Быль беспредела, или Синдром Николая II

— Замечательно! — оживился Климов. — Все-таки, согласитесь, что наши отцы имели прекрасный вкус. Извините, я вас перебил. Площадь Народной Мести, как замечательно звучит!

— Действительно, неплохо, — согласился Рябченко. — Так вот, отвезли меня в этот особняк. Там в это время находился какой-то учебный центр по переподготовке учителей, если мне не изменяет память. Мне показали все, включая подвал, где, собственно, и расстреляли царя. Там я узнал, что знаменитая стенка, изрешеченная пулями, что находилась за спиной Романовых, исчезла. Мне по секрету сообщил начальник политотдела местного УВД, что эта перегородка ныне находится в Англии.

— Вот как? — удивился Климов. — Как же она туда попала?

— Понятия не имею, — пожал плечами Рябченко, — и вот, представляете, товарищ генерал, когда я ходил по Ипатьевскому дому, вдруг решил, что надо во чтобы то ни стало найти останки царя и его близких.

— Вот так неожиданно взяли и решили? — спросил Климов.

— Знаете, — улыбнулся Рябченко, — как пишут в плохих детективах, «меня словно что-то толкнуло». Потом я познакомился с одним местным краеведом, геологом по профессии, которому я предложил помочь найти могилу Романовых, потому что только это, даже с точки зрения марксистской теории позволит нам многое доказать и многое подтвердить.

— Извините, — прервал Рябченко генерал, — что вы собирались доказывать и подтверждать? Я что-то не совсем понимаю.

— Как что? — удивился сценарист. — Все факты, изложенные в официальной истории.

— А у вас были основания в них сомневаться? — Климов внимательно взглянул на отставного полковника.

— Не в этом дело, — снова покраснел тот, — я говорю, что меня что-то толкнуло, я должен отыскать их могилу. Не могу точно сформулировать свои побудительные мотивы. Есть вещи, которые не имеют объяснения…

— Значит вы действовали исключительно по собственной инициативе, — уточнил генерал, — не имея никакого поручения или задания от своего командования? Скажем, от того же Щелокова?

— Я действовал только по личному побуждению, — подтвердил Рябченко, — так как считал своим долгом, долгом русского человека, найти эти останки.

— А затем, что вы собирались с ними делать? — продолжал загонять полковника в угол генерал Климов.

— Не понимаю, что вы от меня хотите, — неожиданно ощетинился тот. — Я что-то незаконное совершил?

— Знаете, — сказал Климов, — все зависит от того, как на это посмотреть. Вы же знали о постановлении ЦК партии о мерах по пресечению нездоровых слухов в связи с приближением 60-летия со дня событий в Екатеринбурге? Вас же Щелоков специально и послал в Свердловск, чтобы проверить все на месте перед сносом Ипатьевского дома, какая реакция населения возможна и тому подобное. И вдруг вы начинаете искать останки бывшего царя, хотя отлично знаете, что Ипатьевский дом подлежит сносу, что нужно пресечь нездоровое и идеологически вредное паломничество, которое наблюдалось у этого дома в предшествующее время. Цветы всякие, записки, сборища разных антисоциальных элементов. И в подобной обстановке вы начинаете искать могилу, рыться в спецфондах библиотек, штудируя Соколова, Дидерихса и прочую клеветническую литературу. Я вас спрашиваю, зачем? Во-первых, зачем вы мне рассказываете сказки, если у меня имеются все рапорты, которые вы направляли покойному Щелокову. Во-вторых, зачем Щелокову понадобились царские останки? Советую вам быть со мною откровенным, потому что дело не шуточное и выглядит гораздо серьезнее, чем просто частная инициатива любителя приключений. Надеюсь, вы меня поняли, Радий Трифонович? Думаю, что если мы обнародуем вашу роль в сносе Ипатьевского дома…

— Извините, товарищ генерал, — сказал Радий Трифонович, — но моя роль была совершенно ничтожной. Даже Щелоков тут был простым исполнителем. Все решалось, как вам известно…

— Хорошо, хорошо, — успокоил полковника Климов, — не нервничайте. Снесли, так снесли. Погорячились, как всегда. Никто вас ответственным за это делать не собирается. Мы отлично понимаем, что вы действовали по приказу. Но зачем Щелокову понадобились царские останки?

— Не знаю, — глухо ответил Рябченко.

— Не знаете? — переспросил Климов. — Хорошо. Это, в сущности, значения не имеет, знаете вы или нет. Если не знаете, то я могу вам рассказать: Щелоков хотел продать останки царской семьи на Запад, если мне память не изменяет, кажется, за двести тысяч фунтов стерлингов некой монархической организации, связанной с английской королевской фамилией. И получил аванс в тридцать тысяч фунтов, из которых частично финансировалась и ваша деятельность. Не правда ли?

— Даю слово коммуниста, товарищ генерал, — твердо сказал Рябченко, — мне ничего не было известно об этом. Я получил указание генерала армии Щелокова найти захоронение Николая II. И поручил мне это министр только потому, что знал меня как человека, интересующегося русской историей и…

— Я вам охотно верю, — дружелюбно прервал его Климов. — Мы знаем, что вы офицер и коммунист и, более того, что вы порядочный человек. Просто меня удивило, что вы начали рассказывать мне какие-то небылицы, но думаю, что вы руководствовались той секретностью, которой окружил все эти мероприятия покойный министр внутренних дел.

Кивком головы Рябченко дал понять чекистскому генералу, что именно так все и было.

— Значит, Щелоков поручил вам найти останки царской семьи, — продолжал Климов, — и что же? Вы нашли их?

— Да, — подтвердил Рябченко. — Я нашел их.

— А что было потом? — поинтересовался Климов. — Где они сейчас?

— Потом, как вы знаете, у Щелокова начались дикие неприятности, и ему стало не до царских костей. Я нашел захоронение, вскрыл его, но потом все закопал обратно, отметив место.

— Так они там и лежат, где лежали? — спросил Климов.

— Да, товарищ генерал, — подтвердил Рябченко.

— А почему пришлось это захоронение искать? — поинтересовался Климов. — Разве в документах место захоронения не отмечено достаточно точно?

— В документах, — объяснил тот, — много неточностей. Там говорится, что тела растворили в кислоте, сожгли и бросили в шахту. Мои исследования показали, что это не так. Признаюсь, я долго искал. Мы начали работы в 1975 году, а нашел я захоронение четырьмя годами позже.

— Хорошо, — согласился генерал — представьте рапорт по поводу поисков и доказательств, что найденное захоронение действительно является могилой царской фамилии, как вы уверяете. Затем вы с моими людьми полетите в Свердловск и доставите останки сюда, ко мне. Вам ясно?

— Не совсем, — подумав, проговорил Рябченко. — Я понял из ваших слов, товарищ генерал, что покойный министр Щелоков, используя мои знания и опыт, пытался втянуть меня в опасное преступление. Хочу напомнить, что в настоящее время я не работаю больше в системе внутренних дел. Я кинодраматург, т.е. фактически, частное лицо. И прежде чем выполнять это поручение, я хочу знать, не втягивают ли меня в какое-нибудь противозаконное действие.

— Полковник Рябченко, — вздохнул Климов, — чтобы упрятать вас до конца жизни в зону, мне не пришлось бы посылать в Свердловскую область за останками Романовых, поверьте мне. Вы были слишком близки с Щелоковым, чтобы не знать о многих делах своего начальника. Но я не сторонник подобных методов. Я пригласил вас, дорогой Радий Трифонович, вовсе не для каких-то там разоблачений, а для того, чтобы, если можно так выразиться, легализовать всю вашу прошлую деятельность, придав ей государственный и, если хотите, патриотический характер. Поэтому все ошибки, которые вы совершили в прошлом, равно как и те ошибки, которые вы, без сомнения, совершите в будущем, найдут свою могилу здесь.

Тонкая ладонь Климов легла на обложку канцелярской папки.

— Дело в следующем, — продолжал генерал. — Наверху есть мнение о целесообразности изменения официальной политики по отношению к некоторым аспектам нашего героического прошлого, в частности, к деятельности и личности последнего царя. Конечно, никто не собирается лепить из него национального героя, вроде Щорса, но переход к общечеловеческим ценностям, как наметила партия, делает биографию Николая весьма трагической и трогательной. Думаю, вы со мной согласитесь.

Рябченко хотел что-то вставить, но генерал остановил его движением руки:

— Минутку. Наша партия также считает, что на нынешнем этапе развития страны целесообразно увеличить роль религиозно-культовых учреждений в деле воспитания населения и повышения уровня общественной нравственности, которая, согласитесь со мной, за последние годы стала исключительно низкой.

Таким образом, вы как русский и, не бойтесь этого слова, православный человек» Ведь вы православный, надеюсь? Рябченко пожал плечами:

— Не знаю, наверное…

Видимо, он не ожидал услышать из уст генерала КГБ что-либо подобное.

— Так вот, — продолжал Климов, — вы найдете царское захоронение, но уже не с целью преступного умысла покойного начальника продать их за границу или еще куда-нибудь, а чтобы их перезахоронить по христианскому обряду. Вам будут даны право и честь первооткрывателя. Возможно, придется выступить с рядом лекций перед общественностью, дать интервью иностранным корреспондентам, организовать серию телевизионных передач и прочее. Понимаете меня? Притом вам не придется придумывать разные сказки по мотивации своих поступков. Но только первую фазу операции необходимо завершить быстро, я имею в виду доставку останков в Москву. Если вы умеете считать, то легко сообразите, что на ажиотаже вокруг этой темы вы легко заработаете больше, чем причиталось от щелоковской аферы. Процентов, я полагаю, не больше десяти тот предлагал?

— Пять, — улыбнулся Рябченко.

— Вот видите, — улыбнулся в ответ Климов, — в нашем варианте открываются гораздо более широкие перспективы. На все публикации — авторское право, наша дружба должна быть сколь искренней, столь и тайной. Разумеется все расходы по первому и частично по второму этапу операции, не говоря уже о некоторых организационных вопросах, мы берем на себя. Ну как? Удалось ли мне вас убедить?

Рябченко молчал, но опыт подсказывал Климову, что перед ним сидит уже убежденный человек.

III

Майор Сергей Куманин работал в КГБ уже двенадцать лет, куда он пришел фактически сразу после окончания МГИМО (Московского института международных отношений). Отец его, Степан Агафонович, был отставным подполковником погранвойск, всю жизнь мотался по разным границам и лишь после ухода в отставку осел в Москве. Двухкомнатную квартиру получил с трудом, как ветеран войны, и не без помощи своих друзей в Главном Управлении погранвойск КГБ СССР. Разумеется, связей отца было недостаточно, чтобы устроить сына в столь элитарное и престижное заведение, как МГИМО, но помог случай. Как-то повстречал Степан Агафонович своего старого знакомца, с которым еще до войны служил на афганской границе Куманин был тогда лейтенантом, а тот — рядовым пограничником, призванным откуда-то из Зауралья. Время было тяжелое, смутное. Огромные территории Средней Азии контролировались мобильными конными группировками таджиков, туркмен, узбеков, афганцев и персов, которых всех вместе было принято называть «басмачами». Ежедневно случались стычки, перестрелки, переговоры, вперемежку с взаимными обманами. Однажды на горной дороге Куманин вместе с этим пограничником попал в засаду. Коней убили, а пограничник был тяжело ранен. Тащил его Куманин на себе двое суток, сам чуть не умер от жажды, но дотащил товарища до заставы. Тот истекал кровью, и все думали, что конец близок. Никого, впрочем, это особенно тогда не волновало. Гибли каждый день. Своя жизнь стоила копейку, а чужая — и того меньше.

Но удалось доставить парня в госпиталь, где его поставили на ноги, а потом отправили куда-то учиться по системе НКВД. Так вышел он в большие начальники. Как-то после войны на одном торжественном собрании по поводу очередной годовщины органов ВЧК увидел его Степан Агафонович в президиуме. Был тот в штатском, но сидел между двумя генерал-лейтенантами. Куманина, хоть и видел, но не признал. Сам Куманин за долгие годы службы выработал привычку начальству без особой нужды о себе не напоминать, а тем более не кланяться. Потому и полковника не получил, хотя три года перед уходом на пенсию находился на полковничьей должности — замначальника политотдела пограничного округа.

Снова встретиться со старым знакомым довелось через много лет, когда Степан Агафонович, будучи уже в отставке, шел по улице Горького в Москве, одетый по полной форме. Формой этой он гордился и часто ее надевал, выезжая из «спального» района в центр столицы. Неожиданно кто-то его громко окликнул по фамилии. Куманин с удивлением оглянулся и снова услышал свою фамилию, произнесенную из полуоткрытого окна черной «Волги», притулившейся у тротуара в том месте, где стоянка машин была категорически запрещена.

Узнал он старого сослуживца сразу. Подсел в машину. Вспомнили совместную службу на границе. Больше вспоминать было нечего, да и не положено.

Знакомый спросил, не нуждается ли Куманин в чем-либо?

Он мог бы посодействовать, помочь, скажем, с жилплощадью, с пенсией или путевочку куда-нибудь.

Степан Агафонович отказался: все вроде есть, а жадным он никогда не был. Заговорили о детях, согласились, что молодежь нынче пошла не та. Младший сын Куманина, Сергей, как раз в этом году школу заканчивал, и Степан Агафонович пожаловался, что не хочет сын категорически идти по стопам отца, т.е. поступать в пограничное училище. Впрочем, и в любое другое тоже. Покачали сокрушенно седеющими головами, но тут выяснилось, что старый знакомый Куманина ныне проректор МГИМО по науке. Сам предложил: «Пусть твой Сережа возьмет путевку в райкоме комсомола, а об остальном я позабочусь».

Так все и произошло без особых помех. Но, когда Сергей закончил институт, то даже протекции проректора оказалось недостаточно, чтобы попасть на дипломатическую работу за границей.

О МГИМО ходит много разных легенд, особенно по поводу того, какую широкую дорогу это учебное заведение открывает своим выпускникам. На деле, после его окончания можно было получить распределение в какую-нибудь провинциальную школу учителем истории или иностранного языка. Конечно, можно было попасть сразу и в секретари посольства в Вашингтоне. Но это — крайности. А между ними были всевозможные вакансии в Институт США и Канады, в Институт мировой экономики, в аппарате ЦК ВЛКСМ и, разумеется, в КГБ.

Именно КГБ и предложили Сергею Куманину, и он, под некоторым нажимом со стороны отца, согласился. Таким образом, была к большому удовольствию Куманина-старшего продолжена преемственность, династия, как любили в те годы говорить. Так или иначе, Сергей попал в ведомство, которому посвятил всю жизнь отец. Стал Куманин-младший, сам того не желая, потомственным чекистом, которые составляли нечто вроде аристократической прослойки в органах. До известной степени принадлежность к этой касте способствовала продвижению по служебной лестнице. Как-то Сергей решил выяснить, вероятно, для того, чтобы окончательно убедиться в своей родовой знатности, не был ли чекистом его дед Агафон? Оказалось, не был. Хотя, как посмотреть. Пропал Агафон Иванович в первые дни революции, успев двухлетнего Степана передать на попечение какой-то родственнице в деревню. Та вскоре померла от тифа, и приняли пятилетнего Степана добрые руки партии большевиков.

Чекистов в «третьем колене» и не могло быть, уж очень часто «вырезали» практически полностью это ведомство, а в суровые времена даже целыми семьями. Уцелевшие потомки уже не рисковали идти по стезе своих покойных родителей.

Появился Сергей Куманин на Лубянке в 1979 году после окончания годичной школы КГБ в одном тихом, закрытом подмосковном поселке. Появление его совпало с пиком вулканической деятельности Юрия Владимировича Андропова, боровшегося за идеологическую чистоту советского народа и за очищение коммунистической партии от привнесенного с Запада дерьма, превратившего апологетов самого верного и передового в мире учения в деляг и хапуг низкого пошиба. Все это Андропов намеривался выжечь каленым железом до основания, а затем…

Лейтенант Куманин начал служить в 5-м Главном Управлении, известном как идеологическая контрразведка. Работы было выше головы. Эпохи хрущевского сопливого либерализма, а затем и брежневской «разрядки напряженности» породили массу гнойных язв на здоровом теле советского общества, которые иначе как раскаленной сталью было не вылечить. Крутом были сионисты, диссиденты, хранящие и распространяющие клеветническую литературу, сочиненную агентами ЦРУ, изданную на деньги ЦРУ и распространяемую по заданию того же ЦРУ на территории СССР. Приходилось проводить обыски и массовые аресты, конфисковывать горы книг, рукописей, картин, а позднее — и видеокассет. Набивались до отказа новые исправительно-лагерные зоны.

Сергей Куманин попал в относительно небольшое подразделение, занимавшееся борьбой с проявлениями великорусского шовинизма и буржуазного национализма, выяснив, к великому своему удивлению, что немало имеется разных подпольных групп, правда, немногочисленных по составу, исповедующих идеи, которые нельзя назвать иначе как монархическими. Полученное Куманиным образование с полным основанием позволяло считаться в равной степени историком и юристом, даже больше историком. Куманин не мог подумать, что у кого-нибудь может возникнуть ностальгия по такой ничтожной личности, как Николай II, последний русский царь, который сохранился в исторической памяти только потому, что создал в России революционную ситуацию и, если честно говорить, то во многом благодаря собственной глупости.

Как-то Куманин во главе бригады нагрянул с обыском на квартиру к бородатому философу, который числился таковым только потому, что окончил, кажется, три курса, философского факультета МГУ и был отчислен за систематические прогулы и академическую неуспеваемость. Это, однако, не помешало ему написать, работая сторожем, несколько книг по философии духовного кризиса славянства и полумистических путей его возрождения. Книги были опубликованы, естественно, на Западе, а их текстовая экспертиза, проведенная независимо друг от друга двумя докторами философии Института марксизма-ленинизма, показала, что автор нуждается в психиатрической помощи. В любом случае, его следовало изолировать от общества.

У философа конфисковали два кубометра книг. Разных Розановых, Бердяевых, Соловьевых, Флоренских и прочих злобных антисоветчиков и мракобесов, строжайше запрещенных в Советском Союзе. Поразило же Куманина то, что на стене комнаты, где жил философ, висели портреты Николая II и его злобного сатрапа-вешателя Столыпина. Это были фоторепродукции из каких-то дореволюционных иллюстрированных изданий, заключенные в дешевые современные рамки.

На допросе Куманин сообщил философу, что весь его бред по поводу славянской философии выдает в нем вялотекущую шизофрению, и спросил, что заставило его держать у себя портреты двух самых кровавых палачей русского народа, о духовном возрождении которого он так заботился? В ответ философ захохотал. Хохотал он долго, потому был отправлен в сумасшедший дом, где умер после первого укола аминазина. Оказалось, что у него очень слабое сердце.

Другой арестованный был более словоохотлив. Он оказался историком, преподавателем научного коммунизма в одном из московских вузов. При обыске у него нашли массу изданных на Западе книг и брошюр, посвященных жизни, деятельности и трагическому концу последнего русского императора. Попался он на том, что пытался установить контакт с неким западным издательством, существующим на деньги ЦРУ, чтобы издать свою монографию по истории последнего царствования.

— Чем это последнее царствование вас так вдохновило, позвольте узнать? — поинтересовался Куманин. — Тем, что рабочие и крестьяне России были доведены до предела нищеты, что в их крови захлебнулся царизм, уже обреченный историей?

— Ну, что касается крови, — неожиданно окрысился арестованный историк, — то кровь, которую пролил Николай, можно вообще не принимать во внимание по сравнению с той кровью, которую пролили вы, придя к власти.

— Кто это «вы»? — поинтересовался Куманин. — Вы, кажется, член партии? А позволяете прямо у меня в кабинете вести антисоветскую пропаганду. С какой целью вы пытались популяризировать личность Николая? По чьему заданию?

— В партию я вступил, чтобы без работы не остаться, — признался арестованный, — а личность последнего русского монарха достойна великой славы и почитания. Вам, наверное, известно, что Русская Зарубежная Церковь канонизировала его и всю его семью как святых — новомучеников.

— Мне известно, — сказал Куманин, — что на Западе делают все возможное, чтобы опорочить наш общественный строй. И не гнушаются при этом никакими средствами, используя морально опустившихся людей, вроде вас.

— Думаю, что речь сейчас не о моей личности, — ответил историк, — а о личности императора Николая. Могу вам сказать, что ни один русский царь не вызывает у меня столько уважения, сколько он. Он был первым в тысячелетней истории России, кто, возможно, интуитивно нащупал тот путь, по которому государство могло выйти в такие дали, что не снились ни одной стране. Поверьте мне, он бы это сделал, если бы не ряд трагических обстоятельств, которые не удалось ему предусмотреть и в которых были скорее виноваты его предшественники, чем он.

Историк получил три года тюрьмы и год ссылки.

Так постепенно Куманин втягивался в работу, вольно или невольно обретая знания, к которым не стремился, но которые сами «шли» к нему. Дело в том, что ему приходилось читать конфискованные при обысках книги и рукописи, чтобы можно было юридически точно формулировать обвинительные заключения. Ведь по ним выносили свое решение и официальные предостережения, и суды и принимались меры административного порядка.

Разумеется, все прочесть было совершенно невозможно. Но не следует забывать, что Куманин закончил гуманитарный институт и научился писать аннотации и синопсисы, не читая целиком источники. Составить мнение о книге, скажем того же Соколова «Убийство царской семьи», было не сложнее, чем законспектировать материалы XXIV-ro съезда партии по тысячестраничной стенограмме. Так, помимо своей воли, Куманин узнал, что Николай II был исключительно образованным и вежливым человеком, что он владел несколькими иностранными языками, был прекрасным семьянином, нежно любил свою жену, четырех дочерей и единственного, неизлечимо больного сына. Что император был исключительно скромен (так и остался полковником, поскольку считал неудобным самого себя производить в генералы), искренне верил в Бога, был в какой-то степени фаталистом, произнося в минуту сильных потрясений: «На все воля Божья». Что он был очень работоспособным человеком, изучал дела самым внимательным образом, не передоверяя их столоначальникам, и обходился даже без личного секретаря. Что он очень заботился о просвещении в России, покровительствовал наукам и искусствам, содержал за свой счет театры и приюты, строил церкви и соборы, любил армию и флот, был неплохим спортсменом: прекрасно ездил верхом и играл в теннис, ходил на яхтах, байдарках, играл в городки. Пил очень умеренно, но много курил. Имел добрые «глаза газели», светлокаштановые волосы и русую бородку. Был очень прост и в общении.

Постепенно в сейфе Куманина собралась уникальная библиотека, посвященная личности Николая II и его царствованию, конфискованная при обысках как «не имеющая права храниться в частных собраниях». С одной стороны, эта библиотека была уникальной, поскольку состояла из книг, изданных на Западе ничтожными тиражами, с другой, — она ясно указывала, насколько легко доставляется в СССР любая антисоветская литература. Было очевидно, что связи между советскими гражданами и разными антисоветскими центрами за границей еще далеко не полностью выявлены чекистами.

Особую ценность Куманинской библиотеке придавали книги Соколова «Убийство царской семьи» и Дидерихса (колчаковского генерала) «Убийство Царской Семьи и Членов Дома Романовых на Урале». Много и других, практически не известных даже специалистам-историкам, имеющим допуски в спецхраны, работ, например, монография некого Кобылина «Император Николай II и Генерал-адъютант М. В. Алексеев» или, скажем, злобно-антисоветская книга какого-то Криворотова «На страшном пути до Уральской Голгофы», или ханжески-благочестивая брошюрка попа-эмигранта Алферьева «Император Николай II как человек сильной воли» с подзаголовком «Материалы для составления Жития Св. Благочестивейшего Царя-Мученика Николая Великого Страстотерпца».

А чего стоили работы самозванного «профессора» Пагануцци, безапелляционно озаглавленные «Правда об убийстве Царской семьи», «Правда о преступлении в Екатеринбурге» и так далее — столько «правды»!

Как-то Куманин посчитал, сколько книг по этой теме накопилось в его несгораемом шкафу, и убедился, что их уже только на русском языке 280.

Книги, посвященные личности последнего русского царя, как ни странно, издавались во всем мире. Куманин даже составил список, где выходили эти «исследования», получился длиннейший список городов: Нью-Йорк, Париж, Лондон, Мадрид, Рим, Джорданвилль, Буэнос-Айрес, Сан-Франциско, Вашингтон, Брюссель, Белград и даже Пекин, Джакарта и Тель-Авив. Вырисовывалось идеологическая петля, которую с разных направлений любыми способами пытались накинуть на горло Советскому Союзу. Все книги несли в себе биологический антикоммунизм и совершенно некритическую апологетику Николая П. «Можно подумать, что не было в его царствование ни 9 января, ни Московского восстания, ни Ленского расстрела, ни еврейских погромов, ни поражения в русско-японской войне, ни полного краха в первой мировой, где он, кстати сказать, был Верховным Главнокомандующим».

Даже канонизация Николая, членов его семьи и приближенных, расстрелянных в Ипатьевском доме, носила не столько церковный, сколько антисоветский характер.

Во всех этих книгах подчеркивалось, что только преступники, причем не политические, а чисто уголовные, могли отдать приказ об убийстве пяти ни в чем не повинных женщин и несовершеннолетнего царевича Алексея.

Эта истерическая кампания, развернутая с размахом западными спецслужбами на идеологическом фронте, пытающаяся запятнать коммунистическую партию и священное имя ее основателя — великого Ленина, требовала принятия строжайших ответных мер. С монархистами было приказано бороться еще суровее, чем с сионистами. Сроки давать на полную катушку и во всех случаях пытаться выявить агентурную сеть иностранных разведок.

Центральный комитет партии даже принял решение о целесообразности выхода в СССР публикации на данную тему, которая, будучи авторской, являлась бы полуофициальным мнением советского руководства как на личность самого Николая II, так и на его судьбу.

Данное поручение предложили выполнить ранее мало кому известному историку и публицисту Марку Касвинову. В результате явилась на свет книга, названная «Двадцать три ступени вниз». Это была авторская находка, обыгрывавшая двадцать три года царствования Николая II как лестницу с двадцатью тремя ступеньками. С каждым годом, по мысли автора, Николай опускался на одну ступеньку, пока лестница не привела его в подвал Ипатьевского дома. В аннотации к книге говорилось: «23 года царствования последнего представителя династии Романовых отмечены множеством тяжких преступлений, и народ вынес ему свой справедливый приговор. Книга М. К. Касвинова повествует о жизни и бесславном конце Николая Кровавого, дает достойный отпор тем буржуазным фальсификаторам, которые старались и стараются представить его безвинной жертвой». И хотя главным в работе был подбор доказательств того, что Николай II всеми своими делами и поступками заслужил расстрел, автор так и не мог ничего толком сказать, за что же была расстреляна вся царская семья. Потому он делал героическую попытку «отмазать» от этого преступления самого Ленина и свалить все на самочинство местных, екатеринбургских, большевиков, не желающих подчиняться центру. Это и стало почти официальной установкой.

Через некоторое время группа Куманина накрыла в Подмосковье настоящий монархический центр, насчитывающий трех мужчин и двух женщин. Первые же допросы дали понять, что «центр» имел связь с проживающим во Франции великим князем Владимиром Кирилловичем, не стесняющимся носить титул «главы» Русского Императорского Дома в изгнании. Князь — сын двоюродного брата Николая II, скандально известного великого князя Кирилла Владимировича — приходился царю троюродным племянником.

Вот с ним-то и поддерживал связь «монархический центр».

Изучение захваченных документов и допросы арестованных сразу дали понять следователю, что тут речь идет не просто о тенденциозном изучении истории с целью распространения заведомо клеветнической информации, порочащей советский государственный и общественный строй (за что карала 70-я статья УК РСФСР), а о подготовке настоящего монархического переворота. Другими словами, речь шла о насильственном свержении существующего в СССР строя. Это уже тянуло на 64-ю статью Уголовного кодекса, предусматривающую расстрел.

Следствие быстро выяснило, что тихий подмосковный городок являлся как бы центром паутины, нити которой вели в самые различные антисоветские центры западных спецслужб, начиная с радио «Свобода» и кончая Обществом русской Православной молодежи.

Всплывали в ходе следствия фамилии кадровых иностранных разведчиков вроде князя Голицина и Шаховского.

Готовился показательный процесс.

Вся группа следователей была досрочно повышена в звании (Куманин стал капитаном) и представлена к правительственным наградам. Но тут, как гром среди ясного неба, последовал приказ руководства: уголовное дело против «монархического центра» прекратить, подследственных освободить под подписку о невыезде и ждать дальнейших распоряжений.

Все это было настолько непонятно, что руководитель группы подполковник Волков захотел выяснить подробности у начальства.

Начальство комментировать свой приказ не стало. Генерал, выпроваживая Волкова из кабинета, только вздохнул, развел руками и показал красноречивым жестом в потолок.

Кипучая деятельность, начатая во времена Андропова, сворачивалась на глазах. Прах Юрия Владимировича со всеми почестями опустили в Кремлевскую стену, но желание продолжать его дело, дело очищения народа и партии, которые, как известно, едины, осталось.