 Наутро встали рано, собрались позавтракать. - Аркадий, вы против науки... - Значит, не поняли еще, вам рано. А он меняется, подумал Марк, - странно, ведь старик... Действительно, Аркадий с годами все меньше об открытии, все больше о разном: то детские задачки решает, то прогуливается с заклятыми врагами, то еще занятие себе придумал - сажать кусты, и под окнами у них теперь тянутся вверх чахлые ростки. Ездит в центр на барахолку, компании водит с подозрительными типами... Чему он радуется в своей каморке, ведь интерес без цели должен чахнуть как беспомощное дилетантство?.. Как Марк ни удивлялся, Аркадий суетился и радовался жизни. Но пора, пора за дело. У Марка решающий день, сколько больших и малых кочек нужно перепрыгнуть... - Пошли? И оба вышли в неприглядную зимнюю темноту. И я прощаюсь с ними - с тревогой, надолго.
      Ч А С Т Ь В Т О Р А Я
      Глава первая 1 Сменились несколько раз декорации, прошла зима, настало лето, снова осень, опять зима... Темнота накрыла в очередной раз город и окружающие поля непроницаемым куполом, от одиннадцати до трех брезжил серый, непонятно откуда взявшийся свет, и угасал до следующих одиннадцати. Унижение темнотой и сыростью преследует нас, жить в зоне замерзания воды - безумная затея. К тому же новое время стучится в ворота: Институт оголился, там, где раньше плакат на плакате - семинары, диспуты, собрания - теперь одна пупырчатая броня. Денег никаких, списки вернули, да еще посмеялись, покрутив пальцем у виска... Потом вдруг денег стало мно-о-го, зато исчезло все остальное, потом снова стало наоборот, и пошли круги, циклы, завихрения... - Мы в воронке, - радостно говорил Шульц, - значит, скоро, скоро выйдем на полный контакт! - Промежуточная фаза, - определял Штейн, - отсюда потеря видимости, неустойчивость ориентиров и немилосердная тряска. На фоне усталости и безверия блистала звезда Ипполита, он прибрал к рукам пол-Института, начал врачевать самое неизлечимое, греб деньги неразрезанными листами, и увозил в центр менять на валюту. И тут Глеб назначает совещание. Большой зал прибрали, вымели окурки и бумажки, починили кресла, с которых полосками сдирали кожу население шило куртки - распахнули окна и двери, проветрить от пыли и гари, постелили ковровые дорожки... - Глебка в очередной раз интриганит, как бы сам себя не перехитрил, - говорит Аркадий. - Что же он сегодня придумал?.. Но идти отказался - "расскажете, - говорит, - я открытие никак не добью..." 2 Народ стекался мелкими ручейками. Прошел Гудоев, восточный специалист, иссеченный шрапнелью недавних боев, защитник тридцати трех полей. Прошмыгнул Николай Николаевич, тоже важная персона, напоминающий мучного червя с головкой грифа и красными цепкими лапками, любимец партии, теперь месткомовская крыса, вечно зябнущий, хихикающий, ядовитый и коварный. За ним проковылял Теодор, трясущийся козел, важно качая длинной шеей, увитой коричневым бантом. Тихо вкрались двое неразлучников, Борис и Марат, стыдливо отворачивая рты, дышащие самогоном и чесноком. Вбежал Сонькин, брюнет с безумными глазами, из команды Дудильщикова, вплыла старая дева Кафтаниха, с выцветшими глазками-пуговками и мешковатым бюстом, задвинутым подмышки, истеричная мадам, открывающая каждый день по пришельцу... втиснулся необъятный грузин Шалва, заместитель Ипполита по блюдечкам, он дома соорудил посадочную площадку с баром и бильярдом... возник из темноты некто Арканя /не путать с почтенным Аркадием/, тощий малый в длиннополом кафтане на старинный манер, старательно окающий, он неутомимо преследовал лаборанток, а, загнав в угол, разочарованно отворачивался... Дальше повалил уж совсем разный народ, жаждущий зрелищ - молодые лаборанточки, скучающие от зрелости дамы, пенсионеры, ветераны различных передряг, принявшие обычную дневную дозу, за ними честные малые, младшие чины, копающие во мраке... эт сетера, эт сетера... И пауза. Затем ввалился, отдуваясь, пенсионер, отставной начальник сыска, фонарик при нем; полковник по старой памяти в первый ряд, раскинулся на три стула. Наконец с потрепанным портфельчиком, простой, бесцветный, настоящий наш - вбегает Ипполит. И надо же! Сталкивается с неизвестно откуда взявшимся Шульцем. Оба пошатнулись, Ипполит вежливо гнется в поклоне, Щульц без внимания, скользнул во второй ряд и замер, прислонившись затылком к высокой спинке, снова невидим. А шулер и пройдоха под громкие приветствия проходит к своим, жмет руки, говорит направо и налево комплименты, шлет во все стороны поклоны.
      Появляется Штейн, справа Иванов, слева Максим, чуть поодаль две дамы - и молодой человек. Он теперь явно ближе к шефу, наверное, успех? Хотя по лицу не скажешь - по-прежнему мрачен, разорванный ботинок, расстегнутый ворот, трехдневная щетина, блестящие от недосыпания глаза... Фаина явно стареет, Альбина как всегда - тонка, язвительна, прокурена, бросает надменные взгляды на сборище. За ними идет Зайницкий, красавец с польскими чертами, любимец дам и лучший лектор, он с утра за Штейна, вечером вещает за Ипполита, до самых до окраин доносит идеи науки, свободы и жизни после смерти. С ним под руку Юра Лизарев, тоже вальяжный мужик, потрясающий рассказчик, вкусно выпевающий детали. Если его спрашивали - "какая модель верна?" - он тянул - "эт-то проблэ-э-ма..." и, беря под руку, заводил рассказ про Петра Петровича, который сначала думал, а потом передумал, и что из этого вышло... История прерывалась у Юриных дверей. 3 - Как-то вы рассказываете странно, будто пасквиль читаете, выговаривает Марку Аркадий в тот же вечер за чаем, - у вас персонажи все одинаково противны, что наши, что не наши... Я люблю, чтобы видно было, кто ангел, кто злодей. - Не вижу ни злодеев, ни ангелов, все серо. Аркадий много знал - и как пришел успех к молодому человеку со стороны нового вещества невиданной силы, оно пробуждало к жизни самых унылых крыс... и что, несмотря на это, Марку все на свете надоело... - Ничего, перемелется, - считал старик, - а то, что вы открыли, я думаю, и есть сама Живая Сила, только пришибленная чуток. А ка-акже по-другому, у нас-то... Проще говоря, энергия заблуждения, то есть, страсть или зуд делать глупости, не переводя дыхание. Не о ней ли всю жизнь талдычит бедняга Шульц? Ищет, чудак, в космосе, а она-то вот -внутри! - Таких энергий за полгода десяток найдено. И правда, сначала вроде бы открытие, и вдруг, оказывается - таких веществ много! Моментально толпа кинулась - выделять, исследовать... Марка сразу оттеснили, забыли. - Пусть, - он говорит Аркадию. - Зато интересно было. - Нет, жаль, - вздыхает старик, - не успели довести до конца. Была бы на доме табличка - здесь жил лауреат... Может, и меня вспомнили бы. - Вы заявили о себе, пусть с ошибочками, неважно, - Штейн всегда выгораживает своих, - а японцы это японцы, что с ними поделаешь. Обскакали, дело обычное. Его другое поразило - сколько времени и сил потратил, а к своей картине жизни так ничего и не прибавил. И умней не стал, наоборот - злей, суше. Куда только делись мечты - разум, видите ли, постигнуть, жизненную силу схватить, как жар-птицу, за косматый хвост... Ненормальный! VIS VITALIS - задачка на века! Она и здесь, и там, покажется и тут же ускользает, уходит из старательно расставленных сетей, оставляя только светящийся след. "Зато полезное дело... вложил свою крупицу..." - он старательно себя убеждает, но радости не чувствует. Эгоист! - он ругает себя, но и раскаяния не ощущает. Теперь не он держал свое дело в руках, наслаждаясь умом и смелостью, а оно само цепкими щупальцами схватило его, и, скупо платя разменной монетой, высасывало силы. Отвлекало? От чего?.. Он пытался вспомнить, но мысль растворялась, как сон при пробуждении. 4 Но мы отвлеклись, люди ждут. Наконец, вбежали молодцы из личной охраны академика, небрежно катанули красную дорожку, недокрутили, академик перепрыгнул, погрозил пальцем, влез на вышину и запел свою песенку - не просто так собрал-от дел оторвал, денег нет и не будет, поэтому следует, не распыляя сил, определить истинное направление.
      - У нас две модели проявили себя, давайте, разберемся. Слово Штейну, он идет, выставив вперед могучую челюсть, начинает, радуясь своей легкости, плавной речи и красивому голосу. Он без всякой дипломатии с места в карьер начинает побивать камнями современные безграмотные увлечения - бесконечные эти поля, чужеродную энергию, которая сочится из всех дыр и щелей, заряженную воду, предсказателей, пришельцев, упырей и вурдалаков, иогов, христиан, иудеев, мусульман и весь наступающий на светлое здание мрак и бред. Затем он переходит к положительной части - "причина жизни в самой материи..." - густо цитирует Марка с его новым веществом, открывающим путь к полному разоблачению VIS VITALIS... Он выложил с немалыми ошибками все, что в него за полчаса до этого впихнул Марк, выпалил добросовестно, с жаром, но все же с облегчением пересел на своего проверенного конька - ринулся в самые высшие сферы, где был неподражаем: он говорит о науке, как об искусстве, и искусстве как науке, густо цитирует стихи и прозу... - Все в нас, - он заканчивает, - поэтому, люди, будьте бдительны, не поддавайтесь на обманы фокусников, гипнотизеров и мошенников. Редкие аплодисменты, свист, топот, треск стульев, предвещающие бурю. Люди другого ждут, они трезвости не хотят, серьезности как огня боятся - они верить желают, верить!.. Такое уж время: растерянного безверия - и отчаянного ожидания чуда. Когда нет спокойной веры в жизнь, то остается верить в то, что вне ее. Это порой похоже на расчесывание зудящих мест - до боли, до крови, зато с безумным интересом. Штейн возвращается на место по узкому проходу, слева к нему тянутся чужие лапы, норовят порвать модный пиджак, справа свои жмут руку, радуются... Очередь за вражьей силой. 5 Они существенно продвинулись, это тебе не какие-то никому не видные, непонятные молекулы! Здесь много чего собралось - и нечто божественное, и пошлятина о пришельцах, тарелочки ихние и блюдечки, и всемогущие поля, живая и мертвая вода, ангелы и черты, вурдалаки и упыри... Узлы, ганглии, иога, карате, колебания и завихрения, неземные источники жизненных сил... Всеобъемлющее учение выдал Ипполит, с виду невзрачный человечек. Вдруг все объединилось, спаялось - и двинулось тучей на скромную теорию внутренних причин.
      Марк видит, Штейн ошарашен: в одну кучу свалено столько, что сразу и не разгребешь. Зато налицо монументальность. - Эклектика! - кричат его сторонники, - наглая фальсификация, где факты?! Но их голоса тонут в реве зала: - Поля, поля! Пришельцы - к нам! Спасемся, друзья!.. Вскочил Шульц, он потрясен наглым надувательством, осквернением великой идеи: - Так нельзя, нельзя! И, потеряв сознание, не сгибаясь, в полный рост шмякнулся оземь. Его хватают за руки и за ноги, деловито уносят, и заседание продолжается. - Маэстро расстроился, увидев всю эту вонючую кучу на своей теории, - решил Аркадий. Марку жаль Шульца, хоть и противник, но честный, и сколько раз ему помогал. 6 Встает Глеб, он уже понял настроение, и убедительно говорит: - Я уверен, экстравертная модель приобрела новых сторонников. Наш почтенный Шульц... к сожалению, заболел... поддержал бы меня. Он у нас пионер, хотя узко понимал, можно сказать, чисто энергетически, а это соблазн. Теперь наш коллега Ипполит представил талантливое обобщение теории и практики, удивительно цельное и интересное, хотя, коне-е-чно, что-то придется еще проверить. И, возможно, другая теория, нашего уважаемого Штейна, тоже вольется... как частный случай... и мы добьемся консенсуса, не так ли?.. Штейн хочет возразить, но Глеб не замечает. - Обобщенное толкование даст новый толчок идее... - и пошел, пошел плести, мешая английский с нижегородским, сметая аксиомы и теоремы... - Он все перемешал, а вечером издал приказ: Ипполит его заместитель.
      - Это первая фаза, - обрадовался Аркадий, - значит скоро Глеб исчезнет, Ипполит развернется, потом неожиданное возвращение... Здание только жаль. 7 Да, внешняя модель убедительно победила. Но толпа не расходится, раздаются голоса, что пора к ответу безответственных противников истины, сбивающих общественность с панталыку. Сторонники Штейна окружили бледнеющего шефа плотной кучкой и вывели из зала, отделавшись пустяковыми царапинами и синяками. Марк шел с ними, в дверях остановился. Его поразил внешний вид события. В огромные окна лился закат, на высоте постепенно переходящий в холодный сумрак. Ретивые служители уже погасили свет, и все сборище голов было облито красным зловещим заревом; люди сбивались в тесные группки, двигались, перебегали от кучки к кучке, обсуждали, от кого теперь бежать, к кому присоединиться, гадали, что откроют, что закроют, куда потекут деньги... Постепенно краски бледнели, красное уступило место холодному зеленому, зарево еще медлило в оконных стеклах, ветки деревьев замерли - четким рисунком на темнеющем пустом фоне... Природа сама по себе, мы - сами по себе, одиноки во Вселенной, далеки друг от друга. Жизнь наша только в нас, только от нас зависит; внутренняя теория верна, хотя и невыносимо печальна - она верна!
      Глава вторая
      1 Похоже, на этот раз Глеб не рассчитал, понадеялся на былую силу. Ипполит оседлал Институт: каждый день указы, с вечера не знаем, с чем проснемся, лаборатории десятками закрывает, все строительные силы бросил на ограду... и кольцом, кольцом окружает двух главных смутьянов - Штейна и Шульца. - Никто понять не может, то ли сдался Глеб, то ли выжидает... говорит Штейн. Шеф сидит на столе и грызет вчерашнюю булочку. - Сумятица, - считает на своей кухне Аркадий, - но голода не будет. Я знаю, что говорю, не одну собаку съел... и зубы потерял, эх, зубы... - Первые годы чудесно жили, - вздыхает Марк, - главное, спокойно: работали без просвета, верили... никаких соблазнов, затей, денег... только простая еда, зато сколько говорили! - Вы сами, голубчик, виноваты, увлеклись погоней, а я всегда дома, отвечает Аркадий, - за исключением... - и стал перечислять, загибая корявые пальцы, - огород вскопать вдове с первого этажа, просила помочь, с одним недотепой побеседовать, малину посадить... а ночью жду открытия. Представляете, добавляю из расчета один к трем, и хлоп! пробку выбило, попер на меня свирепый газ, бурый, клубами... Я его пробкой, пробкой прижимаю, а он ее выпихивает, и все в нос, в нос норовит! Отвратительный запах, всю ночь кашлял. К хлороформу приливаю... - Аркадий... - Марк в ужасе, - это же иприт, вы с ума сошли! - Иприт?.. ха-ха... подумать только! 2 Теперь он был известен узкому кругу своей добросовестной работой. Но это не радовало его, и ничто не радовало, кроме самых простых вещей. Возьмешь небольшой клочок бумаги, разлинованный мелкой сеткой, и остро отточенным карандашиком наносишь крошечные точки, поглядывая в тетрадь, где толпятся цифры: эта - туда, та - сюда... Соединив точки еле видимой линией, он долго смотрит на нее, думает, задает свои вопросы... Все вроде бы как прежде, но что-то важное потерял. Будто шел по полю, смотрел на горизонт - и вдруг оказался в чаще, на узкой тропинке. Теперь он нес свою ношу без радости, видя, как она разваливается в руках, как его толкают, торопят, обгоняют... Он жил как во сне. Иногда маячило желание все бросить, начать заново... Он его прогонял, не понимая, чем может другим заняться? - Я вам советую - займитесь иогой! - Аркадий расцветал, с тайной лабораторией, разбитыми ботинками, вывороченным телевизором, все новыми историями, идеями... - Смотрите, - говорит, - внутри кристалла растет другой, учитесь внутри! Не разрушает дотла, не растворяет, а постепенно пробивает себе дорогу. Марк делал вид, что не понимает намеков, отмалчивался, уходил к себе, лежал на диванчике, смотрел в потолок, читал фантастику, вечером шел на работу, просматривал результаты, давал задание на завтра, и, облегченно вздохнув, уходил. 3 В том году он много гулял, сидел на берегу, смотрел, как терпеливо вода несет разный сор, как плывет дальний берег и все не уплывает... Наступал вечер, звучал все ярче цвет, земля источала тепло, деревья замирали... Он чувствовал, что дело, в которое с такой страстью вторгся, сначала поглотило его целиком, а теперь выталкивает.