О черни, Путевые заметки

      2. С ошеломляющей непосредственностью заводили оживленные разговоры между собой и с другими пассажирами; на корме они незамедлительно заняли все скамейки и шезлонги, разложив на них свои пледы, детективные романы, библии и сумочки, чтобы показать этим свое неоспоримое право на длительное владение.
      3. За табльдотом они воинственно распевали религиозные псалмы, вытеснив таким путем нас, неорганизованное и слабое меньшинство, и из обеденного салона.
      4. Устраивали всякие массовые игры, танцы, хоровое пение, молитвы и прочие развлечения. Видимо, они исповедуют какую-то религию радости и неустанно распространяют вокруг себя невинное и богоугодное квеселие духа". Говорю вам: это было ужасно.
      5. Со рвением проявляли активную любовь к ближнему, заботясь о страдающих морской болезнью, о собаках, молодоженах, детях, моряках, туземцах и иностранцах. Любовь эта выражается главным образом в том, что жизнерадостные богомольцы обращаются к незнакомым людям, подбадривают их, весело на них покрикивают, приветствуют, улыбаются и вообще терроризуют всех своей крайней приветливостью. И нам, всем остальным, оставалось только забаррикадироваться в своих каютах и там тихо и строптиво богохульствовать. Буди к нам милостив, о боже!
      А ведь здесь так красиво! Взгляни только на тихие и светлые воды фьорда, стиснутого скалами НордХордланда и голыми гранитными островами. Взгляни на розовый закат, что разлил свои влажные краски по небу, по бескрайнему морю, по окутанным легкой дымкой индигово-синим горам; как призрак проплывает мимо рыбачий баркас, мелькнув красным фонарем... Боже, как это прекрасно! Но тишину божественного вечера нарушает блеяние богомольных туристов: они запели свои псалмы.
      Похоже, что эта духовная община принимает в свои ряды преимущественно дам почтенного возраста. Говоря по правде, большинство из них - здоровенные бабищи вроде кирасиров, не считая нескольких ветхих и сонных, едва ли- не столетних старух. Есть среди них шестидесятилетний бесенок в юбке выше колен и в детской шляпке, потом - дама с лошадиной физиономией, другая - со следами волчанки на лице и еще одна дама без каких-либо явных физических изъянов; далее - стайка вдов всех возрастов и оттенков волос - от крашеных до серебряных седин; один господин с беличьими зубами и маленький бойкий старичок, похожий на высохшую сардинку, видимо страдающий болезнью почек; есть группа старых дев, в общем доблестно несущих бремя своего возраста.
      Короче, вся компания смахивает на заурядное благотворительное общество, только уж очень много их собралось, просто сил нет. И лучше б они не пели псалмы во славу творца. По крайней мере здесь. Эх, сказать бы им: "Смотрите на дело рук его, на славу его и заткнитесь..."
      Благочестивые туристы допели свой псалом и принялись осматривать окрестности. Мисс с лошадиной физиономией нацепила пенсне.
      - Isn't it nice? [Прелестно, не правда ли? (англ.) ]
      - Wonderful![ Чудесно! (англ.)]
      - А во что мы теперь сыграем?
      Вот неуемные! Поразительно, какую силу придает вера человеческой душе!
      ...Нет, так дальше не пойдет; давайте побросаем за борт американских святош! Или пойдемте надругаемся над деревянными обручами, которые они гоняют по палубе. Я знаю, богохульствовать - тяжкий грех, зато хоть будет и для нас какое-то развлечение.
      И давайте напьемся, пусть в нас вселится злой дух строптивости; тогда подойдем, широко шагая и подтягивая штаны, разбросаем ногами все эти обручи и колечки: идите спать, святоши! Здесь есть люди, у которых долгий разговор с вечером и морем, с небом, тишиной и так далее; так что проваливайте, не то худо будет!
      Но ничего этого не случилось, потому что на норвежских пароходах не торгуют спиртными напитками.
      Возможно, это было чудо: американские святоши как раз собрались затянуть новый псалом, и их духовный пастырь, жирный, мордастый торговец благодатью, в знак своего сана носивший крест, который болтался у него на том месте, где у обыкновенных людей бывает печень, уже взял в руки свою дудку, а самая толстая из ханжей вскарабкалась на помост, села на ящик с громкоговорителем, закрыла очи и раскрыла рот, чтобы запеть... Как вдруг из-под ее юбки грянул разухабистый, отнюдь не божественный фокстрот. Достопочтенная дама вскочила, как с раскаленной плиты, но духовный пастырь не сплошал и показал широту своей натуры: он сунул дудку в карман и хлопнул в ладоши:
      - Well, let's danse![Ну что ж, давайте танцевать! (англ.)] - и обвил талию дамы с волчанкой.
      ...Утро в открытом море. Мы, видимо, огибаем мыс Статланд. Здесь всегда немного .качает. И это сразу заметно: несколько пассажиров на палубе без всяких затруднений бодро платят дань Нептуну, в то время как у других дело идет туго, и они отчаянно маются.
      Святая община не выходит из кают; не иначе, молится.
      Взгляни, как красиво здесь! Серое море с белыми гребнями волн, справа голый, зубчатый, мускулистый берег Норвегии. Крикливые чайки плавно скользят по длинным воздушным волнам. Можно долго глядеть, как бурлит за кормой вода: она зеленая, как купорос, как малахит, как глетчер, как... неведомо что. Она взбита яростными ударами винта, изукрашена белыми орнаментами пены, - смотри, вот наш след, отмеченный пеной, тянется далеко, до самого горизонта. Как бросает рыбачий баркас! В нем стоит человек, похожий на белого медведя, и машет нашему пароходу ручищами.
      - Хэлло! - голосит духовный пастырь и машет ему кепи; он делает это, видимо, от имени своей церкви, Соединенных Штатов и вообще всего христианского мира.
      Мы снова в фьорде, с обеих сторон стиснутом скалами. Вода здесь спокойная, гладкая, светлая. Духовная община вылезает на палубу, расточает улыбки.
      - A fine day [Чудесный день (англ.).].
      - How beautiful![ Как красиво! (англ.)]
      - Wonderful, isn't it? [Чудесно, не правда ли? (англ.)]
      Стадо духовного пастыря, завернувшись в пледы, заняло на палубе все сиденья; нацепив очки, они читают романы и божественные книги, усердно сплетничая-о своих знакомых в Америке. Сам пастырь ходит от группы к группе, бодро похлопывает старушек по плечам и разглагольствует. Выглядит он так, словно на него, и ни на кого другого, возложено командование судном. Ничего не поделаешь, все мы отданы на произвол его человеколюбия. Этот тип еще обратит нас на путь истины, если мы не высадим его силой на какой-нибудь необитаемый островок. Ради этого я готов объединиться с несколькими пассажирами, которые внушают мне доверие. Это - молодожен норвежец, женившийся на бедной, красивой и хромой девушке, затем пассажир, похожий на итальянского графа, путешествующий в обществе красивой брюнетки, и, наконец, какой-то пройдоха в сомбреро и куртке цвета хаки, который вечно сидит за кружкой пива и рассказывает попутчикам о жизни ковбоев, золотоискателей и охотников на пушного зверя. Короче говоря, людей найдется достаточно, только мы никак не можем сговориться, потому что на пароходе нет ничего спиртного...
      Ikke alkohol[Алкоголя нет (нор.).], вот в чем беда!
      Наконец наш пароход пришвартовывается в Олесунне. Это большой, красивый порт, сильно пропахший рыбой. Американский пастырь организует вторжение своего стада в город. А мы, остальные пассажиры, идем поглядеть, что здесь можно купить. Половина магазинов продает, правда, заманчивые на вид бутылки с этикетками "Ромовый сироп", "Ананасный сироп", "Пуншевый сироп", но спиртного нигде нет.
      "Ikke alkohol", - говорят нам всюду, разводя руками. Как так "ikke alkohol"? Что же пьют здесь бравые моряки?
      - Ikke alkohol! - повторяют продавцы, сочувственно пожимая плечами.
      Странный город этот Олесунн!
      Ладно, бог с ним; поедем в Мольде. Мольде называют городом цветов. Не может быть, чтобы там не нашлось чего-нибудь горячительного... А-а, вот он, Мольде, славный городок, а на том берегу Ромсдальсфьорда - красивые остроконечные горы. Садики, полные роз и ежевики. Деревянная церковь, но в нее уже проник американский пастор и начал проповедовать. Действительно цветущий городок, но... "ikke alkohol".
      - Sorry[Очень жаль (англ.).], - говорит продавец, - но спиртных напитков вы здесь не достанете. У нас нет "vinmonopolet"[ магазина государственной винной монополии (нор.).].
      Ладно, обойдемся и так. Все равно на пароход мы не вернемся, пусть святая община хозяйничает как угодно, пусть обращает хоть самого капитана или штурмана со всей командой. Мы поедем через горы в Гьемнес и где-нибудь там снова погрузимся на пароход. Машина уже загудела, зафыркала... вдруг стоп!
      В машину лезет пастырь с тремя овечками и усаживается чуть ли не на коленях у нас.
      - Теперь можно трогаться! - бодро провозглашает он и, в ожидании пока автобус тронется, пристает к детям этого города цветов: - Хэлло, хэлло! Do you speak English? No? No? No?[ Вы говорите по-английски? Нет? Нет? Нет? (англ.)] Вот ты, мальчик, говоришь по-английски? Нет? Отвечай же! Неужели не умеешь?
      Апостол из штата Массачусетс не в состоянии понять, что люди могут не говорить по-английски. Он поворачивается ко мне.
      - But you speak English? Yes? No, no?[ Но вы говорите по-английски? Да? Нет, нет? (англ.)] Откуда же вы? Из Праги? Yes, Prague, I was in Prague[Я был в Праге (англ.).]. Very nice. Очень красивый город.
      - Wonderful!
      Мы едем по ромсдальской ривьере вдоль Фанёфьорда. Прекрасная местность, голубой фьорд, горы, как в Альпах; господи, как хочется все это разглядеть, но пастор непрерывно вертится и наклоняется к своим овечкам.
      По дороге нам встречаются фермы, где разводят чернобурых лисиц. Рыбаки сушат треску прямо на стенах своих хижин - этого я еще не видел. Жизнь у них, наверное, не сладкая, - стоит лишь подумать, как страшно воняет треска.
      Пастор тем временем излагает свою точку зрения на воспитание детей и еще на что-то. Овечки кивают головами и восхищенно пищат "yes", "indeed" и "how true!"["да", "действительно", "как верно!" (англ.)]. Пастырь вдруг стукается головой о крышу автобуса и на минуту теряет дар речи. Некоторое время он глядит на гранитные громады за окном, потом говорит:
      - Lovely, isn't it?[ Прелестно, не правда ли? (англ.)]
      - Wonderful!
      - Well[ Итак (англ.).], о чем мы говорили?
      И пока мы под дождем ехали через леса и долины, по плоскогорью, печальному, как конец мира, мимо снежных гор и рыбачьих поселков, неутомимый пастор все долбил о том, какие проступки совершила миссис Джексон.
      Эти траурные воды - очевидно, Тингволль-фьорд, а вон те веселые наверное Батн-фьорд... А духовный наставник толкует об ангине, раке и других недугах, уверяя, что все это-болезни духа; только болезни духа, да. Yes. Right. Isn't so?[ Да. Правильно. Не так ли? (англ.)]
      Вот, наконец, и Гьемнес. Крохотная пристань, трое местных жителей ждут катера на Кристиансунн. Наверху зеленые куполообразные горы со снежными вершинами, внизу зеленая вода с коричневыми тенями, все вместе напоминает потускневший золототканый узор на зеленом бархате. "Do you speak English?" - орет пастырь, подзывая трех человек, ожидающих катер. Те не понимают его, смущенные и растерянные, не пастырю хоть бы что; похлопывая их по спине, он продолжает бодро трещать. Добрая душа!
      Подошла моторка, которая перевозит через фьорд.
      Апостол погружает в нее своих овечек и тотчас же ищет, с кем бы пообщаться. Овечки заняли все, на чем можно было сидеть, и немедля принялись чесать языки.
      А вокруг прекрасный фьорд. Вечереет. Горы в дымке после дождя; по небу протянулась радуга, вода приняла золотистый оттенок, отражая на шелковистой глади голубоватые скалы. Откуда-то снизу доносится шум винта и жизнерадостный голос американского пастыря. Интересно: там, в глубине фьорда, местность цветущая, как благословенный сад, но чем ближе к морю, тем обнаженнее скалы, и, наконец, кругом виден один только голый камень. Там и сям разбросаны рыбачьи хижины, и на серых валунах - какие-то громадные чаны; в них, наверное, солят треску. Нигде ни деревца, лишь бурые клочья травы среди скал. Природа здесь ничего не дарит человеку, кроме камней, на которых можно сушить рыбу.
      - Отличная погодка? Что? Ого-го! - галдит пастырь.
      - Yes. Lovely.
      - Wonderful.
      А вот и Кристиансунн, столица трески. Деревянный город, сплошь лабазы, склады на чердаках. Серые, зеленью и красные домики столпились вокруг пристани.
      На коньках всех крыш - чайки, чайки; в жизни я не видывал сразу столько чаек! Может быть, у них тоже собрание духовной общины?
      Здесь мы вернемся на пароход. Нашего полку прибыло, - повезем футбольную команду Кристиансунна на состязание в Тронхейм. Весь город провожает своих героев. Даже местные собаки сбежались и восторженно вертят хвостами. Американский пастор сияет - ему по душе всяческие сборища. Он переваливается животом на перила и изводит местных собак дружественными окликами. Что остается делать собачке? Она поджимает хвост и убирается восвояси. Тогда сей выдающийся муж сердечно обращается к населению:
      - Do you speak English? Yes? No? Прекрасная погода, верно? Га-га-га!
      Заработал винт, пароход отваливает от пристани.
      Весь Кристиансунн, размахивая шляпами, троекратно провозглашает своим национальным героям славу или что-то в этом роде. Американский пастор энергично вращает кепи и от имени Америки и всего просвещенного человечества благодарит Кристиансунн за приветствие.
      - Скажите, пожалуйста, штурман, где тут у вас, в Норвегии, можно достать хоть каплю спиртного? Например, мне надо залить злость, перехватить малость, выпить для храбрости и тому подобное. Неужели нельзя ничего сделать?
      - Ничего, господа, такое здесь праведное побережье,- меланхолически отвечает штурман.-От Бергена до Тронхейма[Тронхейм- первоначально Нидарос, позже Трондхьем, после расторжения унии со Швецией [...после расторжения унии со Швецией... - Навязанная Норвегии в 1814 году Священным Союзом уния со Швецией была расторгнута в 1905 году в результате длительной национально-освободительной борьбы норвежского народа.] снова Нидарос, а сейчас спять Трондхьем, или Тронхейм, (в зависимости от того, говорите вы на лансмоле или риксмоле) - город крупный и богатый. Стоит на реке Нид, где издавна существует речной порт.] - всюду "ikke alkohol". Только в Тронхейме есть "vinmonopolet", дальше - в Бодё, Нарвике и Тромсё. Там вы купите все, что угодно.
      А здесь нет. Здесь живут одни праведники. У нас, правда, государственная монополия на спиртные напитки, но каждый город сам решает, может ли монополия открыть в нем продажу вин. А как здесь когдато пили! - И штурман махнул рукой. - Вот в Тронхейме и сейчас недурно на этот счет.
      В Тронхейме ночью мы сбежали с парохода. Хороший был пароход и новый, но уж очень скверные пассажиры!..
      Две главные улицы, - Мункегате и Конгенсгате. Королевский замок Стифтсгард, - как говорят, крупнейшая деревянная постройка в Норвегии, знаменитый кафедральный собор и "vinmonopolet" (сразу же около порта, чтоб вам легче было найти). "Vinmonopolet" открыт с одиннадцати до пяти, а собор только с двенадцати до двух. Именно сюда (то есть в собор) ходила Кристина Лавранс, героиня одноименного романа госпожи Унсет. Это и сейчас красивый храм, его реставрировали очень бережно. Кроме того, в Тронхейме есть большой клуб масонов, но такие клубы вы найдете во всех крупных городах северных стран. Оживленная торговля рыбой, лесоматериалами и английскими детективными романами. (Прим. автора.)
      НА ПАРОХОДЕ "ХОКОН АДАЛЬСТЕЙН"
      Этот пароход я называю полным именем прежде всего потому, что он этого заслуживает, а во-вторых, потому, что уж больше он, верно, никого из вас не повезет: в этом году бедняга делал последние пассажирские рейсы. Теперь он лишится крошечного курительного салона и каюток и будет возить только уголь, в Свульвер или Гаммерфест. Ничто не вечно подлупою!
      По правде сказать, "Хокон Адальстейн", стоявший у тронхеймского мола, на первый взгляд производил совсем не блестящее впечатление. Его грузили кирпичом, лебедка страшно грохотала. "Ну, ну, - подумал я, - и маленькое же это суденышко, меньше "Приматора Дитриха" у нас на Влтаве. Неужели на этом пароходике ездят на Нордкап?"
      Около кирпичей стоял, засунув руки в карманы, рослый, очень милый толстяк.
      - Господин капитан, - робко сказала ему моя спутница в этом путешествии и во- всей моей жизни, - господин капитан, кажется, пароход очень маленький, не так ли?
      Капитан просиял.
      - Да-а-а, - протянул он довольно. - Совсем маленький пароход, сударыня. Очень уютный.
      Уютный? Это верно. Как раз сейчас на него грузят мешки с цементом.
      - А скажите, господин капитан, не староват ли ваш пароход?
      - Не-е-ет, - успокоительно говорит капитан.- Совсем новое судно. Было в капитальном ремонте.
      - А когда?
      Капитан задумывается.
      - В тысяча девятьсот втором, - говорит он. - Отличный пароход!
      Боязливое земное создание, моя спутница, заморгало глазами.
      - И выдержит он столько кирпича и цемента? Не потонет?
      - Не-ет! - заверяет капитан. - Мы еще погрузим триста мешков муки.
      - А вот эти ящики?
      - Тоже погрузим, - утешает капитан робкое создание. - И еще возьмем двести тон балласта. Да-а.
      - Зачем?
      - Чтобы судно не перевернулось, сударыня.
      - Разве оно может перевернуться?
      - Не-ет.
      - А столкнуться с другим пароходом?
      - Не-ет. Разве что в тумане.
      - А бывают здесь летом туманы?
      - Угу, да-а, иногда бывают. Да-а.
      Капитан приветливо подмигивает голубыми глазками под мохнатыми щетками бровей; я думаю, он носит эти щетки, чтобы не прикладывать ладонь к глазам, когда ему надо высмотреть какой-нибудь риф.
      - А вы делаете рейсы только летом, капитан?
      - Не-ет. Зимой тоже. Каждые две недели туда и обратно.
      - И долго вы потом отдыхаете дома?
      - -Два дня. Пятьдесят дней в году.
      - Это ужасно! - сочувственно говорит моя сострадательная спутница. - И вы не скучаете в этих рейсах?
      - Не-ет. Ходить в рейс это очень хорошо. Да-а... Зимой - никаких пассажиров; зато много льда, все судно покрыто льдом, все время приходится скалывать. Да-а.
      - Чтобы не было скользко?
      - Не-ет. Чтобы судно не пошло ко дну. Да-а, - умиротворенно резюмирует капитан. - Очень хороший пароход. Вам тут понравится.
      Докладываю, капитан, что нам здесь действительно нравится. В самом деле, очень уютный пароход! Крохотные палубы, пара плетеных кресел и все, никакого дешевого шика. Курительный салон, обитый зеленым плюшем - нечто среднее между скромным борделем конца прошлого века и залом ожидания первого класса на провинциальном вокзале. Столовая, обтянутая красным плюшем, и дюжина каюток со всем необходимым, то есть с двумя койками, похожими на гладильные доски, двумя спасательными поясами и двумя "блевательницами" для страдающих морской болезнью. Сидеть на гладильных досках нельзя, - они снабжены металлическими перильцами, чтобы спящий не свалился во время качки... Подушки тощие, как пеленки, но под голову можно подложить спасательный пояс, и получается недурно. Вместо чванных стюардоводна хромая бабка и одна угрюмая тетя. В общем, здесь можно чувствовать себя как дома.
      Над самой головой у нас грохочет лебедка. Сперва это беспокоит, но потом привыкаешь - по крайней мере знаешь, что делается на судне. По грохоту можно различить, что грузят - муку или кирпич. Просто невероятно, сколько всякого груза помещается на этом пароходике!
      Уже полночь, "Хокон Адальстейн" все еще грузится в тронхеймском порту. Но вот второй, третий гудок, вскипела вода под винтом, пароход дрогнул, затрещал и тронулся с места. Счастливого плавания и покойной ночи! Только теперь, наконец, начинает пахнуть путешествием на север.
      - Вставай, слышишь, вставай!
      - Что случилось?
      - В каюту течет вода.
      - Да нет, не течет!
      - Течет! Хлещет в окно!
      - М-м...
      - Что-о?
      - Ничего. Я сказал "м-м"...
      - Прошу тебя, сделай что-нибудь!
      - Зачем?
      - Потому что нас заливает водой! Мы утонем!
      - М-м-м...
      - Да не спи же, ради бога!
      - Я не сплю. - Женатый человек садится и шарит в поисках выключателя. - В чем дело?
      - Нас заливает водой. Из окна!
      - Из окна? Гм, надо закрыть его, и все тут.
      - Вот и закрой его и не мычи.
      - М-м-м... - Женатый человек встает с гладильной доски, перелезает через перильца и пробирается к иллюминатору. За окном - белый день, видно море с гребешками волн. Смотрите-ка, "ikke fjord", мы в открытом море, потому-то нас и качает.
      - А-а, черт возьми... - ворчит женатый человек.
      - Что такое?
      - Да опять льет в окно.
      - М-м-м...
      - Меня всего окатило.
      - Так закрой окно, и все тут.
      Женатый человек вполголоса изрыгает проклятья и пытается закрыть иллюминатор. Но это не легко сделать без разводного ключа.
      - А, черт!
      - Что там еще?
      - Я насквозь мокрый. Бр-р!
      - Отчего?
      - В окно хлещет вода.
      - Да нет, не хлещет.
      - Говорю тебе, хлещет. Прямо в окно.
      - М-м-м...
      Наконец иллюминатор закрыт и завинчен, правда, человек чуть не вывихнул пальцы и промок, как мышь.
      Скорее опять под одеяло и подложить под голову спасательный круг!
      Страдальческий стон.
      - Что с тобой?
      - Пароход качает.
      - М-м-м...
      - У меня начинается морская болезнь!
      - Да нет.
      - Но ведь пароход качает?
      - Ничего подобного.
      - Так и швыряет!
      - М-м-м...
      - Неужели ты не чувствуешь качки?
      - Совсем не чувствую.
      По совести говоря, качка есть, но женщине незачем знать все. Качка даже приятна: сначала вас возносит кверху, мгновенная пауза, пароход потрескивает и плавно опускается. Потом поднимается ваше изголовье...
      - Ты все еще не замечаешь качки?
      - Ни чуточки!
      Очень странно видеть собственные ноги выше головы, у них такой необычный вид.
      - А мы не можем утонуть?
      - Не-ет.
      - Пожалуйста, открой окно, я задыхаюсь!
      Женатый человек слезает с гладильной доски и снова открывает иллюминатор, едва не поломав при этом пальцы; но ему уже все равно.
      - А, ч-черт! - вырывается у него.
      - Тебя тоже мутит? - сочувственно спрашивает слабый голос.
      - Нет, но в окно брызжет вода. Здесь опять мокро...
      С минуту слышны только тяжелые вздохи.
      - А здесь глубоко? - осведомляется встревоженный голос.
      - Глубоко. Местами около полутора тысяч метров.
      - Откуда ты знаешь?
      - Читал где-то.
      - Полторы тысячи метров. О господи! - Вздохи усиливаются. - Как ты можешь спать, когда под нами такая глубина?
      - А почему бы мне не спать?
      - Но ведь ты не умеешь плавать.
      - Умею.
      - Но здесь ты обязательно утонешь. Полторы тысячи метров!
      - Я могу утонуть и на глубине в пять метров.
      - Но не так быстро.
      Слышен шепот, словно кто-то молится.
      - А нельзя ли нам сойти с парохода?
      - Не-ет.
      - Неужели ты не чувствуешь, как пароход бросает из стороны в сторону?
      - Да-а-а...
      - Ужасная буря, а?
      - М-м-м...
      "Хокон" высоко поднялся на волне и тяжело заскрипел. В коридоре послышались звонки. Ага, кому-то стало дурно. Еще только пять часов утра, и открытое море, - эта часть его называется Фольда,будет тянуться почти до Рёрвика. Хорошенькое удовольствие!
      Вздохи на соседней койке усиливаются, превращаются почти в стоны. Потом вдруг наступает тишина.
      Встревоженный супруг торопливо встает поглядеть, что случилось. Ничего. Спит как убитая.
      Качка на маленьком судне действует усыпляюще.
      Как в колыбели.
      Ослепительное утро, мы еще в открытом море.
      Качка стала слабее, но все-таки как-то... В общем, завтракать нет никакой охоты; на свежем воздухе оно лучше.
      На палубе, расставив ноги, стоит капитан. Лицо его ,сияет.
      - Сегодня к утру море немного разгулялось, а, капитан?
      - Не-ет. Было совсем спокойное.
      И вот опять острова, на этот раз, кажется, рыбачьи острова, воспетые Дууном: голые, округлые, чуть подернутые зеленью скалы. Какое здесь страшное одиночество: приземистый крепкий островок, и на нем единственный домик. Лодка и море, вот и все. Ни дерева, ни соседа, ничего. Только скалы, человек и рыба. Да, здесь не надо воевать, чтобы прослыть героем; для этого достаточно жить и добывать себе пропитание.
      Рёрвик-первый городок на этих островах. Штук двадцать деревянных домиков, из них три гостиницы, десять кофеен и одна редакция местной газеты; десятка два деревьев да стаи сорок. Наш пароход привез туда муку, а мы там крепко сдружились с одним псом. Если вам доведется побывать в Рёрвике, то имейте в виду - это спаниель, и живет он, кажется, на тамошней радиостанции.
      Вокруг городка уже совсем пустынно: только камни, ползучая ива и вереск, собственно даже не вереск, a Empetrum nigrum, или "кальцкфрага", кустики с черными горьковатыми ягодами, вроде нашей черники., Среди них пасется безрогий бычок и истошно мычит - похоже на гудок парохода, который просится в море, Я не удивляюсь. Кругом скалы, а где нет скал, там почти бездонные торфяные болота. Всюду торф, и складывают его высокими штабелями для просушки.
      Это и есть те черные пирамиды, которые я видел на островах, тщетно гадая, что это такое. В торфяниках часто попадаются целые стволы и черные пни: когдато тут был сплошной лес, но с тех пор прошло уже много тысяч лет. Боже, как летит время!
      "Хокон Адальстейн" ревет, как бычок на привязи.
      Ну, ну, мы уже идем! Если же вы и уедете, бросив нас здесь - тоже ничего, я бы свыкся. Писал бы статейки в здешнюю "avisen"[газету (нор.).], ходил бы гулять в лес тысячелетнего возраста. О чем бы я писал? Да на разные актуальные темы; главным образом о бесконечности, о последних тысячелетиях, о том, что новенького у троллей. Где-то, говорят, народы вооружаются и стреляютдруг в друга, но это, наверно, неправда. Ведь мы, жители Рёрвика и всего округа Викна, знаем, что человек уважает человека и всегда рад доброму соседу. Вот был тут "Хокон Адальстейн", совсем новенький и уютный пароход, привез тридцать иностранцев из разных стран, и все они были невооружены и не сражались между собой, а мирно покупали открытки и вообще вели себя, как цивилизованные люди.
      В полдень "Хокон" поднял якоря и продолжал полярный рейс, намереваясь добраться до Бодё и даже до Лофотенских островов. Отважному кораблю счастливого плавания!
      Итак, в путь и берегись ледников! Они тут были везде каких-нибудь двести тысяч лет назад и всюду оставили оттиски своих могучих пальцев. Можешь увидеть здесь их метод работы: горы покрупнее ледник оттачивает, придавая им очертания острых граней и пиков; горы поменьше он сглаживает, закругляет или срезает. А когда ему попадался мощный массив, ледник, засучив рукава, усердно брался за дело: дробил, перемалывал, выдалбливал и пилил, пока среди вершин не возникала глубокая расселина. Отходы он выбрасывал в виде морены, расселину заполнял озерцом и к нему подвешивал водопад. Вот и все. Собственно, это довольно просто и всюду одинаково, и все-таки не наглядишься досыта - до того это красиво и крепко сделано. В этом весь фокус: человеку тоже следовало бы так обтесывать большие и огромные вещи, чтобы они получались острыми и высокими, а вещи маленькие мягко закруглять.
      На острове Лека мы видели окаменевшую девушку, которую преследовал своей любовью великан Хестманнёй. В этой легенде, наверно, есть доля правды, потому что тот великан сохранился на острове Хестманнёй. Он тоже каменный и вместе с конем достигает метров. Но там есть и другие скалы, по которым ясно видно, что это - гранитные торосы, наползавшие друг на друга. М-да. Неспокойное тогда было времечко!
      А на острове Торгет есть гора Торгхаттен, как бы просверленная насквозь, - ее пронизывает громадный коридор, длинный и высокий, как готический храм. Я там побывал и решил, что когда-то это была расселина, которую прикрыло оползнем, так что образовался "потолок". Но если о Торгхаттене есть другая легенда, например, что его продырявили великаны, это тоже может быть правдой, и я готов согласиться.
      Остров Торгет населяет около дюжины человек. Все они живут продажей клюквы, лимонада, открыток и морских ежей. Какая-то девушка, прямая и неподвижная, как деревянная статуя, продавала даже красную розочку, одну-единственную: видимо, здесь это великая редкость. Помимо всего прочего, из туннеля в горе открывается прекрасный вид по обе стороны Торгхаттена: опаловое море, и в нем голубоватые островки...
      - А не обрушится на нас эта скала? - спрашивает боязливое создание.
      - Не-ет. Она выдержит еще пару тысяч лет.
      - Тогда, пожалуйста, пойдем отсюда! Скорее!
      Мы приезжаем в Брённёйсунн и в городок Брённёй, где обитает главным образом вяленая треска. Она сушится на длинных, высоких заборах и воняет беззвучно, с нордическим упорством. И вообще здесь, на севере, мир состоит только из камней, трески и моря.
      Мы приближаемся к Полярному кругу.
      ЗА ПОЛЯРНЫМ КРУГОМ
      Право, не знаю, но в ту ночь мне, видимо, просто снилось, что я несколько раз вставал, выглядывал в иллюминатор нашей каюты и видел лунный ландшафт. Это были не настоящие горы и скалы, торчавшие над перламутровым морем, а какая-то странная и страшная местность, вернее всего приснившаяся.
      Да, видно, я спал, а мы тем временем, победно трубя, пересекли Полярный круг. Я слышал сирену "Хокона", но не встал, решив, что не стоит: вероятно, мы просто тонем или зовем на помощь. А утром мы были уже за Полярным кругом. Делать нечего: вот мы и в Заполярье и даже не отметили этого должным образом. Всю жизнь толчешься в умеренном поясе, мечешься в нем, как птица в клетке, а потом проспишь момент, когда пересекаешь его границу!
      По правде говоря, первый взгляд на Заполярье принес нам глубокое разочарование. И это - полярный пейзаж? Нет, здесь нечестная игра: такого зеленого и благодатного края мы уже не видели после Мольде. Прямоугольники полей, всюду домики, над ними холмы и круглые пригорки, покрытые кудрявой зеленью, а еще выше...