Юность, опаленная войной

      - Слишком большое расстояние, не долетают,- говорит он с сожалением.
      Спустя несколько дней сдаем на склад гранатометы как непригодные для боя в конкретной ситуации, тем более что вскоре фронт на Висле должен перейти в решительное наступление. Уходит из взвода и командир гранатометчиков, а в родную роту переводят на вакантные должности минометчиков. Меня назначают заместителем командира первого пехотного взвода. Командиром у нас хорунжий Ежи Рыхерт, родом из Гдыни.
      В начале декабря командиром нашего, второго батальона 8-го пехотного полка вместо майора Дроздова назначили майора Александра Коропова, а его заместителем по политико-воспитательной работе - хорунжего Кароля Роека.
      Хорунжий начинает свою деятельность с совещания с заместителями командиров рот. Поскольку старший сержант Добротливы заболел, на совещание приходится идти мне. Штаб батальона размещается в Хенрикуве. Чтобы сократить путь, я направляюсь напрямик, через поля. Не успел удалиться от дамбы, как откуда-то с немецкой стороны загрохотала пушка и над моей головой со свистом пролетел снаряд. Он разорвался на окраине местечка. По кому это немцы открыли огонь? Ведь на поле, кроме меня, никого нет. На всякий случай прибавил шагу. Снова загрохотала пушка. Пронзительный свист - и летящий снаряд обдает меня горячей волной, а в нескольких метрах впереди меня взлетают вверх комья земли. Машинально падаю на землю. В воздухе свистят осколки. И только тут до меня доходит, что это по мне ведут немцы прицельный огонь. Вскакиваю и бегу что есть духу назад, к дамбе. На левом берегу Вислы гремит орудийный залп, а над моей головой с дьявольским воем пролетают снаряды. Я падаю, опять бегу и опять падаю. Совершенно обессиленный, влетаю в ближайшую землянку соседней роты. Земля дрожит от рвущихся снарядов. Здесь чувствую себя уже в безопасности. Хватаю ртом воздух и с минуту отдыхаю.
      - Ну что, напугали тебя фрицы? Не будешь в другой раз сокращать путь,шутят товарищи.
      - Вы же... видели,- отвечаю я, едва переводя дыхание.
      - Вчера на тропинке возле ив они первым же залпом накрыли патруль связистов. Ни один не остался в живых. А ты, наверное, за картошкой собрался? - не унимаются хозяева землянки.
      - Нет, в штаб батальона,- пытаюсь я объяснить свой риск.
      - Лучше иди вдоль дамбы до Пекелка. Там увидишь траншею, по ней доберешься почти до самого Хенрикува,- советуют они мне.
      Выхожу из землянки. Немцы уже не стреляют. Наученный горьким опытом, я направляюсь в штаб батальона той дорогой, о которой мне говорили товарищи.
      Спрашиваю у часовых, где найти заместителя командира батальона хорунжего Роека. Те показывают на одноэтажный кирпичный домик с выбитыми стеклами. У входа в подвал стоят несколько молодых офицеров. Один из них спрашивает меня, не из четвертой ли я роты.
      - Так точно,- отвечаю я.
      - Заходите! - жестом приглашает он всех в подвал, тускло освещенный фронтовой коптилкой, сделанной из гильзы артиллерийского снаряда.
      - Садитесь,- предлагает зычным голосом заместитель командира второго батальона по политико-воспитательной работе.- Я прибыл сюда вчера и принял дела от хорунжего Шкоды. Давайте знакомиться. Хотелось бы узнать от вас, что слышно в ротах. Начнем, пожалуй. Что может сказать по этому поводу, например, четвертая рота?
      Вскакиваю с места и молчу, словно у меня отнялся язык. Я не готов к докладу, да и не знаю, что в таких случаях положено докладывать.
      - А, это вы,- узнает меня хорунжий. И неожиданно выручает из затруднительного положения: - Садитесь. Пусть начнет пятая рота.
      - Нет еще никого из пятой роты,- отвечает кто-то с задних рядов.
      - Да и дисциплины тоже, наверное, нет,- бросает с упреком хорунжий Роек.В таком случае начинайте вы, гражданин хорунжий,- показывает оп пальцем на невысокого полноватого офицера.
      - Хорунжий Миколай Беднарчук. Вторая пулеметная рота,- четко докладывает тот.
      Я смотрю на него и удивляюсь, как быстро меняются люди. Ведь мы только что вместе закончили школу младших командиров, а Беднарчука не узнать - настоящий командир.
      Офицеры докладывают четко и коротко, а я внимательно слушаю. Касаясь недостатков, заместители командиров рот говорят в основном об одном и том же: о нехватке теплого белья и необходимости сменить износившуюся обувь, о том, что не выдали антифриз для пулеметов и что газета "Звыченжимы" слишком мало пишет о жизни семей бойцов, оставшихся в СССР, и т. д.
      Да, у заместителей командиров по политико-воспитательной работе хватает забот. Они должны не только дать ответы на все эти вопросы, но и в случае необходимости помочь разрешить их.
      В заключение выступает хорунжий Роек. Будто подтверждая мои мысли, он говорит о том, что место политработника там, где солдату труднее всего. Временная оборона за широкой рекой создает видимость безопасности, в результате чего бойцы внутренне расслабляются, думают о доме, о том, что им дает земельная реформа.
      - Я видел сегодня,- продолжает он,- группу солдат, которые от безделья слонялись по покинутым домам в поисках оставленного гражданским населением имущества. Надо таким любителям легкой наживы дать по рукам и бросить их на строительство дополнительных оборонительных рубежей. Имеются трудности с обеспечением продуктами. Мы привыкли есть мороженую картошку, но нельзя допускать, чтобы на этом наживались нечестные люди. Политработники должны присутствовать при раздаче пищи. Кроме того, па нашем батальонном продовольственном пункте следует установить дежурства силами младшего политсостава.
      Необходимо помнить и о том, какая важная вещь письма от родных. Это недопустимая халатность, когда они лежат по нескольку дней в штабе батальона. Вот эта пачка писем только из одного подразделения.- Хорунжий Роек берет в руки треугольное письмо и читает: - "Полевая почта 55503 "Ж". Это чья рота?
      - Четвертая,- услужливо подсказывает кто-то сзади.
      - Возьмите, сержант, за бока вашего ротного писаря, пусть он каждый день приходит сюда и забирает письма.
      - Слушаюсь! - отвечаю и чувствую, как кровь бросилась мне в лицо.
      - Кроме того, ежедневно примерно в шестнадцать часов я хочу видеть у себя каждого из вас с письменным рапортом о настроениях солдат, о мероприятиях, проведенных политработниками за прошедшие сутки, о действиях противника и действиях подразделения, о потерях и степени обеспечения всем необходимым. Это все, что я хотел сказать. Есть ли у кого-нибудь вопросы? - Роек окидывает взглядом собравшихся, садится за стол и поправляет фитиль коптилки, которая начала чадить.
      Встает сидящий позади меня офицер:
      - Я о газетах. Мы получаем их очень мало. В роте все курят и используют для самокруток немецкие листовки со всякими гадостями. Пусть лучше пользуются нашими газетами. В них, по крайней мере, можно вычитать для себя что-нибудь полезное.
      - Вы правы. Постараемся, чтобы наших газет было больше.
      Атмосфера разряжается.
      Наконец первое в моей жизни совещание офицеров подходит к концу. Выходим из теплого подвала. Лица обжигает морозный воздух. На небе мерцают звезды. С линии фронта доносится орудийная перестрелка. Минуту прислушиваемся и шагаем гурьбой в сторону нашего оборонительного рубежа. Дамба все ближе и ближе. Каждую минуту кто-то откалывается от группы, направляясь в свою роту. Моя находится на правом фланге батальона, поэтому последний отрезок пути преодолеваю в одиночестве, размышляя о том, что услышал на совещании у хорунжего Роека. Откровенно говоря, рассчитываю на то, что старший сержант Добротливы скоро выздоровеет,..
      Поскольку я захватил с собой пачку писем, заглядываю вначале в землянку командира роты, которая служит одновременно канцелярией и складом нашего подразделения.
      - Вот, принес письма,- протягиваю я командиру роты.
      - Гладзюк, возьми почту,- отдает он распоряжение писарю.- И дай ему круг колбасы,- добавляет он ни с того ни с сего.
      - За колбасу спасибо. Надеюсь, что ребята не забыли оставить мне поесть.Я отдаю честь и направляюсь к себе.
      Из дымохода моей землянки струится белый дым. Внутри тепло и шумно - у нас гости. Это сержант Владислав Кровицкий, с которым я вместе кончал школу младших командиров. Обязанности хозяина выполняет сержант Станислав Багиньский из нашего пулеметного взвода, который в свое время сбежал из армии Андерса, когда она собиралась покинуть территорию СССР. Сердечно приветствую Владека, а Станислав чересчур возбужденно предлагает:
      - Может, выпьешь немножко? Замерз, наверное.
      Отрицательно качаю головой.
      - Не теряй напрасно времени,- говорю тоном хорунжего Роека.- Сегодня выпьешь, а как завтра будешь стрелять? Дайте, ребята, лучше супу. Я голодный как волк...
      - Нет так нет, уговаривать не буду,- смиренным голосом отвечает Багиньский.
      - Пожалуйста! - подает мне котелок капрал Стефан Олейник.
      Уплетая суп, поглядываю на бойцов. Больше всего попахивает от рядового Туля, который вместе с капралом Олейником должен заступить ночью на пост у пулемета. Чтобы согревать замерзающие на морозе руки, Туль решил взять с собой чугунный котелок с раскаленными углями. Поэтому сейчас он старательно выгребает их из печки.
      Укладываюсь спать. Спустя минуту возвращаются те, кто нес дежурство у пулемета. Они греют у огня руки и тоже ложатся спать. Под бревенчатым потолком завывает ветер. Засыпаю...
      - Ха-ха-ха! - будит меня громкий смех.
      Дверь в землянку открыта, из нее пробивается яркий свет и тянет холодом. Я быстро вскакиваю и выбегаю наружу. Рядовой Туль в прожженных сзади брюках катается по снегу, который за ночь покрыл всю землю. Мы не можем сдержать смеха, а пострадавший отчаянно вопит:
      - Помогите!
      На его призыв прибегают санитары с носилками, но, увидев хохочущих солдат, замедляют шаги: а вдруг кто-то пошутил? Наконец замечают лежащего в снегу человека и подбегают ближе. Сержант Анджей Гжещак торопит их:
      - Эй вы, "катафалыцики", поскорее помогите ему!
      И вдруг - трах! - артиллерийский снаряд падает прямо в то место, где ночью несли дежурство Олейник с Тулем. Укрываемся в землянках, и снова раздается: "трах-трах!" Это рвутся на дамбе немецкие снаряды. Спустя некоторое время опять воцаряется тишина. Видимо, немцы решили прощупать нас.
      Через несколько дней мы забываем об этом инциденте, и жизнь входит в привычную колею. "Рана" у Туля зажила, и он даже доволен, что все так случилось - получил новые брюки.
      Нас переводят во второй эшелон полка. Занимаем район, в который входит более десятка домов, расположенных примерно в двух километрах севернее Хенрикува. Ежедневно проводим учения: отрабатываем действия ударных групп в большом городе, а я в часы, отведенные новым командиром роты, хорунжим Збигневом Скрентковичем из Тернополя, провожу политинформации по материалам газет и контролирую вместе с ним раздачу пищи. После обеда хожу к хорунжему Роеку с письменным рапортом: старший сержант Добротливы все еще находится на излечении в госпитале. Тот, если не очень занят, задерживает меня и рассказывает о народной Польше, которую мы построим после победоносного окончания войны. Рассказывает интересно, убедительно, и я очень люблю его слушать.
      Случаются у нас и свои радости. Так, в один из дней мы получаем теплое белье и меховые безрукавки, а после обеда смотрим выступления артистов дивизионного театра.
      Приближается рождество. Ходят слухи, что мы должны получить посылки от гражданского населения. Чего только мы от них не ждем!
      Как и прежде, ежедневно являюсь к хорунжему Роеку. После очередного моего рапорта вижу, что он сегодня необычно серьезен, что его что-то терзает, видимо, у него какие-то неприятности.
      - Можно идти, гражданин хорунжий?
      - Нет. Задержитесь на минуточку.- Офицер подходит ко мне, кладет на плечо руку и, глядя прямо в глаза, говорит отрывисто, дрожащим голосом: - Сегодня судили за дезертирство бойца из нашего батальона...
      Наконец наступает долгожданное рождество. В каждом доме на видном месте устанавливаем елки и украшаем их чем только можно - аппликациями из бумаги, пустыми гильзами. После обеда вместе с командиром роты отправляемся в штаб полка за посылками для бойцов. Перед избой, где их выдает по разнарядке подпоручник Виктор Красовицкий, толпится очередь. Погрузив подарки от гражданского населения в машины, мы разъезжаемся по своим подразделениям. На обратном пути забираем трех бойцов - пополнение нашей роты. Они уже получили посылки и с удовольствием что-то уплетают - чувствуется запах домашней колбасы с чесноком. Подъезжаем к дому, в котором размещается "хозяйство" Скрентковича. На небе уже мерцают первые звезды. Командир торопит с разгрузкой. По старому польскому обычаю мы раскладываем посылки под елкой.
      Из батальона возвращается писарь с двумя солдатами, которые несут в плащ-палатках рыбные консервы - по одной банке на каждого,- и начинается фронтовой рождественский ужин. Командир роты называет по книге учета личного состава фамилии, а хорунжий Скренткович вручает каждому бойцу посылку и банку рыбных консервов, крепко пожимает руку и желает скорейшего окончания войны и возвращения домой. Шуршит бумага, доносятся радостные возгласы. Одному достались толстые вязаные носки, другому - шерстяные рукавицы или шарф, а в них - обязательно письмо. И в каждом одна и та же просьба - поскорее освободить родину...
      Сколько радости доставили нам эти искренние, написанные от всего сердца строки! И вот уже задорно звучат слова солдатской колядки:
      Сегодня на фронте,
      Сегодня на фронте радостная новость:
      Тысяча бомбардировщиков,
      Тысяча бомбардировщиков летит на Берлин.
      Берлин горит, Гамбург рушится,
      Русские стреляют, фрицы убегают...
      В разгаре веселья дверь неожиданно распахивается и появляется группа офицеров из штаба полка и батальона. Они дают нам возможность допеть колядку до конца и только после этого поздравляют нас с праздником и желают скорейшей победы. За полночь. Иссякли запасы выделенной нам на рождество водки, стихает праздничное веселье, и мы отправляемся спать.
      На следующий день занятий нет, и мы отдыхаем. Хорунжий Рыхерт набирает добровольцев для ночной вылазки за "языком". Желающих много. Он выбирает восемь человек, в том числе меня и одного из трех бойцов, только что прибывших в роту. На вид ему, самое большее, лет восемнадцать. На совсем еще юношеском лице едва пробиваются редкие черные усики.
      Погода нам благоприятствует. На улице стоит сильный мороз. Висла покрылась толстым ледяным покровом. Мы надеваем маскировочные халаты и аккуратно обматываем бинтом автоматы, чтобы они в нужный момент не отказали и их не было заметно.
      Плащ-палатки, в которые нужно будет завернуть пойманных немцев, перекрашиваем в белый цвет.
      - Теперь мы совсем напоминаем привидения,- шутит Бенецкий.
      - После обеда выступаем на передовую. Некоторое время ведем наблюдение за немецким берегом. За дамбой кое-где поднимается вверх белый дымок.
      - Греются, сволочи,- догадался старший сержант.
      Хорунжий Рыхерт ставит задачу. Первыми пойдут старший сержант - опытный боец, участник восстания - и новенький со смешными усиками. Как только стемнеет, полковые орудия займут огневые позиции на правом берегу Вислы и огнем прямой наводкой будут прикрывать наше возвращение с неприятельского берега.
      Наступает ночь. На небе ни тучки. Мороз крепчает. Командир батальона напоминает, что действовать надо быстро, решительно и бесшумно. Снимаем с предохранителей автоматы. Двое разведчиков перелезают через дамбу. Мы выжидаем с минуту и отправляемся следом за ними. Перед нами - прибрежные кусты, в них прячутся паши дозоры. И вдруг где-то совсем рядом вспыхивает яркий огонь и раздается мощный взрыв.
      - Скорее, вперед! - едва узнаю я взволнованный голос хорунжего.
      Раздвигаем заросли и слышим чей-то стон. Впереди копошатся две белые фигуры.
      - Нога, не могу идти, помогите, ребята...
      - Подорвался на мине,- поясняет старший сержант.
      - Не успел, бедняга, попасть на фронт, как уже отвоевался,- сожалеет капрал Вацлав Павляк.
      - Быстро отнести раненого - и вперед,- приказывает хорунжий.
      В ожидании возвращения товарищей мы сидим не двигаясь и дрожим от холода.
      - Да, плохое начало...- ворчит Кровицкий.
      - Зато конец будет хорошим,- перебивает его Рыхерт.- Сержант Кровицкий, назначаю вас вторым дозорным. Можете идти.
      Спустя некоторое время по протоптанной дорожке отправляемся и мы. Кусты редеют, и мы делаем первые неуверенные шаги по покрытой льдом Висле. Здесь уже мин нет, и каждый выбирает себе свою тропинку. Немецкий берег все ближе. Слева над Варшавой взлетают вверх стайки трассирующих пуль. Вокруг тишина, лишь где-то позади нас потрескивает лед.
      На минуту останавливаемся, чтобы осмотреться. "Наверное, уже прошли середину реки",- мысленно прикидываю я. Впереди нас все отчетливее вырисовывается немецкий берег. Через несколько шагов, следуя примеру идущих справа от меня бойцов, ложусь на лед. Внимательно прислушиваясь к каждому шороху, упрямо ползем вперед.
      Вдруг прямо перед нами взлетает вверх осветительная ракета. Хотя ледяная гладь Вислы ровная как стол, прижавшихся к ней белых фигур не видно. "Да, фрицы начеку",- невольно отмечаю я, а движения мои почему-то становятся вялыми, медленными. Страх помимо воли парализует меня.
      Чем ближе немецкий берег, тем интенсивнее работает воображение. Стоит такая тишина, что даже ушам больно. Продвигаюсь вперед еще на несколько метров и снова прислушиваюсь. С той стороны, куда мы ползем, доносится грустная мелодия. "Выпили шнапса и мечтают о том, что принесет им новый, 1945 год",проносится в голове. Скорее бы кончалась эта вылазка за "языком"...
      С немецкого берега слышится лязг металла, резко хлопают ракетницы. С грохотом взрываются гранаты, им вторит яростный лай пулеметов. Над нашими головами то и дело пролетают огненные очереди. Становится светло как днем. Мы знаем, что белые маскировочные халаты делают нас почти невидимыми, но все равно плотнее прижимаемся ко льду и замираем. Сердце стучит в груди словно молот кузнеца, а пальцы, готовые в любую минуту нажать на спусковой крючок, нервно сжимают автомат. Но командир спокоен, и это помогает мне взять себя в руки. Пули немецких пулеметов и автоматов пролетают над уткнувшимися в лед бойцами, но страх постепенно улетучивается, уступая место трезвому расчету. "Видимо, немцы нас пока еще не обнаружили, и причиной этой яростной пальбы являемся не мы",- убеждаю себя.
      Стрельба несколько приутихла, и снова наступила мучительная тишина - даже гармошки не слышно. По-прежнему пристально всматриваюсь в немецкий берег и вдруг замечаю, что кто-то ползет в нашу сторону. После долгих как вечность, томительных минут ползущая фигура достигает нашей цепи. Это один из дозорных, только кто именно - не могу различить.
      Еще с полчаса ждем второго дозорного. Однако его все нет и нет. Ждать дальше бесполезно, и мы отправляемся в обратный путь. Достигнув середины реки, мы почти дома и идем уже не пригибаясь. Только теперь я замечаю, что среди нас нет старшего сержанта, повстанца.
      Наконец добираемся до своей землянки. Хорунжий Рыхерт докладывает командиру батальона:
      - "Языка" взять не удалось. Потеряли старшего сержанта...
      - Плохо,- перебивает его майор Коропов,- завтра пойдете еще раз. А теперь возвращайтесь в роту.
      Возле землянки собралась большая группа бойцов. Каждый хочет поподробнее узнать, что произошло.
      - Чего пристали? - раздражается Рыхерт.-Идите сами - и все узнаете. Пошли, ребята!
      Кровицкий по дороге рассказывает:
      - До немецкого берега доползли вместе. Осторожно вскарабкались наверх и через несколько метров наткнулись на заграждения из колючей проволоки. Начали проделывать в них проходы. Оставалось совсем немного, и путь был бы свободен. Тогда старший сержант приказал мне вернуться и подождать вас. Я пополз назад. И вдруг зазвенел какой-то железный предмет, подвешенный к проволоке. А потом... Потом начался настоящий ад. От разрывов пуль и снарядов сразу стало светло как днем. Я лежал, прижавшись к земле, боялся даже пошевелиться. Когда стрельба немного утихла, добрался до вас. Наверное, убит старший сержант...
      Больше мы уже к этой теме не возвращаемся. Молча шагаем в направлении Хенрикува. Около поселка нас догнала повозка, па которой ехал сержант Юзеф Немец. Попросили подвезти. Услышав, что мы возвращаемся с неудачной вылазки за "языком", он смеется:
      - Как вы знаете, моя фамилия Немец. Считайте, что захватили меня в плен. А начальству скажете: "Задание выполнено. Ходили за немцем, а привели Немца".
      Но нам не до шуток - один товарищ ранен в ногу, а другой остался на неприятельском берегу... Утешает только мысль, что следующая вылазка будет удачной.
      В освобожденной Варшаве
      Однако идти за "языком" нам больше не пришлось. Был получен приказ о перегруппировке войск, и в ночь на 6 января наш полк перебазировался в район Гоцлавка, передав свой участок обороны домбровщакам. Здесь почти в течение недели пополняемся всем необходимым для готовящегося большого наступления. Настроение у всех приподнятое. С нетерпением ждем приказа, чтобы двинуться на запад и окончательно изгнать немцев с территории Польши и победоносно закончить войну.
      Наконец долгожданный день наступления пришел. Ночью покидаем скрытно Гоцлавек и, соблюдая все меры предосторожности, включая маскировку, совершаем ночной марш в направлении населенного пункта Колбель. От сильных морозов мерзнем изрядно, а костры разводить запрещено: недалеко Висла, а за ней немцы. Единственное средство, которое помогает хотя бы немного согреться,- это горячий суп из ячневой крупы и кофе на завтрак, обед и ужин. Котелки мыть негде и нечем, поэтому кофе наливают прямо в посуду из-под каши. Но никто не ропщет, с удовольствием запивая промерзший хлеб горячей черной жидкостью. Сожалеем только об одном - следующего приема горячей пищи придется ждать несколько часов.
      На лесной тропинке чувствуется какое-то оживление. Бежим взглянуть, что там произошло. Хорунжий Роек ждет, пока соберутся все бойцы, и начинает:
      - Сегодня с плацдарма под Баранувом началось наступление советских войск. Немецкий фронт на направлении главного удара прорван...
      - Ура-а-а! -вырывается из наших глоток.
      - Тише! - пытается перекричать нас заместитель командира батальона. И когда воцаряется относительная тишина, продолжает: - Освобождены многие населенные пункты. Их жители сердечно встречают советских освободителей. Со дня на день перейдут в наступление и наши войска.
      Кто-то запевает "Роту", все подхватывают. Огрубевшие от морозного ветра, заросшие щетиной, солдатские лица серьезны и сосредоточенны. Песня кончается, и снова нас охватывает неистовая радость по поводу успехов советских войск. Теперь мы уже уверены, что недалек тот час, когда и мы вступим в бой за освобождение Варшавы, за освобождение еще оккупированной территории Польши.
      А пока, радостные и возбужденные, возвращаемся в расположение роты. Долго не умолкают разговоры и веселый смех. Но день клонится к вечеру, и наиболее предусмотрительные начинают готовиться ко сну. Следую их примеру и я. Ломаю ветки и укладываю их на землю, предварительно очистив это место от снега. Сверху сооружаю что-то наподобие шалаша. Старший сержант Белецкий и капрал санитарной службы Ян Бонк раздобыли где-то немного мху и старательно затыкают им дыры в крыше, будто это спасет их от холода. Подъезжают полевые кухни. Поторапливаем поваров, просим поживее орудовать черпаками. После каждой ложки густого крупяного супа по всему телу растекается тепло. На небе уже зажигаются первые звезды. Снег скрипит под ногами. Забираемся в шалаш, опускаем на уши отвороты конфедераток и поднимаем воротники шинелей. Но тепло куда-то быстро улетучивается.
      - Бр-р, холодно,- бормочет кто-то в темноте.
      - А может, разжечь небольшой костер? - предлагает Олейник.
      - Ничего, выдержим,- отзывается хорунжий Скренткович.- Надо только скорее укладываться спать.
      Я выбираю себе место подальше от края, накрываю голову затвердевшей на морозе плащ-палаткой и пытаюсь хотя бы согреться дыханием, однако и это не помогает. Мои товарищи тоже никак не могут заснуть, все ворочаются от холода, и опять наши мысли возвращаются к костру.
      - Ладно, разводите,- соглашается наконец хорунжий.- Только небольшой...
      Замерзшими руками бойцы пытаются добыть огонь с помощью отсыревших спичек. Одна из них вспыхивает ярким пламенем, и вот уже весело потрескивают сухие еловые ветки. С каждой минутой огонь разгорается все сильнее. К нему со всех сторон тянутся руки, жаждущие тепла. Шалаш наполняется едким дымом, но никто не обращает на него внимания. Нашему примеру следуют другие, и спустя некоторое время в расположении роты горят уже несколько костров. Откуда-то сверху с востока доносится хорошо знакомый каждому фронтовику нарастающий гул "кукурузника". Самолет пролетает над нами, летчик выключает мотор и кричит изо всех сил:
      - Гасите костры! Не демаскируйте себя!
      Кровицкий с Олейником пытаются натянуть над костром плащ-палатку, чтобы дотошный летчик не увидел сверху огня. Костер на какое-то время затухает, но, как только плащ-палатку убирают, снова вспыхивает ярким пламенем.
      - Убавьте немного огонь,- распоряжается хорунжий.
      Колеблющееся пламя согревает наши лица, руки, колени, но по спине по-прежнему бегают мурашки от холода. И так все три ночи, проведенные в лесах под Колбелем. Наши манипуляции с костром закончились трагикомически - у командира роты обгорела в нескольких местах пола шинели, а капрал Олейник прожег брюки и теперь в дырку виднелось голое колено. Однако пострадавшие не унывают: они, как и все, живут мыслью о наступлении.
      И вот 16 января все приходит в движение - наш полк выступает. Откуда-то из района Погожели Варшавской доносится грохот артиллерии. Построившись в колонну, движемся в направлении Вислы. Узкая дорога забита танками, орудиями и прочей военной техникой. Наш батальон следует в авангарде полка. Прошли деревню Косумце. Висла совсем рядом, а за нею, в Гуре Кальварии, немцы. Огонь нашей артиллерии усиливается. Возле дамбы бойцы из роты хорунжего Францишека Раута устанавливают минометы и начинают обстрел неприятельских позиций. На немецком берегу поднимаются вверх столбы огня, земли и снега.
      Приближаемся к скованной льдом Висле. Советские и польские саперы советуют нам идти гуськом, на расстоянии пяти-семи шагов один от другого. Временами лед угрожающе трещит, и тогда шагающие впереди на минуту останавливаются. Слева, вверх по реке, слышен гул танковых моторов и видны вспышки огня. Наконец взбираемся на немецкий берег. Прибавляем шагу. Вскоре появляются первые дома Гуры Кальварии. Выставив вперед автоматы, даем па всякий случай несколько коротких очередей и осторожно, крадучись входим в поселок. В зареве пожаров высится баррикада, а возле нее - груда фаустпатронов.
      - Скорее, ребята! - торопит командир.
      Из придорожного рва доносится стон. Подойдя поближе, мы обнаружили там испуганного гитлеровского солдата. Он поднимает вверх руки и умоляюще просит:
      - Не стреляйте! Не стреляйте! Гитлер капут! Капрал Леон Сойка расспрашивает его о чем-то по-немецки.
      - Немцы покинули Гуру Кальварию и отходят в направлении Пясечно,- тотчас переводит он слова солдата.- Он должен был прикрывать отход, но предпочел сдаться в плен.
      На всякий случай я вынимаю замок из пулемета немца. Выставив походное охранение, снова продвигаемся вперед. К утру мы уже в Пясечно. На улицах шумно и многолюдно. На домах развеваются польские флаги. Повсюду царит радостное оживление. Местные жители окружили несколько наших танков и о чем-то беседуют с танкистами. Для них мрак оккупации развеялся навсегда.
      Раздаются здравицы в честь Войска Польского. Мы не задерживаясь минуем освобожденное местечко. Конечный пункт нашего сегодняшнего марша - Варшава. Хотя время обеда уже давно прошло, полевые кухни еще не появлялись. Но сегодня мы забыли про еду и все шагаем, шагаем... А со всех сторон по бездорожью, напрямик, через покрытые снегом поля возвращаются в Варшаву ее жители.
      - Скорее, ребята! - кричит идущий во главе нашей группы хорунжий Рыхерт и объясняет передовому дозору: - Теперь уже недалеко. Наша рота должна войти в Варшаву первой.
      Багряно-красный диск солнца успел переместиться на запад, пока мы добирались до Мокотува. Изредка встречаем солдат в польской форме из частей, которые оказались в столице раньше нас. Возле железнодорожного виадука лежат семеро убитых бойцов. Вокруг полно мин. Капрал Сойка, знающий их устройство, обезвреживает мины, и мы идем дальше. Выходим па Пулавскую. Стены большинства домов опалены огнем и пугают черными глазницами окон. Сердце сжимается от боли, когда смотришь на это море руин некогда миллионного города. Лица бойцов сосредоточенны и печальны.
      - Направляющие, стой! Привал!-кричат где-то за моей спиной.
      Курящие вынимают кисеты с махоркой и свертывают толстые козьи ножки.
      Двое бойцов из идущей следом за нами шестой пехотной роты зашли в развалины и подорвались на минах. Этот инцидент послужил суровым предостережением для остальных. Враг, покидая столицу, расставил повсюду ловушки для неосторожных. К нам подходят командир второго батальона майор Коропов и его заместитель по политико-воспитательной работе. Они радостно восклицают:
      - Варшава освобождена!
      И спустя минуту добавляют, что устраивать привалы и отдыхать следует только на улицах, поскольку в руинах полно мин.
      - Слушаюсь! - отвечает командир нашей роты, который не успел получить новую шинель и ходит вес еще в старой, с прожженными полами.
      Подъезжают полевые кухни. Нам выдают традиционный крупяной суп и хлеб на весь завтрашний день. Быстро управляемся с едой, разводим большой костер из обгоревших оконных рам и дверей разрушенных зданий, закутываемся в плащ-палатки и дремлем, сидя на тротуаре возле него.
      Подъем и завтрак сегодня раньше, чем обычно. Быстро приводим в порядок обмундирование и снаряжение. О том, чтобы умыться, не может быть и речи. Медленным шагом направляемся к центру. Куда ни посмотришь- повсюду еще дымятся развалины. На Маршалковской командир 3-й пехотной дивизии имени Траугутта полковник Зайковский в кузове грузовой автомашины в сопровождении офицеров штаба принимает парад своих полков. В это раннее утро 18 января на улице ни души. Только на крыше одного из домов возвышается негритянка, рекламирующая шоколадные изделия фирмы "Плютос". По иронии судьбы она пережила ад оккупации и теперь с крыши чудом уцелевшего здания провожала застывшим взглядом заросших и замерзших солдат.