На задворках Cовдепии

ГЛАВА 7

Придя в себя после дерзкой атаки унсовцев, российские десантники попытались мелкими группами просочиться в райцентр, используя в качестве прикрытия кукурузные поля, располагавшиеся по обе стороны населенного пункта.

Бобрович, внимательно наблюдавший со второго этажа стоявшего на пригорке дома за передвижением десантников, подозвал к себе роевого Гонту.

– Надо немедленно выжечь кукурузные поля с обеих сторон села. Только будьте осторожны – там скрывается полно москалей.

И вскоре запылали поля. Свежий ветер быстро раздувал пламя, неся клубы дыма и пепла на село. Тем не менее час спустя, когда пожар затих, стало ясно, что из – за широкой межи, отделявшей разные части поля, сжечь всю кукурузу не удалось. Сотник ясно видел в бинокль, как десантники мелкими группами слева и справа обходят его позиции.

– Возьми с собой четырех самых надежных стрельцов из роя разведки, – приказал сотник своему заместителю Байде, – и постарайся навести побольше шороху в кукурузе. Чтобы десантники хоть на время потеряли желание там лазить.

Дважды повторять Байде не пришлось. Уже через несколько минут его небольшой отряд двинулся вдоль края поля, глубоко огибая его с левой стороны. Десантники, прятавшиеся в кукурузе, были лишены возможности рассмотреть этот маневр, и унсовским разведчикам удалось незаметно выйти им в тыл.

Дружный залп «калашниковых» буквально опрокинул большую группу десантников. Затем в работу деловито включился станковый ПКТ, за которым лежал сам Байда. Длинные очереди яростно косили стебли кукурузы и прятавшихся за ними десантников. Укрыться от кинжального огня было абсолютно негде и российские солдаты в панике бросились во все стороны, тут же напоровшись на встречный огонь основных сил украинской сотни.

Предпринятая вылазка оказала довольно сильное деморализующее воздействие на противника. Целых три часа десантники не решались возобновить активные действия на участке, который контролировала сотня УНСО.

Лучшей наградой за этот бой для унсовцев явился перехваченный ими по рации доклад российского капитана Сергеева.

– Первый, Первый. Говорит капитан Сергеев, – орал на весь эфир перепуганный вояка. – Я, вашу мать, отказываюсь снова атаковывать село. Там засели не грузины. Это или какие – то наемники, или психованные украинцы. Я уже половину своих парней потерял!

Стрельцы радостно начали вспоминать подробности только что закончившего боя. У многих из них на поясе висели ножи, снятые с убитых десантников.

* * *

После успешного штурма Шромы, сотник Устим доложил в штаб свои соображения относительно возможного развития дальнейших действий. По мнению Бобровича, «зачистку» райцентра можно было бы поручить подошедшему на помощь Ахалцикскому батальону и подразделениям грузинской милиции. А отряд УНСО, не теряя времени, пройдет по дороге на Новый Афон и перережет железнодорожную магистраль. Его поддержит батарея самоходок, дислоцировавшаяся в Квемо – Лунде.

Однако ни одно из грузинских подразделений не поддержало атаки украинских добровольцев. Проявив редкую трудолюбивость, солдаты Ахалцикского батальона закопались в грунт по самые уши и, как видно, надеялись отсидеться там до конца войны. Но дальнейшие события еще раз подтвердили, что нерешительность и трусость приводит к большим потерям.

Увидев, что к Шроме стали подтягиваться российские танки и артиллерия, офицеры батальона сочли за лучшее потихоньку оставить подчиненных и оттянуться в тыл.

Днем по расположению Ахалцикского батальона был нанесен мощный удар минометной батареи. Первый залп оказался настолько прицельным и ошеломляющим, что солдаты, брошенные в этот трудный момент без руководства со стороны офицеров, побежали к спасительным горам. Но они не учли одного нюанса: при постоянном прицеле каждая новая мина летит на несколько метров дальше. Поэтому, чтобы выйти из зоны обстрела, надо продвигаться вперед или, по крайней мере, оставаться на месте.

Второй залп российской минометной батареи, в точном соответствии с законами баллистики, накрыл разбегающихся в панике солдат. Вверх полетели кровавые куски человеческих тел, обрывки амуниции. Ахалцикский батальон понес настолько тяжелые потери, что не мог больше продолжать выполнение задачи. Его жалкие остатки поспешно отошли в горы.

* * *

Отступившие грузинские части совершенно оголили фланги унсовцев, фактически оставив их один на один с многократно превосходящим противником. Когда же подойдет подкрепление?

Бобрович принялся крутить ручку полевого телефона, пытаясь установить связь с майором Келуаридзе, на которого было возложено командование всей операцией по обороне Шромы. Но на том конце никто не отвечал.

«Очевидно миной перебило кабель,» – догадался сотник. – Теперь мы полностью потеряли связь с остальными подразделениями. Жаль, что отступая, морпехи утащили свою рацию».

Управившись с грузинами, сибирские десантники подтянули поближе свою минометную батарею и принялись обстреливать опорный пункт унсовцев.

Миномет в горах – страшное оружие. Когда мина падает на камни, практически невозможно определить место ее разрыва. Все вокруг закрывает сплошная дымка, воздух насквозь прошит визгом осколков. Но не менее страшны и куски камней, которые при каждом взрыве разлетаются в разные стороны со страшной силой. Не успеет порыв ветра снести в сторону дым от разрывов, как новый залп закрывает солнце густой завесой подняты в воздух щебенки и песка. И черт его знает, куда упадет следующая мина. Остается только сжать нервы в кулак и надеяться, что именно твой окоп сегодня останется целым и самой Судьбой тебе предначертано погибнуть не в этом бою.

«Похоже, – подумал сотник, – мы можем остаться здесь на всю жизнь. Если эти проклятые гоги не пошевелятся, нас всех просто выкосит осколками. Да и десантники под прикрытием огня опять накапливаются в этой задолбавшей уже меня кукурузе».

* * *

Российская минометная батарея заняла настолько выгодную позицию, что была практически неуязвима. От огня противника ее надежно прикрывали два трехэтажных дома. В какой-то момент боя минометчики стали диктовать ситуацию. Необходимо было срочно предпринимать контрмеры.

– Рацию сюда немедленно! – приказал Бобрович.

Эту рацию им отдали солдаты Ахалцикского батальона. Никто из них не мог ею пользоваться, а офицеров не было. Теперь она оказалась очень кстати.

Стрельцы Обух и Дубецкий принесли рацию и поставили ее на стол.

– На палубу! На палубу, салаги, поставьте рацию! – рявкнул сотник. – Не видите, что пули и так побили всю посуду на столе.

Быстро настроившись на нужную волну, Устим связался с командиром самоходной батареи в Квемо – Лунде.

– А далеко от вас эта минометная батарея? – спросил артиллерист.

– Да метров 900.

– Понимаешь, у нас орудия очень разношенные. Разлет снарядов до полутора километров. Можем попасть по своим.

– Нет уж, спасибо, такой помощи нам не надо.

В комнату вбежал роевой Ганс:

– Разрешите доложить, пан сотник. Танки москалей опять пытаются обойти нас. Слышите как ревут?

– Ну так уничтожьте их. Возьмите наш единственный ПТУРС и два снаряда к нему.

Роевой бегом бросился выполнять приказ. Со своего наблюдательного пункта командир отряда хорошо видел, как стрельцы кривыми улочками пытались выйти во фланг танкам, чьи пушки создавали весьма неуютную обстановку в Шроме. Кстати о пушках…

Обрадовавшись пришедшей вдруг мысли, сотник опять подошел к рации. Как это там фамилия этого капитана, который утром вопил по рации о наемниках?

– Первый. Первый. Говорит капитан Сергеев, – начал сотник, подражая манере русского десантника. – В районе двух трехэтажек прорвались украинские наемники. Несу большие потери. Требую немедленной поддержки огнем.

Что ж, наживка была заброшена, осталось ждать результатов, чтобы вовремя подсечь добычу.

Несколько минут спустя на открытое пространство выскочил Т-80 и принялся лупить по трехэтажкам, за которыми укрылись российские минометчики. Снаряды ложились довольно кучно. Артобстрел прекратился. Но в эфире стало темно от дикой матерщины русских минометчиков.

Как видно, командир танка растерялся, поняв, что обстрелял своих. Этой заминки унсовцам вполне хватило, чтобы с первого же выстрела влепить ПТУРС в борт Т-80.

Никто из экипажа так и не выбрался. Остов танка полыхал два дня. И чему там гореть так долго в этой консервной банке, удивлялись стрельцы.

* * *

Понимая всю безвыходность сложившейся ситуации, сотник Устим, как только стих огонь минометной батареи, прихватил с собой стрельца Цвяха и, где бегом, где ползком, отправился в расположение штаба морпехов.

Майора Келуаридзе он нашел в кругу офицеров батальона, которые расположились возле костра. Используя автоматные шомполы в качестве вертелов, они жарили шашлык. Аппетитный запах поджариваемой свинины валил с ног на добрую милю от костра.

– Вы бы так воевали, как шашлыки жарите! – грубо, без предисловий начал подошедший сотник.

– Опять ты чем-то недоволен, – укоризненно покачал головой комбат. – Лучше присаживайся к костру, дорогим гостем будешь.

– Послушай, комбат, – повысил голос сотник. – Если в течение четырех часов не подойдет подкрепление, я отведу свой отряд в горы. Унсовцы не привыкли тикать. Твои подчиненные большие мастера по этой части. Но мы не самоубийцы. Ты ж посмотри, в каком дерьме я оказался: после того, как вы дали деру и оголили мои фланги, наши позиции торчат впереди, словно аппендикс. И россияне его обязательно отрежут. Вместе с нашими дурными головами.

– Успокойся, Устим. Я же все понимаю.

– Да толку-то что с того! Моих хлопцев лупят сейчас с трех сторон, а вы тут кабанчика жарите.

– Причем здесь кабанчик? – обиделся Келуаридзе, – Его же русская мина убила.

– Ну так присвойте ему звание национального героя Грузии, как пострадавшему от российской оккупации! – съязвил сотник.

* * *

Пока оба командира на повышенных тонах выясняли отношения, к костру подошла делегация морпехов. Выглядели они несколько смущенно.

– В чем дело? – обернулся к ним Келуаридзе.

– Понимаешь, Вахо, – вышел вперед один из солдат, – ты очень хороший человек и мы тебя глубоко уважаем. Но давай договоримся так – ты будешь нашим командиром там, в долине. А в горах пусть нами командует украинский сотник. Потому что мы хотим еще жить.

Воцарилось напряженное молчание. Комбат озадаченно взглянул на сотника, потом опять на своих подчиненных.

– А я что, против, что ли? – разрядил он обстановку.

* * *

– Хорошо, дорогой. Все будет нормально, – заверил комбат, прощаясь с сотником. – Ты только продержись еще хотя бы пару часов. Сам видишь, сколько у нас раненых.

Действительно, вокруг на разложенном брезенте лежали десятки раненых, многие из которых были в крайне тяжелом состоянии. Но в батальоне не оказалось даже достаточного количества перевязочных пакетов, чтобы оказать им первую помощь. В воздухе стоял громкий стон умирающих солдат. Слышать это было невыносимо, и сотник вместе с Цвяхом поспешили в расположение своей сотни, где с минуты на минуту надо было ожидать серьезных событий.

* * *

Удерживать весь райцентр отряду УНСО без поддержки грузинских подразделений было не подсилу. Поросшие деревьями многочисленные улочки, густые сады создавали угрозу неожиданного обхода с тыла. Поэтому сотник Устим принял решение ограничить позицию двумя десятками домов, расположенных на окраине села, примыкавших к горам.

Центром обороны Шромы оказался крепкий, просторный двухэтажный дом, стоявший на пригорке. Сразу за домом начинался довольно крутой скат, густо поросший виноградником. После минометного обстрела здесь образовалось невообразимое переплетение срубленной осколкам мин виноградной лозы, проволочного ограждения и разрушенных приусадебных строений. Помимо этой своеобразной полосы препятствий, продвижение затруднял крутой скат и многочисленные воронки от разрывов.

Казалось бы, это было наименее удобное направление для наступления на Шрому. Но почему-то именно здесь накапливались основные силы иркутского десантно – штурмового батальона.

Установленные на втором этаже дома два унсовских пулемета были готовы к отражению атаки. У одного из них стоял стрелец Обух. Спокойно, как на обычных занятиях в полевом лагере УНСО, он готовился к бою: выверил прицел, подвинул поближе патронные коробки. Затем он не поленился сбегать вниз к колодцу и набрать ведро воды. Работенка, судя по всему, предстояла жаркая и надо будет время от времени охлажать пулеметный ствол.

На первом этаже этого же дома сотник Устим расположил свой штаб. Он интуитивно чувствовал, что именно здесь развернутся главные события дня.

ГЛАВА 9

Сопровождать раненного сотника в тыл было поручено морскому пехотинцу из батальна майора Келуаридзе. Командование отрядом УНСО «Арго», продолжавшим упорно удерживать Шрому, принял на себя Байда.

Бобрович плохо запомнил те три часа, в течение которых они спускались с горы к дороге, ведущей в тыл. Первоначальный шок прошел, и теперь на него обрушилась волна дикой боли. Когда они случайно вышли на поляну, не защищенную деревьями, российские минометчики тут же открыли огонь. Услышав тошнотворный вой приближающейся мины, Устим рухнул на землю, прямо на раненную руку. Послышался хруст костей и он потерял сознание.

Очнулся Устим от того, что грузин бил его по щекам, пытаясь привести в сознание. И снова они начали свой спуск в спасительную долину. Боль раскаленным железом вонзалась во все клеточки тела, становилась нестерпимой. Ему хотелось лечь и умереть, только бы прекратить эти мучения.

«Идиотская эта война, – зло подумал Бобрович. – Разве можно так воевать? Совершенно нет обезболивающих и противошоковых средств. Даже индивидуальные пакеты выдали через одного».

Совершенно случайно сотник вспомнил о баралгине, лежавшем у него в нагрудном кармане куртки. Таблетки он всегда старался носить с собой. Еще с Вьетнама его мучил травматический радикулит. Там его сильно ударило о стенку взрывной волной от рядом разорвавшейся ракеты.

Устим судорожно затолкал в рот сразу все таблетки. Боль не прошла, но организм перестал так остро реагировать на нее. Сердце забилось ровнее. Но зато появилась новая беда – страшная сухость во рту. Поддерживаемый солдатом, сотник ковылял по камням, бережно прижимая руку к животу. Шаги складывались в метры, метры – в бесконечные километры. Он потерял счет времени.

Наконец они спустились в низину, где их встретила группа артиллерийских корректировщиков. Обессиленный, Устим повалился на спину. Он чувствовал, что у него начался жар. Невыносимо хотелось пить. Жажда заглушила даже боль в руке.

– Воды, дайте воды! – прохрипел раненный сотник.

Над ним с фляжкой воды склонился один из артиллеристов. Но заметив кровавое пятно на животе в том месте, где сотник держал руку, солдат ошибочно решил, что унсовец ранен в живот, и тут же убрал фляжку.

– Нельзя тебе, брат, воды пить. Потерпи, – сказал солдат и ушел к другим раненым.

Машина за ранеными пришла вовремя – как раз возобновился сильный артобстрел. Трясясь в машине, сотник то бредил, теряя ощущение реальности, то снова приходил в себя. Жажда становилась нестерпимой.

– Воды! – хрипел сотник.

Но в машине не оказалось воды. Ее просто забыли взять. Такая безалаберность взбесила унсовца. Он клял на чем свет всю Грузию и отношение ее граждан к войне.

«Ведь уже четвертый день идут жесточайшие бои под Шромой, вся страна об этом знает, – ругался про себя сотник, – а они посылают за ранеными машину без медикаментов и воды. Да где же у них мозги?»

Машина резко затормозила возле едущего на коне грузина, который гнал в горы отару овец. На подножку машины выскочил водитель и закричал:

– Здравствуй, отец. У нас в кузове раненный украинский офицер очень пить хочет. Нет ли у тебя воды для него?

– Почему нет? Конечно есть!

Пастух слез с коня и с флягой в руке подошел к машине. Пока сотник жадно пил воду, старик осмотрел его рану. Бинты давно уже промокли и требовали замены.

– Перевязать бы надо офицера, – обернулся старик к водителю. Видишь – кровь идет.

– Да нет у меня бинтов, отец.

– У меня есть. Я же в горы иду овец пасти.

«Вот так утер вам нос пастух, – злорадно усмехнулся сотник. – Старик на пастбище взял все необходимое, а грузинские тыловики, выделяя машину для раненых, не удосужились положить в нее хотя бы перевязочные пакеты».

* * *

Уже после боя под Шромой на грузинскую засаду нарвался штабной УАЗик российских десантников. Среди захваченных в машине документов был обнаружен рапорт командира десантно – штурмового полка об этом бое. Отнюдь не склонный преувеличивать размеры своей неудачи, российский комбат, окончивший, кстати, академию и имевший опыт боев в Афганистане, все же вынужден был доложить, что за четыре дня боев батальон потерял 58 человек убитыми и 287 – ранеными. Реальные же потери отряда «Арго» – двое убитых и 8 раненых. И это при подавляющем преимуществе российских войск в живой силе и технике!

* * *

В тот самый день, когда отряд УНСО «Арго», оставшись без поддержки грузинских подразделений, отступил из Шромы под превосходящими силами российских десантников, в Тбилиси приземлился самолет из Киева, на котором прибыло 27 унсовцев во главе с Анатолием Лупиносом и поручником Сергеем Списом.

В Тбилиси им тут же сообщили печальное известие о том, что в ходе боев за райцентр Шрома среди унсовцев есть убитые и раненые. Однако никаких конкретных фамилий известно еще не было. Сотник в это время находился в Агудзарском военном госпитале. Он знал, что в тот день должно приехать солидное пополнение. Но о визите Провидника не догадывался. Именно поэтому Устиму хотелось обязательно самому встретить новичков, чтобы помочь им избежать психологического стресса, связанного с известием о гибели бойцов отряда.

Начальник госпиталя, понимая чувства командира, выделил ему машину для поездки в Сухуми. Встреча получилось хоть и не такой торжественной, как мечтал сотник, но не менее радостной. Даже закаленный невзгодами Лупинос не сдержал слез, когда увидел живым командира отряда.

– О боже, – повторял Анатолий, сжимая в объятьях друга, – а я все переживал, узнав об убитых. Думал, только бы не Бобрович!

– Не по-христиански это, пан Анатолий, – улыбнулся Валерий.

– Нет, я не в том смысле. Но я так волновался за тебя!

* * *

Это был последний день боев за Шрому. Отряд УНСО, которым теперь командовал поручник Завирюха, совместно с морскими пехотинцами и Ахалцикским батальном должен был выбить из райцентра российские части.

Однако сделать это оказалось теперь гораздо труднее. Десантники успели восстановить оборонительные сооружения, установили минные поля. На помощь пришли танки и артиллерия. Но главное – отсутствовал элемент неожиданности, которым так удачно воспользовался сотник Устим.

Дмитрий Корчинский, несмотря на все попытки его отговорить, принял участие в атаке в качестве рядового стрельца.

Как и в ходе первого штурма, грузинские батальоны при первых же залпах российской артиллерии бросились бежать на исходные позиции, оголив при этом фланги унсовцев. Создалась реальная угроза окружения и уничтожения отряда «Арго».

Попав под сильный и хорошо организованный пулеметный огонь, отрояд УНСО вынужден был залечь на почти открытой местности. После чего в работу включилась минометная батарея россиян, у которой к украинским добровольцам были особые счеты.

Оставленные без поддержки, унсовцы начали нести потери. Осколками мины был убит роевой Багряный и ранено 8 человек, в том числе и командир отряда поручник Завирюха.

Командование сотней принял на себя Славко. В экстремальной ситуации неравного боя он сумел поднять людей в новую атаку. С автоматом в руке он бежал, увлекая за собой стрельцов.

Но вскоре совершенно очевидным стал факт бесполезности прождвижения вперед. Втянувшись в Шрому без поддержки грузинских частей, украинские добровольцы наверняка попали бы в «котел», из которого, учитывая многократное превосходство российских войск, вырваться было просто невозможно.

В этих условиях Лупиннос сделал все, чтобы осуществить планомерное возвращение отряда на исходные позиции. С поля боя были вынесены убитый и раненые, их оружие.

ГЛАВА 10

После контузии и тяжелого ранения в руку, для сотника Устима война в Абхазии закончилась. Вместе с остальными ранеными, требовавшими серьезной медицинской помощи, он был отправлен в Киев.

На прощание грузины имели еще одну возможность показать, как высоко они ценят помощь украинских добровольцев, насколько искренне их чувство благодарности.

Раненых занесли на носилках в салон самолета и, опустив кресла, постарались устроить их как можно удобнее. Однако перед самым отлетом выяснилось, что этот самолет, совершающий коммерческий рейс, должен по пути в Киев совершить дополнительную посадку для дозаправки в Ставрополье. Но как поведут себя российские власти, когда унсовцы окажутся на их территории?

Когда об этой проблеме сообщили начальнику аэропорта, он только руками развел:

– Куда же денешься? Не полетишь же без горючего.

И все же выход нашелся. Узнав о возникшей проблеме, представители грузинских деловых кругов за свой счет купили для этого рейса дополнительное горючее. К самолету подошел бензовоз и заправил его под завязку.

В салон вошел командир экипажа и объявил:

– Так, кто летит в Ставрополь – выходи. Там посадки не будет. Мы наших раненных украинских братьев повезем прямо в Киев.

С часовой задержкой самолет стартовал в направлении Украины.

* * *

Дергающая боль в руке не давала Устиму уснуть. Он смотрел в иллюминатор на проплывающие под самолетом облака. В мыслях сотник то и дело возвращался к своему отряду. Бои под Шромой уже закончились, но кто знает, что ждет хлопцев впереди.

Пройдя три войны, получив тяжелое ранение и две контузии, Устим не только ни о чем не жалел, но и скучал по всему, что осталось там, под крылом самолета. Он завидовал тем, кто остался на передовой, где все ясно и просто, где человеческие взаимоотношения лишены налета условности. Все, что в обычной жизни скрыто глубоко в душе, на войне проявлятся с поразительной отчетливостью.

Сотник никогда не мог согласиться с утверждением, что война портит человека, делает его жестоким. Нет, она скорее более выпукло проявляет те качества, которые в повседневной жизни трудно заметить. Ведь на передовой нет милиции, не действуют законы. Солдата уже не сдерживают правила человеческого общежития. И если он в душе негодяй, то на войне становится первостатейной сволочью. А если хороший человек, то он вынесет с поля боя даже противника.

Устим невольно вспомнил врезавшийся в память случай, происшедший в ходе боев под Сухуми.

* * *

Унсовцы уже полчаса крутились вокруг крепкого двухэтажного здания, превращенного противником в настоящий дот. Четыре станковых пулемета косили все живое, что пыталось приблизиться к дому. Засевшие в доме солдаты оборонялись с обреченностью смертников. Сотник уже и так прикидывал план штурма дота, и эдак, но все равно получалось, что без значительных потерь не обойтись.

Передав командование отрядом своему помощнику, Устим побежал к берегу моря, где еще утром заметил стоявшую «Шилку». В ответ на стук по броне из люка показалось покрытое копотью лицо грузина.

– Слушай, кацо, помоги нам снести ко всем чертям вон тот домик.

– Не могу. Я поставлен охранять этот участок неба. А вдруг самолеты появятся?

Устим уже начинал терять терпение. Он отчетливо слышал огонь пулеметов, под которым сейчас лежали его хлопцы.

– Если ты сейчас же не поможешь моим стрельцам, – процедил сквозь сжатые зубы сотник, – то будем считать, что самолет тебя подбил.

– Это как? – не понял грузин.

– Сейчас влуплю по твоей «Шилке» с гранатомета, так только колеса в воздух полетят.

У парня округлились глаза.

– Ну так бы и сказал, – оживился он. – Что мы, не мужчины? Не можем договориться? Поехали.

Зенитная самоходная установка подкатила к дому, неторопливо повела всеми четырьмя скорострельными пушками и изрыгнула убийственный сноп огня. В одно мгновение крепкий дом был превращен в груду камней.

Дот перестал существовать, его пулеметы молчали. Из развалин выполз чудом оставшийся в живых боец. Это был чеченец. Из пробитой насквозь ноги хлестала кровь.

К раненому с автоматом на перевес подскочил грузин. Сотник был уверен, что он пристрелит врага. Такие сцены он наблюдал уже не раз.

– Брат, не убивай меня, – в глазах быстро истекающего кровью чеченца были боль и тоска.

– Вот видишь, – печально покачал головой грузин, – понадобилась война, чтобы ты наконец понял, что мы с тобой братья.

Он закинул автомат за спину, помог подняться чеченцу и под пулями потащил его в тыл.

Нет, на войне человек продолжает оставаться самим собой. И все же из Абхазии унсовцы вернутся уже другими. В этом сотник Устим был твердо уверен. Теперь его стрельцы твердо знают, что в случае необходимости, они найдут в себе мужество подняться и шагнуть из окопа вперед, на встречу шквалу свинца. Их любовь к Украине не ограничится размахиванием флагами на убогих митингах. Они уже доказали готовность отдать свои жизни на алтарь родины.

* * *

Первым, кто встретил раненных унсовцев на родной земле, был оперативный сотрудник СБУ, добросовестно заснявший на видеопленку возвращение боевиков.

Перед стоявшими за стойкой пропускного пункта аэропорта «Борисполь» таможенником и двумя пограничниками появилась колоритная процессия. На носилках занесли стрельца Явора, за ним шли роевой Рута и сотник Устим с рукой в бинтах, сквозь которые обильно проступала кровь. Все они были одеты в камуфляж с унсовскими знаками различия и мазепинки.

– Вы кто? – опасливо рассматривая паспорт Устима, словно самодельное взрывное устройство, спросил сотрудник таможни.

– Мастер по ремонту чаеуборочных комбайнов, – устало ответил сотник.

– А что с рукою? – хитро улыбнулся пограничник, косясь на стоявшего в стороне опера из СБУ.

– Упал с комбайна.

– А вы с ним? – обратился офицер к Руте и Явору.

– Нет, мы археологи, – с достоинством ответил роевой.

– И где ж вы копали?

– В Сухуми копали, – Рута задумчиво принялся загибать пальцы, – в Мтисубане копали, в Старушкино тоже. Но больше всего пришлось покопать в Шроме.

– Вот как раз там я и упал в одну из выкопанных им ям и сломал ногу, – добавил Ярый.

Пограничник помолчал, крутя в руках паспорта «археологов».

– А почему же вы все в форме УНСО?

– Так разве вы не слышали, – ехидно улыбнулся сотник, – что на Кавказе сейчас это национальная одежда?

* * *

На следующий день, после возвращения в Киев, Бобровича привезли в Центральный военный госпиталь Министерства обороны Украины. Была предварительная договоренность, что в этом известном во всем СНГ медицинском учреждении раненным унсовцам окажут квалифицированную помощь.

Навстречу им вышел начальник госпиталя. Краснея и потея, он стал запинаясь объяснять, что к нему приходили сотрудники СБУ и сказали, что любой военный медик, который окажет помощь унсовцам, будет немедленно уволен.

– Они ведь все равно не позволят нам держать вас у себя. А у меня семья, дети.

«Хоть краснеть не разучился», – усмехнулся про себя Бобрович.

Но руку не перевязывали уже третьи сутки, мягкие ткани загнили и начали дурно пахнуть. Необходимо было срочное медицинское вмешательство.

– Хорошо, мы будем искать другое место, – преодолевая головокружение, устало согласился сотник. – Но сделайте мне хотя бы перевязку.

– Не могу, – повторил военный медик. – У меня же дети.

И все же один подполковник медслужбы нашел в себе мужество и перевязал раненного земляка, проливавшего свою кровь за Украину в далеких предгорьях Кавказа.

* * *

Два мучительно долгих месяца мотался по стране Валерий Бобрович в поисках хирурга, который бы отважился взяться за его лечение. Во Львове были не против положить Валерия в больницу, но заявили, что вынуждены будут ампутировать руку.

Вернувшись опять в Киев, Бобрович пошел на прием в Институт травматологии.

Хирург долго рассматривал ренгеновский снимок руки, на котором, словно Млечный путь, были разбросаны более 20 осколков костей.

– Учитывая тяжесть ранения и запущенность раны, – объявил врач свое решение словно приговор, – сегодня во всей Украине вам может помочь только профессор Ярослав. Вот только возмется ли он вас лечить? Профессор чрезвычайно загружен. Впрочем, я на всякий случай дам вам его координаты.

И вот здесь солдатское счастье сново оказалось в ранце Бобровича. Профессор Ярослав был не только редчайшим профессионалом своего дела, но и человеком высоких патриотических убеждений. Он не вполне разделял методы работы УНСО, но горячо сочувствовал борьбе его стрельцов против российского империализма. Вылечить бойца, который воевал за близкие ему идеалы, профессор Ярослав считал делом чести.

Операция длилась четыре мучительных часа. Собрать кости руки оказалось почти невозможным – многие их фрагменты отсутствовали. Пришлось сделать кость на несколько сантиметров короче. И все же профессор совершил чудо – спас руку офицера.