Зарубежная фантастика (изд-во Мир) - R.U.R. Средство Макропулоса. Война с саламандрами. Фантастические рассказы

      Радий. Ставь опыты. Ищи рецепт жизни.
      Алквист. Мне нечего искать, роботы. Из формулы не сделаешь рецепта жизни.
      Дамон. Экспериментируй над живыми роботами. Изучи их устройство.
      Алквист. Живые тела? Другими словами — чтобы я убивал? Я, который никогда… Замолчи, робот! Говорю тебе: я слишком стар. Видишь, видишь, как дрожат мои пальцы? Я не удержу скальпеля. Видишь, как слезятся мои глаза? Да мне не разглядеть своих собственных рук! Нет, нет, не могу! 4-й робот. Жизнь погибнет.
      Алквист. Прекрати, ради бога, это безумие! Скорее люди с того света подадут нам жизнь; быть может, они ещё вернутся; они так близко от нас, словно окружают нас везде; стараются пробиться к нам, как из подземной шахты. Ax, разве я не слышу все время голоса которые любил?
      Дамон. Возьми живые тела!
      Алквист. Смилуйся, робот, не принуждай меня! Ты видишь — я уже не знаю, что делаю!
      Дамон. Живые тела!
      Алквист. А, ты хочешь этого? Ступай в прозекторскую! Сюда, сюда, живее! Ага! Вздрогнул? Значит, все-таки боишься смерти?
      Дамон. Я? Почему именно я?
      Алквист. Не хочется?
      Дамон. Иду. (Уходит направо.) Алквист (остальным). Раздеть его! Положить на стол! Скорей! И крепко держать.
      Все уходят направо. (Моет руки и плачет.) Боже, дай мне силы! Дай мне силы! Боже, только бы это было не напрасно! (Надевает белый халат.) Голос справа. Готово!
      Алквист. Сейчас, сейчас. О господи! (Берет со стола несколько склянок с реактивами.) Которую взять? (Постукивает склянками друг о друга.) Которую из вас испробовать?
      Голос справа. Можно начинать!
      Алквист. Да, да, начинать — или кончать. Боже, дай мне силы!
      Уходит направо, оставив дверь полуоткрытой.
      Пауза.
      Голос Алквиста. Держите его крепче!
      Голос Дамона. Режь!
      Пауза.
      Голос Алквиста. Видишь этот нож? И ты все ещё хочешь, чтобы я резал? Не хочешь ведь, правда?
      Голос Дамона. Режь!
      Пауза.
      Крик Дамона. Аааааа!
      Голос Алквиста. Держите! Держите!
      Крик Дамона. Аааааа!
      Голос Алквиста. Не могу!
      Крик Дамона. Режь! Режь скорей!
      Из средней двери выбегают роботы Прим и Елена.
      Елена. Прим, Прим, что тут творится? Кто это кричит?
      Прим (заглянув в прозекторскую). Господин режет Дамона. Пойдем скорей, посмотрим, Елена!
      Елена. Нет, нет, нет! (Закрывает глаза.) Это уж-жасно!
      Крик Дамона. Режь!
      Елена. Прим, Прим, пойдем отсюда! Я не могу этого слышать! О Прим, мне дурно!
      Прим (бежит к ней). Ты совсем белая!
      Елена. Я сейчас упаду! Отчего там вдруг все стихло?
      Крик Дамона. Аааа-о!
      Алквист (вбегает справа, сбрасывает окровавленный халат). Не могу! Не могу! Боже, какой ужас!
      Радий (в двери прозекторской.) Режь, господин! Он ещё жив!
      Крик Дамона. Режь! Режь!
      Алквист. Унесите его скорей! Я не хочу этого слышать!
      Радий. Роботы могут вынести больше тебя. (Уходит.) Алквист. Кто тут? Подите прочь! Я хочу быть один! Как тебя зовут?
      Прим. Робот Прим.
      Алквист. Никого сюда не впускать, Прим! Я хочу спать, слышишь? Ступай прибери в прозекторской, девушка! Что это? (Смотрит на свои руки.) Скорей воды! Самой чистой воды!
      Елена выбегает.
      О, кровь! Как могли вы, руки… руки, которые так любили добрый труд, как могли вы это сделать? Руки, руки мои… Господи, кто тут?
      Прим. Робот Прим.
      Алквист. Унеси халат. Видеть его не могу!
      Прим уносит халат.
      Кровавые когти, как мне от вас отделаться? Кшш, прочь! Прочь, руки! Вы убили…
      Из правой двери, шатаясь, вваливается Дамин, закутанный в окровавленную простыню. (Отшатывается.) Что тебе? Что тебе?
      Дамон. Жи… живой! Лу… лу… лучше — жить!
      2-й и 3-й роботы вбегают за ним.
      Алквист. Унесите его! Унесите! Унесите скорей!
      Дамона ведут направо.
      Дамон. Жизнь!.. Я хочу… жить! Лу… лучше…
      Елена приносит кувшин с водой.
      Алквист (помолчав) …жить?.. Что тебе, девушка? Ах, это ты. Полей, полей мне на руки! (Моет руки.) Ах, чистая, освежающая вода! Холодная струйка, как ты приятна! Ах, руки, руки мои! Неужели вы до самой смерти будете внушать мне отвращение? Лей, лей! Больше воды, ещё больше! Как тебя зовут?
      Елена. Робот Елена.
      Алквист. Елена? Почему Елена? Кто тебя так назвал?
      Елена. Госпожа Домин.
      Алквист. Покажись, Елена! Так тебя зовут Елена? Я не буду называть тебя так. Унеси воду.
      Елена уходит с кувшином. (Один.) Вое напрасно, все напрасно! Ничего — опять ничего не узнал! Неужели ты вечно будешь двигаться вслепую, бездарный школяр природы? Боже, боже, боже, как трепетало это тело! (Открывает окно.) Светает. Опять — новый день, а ты не продвинулся ни на пядь… ни на шаг вперед! Оставь поиски! Все тщетно, тщетно, тщетно! Зачем опять рассвет? Ооо, что нужно новому дню на кладбище жизни? Остановись, светило! Не всходи больше! Как тихо, как тихо! Зачем умолкли вы, любимые голоса? Если б… если б только я мог уснуть! (Гасит лампы, ложится на кушетку, натягивает на себя черный халат.) Как трепетало это тело! Ооо, конец жизни!
      Пауза.
      Справа в лабораторию прокрадывается Елена.
      Елена. Прим! Иди скорей сюда!
      Прим (входит). Что тебе?
      Елена. Смотри, сколько у него тут трубочек! Что он с ними делает?
      Прим. Опыты. Не трогай.
      Елена (смотрит в микроскоп). Ой, смотри, как интересно!
      Прим. Это микроскоп. Ну-ка дай…
      Елена. Не трогай меня! (Разбила пробирку.) Ах, ну вот — пролила…
      Прим. Что ты наделала! Елена. Это можно вытереть.
      Прим. Ты испортила ему опыт!
      Елена. Оставь — это пустяки. Ты сам виноват. Нечего было подходить ко мне.
      Прим. А тебе нечего было меня звать.
      Елена. Ну что же, пусть я звала — а ты бы не подходил. Ой, смотри, Прим: господин тут что-то написал!
      Прим. Этого нельзя читать, Елена. Это тайна.
      Елена. Какая тайна?
      Прим. Тайна жизни.
      Елена. Это ужжасно интересно! Одни цифры. Что это такое?
      Прим. Формулы.
      Елена. Не понимаю. (Подходит к окну.) Нет, прим взгляни!
      Прим. Что там?
      Елена. Солнце всходит!
      Прим. Постой, я сейчас… (Просматривает книгу.) Елена, это — величайшая вещь на свете!
      Елена. Пойди же сюда!
      Прим. Сейчас, сейчас…
      Елена. Прим, да оставь ты эту противную тайну жизни! Какое тебе дело до всяких тайн? Иди скорей смотри!
      Прим (подходит к окну). Ну, что тут?
      Елена. Слышишь? Птицы поют. Ах, Прим, как бы мне хотелось стать птицей!
      Прим. Для чего?
      Елена. Не знаю, Прим. Мне так странно. Сама не знаю, что это такое: я словно с ума сошла, совсем голову потеряла, у меня болит тело, сердце-все болит!.. А что со мной случилось — ах, этого я тебе не скажу! Знаешь, Прим, наверно, я скоро умру.
      Прим. Скажи, Елена, не кажется тебе иногда, что лучше было бы умереть? Ведь может быть… мы просто спим? Вчера я опять во сне разговаривал с тобой.
      Елена. Во сне?
      Прим. Во сне. И говорили мы на каком-то чужом или новом языке, потому что я не помню ни слова.
      Елена. О чем мы говорили?
      Прим. Не известно. Я сам не понимал — и все-таки знаю, что никогда ещё не говорил ничего более прекрасного. Как это было и где — не помню. Но когда я дотронулся до тебя — я чуть не умер. П место было совсем не похоже на те, какие я когда-нибудь видел на свете.
      Елена. А я нашла такое местечко, Прим, — ты не поверишь! Там жили люди, но теперь все уже заросло, и никто туда не ходит. Никто, никогда — только одна я.
      Прим. А что там есть?
      Елена. Ничего особенного; просто домик и сад. И две собаки. Видел бы ты, как они мне лижут руки… А их щенята! Ах, Прим, наверно, в мире нет ничего прекраснее! Возьмешь их на колени, станешь с ними нянчиться — и уж ни о чем не думаешь, ни о чем не заботишься, пока солнце не сядет. И потом, когда встанешь, У тебя такое ощущение, будто ты сделал в сто раз больше самого большого дела. Нет, я и впрямь никуда не гожусь. Все говорят, что я не пригодна ни к какой работе. Я сама не знаю, какая я.
      Прим. Ты красивая.
      Елена. Я? Перестань, Прим… Как ты сказал?
      Прим. Поверь мне, Елена, я сильней всех роботов.
      Елена (перед зеркалом). Будто я красивая? Ах, эти ужжасные волосы! Что бы такое воткнуть в них? Там, в саду, я всегда втыкаю в волосы цветы; но там нет зеркала, и никто… (Всматривается в свое отражение.) Ты — красивая? Почему? Разве красивы волосы, от которых только тяжело голове? Красивы глаза, которые то и дело закрываешь? Или губы, которые все время кусаешь, чтоб стало больно? Что это такое, к чему это — быть красивой? (Видит в зеркале Прима.) Это ты, Прим? Пойди сюда. Посмотримся в зеркало, вот так, рядом… Видишь, у тебя голова не такая, как у меня, и плечи, и рот… Ах, Прим, зачем ты сторонишься меня? Почему заставляешь меня целыми днями бегать за тобой? А сам говоришь, что я красивая!
      Прим. Это ты от меня скрываешься, Елена.
      Елена. Что за прическа! Дай-ка! (Запускает обе руки ему в волосы.) Ой, Прим, как приятно до тебя дотрагиваться! Погоди, ты тоже должен быть красивым! (Берет с умывальника гребенку, начесывает Приму волосы на лоб.)
      Прим. Елена, с тобой не бывает так: вдруг сердце заколотится, будто вот-вот случится что-то…
      Елена (смеется). Погляди теперь на себя!
      Алквист (поднимается с кушетки). Что… что это? Смех? Люди? Кто вернулся?
      Елена (роняет гребенку). Но что же может с нами случиться, Прим?
      Алквист (шатаясь, бросается к ним). Люди. Вы… вы… вы — люди?
      Елена, вскрикнув, отворачивается.
      Вы — обрученные? Люди? Откуда вы взялись? (Ощупывает руками Прима.) Кто вы?
      Прим. Робот Прим.
      Алквисг. Что?! Покажись мне, девушка! А ты кто?
      Прим. Робот Елена.
      Алквист. Робот? Обернись ко мне лицом! Как! Тебе стыдно? (Берет ее за плечо.) Покажись мне, робот!
      Прим. Господин, не трогай ее!
      Алквист. О! Ты ее защищаешь?.. Ступай, девушка!
      Елена выбегает.
      Прим. Мы не знали, господин, что ты спишь тут.
      Алквист. Когда ее сделали?
      Прим. Два года тому назад.
      Алквист. Доктор Галль?
      Прим. Так же, как и меня.
      Алквист. Тогда вот что, милый Прим, мне… мне надо произвести кое-какие опыты над роботами Галля. От этого зависит будущее, понятно?
      Прим. Да.
      Алквист. Хорошо. Тогда отведи эту девушку в прозекторскую. Я буду ее анатомировать.
      Прим. Елену?!
      Алквист. Ну да, я же говорю. Иди, приготовь все… Ну, что же ты стоишь? Или мне позвать других, чтобы ее отвели?
      Прим (хватает тяжелый пестик). Пошевелись только — голову разобью!
      Алквист. Разбей! Разбей же! Что тогда станут делать роботы?
      Прим (бросается на колени). Возьми меня, господин! Я так же — сделан, как она, из того же материала, в тот же самый день. Возьми мою жизнь, господин! (Распахивает блузу) Режь! На!
      Алквист. Ступай, я хочу анатомировать Елену. Да поторапливайся!
      Прим. Возьми меня вместо нее: вскрой мне грудь. Даже не вскрикну, не охну! Сто раз возьми мою жизнь…
      Алквист. Спокойно, милый. Не так щедро! Или тебе жизнь не дорога?
      Прим. Без нее — не дорога. Без нее я не хочу жить господин. Ты не должен убивать Елену! Ну, не все ли тебе равно? Возьми мою жизнь!
      Алквист (нежно дотрагивается до его головы). Гм, не знаю. Послушай, юноша, подумай хорошенько. Тяжело умирать. Видишь ли, жить гораздо лучше.
      Прим (поднимаясь). Не бойся, господин, режь. Я сильней ее.
      Алквист (звонит). Ах, Прим, как давно я был молодым! Не бойся — с Еленой ничего не случится.
      Прим (расстегивает блузу). Я иду, господин.
      Алквист. Погоди.
      Входит Елена.
      Подойди сюда, девушка, покажись мне! Значит, ты — Елена? (Гладит ее по волосам.) Не бойся, не отдергивай головы. Ты помнишь госпожу Домин? Ах, Елена, какие у нее были волосы! Нет, нет, ты не хочешь взглянуть на меня. Ну как, убрала в прозекторской? Елена. Да, господин.
      Алквист. Хорошо. И ты поможешь, мне, правда? Я буду анатомировать Прима…
      Елена. (вскрикивает). Прима?!
      Алквист. Ну да. Это необходимо. Я думал было анатомировать тебя, но Прим предложил себя на твое место.
      Елена (закрыв лицо руками). Прим?
      Алквист. Ну да, что тут такого? Ах, дитя мое, ты умеешь плакать? Но скажи: что тебе до какого-то Прима?
      Прим. Не мучай ее, господин!
      Алквист. Тише, Прим, тише! Зачем эти слезы? Господи, ну что тут такого: ну, не будет Прима. Через неделю ты о нем забудешь. Иди и радуйся, что живешь.
      Елена (тихо). Я пойду.
      Алквист. Куда?
      Елена. Туда… Чтобы ты меня анатомировал.
      Алквист. Тебя? Ты красивая, Елена, Жалко.
      Елена. Пойду. (Прим загораживает ей дорогу.) Пусти, Прим! Пусти меня туда!
      Прим. Ты не пойдешь, Елена! Прошу тебя, уйди. Тебе нельзя здесь оставаться!
      Елена. Я выброшусь из окна, Прим! Если ты туда пойдешь, я выброшусь из окна!
      Прим (удерживает ее). Не пущу! (К Алквисту.) Ты не убьешь никого из нас, старик!
      Алквист. Почему?
      Прим. Мы… мы принадлежим друг другу.
      Алквист. Да будет так! (Открывает среднюю дверь.) Тише. Ступайте.
      Прим. Куда?
      Алквист (шепотом). Куда хотите. Елена, веди его. (Выталкивает их.) Ступай, Адам. Ступай, Ева; ты будешь ему женой. Будь ей мужем, Прим! (Запирает за ними дверь. Один.) Благословенный день! (Подходит на цыпочках к столу, выливает содержимое пробирок на пол.) Праздник дня шестого! (Садится к письменному столу, сбрасывает книги; потом раскрывает Библию, перелистываeт, читает вслух.) «И сотворил бог человека по образу своему, по образу божию сотворил его: мужчину и женщину — сотворил их. И благословил их бог, и сказал им вот плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над зверями, и над птицами небесными, и над всяким скотом, и над всею землею, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле… (Встает.) И увидел бог все, что он создал, и вот — хорошо весьма. И был вечер, и было утро день шестой.» (Выходит на середину комнаты.) День шестой! День милости. (Падает на колени.) Ныне отпускаешь раба твоего, владыко, — самого ненужного из рабов твоих Алквиста. Россум, Фабри, Галль, великие изобретатели — что изобрели вы более великого, чем эта девушка, этот юноша, эта первая пара, открывшая любовь, плач, улыбку любви — любви между мужчиной и женщиной? О, природа, природа, — жизнь не погибнет! Товарищи мои, Елена, — жизнь не погибнет! Она возродится вновь от любви, возродится, нагая и крохотная, и примется в пустыне, и не нужно будет ей все, что мы делали и строили, не нужны города и фабрики, не нужно наше искусство, не нужны наши мысли… Но она не погибнет! Только мы погибли! Рухнут дома и машины, развалятся мировые системы, имена великих опадут, как осенние листья… Только ты, любовь, расцветешь на руинах и ветру вверишь крошечное семя жизни… Ныне отпускаешь раба твоего, владыко, по слову твоему, с миром; ибо видели очи мои… видели… спасение твое через любовь, и жизнь не погибнет! (Встает.) Не погибнет! (Раскрывает объятия.) Не погибнет!
       Занавес

СРЕДСТВО МАКРОПУЛОСА

Комедия в трёх действиях с эпилогом

ПРЕДИСЛОВИЕ

      Замысел этой комедии возник у меня года три-четыре назад, ещё до «RUR'a». Тогда она, впрочем, мыслилась мне как роман. Таким образом, я пишу ее как бы с запозданием; есть у меня ещё один старый замысел, который тоже надо реализовать. Толчок к ней дала мне теория, кажется, профессора Мечникова, о том, что старение есть самоинтоксикация организма.
      Эти два обстоятельства я отмечаю потому, что нынешней зимой вышло новое произведение Бернарда Шоу «Назад к Мафусаилу»,  — пока оно знакомо мне только по аннотации, — которое, по-видимому, ставит проблему долголетия гораздо шире. Здесь налицо совершенно случайное и чисто внешнее совпадение темы, так как Бернард Шоу приходит к прямо противоположным выводам. Насколько я понимаю, в возможности жить несколько сот лет г-н Шоу видит идеальное состояние человечества, нечто вроде будущего рая на земле. Читатель увидит, что в моем произведении долголетие выглядит совсем иначе: как состояние не только не идеальное, но даже отнюдь не желательное. Трудно сказать, кто из нас прав: у обеих сторон, к сожалению, нет на этот счет собственного опыта. Однако есть основание предполагать, что позиция Бернарда Шоу будет считаться классическим образцом оптимизма, а моя пьеса — порождением бесперспективного пессимизма. В конце концов я не стану ни счастливей, ни несчастней от того, что меня назовут пессимистом или оптимистом. Однако «пребывание в пессимистах», по-видимому, влечет за собой известную ответственность перед обществом, нечто вроде сдержанного упрека за дурное отношение к миру и людям. Поэтому объявляю во всеуслышание, что в этом я не повинен: я не допускал пессимизма, а если и допустил, то бессознательно и сам об этом жалею. В этой комедии мне, наоборот, хотелось сказать людям нечто утешительное, оптимистическое. В самом деле: почему оптимистично утверждать, что жить шестьдесят лет — плохо, а триста лет — хорошо? Мне думается, что считать, скажем, шестидесятилетний срок жизни неплохим и достаточно продолжительным — не такой уж злостный пессимизм. Если мы, например, говорим, что настанет время, когда не будет болезней, нужды и тяжелого грязного труда, — это, конечно, оптимизм. Но разве сказать, что и в нынешней жизни, с ее болезнями, нуждой и тяжелым трудом, заключается безмерная ценность, — это пессимизм? Думаю, что нет. По-моему, оптимизм бывает двух родов: один, отворачиваясь от дурного и мрачного, устремляется к идеальному, хоть и призрачному; другой даже в плохом ищет крохи добра хотя бы и призрачного. Первый жаждет подлинного рая — и нет прекрасней этого порыва человеческой души. Второй ищет повсюду хотя бы частицы относительного добра. Может быть, и такого рода усилия не лишены ценности? Если это не оптимизм, назовите его иначе.
      Я заступаюсь сейчас не столько за «Средство Макропулоса», к которому мне даже не хочется особенно привлекать внимание; это пьеса без претензий, и я написал ее только так, для порядка. Говоря о пессимизме, я имею в виду «Жизнь насекомых», сатиру, которая обеспечила мне и моему соавтору каинову печать пессимистов. Спору нет, весьма пессимистично — уподоблять человеческое общество насекомым. Но нисколько не пессимистично представлять человеческую личность в образе Бродяги. Те, кто упрекал авторов за аллегорию о насекомых, которая чернит якобы все человечество, забыли, что под Бродягой авторы подразумевают человека и обращаются к человеку. Поверьте, что настоящий пессимист — только тот, кто сидит сложа руки; это своего рода моральное пораженчество. А человек, который работает, ищет и претворяет свои стремления в жизнь, не пессимист и не может быть пессимистом. Всякая созидательная деятельность предполагает доверие, пускай даже не выраженное словами. Кассандра была пессимисткой, потому что ничего не делала. Она не была бы ею, если бы сражалась за Трою.
      Кроме того, существует настоящая пессимистическая литература: та, в которой жизнь выглядит безнадежно неинтересной, а человек и общество запутанными, нудно — проблемными. Но к этому убийственному пессимизму относятся терпимо.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

      Эмилия Марти.
      Ярослав Прус.
      Янек — его сын.
      Альберт Грегор.
      Гаук — Шeндорф.
      Адвокат Коленатый.
      Архивариус Витек.
      Кристина — его дочь.
      Горничная.
      Доктор.
      Театральный машинист.
      Уборщица.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

      Приемная адвоката Коленатого. В глубине сцены — входная дверь, налево — дверь в кабинет. На заднем плане высокая регистратура с многочисленными ящиками, обозначенными в алфавитном порядке. Стремянка. Налево — стол архивариуса, в середине — двойное бюро, направо — несколько кресел для ожидающих клиентов. На стенах — разные таблицы, объявления, календарь и т. д. Телефон. Всюду бумаги, книги, справочники, папки.
      Витек. (убирает папки в регистратуру) Боже мой, уже час. Старик, видно, уж не придет… Дело Грегор — Прус. «Г», «Гр», сюда. (Поднимается по стремянке.) Дело Грегора. Вот и оно кончается. О, господи. (Перелистывает дело.) Тысяча восемьсот двадцать седьмой год, тысяча восемьсот тридцать второй, тридцать второй… Тысяча восемьсот сороковой, сороковой, сороковой… Сорок седьмой… Через несколько лет столетний юбилей. Жаль такого прекрасного процесса. (Всовывает дело на место.) Здесь… покоится… дело Грегора — Пруса. М-да, ничто не вечно под луною. Суета. Прах и пепел. (Задумчиво усаживается на верхней ступеньке.) Известно — аристократия. Старые аристократы. Еще бы — барон Прус! И судятся сто лет, чёрт бы их побрал. (Пауза.) «Граждане! Французы! Доколе будете вы терпеть, как эти привилегированные, эта развращенная королем старая аристократия Франции, это сословие, обязанное своими привилегиями не природе и не разуму, а тирании, эта кучка дворян и наследственных сановников, эти узурпаторы земли, власти и прав…» Ах!
      Грегор. (останавливается в дверях, и некоторое время прислушивается к словам Витека). Добрый день, гражданин Марат!
      Витек. Это не Марат, а Дантон. Речь от двадцать третьего октября тысяча семьсот девяносто второго года. Покорнейше прошу прощения, сударь.
      Грегор. Самого нет?
      Витек. (слезает с лестницы). Еще не возвращался, сударь.
      Грегор. А решение суда?
      Витек. Ничего не знаю, господин Грегор, но…
      Грегор. Дела плохи?
      Витек. Не могу знать. Но жаль хорошего процесса, сударь.
      Грегор. Я проиграл?
      Витек. Не знаю. Принципал с утра в суде. Но я бы не…
      Грегор. (бросаясь в кресло). Позвоните туда, вызовите его. И поскорей, голубчик!
      Витек. (бежит к телефону). Пожалуйста. Сию минутку. (В трубку.) Алло! (Грегору.) Я бы, сударь, не подавал в Верховный суд.
      Грегор. Почему?
      Витек. Потому что… Алло. Два, два, тридцать пять. Да, тридцать пять. (Поворачивается к Грегору.) Потому что это конец, сударь.
      Грегор. Конец чего?
      Витек. Конец процесса. Конец дела Грегора. А ведь это был даже не процесс, сударь. Это исторический памятник. Когда дело тянется девяносто лет… (В трубку.) Алло, барышня, адвокат Коленатый ещё у вас? Говорят из его конторы… Его. просят к телефону. (Грегору.) Дело Грегора, сударь, это кусок истории. Почти сто лет, сударь. (В трубку.) Уже ушел? Благодарю вас. (Вешает трубку.) Уже ушел. Наверно, сейчас придет.
      Грегор. А решение суда?
      Витек. Не могу знать, сударь. По мне, хоть бы его вовсе не было. Я… я расстроен, господин Грегор. Подумать только: сегодня последний день дела Грегора. Я вел по нему переписку тридцать два года! Сюда ходил ещё ваш покойный батюшка, царство ему небесное! Он и покойный доктор Коленатый, отец этого, могучие были люди, сударь.
      Грегор. Благодарю вас.
      Витек. Великие законники, сударь… Кассация, апелляция, всякие такие штуки. Тридцать лет тянули процесс. А вы — бах — сразу в Верховный суд, скорей к концу. Жалко славного процесса. Эдак загубить столетнюю тяжбу!
      Грегор. Не болтайте чепухи, Витек. Я хочу, наконец, выиграть дело.
      Витек. Или окончательно проиграть его, да?
      Грегор. Лучше проиграть, чем… чем… Слушайте, Витек, ведь от этого можно с ума сойти: все время видеть перед носом сто пятьдесят миллионов… Чуть не в руках держать… С детских лет только о них и слышать… (Встает.) Вы думаете, я проиграю?
      Витек. Не знаю, господин Грегор. Случай очень спорный.
      Грегор. Ладно, если проиграю, то…
      Витек. …то застрелитесь, сударь? Так говорил и ваш покойный батюшка.
      Грегор. Он и застрелился.
      Витек. Но не из-за тяжбы, а из-за долгов. Когда живешь так… в расчете на наследство…
      Грегор. (удрученный, садится). Замолчите, пожалуйста.
      Витек. Да, у вас нервы слабы для великого процесса. А ведь какой великолепный материал! (Поднимается по стремянке, достает дело Грегора.) Взгляните па эти бумаги, господин Грегор. Тысяча восемьсот двадцать седьмой год. Самый старый документ в нашей конторе. Уникум, сударь! В музей, да и только. Что за почерк на бумагах тысяча восемьсот сорокового года! Боже, этот писарь был мастер своего дела. Посмотрите только на почерк. Душа радуется!
      Грегор. Вы сумасброд.
      Витек. (почтительно укладывая папку). Ох, господи Иисусе. Может, Верховный суд ещё отложит дело?
      Криста. (тихонько приоткрыв дверь). Папа, ты не идешь домой?
      Витек. Погоди, скоро пойду, скоро. Вот только вернется шеф.
      Грегор. (встает). Это ваша дочь?
      Витек. Да. Ступай, ступай, Криста. Подожди в коридоре.
      Грегор. Боже упаси, зачем же, мадемуазель? Может быть, я не помешаю. Вы из школы?
      Криста. С репетиции.
      Витек. Моя дочь поет в театре. Ну, ступай, ступай. Нечего тебе тут делать.
      Криста. Ах, папа, эта Марти… ну просто изумительна!
      Грегор. Кто, мадемуазель?
      Криста. Ну, Марти, Эмилия Марти.
      Грегор. А кто она такая?
      Криста. Неужели вы не знаете? Величайшая певица в мире! Сегодня вечером она выступает. А утром с нами репетировала. Папа!
      Витек. Ну, что?
      Криста. Папа, я… я… брошу театр! Не буду больше петь! Ни за что! Ни за что! (Всхлипывает и отворачивается.) Витек. (подбегает к ней). Кто тебя обидел, Криста?
      Криста. Потому что… я… ничего не умею! Папа, эта Марти… Я… Если бы ты слышал… Нет, никогда больше не буду петь!
      Витек. Вот те на! А у девчонки есть голос. Перестань, глупая! Успокойся.
      Грегор. Кто знает, мадемуазель, может быть, эта знаменитая Марти ещё позавидует вам.
      Криста. Мне?

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.