Юность, опаленная войной

Выпускаю длинную очередь - ни один из врагов не уходит живым. Сбегаем со склона. Вот мы и на месте побоища. Быстро распределяем довольствие - оружие и боеприпасы. Из-за железнодорожной насыпи поднимаются три фигуры в венгерских мундирах. Так, значит, кое-кто остался в живых. Забираем их с собой и возвращаемся на лесную базу. По дороге нам повстречался большой конный отряд советских партизан под командованием Иванова. Русские сообщают нам, что немцы плотным кольцом окружили Шацкие леса.
      Короткий сон прерывает артиллерийская канонада. Над лесом с воем летят снаряды и разрываются в топи болот. Сразу же после артиллерийского обстрела над партизанским лагерем появляются самолеты. Лежим, распластавшись на земле. Едва улетают самолеты, как снова принимается за работу артиллерия. Несколько снарядов разрываются в кронах ближайших деревьев. Партизаны заметно нервничают. Приходят Петрусь Маленький с Молли, у которого на погонах вместо знаков различия подхорунжего одна офицерская звездочка. Мы узнаем, что он принимает командование ротой вместо убитого в ночном бою Сокола. Молли тепло прощается с нами, а мы начинаем рыть окопы на близлежащей поляне. Не успели закончить эту работу, как объявляется построение. Петрусь Маленький ставит перед Карасем задачу - произвести с частью взвода разведку в западном направлении, одновременно обеспечив охрану саперам, которые заминируют дорогу.
      Сержант Карась отбирает людей для выполнения задания. Вызывает только по кличкам:
      - Ваза, Осина, Лешек, Щука, Медведь, Вереск, Амур, Дубок, Береза, Заяц, Дикая Кошка, Волк, Нарцисс, Вулкан, Стена, Страус...
      - Достаточно, Карась, достаточно,- прерывает его командир роты.- Дикая Кошка, Волк, Стена и Страус, останьтесь и ждите около шалаша.
      Остальные уходят с Карасем и саперами на задание. Наши незаконченные окопы занимают партизаны советского отряда. Позади них поручник Заяц с несколькими партизанами устанавливает трофейные минометы.
      Вместе с Дикой Кошкой, Стеной (Тадеуш Нерадко) и Волком я копаю противовоздушную щель около шалаша командира. Когда работа закончена, мы приносим ветки ельника и выстилаем ими дно. Со всех сторон бьет по лесу немецкая артиллерия. На душе тяжело: никто не знает, что будет дальше, да и не пытается предугадать.
      Наступает ночь. Некому позаботиться о нашем ужине. Волк вынимает тряпку, в которую что-то завернуто, с благоговением разворачивает ее на пне, и перед нашим взором появляется кусок сала. Дикая Кошка разрезает его штыком и выдает каждому по кусочку. Хлеба у нас нет, но еда и без того кажется необыкновенно вкусной. Невдалеке разрывается артиллерийский снаряд. Осколки, пронзительно свистя, ударяются в кроны деревьев. Мы прыгаем в окоп.
      Ночь проходит в коротком сне, часто прерываемом артиллерийскими выстрелами. Из шалаша доносится здоровый храп Петруся Маленького. "Если бы я мог так спать",- думаю я с сожалением. Солнце медленно поднимается золотым диском над горизонтом и своими лучами разгоняет ненасытные тучи комаров. Слышу треск сучьев.
      Поднимаюсь и вижу, как к шалашу стремительно приближается капрал Заяц.
      - Где командир? - взволнованно спрашивает он.
      - Спит здесь, в шалаше... А что случилось?
      - Эти сукины дети...- ругается капрал.- Дезертировали, трусы проклятые. Пошли сами пробиваться из окружения... Карась и остальные...
      Из шалаша выходит Петрусь Маленький. Капрал, встав по стойке "смирно", докладывает командиру о дезертирах. По мере того как он говорит, лицо командира бледнеет, а руки трясутся все сильнее. Наконец не выдержав, он кричит:
      - Стена, давай быстрее лошадей! Мне бы только догнать этого Карася!{4}
      Петрусь Маленький и Заяц берут с места галопом. Мы остаемся одни. К нам подходит Стена. Вчетвером мы обсуждаем поступок Карася и других наших товарищей, с которыми нас связывало столько радостных и горестных переживаний.
      Весть о дезертирстве почти всего первого взвода молниеносно разносится по лесу. К шалашу Петруся Маленького подходят любопытные и выспрашивают, как это произошло и что мы обо всем этом думаем. Сильнее всех взволнован командир третьего взвода сержант Большой. Он - бывший полицай из Белина. Как только началась мобилизация в 27-ю пехотную дивизию АК, сержант забрал оружие, подчиненных ему людей и ушел в партизаны. Сейчас он проклинает своего земляка - Карася.
      В этот момент невдалеке раздается выстрел - и мы слышим сдавленный крик. Оглядываюсь и вижу, как Степа поднимает вверх изуродованную кисть левой руки. Подбегает санитарка ефрейтор Верная. Появляется фельдшер первой роты Завиша. Стене делают перевязку. Оказывается, это несчастный случай: Стена хотел разрядить оружие и нечаянно выстрелил.
      Этот случайный выстрел не остается без внимания: над лесом снова со свистом проносятся снаряды. В небе лениво качается "рама". Партизаны расходятся. Возвращается погоня - дезертиров не настигли...
      Около полудня вместе с советскими партизанами занимаем огневые позиции, которые мы им передали вчера. Самолеты с черными крестами безнаказанно летают над самыми кронами деревьев - высматривают цели для бомбежки. Лежим, ничем не выдавая себя. Со стороны Гуты Ратненьской зло лают пулеметы. Над пашей обороной громко разрываются несколько снарядов. Мы с Волком прижимаемся к поваленной сосне. Далеко впереди слышен шум танковых двигателей. Советские расчеты противотанковых ружей готовятся к бою. Через несколько минут гул танков доносится значительно ближе и яснее. Над лесом поднимаются тучи пыли. Уже слышен лязг гусениц.
      - Внимание, танки! - раздается команда по-русски.
      - Волк, смотри, вон появился первый! - Я показываю перед собой, где под напором могучей силы ложатся молодые сосны.
      На край поляны выползает стальная коробка и останавливается. По бокам этого танка вылезают еще два чудовища. Ближайший находится от нас не более чем в двухстах метров. Мы ясно видим, как он водит длинной пушкой, потом покрывается дымом, слышим, как воздух сотрясается от грохота - на линии нашей обороны разрывается снаряд. К обстрелу подключаются другие танки. По лесу распространяется запах сгоревшего тротила. Вперед пошла немецкая пехота. Танки все еще стоят на месте и стреляют по нашим оборонительным рубежам. И все-таки вражеские пехотинцы идут неуверенно. А с нашей стороны не раздалось еще ни одного выстрела. Мы ждем, когда немцы подойдут ближе.
      Первыми открывают ответный огонь трофейные минометы и две советские гаубицы. Выпущено уже несколько снарядов, но ни один из них не попал в цель. Танки медленно двигаются на нас. Заработали партизанские пулеметы и автоматы. Немцы показывают спины и выпускают красные ракеты. Вдоль линии нашей обороны тихо передается приказ:
      - Отходим! Отступаем, ребята!
      Ставлю пулемет на предохранитель и под прикрытием Волка, пригнувшись, бегу в тыл. Мы останавливаемся. только в глубине леса, на заросшей молодыми березками просеке. Командиры собирают своих людей и наводят порядок в подразделениях. С громким свистом рассекают воздух артиллерийские снаряды и разрываются в районе, из которого мы отошли минуту назад. Только поручник Заяц еще отстреливается остатками мин. Наконец к нам присоединяются и минометчики. Они расстреляли весь запас мин, а тяжелые и непригодные без боеприпасов минометы разобрали и разбросали по кустам.
      В ходе марша формируется колонна по два. Мы отходим в северо-восточном направлении. Дорога заминирована, и мы идем по обочине. Педантичные немцы продолжают обстрел покинутых нами огневых позиций.
      Через фронт на Припяти
      Опустились сумерки, а мы все еще петляем по лесным просекам. В небе стоит красное зарево - это после боевого дня горят окрестные деревни, а частично и леса. И вот долгожданный отдых. Подпоручник Петрусь Маленький набирает добровольцев в походное охранение. К нескольким желающим присоединяюсь и я вместе с Волком и Искрой.
      Своему второму номеру - Волку я обещал, что боеприпасы и пулемет мы понесем по очереди.
      - Слушай, а выпустить пару очередей тоже дашь? - совершенно наглеет он.
      - Обязательно,- тут же соглашаюсь я, опасаясь, как бы Волк не отказался от принятой на себя обязанности. Что бы я тогда делал?
      Походное охранение уверенно ведет капрал Заяц. За ним неотступно следует наша санитарка Верная. На незначительном расстоянии от дозорных идут несколько солдат из взвода Большого, готовые в любую минуту открыть огонь из автоматов. Вот кончается просека, и мы вступаем в трясину. Грунт под ногами ходит ходуном, а под ним, в глубине, что-то зловеще булькает. Темп марша значительно замедляется. Продвигаемся дальше держась за руки. Как охранение мы уже не играем никакой роли, но другого способа преодолеть эту трясину у нас нет.
      Артиллерийская канонада давно утихла. Обе стороны ведут подготовку к дальнейшим схваткам. "Мы стремимся во что бы то ни стало выскочить из котла, а немцы обдумывают, как нам помешать" - эта мысль бьется у меня в голове даже в тот момент, когда я по колени в грязи бреду по полесскому болоту. Наконец мы выходим из трясины. Вскоре кончается и лес. Останавливаемся: перед нами лежат поваленные во все стороны деревья. Это верный признак, что мы приближаемся к железнодорожной магистрали Брест - Ковель.
      Еще в начале 1943 года, когда в этих местах появились партизаны, немцы прежде всего вырубили лес по обе стороны путей на ширину сто метров. Эти завалы из поваленных деревьев трудно преодолеть, особенно ночью. Какое-то мгновение прислушиваемся: не приближается ли случаем поезд, не выдадут ли немцы своего присутствия на железнодорожных путях? Тишину нарушает только тарахтенье славных "кукурузников", которые, вероятно, доставили боеприпасы и снаряжение советским партизанам.
      Как можно тише и осторожнее приближаемся к насыпи. Капрал Заяц посылает в тыл двух связных с известием, что мы находимся у железнодорожной магистрали. Очередной раз спотыкаюсь, и по лицу больно ударяют ветки, которые отпустил идущий впереди меня товарищ. Последнее усилие - и мы стоим на полотне железной дороги.
      - А все-таки мы вышли из окружения! - шепотом радуется Дикая Кошка.
      Командир отделения посылает в обе стороны вдоль железной дороги по три человека с пулеметами для прикрытия перехода через нее партизанской колонны. Двух оставляет на путях, остальные идут за насыпь и занимают огневые позиции.
      Одна пара рельсов, затем другая... Кто-то, невидимый в темноте, тихим голосом объясняет то ли себе, то ли остальным:
      - Для немцев это очень важная железнодорожная магистраль. Они снабжают по ней войска...
      С оружием, готовым к стрельбе, мы ложимся среди редких карликовых березок. Лежим так до восхода солнца, лязгая зубами от холода.
      Группировка 23-го пехотного полка выходит из окружения. Остальные части и подразделения дивизии выбираются из ловушки в других местах. Мы все еще называемся дивизией, но это уже не та дивизия, которая в марте на Волыни насчитывала почти шесть тысяч человек. Еще существуют те же самые части и подразделения, только они значительно поредели. Отряд "Основа", ибо такое условное название дано группировке, переправляющейся через железную дорогу, имеет солидный боевой опыт. Много товарищей полегло в боях, но те, которые остались в живых, сумеют мужественно сражаться и выполнить любой приказ командования...
      Первый день в новых лесах мы проводим около железной дороги. Немецкие самолеты постоянно летают по ту сторону путей, оттуда доносится также артиллерийская канонада. Порядочно проголодавшиеся еще до наступления вечера, мы удаляемся от железнодорожной магистрали, по которой в точение дня проехало несколько поездов. Начинается майский дождь, становится холодно. Мы проходим через какую-то относительно уцелевшую деревню. Колонна в поисках еды разбегается по домам. Забегаю и я в ближайшую хату. За столом ужинает семья. Простокваша, картошка в мундире и буханка черного хлеба...
      - Дайте что-нибудь поесть,- не могу удержаться от немедленной просьбы.
      Жадно выпиваю из горшка молоко, кладу в карман немного вареных картофелин и забираю хлеб. Даже не говорю "спасибо". Быстро выбегаю из хаты и присоединяюсь к растянувшейся колонне.
      На окраине деревни товарищи берут из скирды снопы соломы. Делаю это и я вместе с Волком и Дикой Кошкой. Несем снопы по очереди и мечтаем, что выспимся на сухой чистой соломе. Светает. "Соломенная" дорога, по которой мы идем, ведет прямо к месту нашего привала. Но она может послужить хорошим ориентиром и для гитлеровцев, поэтому мы вынуждены сменить район запланированной дневной стоянки. На перекрестке просек стоят офицеры и зорко наблюдают, чтобы никто не унес на своей одежде ни соломинки.
      Наконец ночной переход заканчивается. Углубляемся в подмокший березняк. Те, кто.не заступает в наряд, валятся на землю и сразу же засыпают. Взвод сержанта Большого охраняет лагерь. Около одиннадцати на него неожиданно натыкаются немцы. Завязывается перестрелка, в результате которой у нас двое раненых. Гитлеровцы отступают. Опасаясь, что нас могут окружить, выступаем раньше запланированного времени. Партизаны, которые несут носилки с ранеными, часто меняют друг друга, так как передвигаться с тяжелой ношей среди кустов и топей, да еще ночью - занятие довольно утомительное. Один из раненых умоляет оставить его, но командир не хочет об этом и слышать.
      Через некоторое время дорога становится лучше. Наиболее инициативные партизаны приводят откуда-то две подводы, на которые поручник Гриф (Федоровский), один из наших врачей, укладывает раненых и больных. Теперь мы двигаемся гораздо быстрее. Лес кончается, и мы выходим на полевую дорогу, которую пересекает небольшая речушка. Мост разрушен, поэтому преодолеваем ее вброд. Неожиданно в тылу что-то сверкает, а через мгновение до нас докатывается сильный грохот. На какой-то миг колонна замирает. Снова вспышка огня - и опять неистовый грохот.
      - Нащупали нас,- нервно вскрикивает кто-то в темноте.
      Но взрывы больше не повторяются. К нам подбегает какой-то партизан и прерывающимся от волнения голосом объясняет:
      - Обе подводы с ранеными и больными подорвались на минах. Нечего собирать...
      А колонна продолжает свой нелегкий путь. До рассвета мы проходим еще пару километров. Останавливаемся на отдых около затерянного среди болот хутора, насчитывающего всего несколько убогих хат. Оказывается, здесь расположились советские разведчики. Вступаем с ними в разговор. Разведчики охотно объясняют, что несколько дней назад они перешли линию фронта. Нас особенно интересует, когда начнется наступление и в скольких километрах от линии фронта мы находимся. На первый вопрос они не в состоянии дать конкретного ответа, а до линии фронта, по их данным, около двадцати километров.
      Все взволнованы этим известием: один ночной переход - и мы за линией фронта! Разведчики, проникнувшись к нам доверием, рассказывают о польской армии под командованием генерала Берлинга, сформированной в СССР. Эта необыкновенная новость с быстротой молнии разносится среди партизан. Начинается паломничество к советским солдатам. Каждый хочет лично услышать что-нибудь о польских войсках.
      Около полудня мы узнаем, что "Основа", то есть наша группировка, первой из частей 27-й пехотной дивизии должна пробиться через немецкий фронт на Припяти и перейти на советскую сторону. Мы очень рады, что именно нам дано это важное задание. Все воспрянули духом, у всех поднимается настроение при мысли, что завтра мы окажемся на советской стороне. Как там нас примут и через сколько дней мы будем в настоящем Войске Польском?
      Как обычно, после наступления темноты среди партизан начинается оживление. Первыми выходят группы, назначенные в передовое охранение. В конце колонны сформирован транспорт раненых советских солдат. Вместе с нами они должны перейти линию фронта.
      Идем лесными урочищами, соблюдая абсолютную тишину. Остановок во время марша не делаем. Около полуночи вверх взвиваются ракеты. Они ярко освещают нейтральную полосу, и нам кажется, что она совсем близко. У меня даже создается впечатление, что линия, разделяющая противоборствующие стороны, проходит где-то за ближайшими кустами или поворотом лесной тропы. Начинает светать. Ракеты теряют яркость, а до фронта мы все еще не дошли. Вдоль просеки, по которой мы идем, лежат несколько полевых телефонных кабелей. Среди идущих заметно волнение. Наконец показались опушка леса и хорошо видимые немецкие деревоземляные укрепления. За ними - заграждения из колючей проволоки и мелиорационные рвы, полные воды. Дальше, среди лугов, течет скрытая в утреннем тумане Припять; на другом ее берегу - свободная от оккупантов земля.
      Наше оружие готово к бою. Не спеша, шаг за шагом мы приближаемся к немецким окопам. Вот и они... Здесь еще хранится тепло, но пусто. Гитлеровцы куда-то исчезли. Вместе с Волком и Искрой мы врываемся в первый попавшийся на нашем пути блиндаж. Около смотровой щели стоит станковый пулемет. Рядом па лавке лежат пять касок, наполненных патронами, и несколько ручных гранат. С бревенчатого потолка на брезентовом ремне свешивается телефонный аппарат. Мы поспешно хватаем все это и выбрасываем в ближайший ров с водой. В других блиндажах наши товарищи делают то же самое. Выбираемся из окопов. Волк прикладом карабина проделывает проход в проволочных заграждениях. Я неудачно прыгаю через широкий мелиорационный ров и по шею окупаюсь в болотистую жижу. Из затруднительного положения меня вызволяет Завита (Юзеф Червиньский).
      На ничейной земле все больше партизан. Но немцы ужо опомнились. Они открывают заградительный огонь из орудий и минометов. Вокруг нас поднимаются фонтаны болотной воды... Через минуту к ним присоединяются пулеметы. Первые очереди проходят высоко над нашими головами. Среди партизан начинается замешательство.
      - Влево, там мелко! - зовут одни.
      - Вправо, там мост! - кричат другие.
      Эти возгласы еще больше усиливают смятение. Мы бросаемся то в одну, то в другую сторону под стремительно усиливающимся огнем гитлеровцев. И что еще хуже, с противоположного, спасительного для нас берега тоже начинают бить пулеметы. Кто-то истерично кричит:
      - Ребята, там тоже немцы! Конец нам! Предательство!
      Тем временем лучшие пловцы форсировали Припять и теперь кричат в сторону виднеющихся у леса окопов:
      - Не стреляй, свои!
      После этих криков огонь с другого берега сразу прекращается. Но не так скоро стихают боль и обида за потери, понесенные от своих.
      В боевой суматохе я потерял из виду Волка и Искру. Перебежками продвигаюсь в сторону Припяти. Во рву, мимо которого я бегу, по грудь в воде стоят капрал Отважный (Зигмунт Магуза), ефрейтор Метко (Ришард Балшан) и Омела (Мечислав Рох). Они отстреливаются длинными пулеметными очередями.
      Подбегаю к берегу реки. Подгоняемый свистом снарядов, в полном обмундировании, с оружием, прыгаю в воду и пытаюсь плыть. Однако снаряжение тянет меня вниз, и я начинаю тонуть. Находящийся недалеко Березка (Бронислав Носаль) помогает мне выбраться на берег.
      - Брось все это в воду,- советует он мне,- а то не сможешь переплыть на другую сторону. Главное, чтобы голову целой унести! На той стороне нам дадут новое оружие!
      Действительно, па реке в это время разыгрываются ужасные сцены. Широко разлившиеся и лениво текущие воды Припяти притягивают па глубину тех, кто плохо плавает, особенно если они пытаются переплыть реку в полном обмундировании, как я минуту назад.
      На берегу скапливается все больше людей, которые не умеют плавать. Из скрепленных застежками ремпей они пытаются сделать какое-то подобие каната, перетянуть его на другую сторону и тем самым облегчить себе переправу.
      Едва удалось скрепить канат, как масса людей бросается в воду. Один из ремней не выдерживает, лопается, и многие начинают тонуть. А немецкие пулеметы все неистовствуют...
      Я лежу, втиснувшись между кочек, и вижу, как к берегу подбегает недавно произведенный в подпоручники Молли. Второпях раздевается догола и прыгает в воду. И мне ждать нечего. Сбрасываю шинель, мундир, ботинки. Бросаю в воду пулемет и плыву.
      Плыву медленно, размеренно - экономлю силы. Сзади раздаются какие-то радостные, возбужденные крики. Оглядываюсь и вижу, как вдоль берега бежит Молния (Габриэль Вонсович) и громко призывает:
      - За мной, там недалеко, вверх по реке, есть мостик!
      Однако я не возвращаюсь назад: верю в собственные силы. Ведь меня учил плавать капрал подхорунжий Map-цель, а друзья недаром прозвали его Торпедой. Несмотря на это, я плыву все медленнее, еле двигая руками и ногами. У меня темнеет в глазах. "Ну, еще немного, уже близко берег",- пытаюсь придать себе бодрости и заставить сделать последнее усилие. Наконец я чувствую под ногами спасительный грунт. Судорожно хватаюсь руками за камыш. Минуту отдыхаю. Все еще запыхавшийся, вылезаю из воды. Ноги постепенно наливаются прежней силой.
      Рядом со мной карабкается с простреленной ладонью Стена. На лугу вижу супругов Бараньских, которые устремились в сторону советских окопов. Мы оба следуем их примеру. Над нами с визгом разрезают воздух артиллерийские снаряды. Впереди поднимаются четыре фонтана взрывов. Бараньские падают - оба ранены. Очередной снаряд разрывается недалеко от меня и обрызгивает липкой грязью. Правую ногу пронизывает жгучая боль. Смотрю на нее и вижу, как вниз вместе с грязью стекает кровь. Снова свист снарядов. Я падаю и ищу глазами какое-нибудь углубление, где можно было бы спрятаться. Снаряды ложатся все дальше, почти у советских окопов. В нескольких метрах от меня притаился раненный в лицо Стена, а около него - окровавленный подпоручник с пистолетом в руке и молодой парень с оторванной стопой.
      - Спа-а-аси-и-те! -кричит он жутким голосом.
      При виде раненых на глазах у меня невольно появляются слезы. Я ничем не могу им помочь, да и мне никто не спешит на помощь. Пытаюсь двигать пальцами раненой ноги - боли не чувствую, встаю.
      - Лежи, здесь полно мин! - предостерегает раненый подпоручник.
      Осматриваюсь - действительно, в двух шагах от себя вижу притаившуюся в траве мину ПОМЗ-2. Далее, зловеще выставив усы, торчат другие. На верхней части каждой из них укреплена звездообразная проволочка. Даже не умея обращаться с минами, я догадываюсь: достаточно дотронуться до нее - и сработает взрыватель, мина взорвется. Поднимаю ногу и осторожно перешагиваю через блестящий проводок. Пронесло! Вот еще одна проволочка, и я снова перешагиваю через нее. Не далее чем в сорока - пятидесяти метрах от меня окопы. Советский солдат, стоя на бруствере, отчаянно жестикулирует и громко кричит мне:
      - Стой, стой! Куда лезешь? Здесь минное поле! Взорвешься!
      - Пройду,- отвечаю я и упрямо шагаю дальше, соблюдая еще большую осторожность. Пока все идет хорошо.
      И вот я уже в траншее рядом с двумя советскими солдатами - расчетом пулемета. Старший смотрит на мою раненую ногу:
      - Пойдем, надо как можно скорее сделать перевязку.
      Мы входим в неглубокий блиндаж. Сержант сажает меня на чурбан и водой из котелка обмывает кровоточащую рану. Его индивидуального пакета не хватает.
      - Вася,- зовет он,- дай свой пакет!
      В землянку входит солдат, который недавно кричал мне с бруствера, развязывает висящий на деревянном крючке вещмешок и подает бинт. Сержант, как профессиональный санитар, обматывает мне ногу. С интересом разглядываю солдатское хозяйство. В одном углу лежит куча соломы, покрытая плащ-палаткой, на крючке висит еще один вещмешок с притороченным к нему прокопченным котелком. На полке, наскоро сделанной из старой доски, лежат два куска черного хлеба. На остальное я уже не смотрю. Во рту появляется слюна. Не могу пересилить себя и прошу:
      - Дайте хлеба...
      Почти одновременно солдаты тянутся за хлебом и подают мне. Какой прекрасный хлеб! Он был вкусен, как какой-нибудь деликатес, и моментально исчез в моем пустом желудке. Я с надеждой оглядываю землянку.
      - Больше у нас ничего нет,- по-деловому объясняет Вася.- Теперь закури,продолжает он, вытягивая кисет с махоркой и кусок газеты.
      - Не курю.
      - Тогда мы закурим,- говорит он и ловко сворачивает толстые цигарки.
      - Ты, сынок, поляк?
      - Польский партизан,- отвечаю я.
      - Да...- говорит сержант в раздумье.- Нехорошо получилось, ошиблись мы. Что ж, бывает и так. Ведь мы думали, что это немцы идут в атаку... Ну, а теперь, если можешь ходить, иди на санитарный пункт. Там тебя осмотрят, дадут поесть...
      Я осторожно встаю. Прощаюсь с гостеприимными солдатами и медленно, хромая бреду по ходу сообщения в тыл. У лесной дороги траншея заканчивается. Я вылезаю из нее и через несколько десятков метров наталкиваюсь на группу наших партизан, беседующих о чем-то с советскими солдатами. Подпоручник Молли стоит еще голый и лязгает зубами. К нему подходит советский солдат и протягивает шинель. Молли благодарит. Какой-то лейтенант велит нам идти к полевой кухне, которая стоит за ближайшим поворотом. Мы направляемся туда все вместе. Из-за деревьев тянет запахом жареного лука. Здоровые спешат, обгоняя раненых. А вот и кухня. Около нее классически толстый повар жарит свиное сало с луком. Завидев нас, объясняет:
      - Еще минуточку подождите. Хм-м, у вас нет котелков... О, возьмите консервные банки. Ложек, к сожалению, у меня нет.
      Из землянки выходит усатый старшина и, глядя на нас, командует:
      - Построиться в очередь. Раненые будут накормлены первыми.
      - Видишь,- говорит раненный в ногу и в руку Гром,- где армия, там и порядок.
      Мы получаем по литровой банке густой пшенной каши, хорошо заправленной тушенкой и свиным салом с луком. Обжигая губы, с жадностью опорожняем банки.
      Вокруг нас собирается большая группа советских солдат. Вскоре приходят несколько офицеров и формируют маршевую колонну, Я пытаюсь встать, но только теперь чувствую, как сильно болит у меня нога. Ко мне подходит советский офицер.
      - Отдыхай, сейчас прибудут подводы,- разрешает он.
      Часть партизан уходит. Около кухни остаются только более десятка раненых. Повар угощает всех настоящим грузинским чаем. Подъезжают санитарные подводы, и санитары помогают раненым погрузиться.
      В госпитале
      По дороге мы обгоняем наших легко раненных партизан, отдыхающих на обочине. Над ними поднимаются густые клубы дыма от самокруток, которые они с жадностью курят. Обрадованные, расспрашиваем друг друга о друзьях и знакомых.
      Наконец наши подводы подъезжают к одиноко стоящей лесной сторожке, над которой развевается флаг со знаком Красного Креста. Вокруг большое число санитарных автомашин, возле которых заметно оживление. Раненых кладут на носилки. Медсестры разносят чай и пшеничный хлеб, меняют или поправляют повязки. Нам делают уколы, и мы снова отправляемся в дорогу, на этот раз на санитарных автомашинах.
      В каждой машине есть санитар или санитарка. Наш сопровождающий утешает, что скоро мы выберемся с типично полесской, грязной и ухабистой дороги на лучшую и поедем быстрее. Одни раненые спят, другие - сидят в молчании, третьи - стонут и просят пить. И все-таки это первый спокойный вечер в далеком тылу. Наконец колонна автомашин останавливается. Санитары устанавливают носилки с ранеными под раскидистыми липами около дома священника, в котором размещается операционный зал. Мы узнаем, что все дома деревни использованы для нужд полевого госпиталя.
      К работе приступает младший персонал вспомогательной медицинской службы. Нас направляют в баню. При свете коптящих керосиновых ламп несколько солдат заполняют истории болезни. Тут же, за ширмой, с нас снимают завшивевшую одежду и забирают для дезинсекции. Затем следует не совсем приятная процедура полного бритья. И вот мне покрывают клеенкой раненую ногу и на носилках несут под душ. Впервые за несколько месяцев я моюсь горячей водой с мылом и испытываю при этом ни с чем не сравнимое удовольствие.
      Потом на меня надевают белье с иголочки, укладывают на носилки, покрывают одеялом, суют под мышку историю болезни и несут в дом священника. Перед дверями операционного зала застыла в напряженном ожидании очередь. К моим носилкам подходят две белые фигуры. По голосам определяю, что это женщины. Операция проходит быстро и почти безболезненно. Через стекла очков в металлической оправе на меня внимательно смотрят ласковые глаза врача. На лбу у нее выступает пот.
      - Осколков вынимать не будем,- произносит она.
      Быстро делают перевязку, затем один дренаж, другой. Теперь смазывают рану какой-то жидкостью, ставят термометр, делают укол - и все мои страхи позади.
      - Следующий,- слышу я.
      Меня выносят. За дверями операционного зала все еще стоит длинная очередь. На дворе темно. Пахнет скошенной травой. Вот и хата, в которую меня вносит на плечах санитар. Дежурная сестра показывает на большую печь:
      - Положите его там...
      На этой необычной госпитальной кровати лежат уже два товарища по несчастью. Не успел я устроиться, как сестра подает на жестяной, сделанной из консервной банки тарелке гуляш с гречневой кашей и душистый чай. Через пятнадцать минут к нам на печь прибывает еще один коллега.
      Наконец убавляют свет - пора спать. Но сон не приходит. В избе чувствуется запах йода и керосина. Стонут раненые. Вдобавок дают о себе знать клопы. Вспоминаю события последних суток. Который раз подряд считаю до тысячи, но сна как не было, так и нет.
      За окнами светает. Снова начинаю считать. Непродолжительный сон - и кто-то меня будит. Открываю глаза, медсестра подает мне термометр. Оглядываюсь вокруг. На полу установлены ряды носилок с ранеными. У окна Лежит бледный мужчина. Там, где у него должны быть ноги, одеяло плотно прилегает к носилкам.
      После завтрака к нам приходит врач. Те, кто в состоянии передвигаться, выходят на солнце. Остальные лежат, прикованные к носилкам и печи. Завязываются первые нити знакомств. Я смотрю на человека у окна. Наконец спрашиваю:
      - Крепко досталось?
      Он не отвечает. Входят двое раненых с повязками на руках и прямо от двери обращаются к нему:
      - Как живешь, Костя?
      Значит, это советский солдат или партизан.
      - Жить будегаь,- бодро утешают они его.
      Оп слушает, глядя в потолок, но ничего не отвечает. Один из товарищей Кости вынимает из кармана больничного халата две ложки и начинает ловко выбивать ими такт.
      - "Дайте в руки мне гармонь..." - напевает он.
      Лежащий около меня на печи вахмистр Гриф (Апджей Понцилюш) говорит с удивлением в голосе: