Архитектор снов

…громко хлопнула дверь. Майя вздрогнула и проснулась. Она сидела в кресле в просторной гостиной. На пороге стояла женщина средних лет, одетая в глухое серое платье.

– Майя, здравствуйте, – она подошла и протянула руку. – Я Зинаида. Приятно познакомиться. Пойдемте, я поведу вас к Варваре.

– Здравствуйте, – Майя пожала узкую и холодную ладонь, кивнула в сторону кресла. – Простите, я, кажется, тут у вас задремала…

Зорькин и сны

Напряжение между братьями Зорькиными возникло еще накануне вечером. Сначала они не поделили ужин и старший, без предупреждения, слопал всю пиццу, а не половину, как обещал, потом зазвонил телефон и один из них то ли не успел подойти, то ли как-то не так ответил, потом добавилось еще что-то. Раздраженные, они разошлись по разным комнатам. Ночь прошла неспокойно, оба вертелись в своих кроватях, кряхтели, часто вставали и топали в туалет и обратно. С утра злые и не выспавшиеся, братья вновь встретились на кухне и довольно долго сидели, молча глядя в свои чашки, до краев наполненные плохим кофе. Потом так же молча направились в лабораторию.

Там они на время забыли друг о друге, озабоченные делами насущными, но старший обратил внимание на то, что младший все время задумывается о чем-то и замирает над новой партией снимков. Он вывел его из очередного оцепенения, отвесив подзатыльник и предложив вернуться с небес к печатному аппарату. Младший Зорькин не обиделся, но и не отвлекся от своих мыслей. Он еще немного постоял, подумал, затем спросил:

– Ты как спал сегодня? Старший удивленно поднял брови.

– Как? Никак. Нормально. Почему спрашиваешь?

– Да ты понимаешь, – младший рассеянно расправлял глянцевые хвосты проявленных пленок. – Такое дело. Помнишь, к нам Зис с этими своими снимками заходил, ну, после твоего дня рождения?

Старший брат содрогнулся. Он не помнил ни Зиса, ни его снимков, помнил только, как от похмелья в тот день у него ломило голову.

– Что-то помню, – соврал он. – И что?

– Да я все думал об этом, – продолжил младший. – Думал, думал и заснул. И мне такой странный сон приснился… Как будто через те снимки, как через проходы или тоннели, сюда проникли какие-то странные люди. Я видел их– мужчину, женщину, девчонку какую-то… Все они были, вот как ты, совсем рядом. О чем-то говорили. Спорили. Потом заметили меня. Посмотрели так настороженно и ушли. А когда проснулся, я вот что понял. Что, если…

Старший Зорькин рассеяно слушал его и удивлялся тому, как же они не похожи друг на друга. В кучерявой голове брата все время разворачивались какие-то невероятные идеи. Он вечно шелестел страницами пухлых пыльных книг, пропадал в темных и таинственных углах компьютерных сетей и, вместо того чтобы жить и работать, как все нормальные люди, постоянно о чем-то грезил и что-то сочинял. Старший Зорькин тратил время на женщин, еду и фотографию. И совершенно не интересовался идеями своего малахольного братца. Он и сейчас невнимательно слушал, а тот тем временем, сверкая глазами, продвигался все дальше в своих рассуждениях.

– …ты только подумай, – воодушевленно говорил он. – А что если нам только кажется, что наши сны такие особенные. Что если сон – это, ну, как будто путь в неведомую землю, на территорию, которая существует, хотим мы того или нет. Понимаешь, что это значит? Это значит, что наш умозрительный мир не индивидуален. Мое сознание – лишь осколок прекрасного и целого. И причина мучительного существования, поскольку вместо участия в чем-то грандиозном, частью которого я наверняка являюсь, я одинок. И ты одинок. Всю жизнь мы только и делаем, что ищем, с кем сойтись, кого заполучить – в постель, в друзья, все стараемся влюбиться, влюбить, родить, привязать, привязаться… Но мы – одни. Безнадежно одиноки. И нас, со всем нашим внутренним и внешним миром определяет одно – наша голова. По большей части дурная. И тело, с его вечными проблемами. То одышка, то потоотделение… А вот сон… сон – другое дело. Мы, правда, и туда тащим все, что можем из этой жизни, но это машинально, по привычке. А стоит чуть отключиться от всяких дурацких забот, и оказывается, что можно все – летать, например! Понимаешь, засыпая, мы получаем увольнительную. На родину, которая у всех одна. Мы все приходим в одно и то же место. Через разные входы. Мы, как туристы, что однажды оказались на одной площади у фонтана. Правда! Вспомни, ты же во сне видишь и слышишь других людей. Не только знакомых, близких, но и тех, кого ты в жизни никогда не встречал. Кто они? Часть твоей фантазии? Но они действуют самостоятельно. Вопреки твоей воле и без всякого твоего участия. Некоторые иногда даже норовят убить. Помнишь, я тебе рассказывал про того типа с чемоданом, из которого капала моя кровь? Ну, не важно… Важно, что они существуют. Неизвестно где и как, рядом или за сотни километров от нас, может, они жили в прошлом или родятся спустя годы после моей смерти, но там, во сне, они видят меня, и я вижу их. Нас всех там что-то связывает. Но… но мы ни черта не понимаем!…

По мере того, как перед старшим Зорькиным разворачивался этот впечатляющий монолог, глаза его расширялись все больше. Он выглядел, как человек, пораженный чужим неожиданным открытием. И младший потерял всякую осмотрительность. Воодушевленный таким вниманием, он продолжал живописать, размахивая руками и, время от времени, перебегая с места на место.

– Почему сны невозможно пересказать? Сколько раз я видел поразительные вещи. Вспомни, я ведь тебе пытался рассказать. А ты? Ты меня и слушать не хотел. И правильно! – тут он покривил душой, поскольку всегда белел от бешенства, когда брат с отсутствующим видом выслушивал его очередную захватывающую историю о ночных похождениях. – Правильно! Это же невозможно слушать! Пересказ убивает сон. Все его волшебство. Всю магию. Сны не для яви. Они не для этого мира. Они здесь непостижимы.

Все больше распаляясь, Зорькин тряс кудрями.

– Они – подобие смерти. Вот что это такое! Не форма подсознания, а часть знания. Того самого огромного знания, которое все ищут и никак не могут найти… И эти люди, которых я видел во сне, они где-то существуют, я думаю, что…

На этих словах наступила развязка. Было странно не то, что старший Зорькин закричал так страшно, странно было, что он так долго не кричал. Зато теперь его монолог был крайне выразительным. Он в таких выражениях послал своего брата и к богу, и к дьяволу одновременно, что даже Филиппыч, известный мастер непечатного слова, пожалел бы сейчас парня. Но старший Зорькин был беспощаден. Он так орал, что одухотворенные светом открытия глаза брата вскоре налились гневом, обидой и слезами. Как он ошибался!

Старший братец не только не воспринял серьезно его слов, он вообще его не слушал, пока не обнаружил, что под аккомпанемент бессмысленной, с его точки зрения, болтовни, аппарат уничтожает часть загруженных в него пленок. Потрясенный, он не сразу смог собраться и невольно дал младшему поговорить, но теперь и ему было что сказать. И к снам это не имело ни малейшего отношения.

Но не только Зорькины воевали в то утро. У Валериана тоже день не задался. Он и встал в плохом настроении, а уже к десяти часам утра успел переругаться со всеми в доме. Сначала ему испортил настроение Никитка, который должен был убрать двор и вывезти контейнер с мусором из-под окон Валериана. Вместо этого он накануне так надрался со своими собратьями, что к утру не то что мусора, собственных рук перед глазами не мог разглядеть.

Когда Валериан заглянул в его каморку, Никитка и его кореша еле шевелились в алкогольном угаре. Валериан брезгливо осмотрел помещение, вырвал из неживых рук одного из пропойц недоконченную бутылку водки, вылил ее в раковину, в сердцах сбросил туда же и вышел, хлопнув дверью. Никитка, предчувствуя недоброе, имел силы только приподняться над столом и звуком, похожим то ли на стон, то ли на рык, проводить старшего товарища.

Через полчаса Валериан в дым разругался с соседями, которые сделали ему выговор за Никитку так, словно тот был ему сыном, а под конец и вовсе сокрушительный скандал случился у Валериана с управдомом, к которому немедленно побежали жаловаться обматеренные им жильцы.

Валериан и управдом сошлись на лестничной площадке, долго изощрялись в оскорблениях и словесных атаках, потом выдохлись, смерили друг друга уничтожающими взглядами, обменялись последними проклятьями и, хлопнув дверями так, что из-под крыши сорвались перепуганные голуби, разошлись по своим этажам.

Управдом остался доволен. Подобные скандалы были для него, как кровопускания. Вернувшись к себе, он немедленно повалился на диван и заснул с чистой совестью и счастливой улыбкой на лице.

А Валериан все не мог успокоиться. Он злился, как собака, а оттого, что понимал всю ничтожность повода, злился еще больше. Побегав по квартире из угла в угол, он вдруг принялся сдирать со стен обои. Ловко перебираясь со стола на кровать, с кровати на стул и в обратном направлении, он беспощадно рвал бумагу в клочья. Заглянувший к нему на шум сосед растерянно осматривал ободранные стены.

– Филиппыч, ты чего? – спросил он хозяина.

Тот на мгновение остановился, словно хотел собраться с мыслями и заорал куда-то в потолок.

– Я что?! Я ничего. Обстановку меняю! Не видишь? Ремонт делаю! Обои старые надоели, сил нет! Глаза бы мои на них не смотрели! Вообще не понимаю, кто их поклеил? Это какой же вкус надо было иметь, чтобы эти вазоны на стенку наворачивать! А?!

Он подцепил и оторвал приличный кусок и с угрожающим видом развернулся к соседу.

– А это разве не ты клеил, Филиппыч? – спросил тот и тут же пожалел о своих словах.

Глаза старика затопило кровью, он плюнул в сердцах и, сопя, потащил стол к противоположной стене.

– Ладно,– пробормотал сосед.– Ничего, ничего. Такое бывает, говорят, бесы бесятся. Ты, это, осторожней по мебели-то скачи. Мало ли чего…

Сосед сбежал, а Валериан опомнился только к вечеру, когда вся его обычно такая опрятная и аккуратно прибранная квартирка превратилась в мусорный ящик.

Он присел к столу и осмотрелся. Как такое могло случиться? Он ведь обещал Зису заехать в фотостудию, посмотреть какие-то странные снимки. И вообще, у него была масса дел, он должен был кое-что купить, кое-кому позвонить, кое о чем договориться. А вместо этого… Он разгромил собственную квартиру.

Валериан схватился за голову. Кто был всему причиной – алкаш Никитка, управдом, он сам, бесы, черти или еще что-то или кто-то, Филиппыч не знал. Но теперь, когда вся его злость ушла, он испытывал лишь разочарование и досаду.

Карина так устала от переговоров, заточивших ее на несколько часов в кабинете, что, когда все, наконец, было закончено, она вышла и, ничего не сказав секретарше, спустилась в город. У нее ныл висок от бесконечных звонков и сухого кондиционированного воздуха, и Карина решила прогуляться, купить мороженого, посидеть в сквере на скамейке.

Внизу жара была плотной, физически ощутимой. Одурманенные ею люди передвигались во всех направлениях, их толкали, они толкались в ответ, кто-то громко разговаривал по мобильному телефону, стоя на светофоре, кто-то, забившись в укромное тенистое место, читал газету, кто-то ждал кого-то, нетерпеливо дефилируя на солнцепеке перед памятником. В воздухе висел запах бензина, чебуречного масла, из вентиляционных шахт доносился угольный аромат метро, а через все небо, оставляя в нем тонкий белый шов, пролетел невидимый самолет.

Карина вздохнула. Только в хорошо охлажденном кабинете можно было мечтать о прогулке по раскаленным улицам. Но все же ей не хотелось обратно. Она подошла к киоску, купила мороженого и, найдя свободный угол на скамейке в тени аллеи, села, с интересом рассматривая прохожих. Давно она не оказывалась просто так без дела и машины одна в городе.

Слева от нее не переставая целовалась страстная парочка, еще левее сидела толстая женщина, прижимая к себе объемные сумки и отрешенно глядя перед собой. Рядом на земле лежала собака, с интересом разглядывая что-то на другой стороне улицы. И у собаки, и у женщины были открыты рты. Видимо, организмы обеих нуждались в охлаждении. Собака зевнула и вывесила красный флажок своего языка.

Карина радовалась тому, что сбежала из своей башни. Внизу было жарко, душно и довольно грязно. Но здесь не звонил постоянно телефон, никто не докучал разговорами, не мучил вопросами, она наслаждалась мороженым и небольшим перерывом, который сама себе устроила.

В автомобильном потоке, то уплотнявшемся, то вдруг бодро устремлявшемся вперед, проплыл бок троллейбуса. На нем были крупно выведены два слова: «Архитектор снов». Очевидно, это была какая-то реклама, Карина постаралась вспомнить, чего – спектакля, оперы, фильма или книги, однако ей на ум ничего не приходило…

«Странное название, – рассеянно подумала она, – архитектура, устройство сна и архитектор снов – тот, кто их создает… Надо рассказать Майе, ей понравится…»

Карина знала, что тогда, после аварии, Майя потеряла не только семью и память. Исчезли и ее сны. Майя мало что рассказывала об этом, но Карина была внимательна к словам сестры и, соединив все услышанное, очень живо представила себе эти ночи, похожие на мрачные провалы, в которые приходилось соскальзывать по вечерам лишь для того, чтобы с трудом выбираться из них наутро. Никаких воспоминаний о себе такие путешествия не оставляли. Майя просыпалась уставшая и измученная.

Когда она только появилась в их доме, Карина обратила внимание на ее глаза. Первое время ей часто казалось, что за этими неестественно светлыми радужками, словно пригвожденными черными кнопками всегда узких зрачков, – не вязкое сплетение плоти, крови, сосудов и нервов, а свежий воздух, шум ветра, запах поля, гладь воды и остров, небольшой неизвестный остров, на котором живет маленькая девочка по имени Майя. Карину не оставляло странное предчувствие, ей казалось, в отличие от тех, кто приходил в эту жизнь, чтобы жить, у Майи были какие-то свои планы.

Однако время шло, Майя постепенно приходила в себя, начала говорить, играть, даже улыбаться, ее глаза вскоре потемнели, а однажды она с гордостью заявила, что видела сон. Родители порадовались за нее и продолжили заниматься своими делами, но заинтригованная Карина хотела подробностей. Она сгорала от любопытства узнать, каким был сон Майи. Та сначала упиралась и бегала от нее, но потом все-таки согласилась обо всем рассказать. Они засели в укромном месте в доме, и Майя таинственным шепотом сообщила сестре, что она видела, как…

В этот момент мороженное капнуло Карине на платье, и, отвлекшись от собственных воспоминаний, она занялась пятном, которое немедленно образовалось на светлом шелке.

Было страшно жарко. Агата Тимофеевна едва добрела до лавочки, стоявшей в тени, и упала на нее, несмотря на то, что в полуметре какие-то бесстыжие подростки целовались, не переставая и не обращая внимания ни на нее, ни на прохожих. Как же она измучилась, если у нее не было ни сил, ни желания сделать замечание и пристыдить безобразников.

«Развратные… Развратные какие», – только и стучало в ее голове. Она сидела, глядя прямо перед собой и прижимая к бокам две большие сумки. Надо было бы опустить их на землю или хотя бы отстранить от себя, но она так устала, что не хотела лишний раз шевелиться и так и застыла, в обнимку со своим грузом.

Мимо прошла рослая, стройная женщина с мороженым в руках. Шелковое платье струилось вдоль бедер, волосы развевались на ветру. Женщина была хороша, как картинка. Неожиданно она села на ту же скамейку, правее от целующейся парочки. Развернула мороженое. Принялась есть и разглядывать прохожих.

Агата Тимофеевна вздохнула. Жизнь бы отдала за то, чтобы быть такой, как эта дамочка. Видно, что всю жизнь ее на руках носят. Все при ней – деньги, любовь, власть, внешность. И все для нее одной. Разве это справедливо? Агата Тимофеевна почувствовала, как в ней начинает накапливаться раздражение. Восхищение красивой незнакомкой вскоре сменилось ненавистью. Агата Тимофеевна вдруг подумала, что с удовольствием встала бы и, если бы у нее были силы, подошла и ударила эту мадам кулаком прямо в лицо. И чего только та выкатилась сюда со своими тонкими лодыжками и сверкающими кольцами. Сидела бы там, где ей положено, за стеклами автомобиля, который ей купил ее любовник, скорее всего женатый на другой такой же глупой, бесполезной и смазливой кукле. Сам толстый, страшный и богатый преступник. Вор и уголовник. Муж дуры и любовник проститутки. И что вообще эта бездельница делает в середине дня в центре города со своим мороженым. У нее ведь даже сумочки в руках нет! Ага, испачкала себе юбку! Так тебе и надо, сучка богатая! Так и надо! Что б ты сдохла тут, в этой жаре и грязи!

Агата Тимофеевна тяжело дышала и озиралась. Мимо спешили пешеходы, проехал троллейбус со странной надписью «Архитектор снов» на боку…

Прошло еще немного времени. Женщина, капнувшая на юбку мороженым, встала и ушла. Парочка влюбленных удалилась еще раньше. Собака тоже исчезла в неизвестном направлении. Уже сумерки подступили к городу. Жара стала спадать, и оживление на улицах сначала сделалось невыносимым, а потом поток автомобилей схлынул и людская толпа поредела.

Агату Тимофеевну нашли только вечером. Дворник, возвращаясь после обхода своей аллеи, обратил внимание на тучную женщину, сидевшую в обнимку с большими сумками. Подошел. Спросил. Тронул за плечо. Оно было ледяным. Из сумок пахло размороженной рыбой. Дворник вздрогнул, вздохнул и пошел звонить, куда следовало.

Ночь

Наступила ночь. Майя никак не могла заснуть. Зуб ныл невыносимо. Она все ходила с бокалом коньяка, курила, останавливалась то в проеме двери, то у окна, то у стены, то упершись лбом в обернутое целлофаном зеркало…

Зубная боль и непонятная маята не давали ей ни минуты покоя, странные звуки и шорохи доносились из квартиры и из глубины города. Она различала чьи-то еле слышимые голоса, бессмысленные обрывки фраз, отголоски невнятных и непонятных разговоров. Ни сигареты, ни коньяк не успокаивали ее. Наконец, она поняла, что все бесполезно, нашла упаковку снотворного и бросила большую таблетку в стакан. Долго смотрела, как та шипит и тает в воде, затем выпила содержимое и упала на кровать.

Снотворное было сильным и проверенным, и вскоре Майя начала проваливаться в глубокую воронку, образовавшуюся в тугих и мягких простынях. Теплый и темный воздух принял ее по ту сторону постели. Она все летела и летела, как вдруг почувствовала резкий толчок. Майя остановилась. Она оказалась в странной пустоте. Здесь ничего не происходило, ничто не звучало, не двигалось… Майя испытывала крайнюю беспомощность, она чувствовала, что выпала из одного мира, но так и не добралась до другого и застряла где-то на полдороги. Тут – словно кто-то перерезал невидимую нитку, она сорвалась вниз…

…и с криком проснулась. Стянула влажную простыню с лица и, задыхаясь, села на кровати. Ее волосы были в беспорядке, на лице испарина. Майя посмотрела на часы: 3 часа 40 минут – плохое время, было страшно, по всем углам колыхались какие-то зловещие тени.

Майя встала, оделась и, кое-как справившись с замками, выбралась из квартиры. Внизу в машине она перевела дух, пригладила вихры, завела двигатель и выехала со двора.

Город был пустым и гулким, он выглядел, как застывший в асфальте огромный порт. Гигантские дома-корабли, ощетинившиеся мачтами антенн, теснились на улицах-каналах. Над крышами в высветленном луной небе неслись темные облака. Они придавали движение этим судам без морей, и казалось, будто увязшие в каменном штиле многоэтажные паромы спешили в края, названий которых никто не знал, и не мечтал там оказаться…

Кошки на мягких лапах пробегали то тут, тот там горбатыми тварями, предвестниками дурных новостей. Откуда-то с шумом сорвалась разбуженная птица, пролетела под фонарем, перебрала крыльями упругие потоки воздуха и исчезла в бетонных складках домов, в невидимых человеческому глазу убежищах.

Майя медленно ехала по безмолвным бульварам. Она была неспокойна. В этом городе что-то было не так. Черные, как смальта, окна-иллюминаторы не отражали ночных улиц, и казалось, внутри, за стеклами, ничего нет. Сон, как смерть, уравнял и успокоил всех, без разбору. Высвобожденная энергия заснувших душ витала над крышами, пугая ночных птиц и всех тех, кто не успел заснуть или спрятаться…

Майя откинула дверцу бардачка, поискала сигареты – там было пусто. Она включила радио – в приемнике на всех волнах шипело и потрескивало.

«Черт,– подумала она,– опять антенна сломалась». На очередном перекрестке она замешкалась, не зная, куда свернуть, как вдруг заметила в стороне ярко освещенную огнями зеленую крышу заправочной станции. Майя направилась к ней. В пустом городе, казалось, только это заведение и работало, Майя подъехала ближе – только работало ли оно? Здесь тоже было совершенно безлюдно. Припарковав машину, Майя все-таки зашла внутрь. Сонная женщина за прилавком еле отозвалась на ее голос. Майя попросила кофе, и та, едва справившись с зевотой, плеснула в бумажный стакан коричневой струей из автомата, сгребла деньги и опять отвалилась в свой кафельный угол. Майя взяла кофе и присела к стойке.

Она прихлебывала невкусный обжигающий напиток и осматривала ряды бутылок с выпивкой, подсохшие плюшки, выставленные напоказ в стеклянной витрине, ряды журналов, разложенные вдоль стены…

Вдруг хлопнула входная дверь. Майя замерла. Она услышала странные шаркающие шаги, но решила не оборачиваться и только сильнее стиснула горячие края стаканчика. Ее сердце громко и медленно стучало в висках. Звуки приближались.

Тут Майя поняла, что присутствие посторонних людей вроде женщины за прилавком на этой заправке совершенно мнимо, что формы окружающих предметов иллюзорно надежны, что всего того, что так успокаивало ее, внушая мысль о привычном устройстве пространства, просто не существует. Что это великолепная декорация, искусный фон, который при желании можно проткнуть пальцем в любом месте, и оттуда посыплется труха, песок и пепел.

И здесь нет ничего более важного и опасного для нее, чем эти шаги. Майя изо всех сил старалась не смотреть, не оборачиваться, но она все-таки подняла глаза и внезапно увидела в отражении стеклянной витрины то, что происходило у нее за спиной. Это было ужасно – к ней приближалась нелепая, огромная и колышущаяся фигура. Теперь Майя обернулась. Прямо перед ней, переминаясь с ноги на ногу, стояли сиамские близнецы – сестры, сросшиеся телами. Они смотрели на Майю. У обеих были лица Варвары.

Внезапно близнецы заговорили.

– Ну, здравствуй, Майя, наша Майя… – проскрипели они, будто старой иглой процарапали по граммофонной пластинке.

Страх стиснул ее сердце, рука сжала пластиковый стакан. Коричневой косой кофе рассекло воздух. Мгновение спустя оно полилось отовсюду. Темная густая масса поползла из-за холодильных шкафов, из-под прилавка, закапала с потолка, заструилась по стенам. Постепенно все помещение начало заполняться дымящейся кофейной гущей. Сиамские близнецы смеялись под этим темным дождем и слизывали с пальцев коричневую жидкость. Майя закричала…

…и проснулась в своей кровати. На часах было 3 часа 40 минут. За окном – темнота и пустой спящий город. У стены за спиной Майи стоял мужчина в длинном плаще. Она села на кровати, оттерла испарину со лба, щелкнула выключателем лампы. Осмотрелась. В комнате было пусто. Тихо урчал холодильник за стеной, какие-то неясные звуки рождались в глубине перекрытий старого дома.

Майя повалилась на кровать. Зуб болел так, что о сне не могло быть и речи.

Высокий стакан был полон минеральной воды. Карина внимательно следила за пузырьками воздуха, которые, нарушая процессы земного тяготения, неуклонно ползли вверх. Она была полна странных и неясных предчувствий и выглядела, как человек, который внимательно прислушивается к своим внутренним голосам и боится что-то упустить.

Карина, опытная охотница и игрок со стажем, пыталась сосредоточиться и единственно правильным образом настроиться на предстоящий разговор. Голос человека, с которым она недавно разговаривала по телефону, сбил ее с толку. Обычно, едва пообщавшись с незнакомцем, Карина могла с уверенностью предположить, с кем ей предстоит иметь дело. Она знала, как звучат болтуны, захватчики, скрытые и явные неврастеники, подхалимы и подхалимки, слабаки, самоуверенные самцы и заносчивые хамки, маменькины сыновья, мужья-подкаблучники и сексуальные маньячки. Карина давно могла бы составить антологию звучания человеческих пороков и страстей, но вчерашний разговор озадачил ее.

Уверенный и спокойный мужской голос был глухим и чуть хриплым – в другой ситуации уже сам по себе он заинтересовал бы Карину. Он и заинтересовал, иначе она не сидела бы в своем кабинете в столь ранний час в платье с глубоким вырезом. Но было еще кое-что. То ли странность выговора, то ли неуловимый фон звучания беспокоили ее, не давая сосредоточиться. И от этого она сразу допустила ошибку.

Когда неизвестный заговорил и представился, она машинально вслух предположила, что его к ней отправила Марго. Естественно, он не стал спорить, но Карина стиснула пальцы от досады. Как глупо – словно злодей стучался в дверь, а наивная жертва спрашивала его, гремя замками: «А, это вы звонили из службы доставки?».

Конечно, без труда можно было проверить, знает ли Марго что-нибудь об этом Андрее Авельеве или нет, но Карину расстроило и разозлило другое – она сама. То, что она не смогла совладать с собой, растерялась и сразу сделала неверный ход. Пусть маленький, но неверный. А она очень не любила ошибаться. Ни в начале, ни в конце.

Но вскоре она так заслушалась тем, что говорил ей ее невидимый собеседник, что забыла о своей досадной оплошности…

У стоматолога

На другом конце города солнечный свет скользил по пыльной шкуре анаконды, прибитой под самым потолком. Несчастное земноводное и предположить не могло, что так закончит свои дни – на гвоздях и в воздухе. Ниже стена была увешана фотографиями знаменитостей всех мастей. Звезды улыбались, демонстрируя великолепные зубы. Стену пересекал плакат: «Я не знаю, где они сейчас, но уверен, их зубы в полном порядке!». Внизу на табурете стояла пластиковая тыква со вставленными в нее опять же зубами, вернее зубными протезами. Из протезов торчал сигаретный бычок. Майя поежилась.

Бумажку с адресом этого стоматолога она нашла в своем кармане. До тех пор, пока она не приехала сюда, она даже не задумывалась о происхождении записки. Обычно врачами и прочими специалистами ее обеспечивала Карина, поэтому наутро после беспокойной ночи, когда щеку раздуло увесистой сливой, а боль уже отдавала куда-то в бровь и глаз, Майя села в машину и покатила по нацарапанному на клочке бумаги адресу.

Поначалу она не обратила внимания на то, что дом, к которому она пришвартовалась, был кривым, косым и ободранным. Однако, когда внутри вместо очередного лощеного специалиста в золотых очках и белоснежном халате ее встретил веселенький тип, хрустящий яблочком и сплевывающий под ноги семечки, она засомневалась. Такому товарищу Карина не то что зубы, сапоги не доверила бы отремонтировать. Но, пока Майя соображала, что к чему, ее уже стремительно опросили, усадили, вкололи обезболивающее, и теперь, пока лекарство схватывало морозом лицо, она в каком-то оцепенении смотрела на скалящуюся зубастую тыкву, а врач за ее спиной уже гремел металлическими инструментами.

Майя вздохнула. Зуб ныл, ей было почти все равно. Врач подошел, устроился на своем стуле, и Майя попробовала отвлечься на непринужденную болтовню.

– А вы что, самому… – она кивнула за спину врача на стену. – Пломбы ставили?

Тот оживился, с нежностью посмотрел в направлении взгляда Майи. Несмотря на то, что его взгляд упирался в изображение чернокожей звезды с американского континента, лицо врача расплылось в нежной улыбке родителя, умиляющегося своему чаду.

– Ха-ха! Пломбы… Я не пломбы ставлю, я людям жизнь спасаю, – уклончиво, но очень убедительно произнес он.

Майя насторожилась. Ей показалось, что где-то она уже это слышала, но тут взвыла бор-машина, и Майя, преодолевая пещерный страх перед этим звуком и этим жалом, откинулась в кресле и сцепила влажные руки на животе. Однако, врач неожиданно выключил аппарат и придвинулся к Майе вместе со стулом.

– А хотите, я и вам жизнь спасу? – раздалось у нее над ухом.

Майя приоткрыла глаз и уставилась на этого ненормального. Тот безо всякой улыбки, серьезно и заинтересованно ждал ее ответа.

«Точно, сумасшедший», – пронеслось у Майи в голове.

– Спасибо, – успокаивающим тоном сказала она. – Мне бы зуб вылечить…

– Ха! – врач взвизгнул бор-машиной. – Зуб… Да у вас там полчелюсти придется разобрать. Обширный кариес. Может, все-таки, жизнь? – торгуясь, он опять приблизил лицо к Майе.

– Нет, – глядя в его совершенно прозрачные, похожие на вешний лед глаза, твердо произнесла она. – Зубы. Пожалуйста.

Анестезия сковала и перекосила ее и так уже перекошенное лицо. Визгливая пчела вновь забилась в руках «спасителя».

– Ну, зубы так зубы, – разочарованно проворчал он и принялся за свое дело.

Появление Авельева

Телефонный разговор с незнакомцем случился третьего дня. Теперь Карина с замиранием сердца ждала прихода того, кто смог очаровать ее одним голосом. Она поправила платье на плечах.

В дверь кабинета постучали. Карина задержала дыхание.

– Войдите, – надо было отдать ей должное, ее голос не дрогнул.

Но это была всего лишь Анюта. Тоже опытная дамочка в своем деле, она просунула нос ровно настолько, чтобы при появлении первых признаков хозяйского гнева, немедленно скрыться за дверью.

– В чем дело? – спросила Карина ледяным тоном.

– Карина Матвеевна, там пришли по поводу установки кондиционеров…

Карина встала из-за стола и направилась к ней.

– Анна Федоровна, – Анюта, как черепаха, втянула голову в плечи при первых звуках этого властного голоса. – В компании работает хозяйственная служба. Три человека получают зарплату. За что? Все, что хотела, я объяснила на прошлой неделе. Сейчас, даже если вместо кондиционеров привезли мясорубки, меня это не касается.