Москва Краснокаменная. Рассказы, фельетоны 20-х годов

      «Свинья ты, а не Понсонби!
      Какого же черта лишил ты меня супруги? Со стороны Раковского это понятно — он большевик, а большевика хлебом не корми, только дай ему возможность устроить какую-нибудь гадость герцогу. Но ты?!
      Вызываю тебя на дуэль.
 
       Любящий герцог Эдинбургский».

III

      Разговор в спальне герцога Эдинбургского:
      С у п р у г а. А, наконец-то ты вернулся, цыпочка. Иди сюда, я тебя поцелую, помпончик.
      Г е р ц о г (крайне расстроен).Уйди с глаз моих.
      С у п р у г а. Герцог, опомнитесь! С кем вы говорите? Боже, от кого я слышу эти грубые слова? От своего мужа…
      Г е р ц о г. Фигу ты имеешь, а не мужа…
      С у п р у г а. Как?!
      Г е р ц о г. А вот так. (Показывает ей договор.)
      С у п р у г а. Ах! (Падает в обморок.)
      Г е р ц о г (звонит лакею).Убрать ее с ковра.

(Занавес.)

       Эм.

Комментарии. В. И. Лосев
Брачная катастрофа

      Впервые — Гудок. 1924. 23 августа. С подписью: «Эм.».
      Печатается по тексту газеты «Гудок».
 
      Рассказ написан по следам советско-английского договора (общего и торгового), подписанного 8 августа 1924 г.
      Следует отметить, что Булгаков внимательнейшим образом следил за развитием международных отношений, и советско-английский договор (и переговоры, происходившие до этого) вызвал у него живой интерес. Вот некоторые записи в его дневнике. 6 августа: «Сегодня в газетах сообщение о том, что англо-советская конференция лопнула. Сообщение написано в сухих официальных словах: „…разрыв произошел на вопросе об удовлетворении претензий бывших частных собственников"… „так как выяснилось, что по вопросу о бывших крупных собственниках соглашения достигнуть невозможно, конференция была объявлена закрытой".
      Finita, как говорится, la comedia. Интересно было бы знать, сколько времени „Союз социалистич. республик" просуществует в таком положении».
      16 августа: «Оказывается, в эти дни Раковский… <обрыв текста>… но последние сообщения показывают, что в Англии началась сильная кампания против такого договора и, возможно, что его не ратифицирует парламент.
      Сообщение о договоре явилось неожиданным — телеграфировали о разрыве, а потом — сообщение о подписании.
      В Англии пишут то, что должно бы выходить по здравому английскому смыслу — нельзя же дать большевикам деньги, когда эти большевики только и мечтают, что о разрушении Англии! Резон.
      Доиграются англичане!
      Подписали договор Понсонби и Макдональд.
      …каламбур — понсонбие (пособие). Каламбур неизвестно чей.
      Понсонби — пособи».
      23 августа: «Консервативная английская печать ведет энергичную кампанию против англо-советского договора, и есть основание полагать, что парламент…» <обрыв текста>.
      Из этих записей совершенно ясно видно настроение писателя: Булгаков, конечно, был против этого договора, укреплявшего позиции советской власти, у которой он был «под пятой».

Игра природы

      А у нас есть железнодорожник с фамилией Врангель…
Из письма рабкора

      Дверь, ведущую в местком станции М., отворил рослый человек с усами, завинченными в штопор. Военная выправка выпирала из человека.
      Предместком, сидящий за столом, окинул вошедшего взором и подумал: «Экий бравый»…
      — А вам чего, товарищ? — спросил он.
      — В союз желаю записаться, — ответил визитер.
      — Тэк-с… А вы где работаете?
      — Да я только что приехал, — пояснил гость, — весовщиком сюды назначили.
      — Тэк-с. Ваша как фамилия, товарищ?
      Лицо гостя немного потемнело.
      — Да фамилия, конечно… — заговорил он, — фамилия у меня… Врангель.
      Наступило молчание. Предместком уставился на посетителя, о чем-то подумал и вдруг машинально ощупал документы в левом кармане пиджака.
      — А имя и, извините, отчество? — спросил странным голосом.
      Вошедший горько и глубоко вздохнул и вымолвил:
      — Да, имя… ну, что имя, ну, Петр Николаевич.
      Предместком привстал с кресла, потом сел, потом опять привстал, глянул в окно, с окна на портрет Троцкого, с Троцкого на Врангеля, с Врангеля на дверной ключ, с ключа косо на телефон. Потом вытер пот и спросил сипло:
      — А скудова же вы приехали?
      Пришелец вздохнул так густо, что в предместкоме шевельнулись волосы, и молвил:
      — Да вы не думайте… Ну, из Крыма…
      Словно пружина развернулась в предместкоме.
      Он вскочил из-за стола и мгновенно исчез.
      — Так я и знал! — кисло сказал гость и тяжко сел на стул.
      Со звоном хлопнул ключ в дверях. Предместком, с глазами, сияющими как звезды, летел через зал 3-го класса, потом через 1-й класс и прямо к заветной двери. На лице у предместкома играли краски. По дороге он вертел руками и глазами, наткнулся на кого-то в форменной куртке и ему взвыл шепотом:
      — Беги, беги в месткоме дверь покарауль! Чтоб не убег!..
      — Кто?!
      — Врангель!..
      — Сдурел!
      Предместком ухватил носильщика за фартук и прошипел:
      — Беги скорей, дверь покарауль!..
      — Которую?!
      — Дурында… Награду получишь!..
      Носильщик выпучил глаза и стрельнул куда-то вбок… За ним — второй.
      Через три минуты у двери месткома бушевала густая толпа. В толпу клином врезался предместком, потный и бледный, а за ним двое в фуражках с красным верхом и синеватыми околышами. Они бодро пробирались в толпе, и первый звонко покрикивал:
      — Ничего интересного, граждане! Попрошу вас очистить помещение!.. Вам куда? В Киев? Второй звонок был. Попрошу очистить…
      — Кого поймали, родные?
      — Кого надо, того и поймали, попрошу пропустить…
      — Деникина словил месткомщик!..
      — Дурында, это Савинков убег… А его залопали у нас!
      — Я обнаружил его по усам, — бормотал предместком человеку в фуражке, — глянул… Думаю, батюшки — он!
      Двери открылись, толпа полезла друг на друга, и в щели мелькнул пришелец…
      Глянув на входящих, он горько вздохнул, кисло ухмыльнулся и уронил шапку.
      — Двери закрыть!.. Ваша фамилия?
      — Да Врангель же… да я ж говорю…
      — Ага!
      Форменные фуражки мгновенно овладели телефоном.
      Через пять минут перед дверьми было чисто от публики и по очистившемуся пространству проследовал кортеж из семи фуражек. В середине шел, возведя глаза к небу, пришелец и бормотал:
      — Вот, Твоя воля… замучился… В Херсоне водили… в Киеве водили… Вот горе-то… В Совнарком подам, пусть хоть какое хочут название дадут…
      — Я обнаружил, — бормотал предместком в хвосте, — батюшки, думаю, усы! Ну, у нас это, разумеется, быстро, по-военному: р-раз — и на ключ. Усы — самое главное…

* * *

      Ровно через три дня дверь в тот же местком открылась и вошел тот же бравый. Физиономия у него была мрачная.
      Предместком встал и вытаращил глаза.
      — Э… вы?
      — Я, — мрачно ответил вошедший и затем молча ткнул бумагу.
      Предместком прочитал ее, покраснел и заявил:
      — Кто ж его знал… — забормотал он… — гм… да, игра природы… Главное, усы у вас, и Петр Николаевич…
      Вошедший мрачно молчал…
      — Ну что ж… Стало быть, препятствий не встречается… Да… Зачислим… Да, вот, усы сбили меня…
      Вошедший злобно молчал.

* * *

      Еще через неделю подвыпивший весовщик Карасев подошел к мрачному Врангелю с целью пошутить.
      — Здравия желаю, ваше превосходительство, — заговорил он, взяв под козырек и подмигнув окружающим, — ну, как изволите поживать? Каково показалось вам при власти Советов и вообще у нас в Ресефесере?
      — Отойди от меня, — мрачно сказал Врангель.
      — Сердитый вы, господин генерал, — продолжал Карасев, — у-у, сердитый. Боюсь, как бы ты меня не расстрелял. У него это просто, взял пролетария…
      Врангель размахнулся и ударил Карасева в зубы так, что с того соскочила фуражка.
      Кругом засмеялись.
      — Что ж ты бьешься, гадюка перекопская? — сказал дрожащим голосом Карасев. — Я шутю, а ты…
      Врангель вытащил из кармана бумагу и ткнул ее в нос Карасеву. Бумагу облепили и начали читать:
      «…Ввиду того, что никакого мне проходу нету в жизни, просю мне роковую фамилию сменить на многоуважаемую фамилию по матери — Иванов…»
      Сбоку было написано химическим карандашом «удовлетворить».
      — Свинья ты… — заныл Карасев. — Что ж ты мне ударил?
      — А ты не дражни, — неожиданно сказали в толпе. — Иванов, с тебя магарыч!

Комментарии. В. И. Лосев
Игра природы

      Впервые — Гудок. 1924. 13 сентября. С подписью: «Михаил Булгаков».
      Печатается по тексту газеты «Гудок».
 
      Булгаков иногда позволял себе и в «Гудке», где естественными и нужными считались только фельетоны на производственные темы железнодорожного ведомства, блеснуть сатирой на общеполитические темы. И в этом вроде бы безобидном фельетоне разбросана по тексту большая порция яду. Например, такой кусочек: «…глянул… на портрет Троцкого, с Троцкого на Врангеля, с Врангеля…» Или еще: «Каково показалось вам при власти Советов и вообще у нас в Ре-Се-Фе-Се-Ре?» Это «Ре-Се-Фе-Се-Ре» Булгаков с наслаждением вкраплял и в другие свои сочинения. И конечно, без размашистого удара Врангеля-Иванова по физиономии глумливого пролетария Карасева фельетон не имел бы логического, эффектного конца.

Стенка на стенку

      В день престольного праздника в селе Поплевине, в районе станции Ряжск, происходил традиционный кулачный бой крестьян. В этом бое принял участие фельдшер ряжского приемного покоя, подавший заявление о вступлении в партию.
Рабкор

Часть I. НА ВЫГОНЕ

      В день престольного праздника преподобного Сергия в некоем селе загремел боевой клич:
      — Братцы! Собирайся! Братцы, не выдавай!
      Известный всему населению дядя, по прозванию Козий Зоб, инициатор и болван, вскричал командным голосом:
      — Стой, братцы! Не все собрамшись. Некоторые у обедни.
      — Правильно! — согласилось боевое население.
      В церкви торопливо звякали колокола, и отец настоятель на скорую руку бормотал слова отпуска. Засим, как вздох, донесся заключительный аккорд хора, и мужское население хлынуло на выгон.
      — Ура, ура!
      Голова дяди Зоба мелькала в каше, и донеслись его слова:
      — Стой! Отставить…
      Стихло.
      И Зоб произнес вступительное слово:
      — Медных пятаков чеканки тысяча девятьсот двадцать четвертого года в кулаки не зажимать. Под вздох не бить дорогих противников, чтобы не уничтожить население. Лежачего ногами не топтать: он не просо! С Богом!
      — Урра! — разнесся богатырский клич.
      И тотчас мужское население разломилось на две шеренги. Они разошлись в разные стороны и с криком «ура» двинулись друг на друга.
      — Не выдавай, Прокудин! — выла левая шеренга. — Бей их, сукиных сынов, в нашу голову!!!
      — Бей! Эй, эй! — разнесли перелески.
      Шеренги сошлись, и первой жертвой силача Прокудина стал тот же бедный Зоб. Как ни били со всех сторон Прокудина, он дорвался до зобовой скулы и так тяжко съездил его, поддав еще в то место, на котором Козий Зоб заседал обыкновенно на общих собраниях сельсовета, что Зоб моментально вылетел из строя. Его бросило головой вперед, а ногами по воздуху, причем из кармана Зоба выскочило шесть двугривенных, изо рта два коренных зуба, из глаз искры, а из носа — темная кровь.
      — Братья! — завыла правая шеренга. — Неужто поддадимся?
      Кровь Зоба возопияла к небу, и тотчас получилось возмездие.
      Стены сошлись вплотную, и кулаки забарабанили, как цепы на гумне. Вторым высадило из строя Васю Клюкина, и Вася физиономией проехался по земле, ободрав как первую, так и вторую. Он лег рядом с Зобом и сказал только два слова:
      — Сапоги вдове…
      Без рукавов и с рваным в клочья задом вылетел Птахин, повернулся по оси, ударил кого-то по затылку, но мгновенно его самого залепило плюхою в два аршина, после чего он рявкнул:
      — Сдаюсь! Света Божьего не вижу…
      И перешел в лежачее положение.
      За околицей тревожно взвыли собаки, легонько начали повизгивать бабы-зрительницы.
      И вот, в манишке, при галстуке и калошах, показался, сияя празднично, местный фельдшер Василий Иваныч Талалыкин. Он приблизился к кипящему бою, и глазки его сузились. Он потоптался па месте, потом нерешительно рукою дернул себя за галстук, затем более решительно прошелся по пуговицам пиджака, разом скинул его и, издав победоносный клич, врезался в битву. Правая шеренга получила подкрепление, и, как орел, бросился служитель медицины увечить своих пациентов. Но те не остались в долгу. Что-то крякнуло, и выкатился вон, как пустая банка из-под цинковой мази, универсальный врач, усеивая пятнами крови зеленую траву.

Часть II. ВЫГНАЛИ

      Через два дня в Укоме города Р. появился фельдшер Василий Иванович Талалыкин. Он был в кожаной куртке, при портрете вождя, и сознательности до того много было в его лице, что становилось даже немножко тошно. Поверх сознательности помещался разноцветный фонарь под правым оком фельдшера, а левая скула была несколько толще правой… Сияя глазами, ясно говорящими, что фельдшер постиг до дна всю политграмоту, он приветствовал всех словами, полными достоинства:
      — Здравствуйте, товарищи.
      На что ему ответили гробовым молчанием.
      А секретарь Укома, помолчав, сказал фельдшеру такие слова:
      — Пройдемте, гражданин, на минутку ко мне.
      При слове «гражданин» Талалыкина несколько передернуло.
      Дверь прикрыли, и секретарь, заложив руки в карманы штанов, молвил такое:
      — Тут ваше заявление есть о вступлении в партию.
      — Как же, как же, — ответил Талалыкин, предчувствуя недоброе и прикрывая лодошкою фонарь.
      — Вы ушиблись? — подозрительно ласково спросил секретарь.
      — М… м… ушибси, — ответил Талалыкин. — Как же, на притолоку налетел… М-да… Заявленьице. Вот уже год стучусь в двери нашей дорогой партии, под знамена которой, — запел вдруг Талалыкин тонким голосом, — я рвусь всеми фибрами моей души. Вспоминая великие заветы наших вож…
      — Довольно, — неприятным голосом прервал секретарь, — достаточно. Вы не попадаете под знамена!
      — Но почему же? — мертвея, спросил Талалыкин.
      Вместо ответа секретарь указал пальцем на цветной фонарь.
      Талалыкин ничего не сказал. Он повесил голову и удалился из Укома.
      Раз и навсегда.

Комментарии. В. И. Лосев
Стенка на стенку

      Впервые — Гудок. 1924. 19 октября. С подписью: «Михаил Булгаков».
      Печатается по тексту газеты «Гудок».

Звуки польки неземной

      Нет, право… после каждого бала как
      будто грех какой сделал. И вспоми-
      нать о нем не хочется.
Из Гоголя

 
П-пай-дем, пппай-дем…
Ангел милый,
Пп-ольку танцевать со мной!!!
 
      — Сс… с… — свистала флейта.
      — Слышу, слышу, — пели в буфете.
      — П-польки, п-полечки, п-полыси, — бухали трубы в оркестре.
 
Звуки польки неземной!!!
 
      Здание льговского нардома тряслось. Лампочки мигали в тумане, и совершенно зеленые барышни и багровые взмыленные кавалеры неслись вихрем. Ветром мело окурки, и семечковая шелуха хрустела под ногами, как вши.
 
Пай-дем, па-а-а-а-й-дем!!
 
      — Ангел милый, — шептал барышне осатаневший телеграфист, улетая с нею в небо.
      — Польку! А гош, мадам! — выл дирижер, вертя чужую жену. — Кавалеры похищают дам!
      С него капало и брызгало. Воротничок раскис.
      В зале, как на шабаше, металась нечистая сила.
      — На мозоль, на мозоль, черти! — бормотал нетанцующий, пробираясь в буфет.
      — Музыка, играй № 5! — кричал угасающим голосом из буфета человек, похожий на утопленника.
      — Вася, — плакал второй, впиваясь в борты его тужурки, — Вася! Пролетариев я не замечаю! Куды ж пролетарии-то делись?
      — К-какие тебе еще пролетарии? Музыка, урезывай польку!
      — Висели пролетарии на стене и пропали…
      — Где?
      — А вон… вон…
      — Залепили голубчиков! Залепили. Вишь, плакат на них навесили. Паку… па-ку… покупайте серпантин и соединяйтесь…
      — Горько мне! Страдаю я…
      — А-ах, как я страдаю! — зазывал шепотом телеграфист, пьянея от духов. — И томлюсь душой!
 
Польку я желаю… танцевать с тобой!!
 
      — Кавалеры наступают на дам, и наоборот! А дру-ат,  — ревел дирижер.
      В буфете плыл туман.
      — По баночке, граждане, — приглашал буфетный распорядитель с лакированным лицом, разливая по стаканам загадочную розовую жидкость, — в пользу библиотеки! Иван Степаныч, поддержи, умоляю, гранит науки!
      — Я ситро не обожаю…
      — Чудак ты, какое ситро! Ты глотни, а потом и говори.
      — Го-го-ro… Самогон!
      — Ну, то-то!
      — И мне просю бокальчик.
      — За здоровье премированного красавца бала Ферапонта Ивановича Щукина!
      — Счастливец, коробку пудры за красоту выиграл!
      — Протестую против. Кривоносому несправедливо выдали.
      — Полегче. За такие слова, знаешь.
      — Не ссорьтесь, граждане!
      Блестящие лица с морожеными, как у судаков, глазами осаждали стойку. Сизый дым распухал клочьями, в глазах двоилось.
      — Позвольте прикурить.
      — Пажалст…
      — Почему три спички подаете?
      — Чудак, тебе мерещится!
      — Об которую ж зажигать?
      — Целься на среднюю, вернее будет.
      В зале бушевало. Рушились потолки и полы. Старые стены ходили ходуном. Стекла в окнах бряцали.
      — Дзинь… дзинь… дзинь!!
      — Польки — дзинь! П-польки — дзинь! — рявкали трубы.
 
Звуки польки неземной!!!
 

Комментарии. В. И. Лосев
Звуки польки неземной

      Впервые — Гудок. 1924. 16 ноября. С подписью: «Письмо рабкора списал М. Булгаков».
      Печатается по тексту газеты «Гудок».

Целитель

      12 декабря ремонтный рабочий Верейцовской ветки Западных т. Баяшко, будучи болен ногами и зная, что у его больного соседа находится прибывший из Уборок фельдшер гр. К., попросил осмотреть и его, но фельдшер не осмотрел т. Баяшко, а сказал, что его ноги надо поотрубить, и уехал, не оказав никакой помощи.
Минус

      Вошел, тесемки на халате завязал и крикнул:
      — По очереди!
      В первую очередь попал гражданин с палкой. Прыгал, как воробей, поджав одну ногу.
      — Что, брат, прикрутило?
      — Батюшка фельдшер! — запел гражданин.
      — Спускай штаны. Ба-ба-ба!
      — Батюшка, не пугай!
      — Пугать нам нечего. Мы не для того приставлены. Приставлены мы лечить вас, сукиных сынов, на транспорте. Гангрена коленного сустава с поражением центральной нервной системы.
      — Батюшка!!
      — Я сорок лет батюшка. Надевай штаны.
      — Батюшка, что ж сногой-то будет?
      — Ничего особенного. Следующий! Отгниет по колено — и шабаш.
      — Бат…
      — Что ты расквакался: «батюшка, батюшка». Какой я тебе батюшка? Капли тебе выпишу. Когда нога отвалится, приходи. Я тебе удостоверение напишу. Соцстрах будет тебе за ногу платить. Тебе еще выгоднее. А тебе что?
      — Не вижу, красавец, ничего не вижу. Как вечером — дверей не найду.
      — Ты, между прочим, не крестись, старушка. Тут тебе не церковь. Трахома у тебя, бабушка. С катарактой первой степени по статье А.
      — Красавчик ты наш!
      — Я сорок лет красавчик. Глаза вытекут, будешь знать!
      — Краса!!
      — Капли выпишу. Когда совсем ни черта видеть не будут, приходи. Бумажку напишу. Соцстрах тебе за каждый глаз по червю будет платить. Тут не реви, старушка, в соцстрахе реветь будешь. А вам что?
      — У малышки морда осыпалась, гражданин лекпом.
      — Ага. Так. Давай его сюда. Ты не реви. Тебя женить пора, а ты ревешь. Эге-ге-ге…
      — Гражданин лекпом. Не терзайте материнское сердце!
      — Я не касаюсь вашего сердца. Ваше сердце при вас и останется. Водяной рак щеки у вашего потомка.
      — Господи, что ж теперь будет?
      — Гм… Известно что: прободение щеки, и вся физиономия набок. Помучается с месяц — и крышка. Вы тогда приходите, я вам бумажку напишу. А вам что?
      — На лестницу не могу взойти. Задыхаюсь.
      — У вас порок пятого клапана.
      — Это что такое значит?
      — Дыра в сердце.
      — Ловко!
      — Лучше трудно.
      — Завещание написать успею?
      — Ежели бегом добежите.
      — Мерси, несусь.
      — Неситесь. Всего лучшего. Следующий! Больше нету? Ну, и ладно. Отзвонил — и с колокольни долой!

Комментарии. В. И. Лосев
Целитель

      Впервые — Гудок. 1925. 4 января. С подписью: «Михаил Булгаков».
      Печатается по тексту газеты «Гудок».

Залог любви

I. ЛУННЫЕ ТЕНИ

      Угасли звуки на станции. Даже неугомонный маневровый паровоз перестал выть и заснул на пути. Луна, радостно улыбаясь, показалась над лесом и все залила волшебным зеленоватым светом. А тут еще запахли акации, ударили в голову, и засвистал безработный соловей… И тому подобное.
      Две тени жались в узорной тени кустов, и в лунном отблеске изредка светились проводницкие пуговицы.
      — Ведь врешь ты все, подлец, — шепнул женский голос, — поиграешь и бросишь.
      — Маруся, и тебе не совестно? — дрожа от обиды, шептал сиплый голос. — Я, по-твоему, способен на такую пакость? Да я скорей, Маня, пулю пущу себе в лоб, чем женщину обману!
      — Пустишь ты пулю, держи карман, — бормотал женский голос, волнуясь. — От тебя жди! Сорвешь цвет удовольствия, а потом сел в скорый поезд, только тебя и видели. Откатись ты лучше от меня!
      «Целуются, черти, — тоскливо думал холостой начальник станции, сидя на балконе, — луна, положим, такая, что с семафором поцелуешься».
      — Знаем, — шептала тень, отталкивая другую тень, — видали мы таких. Поешь, поешь, а потом я рыдать с дитем буду, кулаками ему слезы утирать.
      — Я тебя не допущу рыдать, Манюша. Сам ему, дитю, если такое появится, кулаками слезы вытру. Он у нас и не пикнет. Дай в шейку поцелую. Четыре червонца буду младенцу выдавать или три.
      — Фу ты, наваждение, — крякнул начальник станции и убрался с балкона.
      — Одним словом, уходи.
      — Дай-ка губки.
      — На… И откатывайся. Прилип, как демон.
      «Неподатливая баба, — думала тень, поблескивая пуговицами. — Ну, я тебя разгрызу! Ах ты, черт. Мысль у меня мелькнула… Эх, и золотая ж голова у меня…»
      — Знаешь, Маруся, что я тебе скажу. Уж если ты словам моим не веришь, так я тебе залог оставлю.
      — Уйди ты с залогом, не мучай!
      — Нет, Маруся, ты погоди. Ты знаешь, что я тебе оставлю, — тень зашептала, зашептала, стала расстегивать пуговицы. — Уж это такой залог… без этого, брат ты мой, я и существовать не могу. Все равно к тебе вернусь.
      — Покажи…
      Долго еще шептались тени, что-то прятали.
      Потом настала тишина.
      Луна вдруг выглянула из-за сосен и стыдливо завернулась в облака, как турчанка в чадру.
      И темно.

II. В СУНДУКЕ ЗАЛОГ

      Лил дождь. Маруся сидела у окошка и думала: «Куда же он, подлец, запропастился? Ох, чуяло мое сердце. Ну да ладно, попрыгаешь, попрыгаешь да придешь. Далеко без залога не ускачешь. Мое счастье в сундуке заперто… Но все-таки интересно, где он находится, соблазнитель моей жизни?»

III. ЗЛОДЕЙСКИЙ ПЛАН

      Соблазнитель в это время находился в отделении милиции.
      — Вам что, гражданин? — спросило его милицейское начальство.
      Соблазнитель кашлянул и заговорил:
      — Гм… Так что произошло со мной несчастье.
      — Какое?
      — Неописуемая вещь. Трудкнижку посеял.
      — Вещь описуемая. Бывает с неаккуратными людьми. При каких обстоятельствах произошло?
      — Обстоятельства обыкновенные. Вот, извольте видеть, дыра в кармане. Вышел я погулять… Луна светит… Я ей и говорю…
      — Кому ей?
      — Тьфу!.. Это я обмолвился. Виноват. Ничего не говорю, а просто смотрю, батюшки — дыра, а трудкнижки нет!
      — Публикацию поместите в газете, а затем, вырезав ее, явитесь в отделение. Выдадим новую.
      — Слушаюсь.

IV. РОКОВОЕ ПИСЬМО

      Через некоторое время в «Гудке» появилось:
      «Утеряна трудкнижка за № таким-то, на имя такого-то. Выдана таким-то отд. милиции 8 мая 23 г.»
      А через некоторое время в «Гудок» пришло письмо, поразившее редакцию как громом:
      «Многоуважаемый товарищ редактор! Это всё ложь! Книжка не утеряна и такой-то врёт. Он отдал её мне в залог любви. А теперь опубликовывает в газете!»

V. ЭПИЛОГ

      Такой-то рвал на себе волосы и кричал.
      — Что ж мне теперь делать, после такого сраму?!
      Стоял перед ним приятель и говорил ему:
      — Не знаю, что уж тебе и посоветовать. Сделал ты подлость по отношению к женщине. Сам теперь и казнись!

Комментарии. В. И. Лосев
Залог любви

      Впервые — Гудок. 1925. 12 февраля. С подписью: «Михаил Булгаков».
      Печатается по тексту газеты «Гудок».

Они хочуть свою образованность показать…

      …и всегда говорят о непонятном!
А. Л. Чехов

      Какие-то чудаки наши докладчики! Выра-
      жается во время речи иностранными словами, а
      когда рабочие попросили объяснить — он, ока-
      зывается, сам не понимает!!
Рабкор Н. Чуфыркин

      В зале над тысячью человек на три сажени стоял пар. И пар поднимался от докладчика. Он подъезжал на курьерских к концу международного положения.
      — Итак, дорогие товарищи, я резюмирую! Интернациональный капитализм в конце концов и в общем и целом довел свои страны до полной прострации. У акул мирового капитализма одно соображение, как бы изолировать советскую страну и обрушиться на нее с интервенцией! Они использовывают все возможности вплоть до того, что прибегают к диффамации, то есть сочиняют письма, якобы написанные тов. Зиновьевым! Это, товарищи, с точки зрения пролетариата — моральное разложение буржуазии и ее паразитов и камер-лакеев из Второго Интернационала!
      Оратор выпил полстакана воды и загремел, как труба:
      — Удается ли это им, товарищи? Совершенно наоборот! Это им не удается! Капиталистическая вандея, окруженная со всех сторон волнами пока еще аморфного пролетариата, задыхается в собственном соку, и перед капиталистами нет другого исхода, как признать Советский Союз, аккредитовав при нем своих полномочных послов!!
      И моментально оратор нырнул вниз, словно провалился. Затем выскочила из кресла его голова и предложила:
      — Если кто имеет вопросы, прошу задавать.
      В зале наступила тишина. Затем в отдалении зашевелилась в самой гуще и вышла голова Чуфыркина.
      — Вы имеете, товарищ? — ласково обратился с эстрады совершенно осипший оратор.
      — Имею, — ответил Чуфыркин и облокотился на спинку переднего стула. Вид у Чуфыркина был отчаянный. — Ты из меня всю кровь выпил!
      Зал охнул, и все головы устремились на смельчака Чуфыркииа.
      — Сижу — и не понимаю: жив я или уже помер, — объяснил Чуфыркин.
      В зале настала могильная тишина.
      — Виноват. Я вас не понимаю, товарищ, — оратор обидчиво скривил рот и побледнел.
      — В голове пузыри буль-буль, как под водой сидишь, — объяснил Чуфыркин.
      — Я не понимаю, — заволновался оратор.
      Председатель стал подниматься с кресла.
      — Вы, товарищ, вопрос имеете? Ну?
      — Имею, — подтвердил Чуфыркин, — объясни — «резюмирую».
      — То есть как это, товарищ? Я не понимаю, что объяснить?..
      — Что означает — объясни!
      — Виноват, ах да. Вам не совсем понятно, что означает «резюмирую»?
      — Совершенно непонятно, — вдруг крикнул чей-то измученный голос из задних рядов. — Вандея какая-то. Кто она такая?
      Оратор стал покрываться клюквенной краской.
      — Сию минуту. М-м-м… Так, вы про «резюмирую». Это, видите ли, товарищ, слово иностранное.
      — Оно и видно, — ответил чей-то женский голос сбоку.
      — Что обозначает? — повторил Чуфыркин.
      — Видите ли, резю-зю-ми-ми… — забормотал оратор. — Понимаете ли, ну вот, например, я, скажем, излагаю речь. И вот выводы, так сказать. Одним словом, понимаете?..
      — Черти серые, — сказал Чуфыркин злобно.
      Зал опять стих.
      — Кто серые? — растерянно спросил оратор.
      — Мы, — ответил Чуфыркин, — не понимаем, что вы говорите.
      — У него образование высшее, он высшую начальную школу окончил, — сказал чей-то ядовитый голос, и председатель позвонил. Где-то засмеялись.
      — «Интервенцию» — объясните, — продолжал Чуфыркин настойчиво.
      — И «диффамацию», — добавил чей-то острый, пронзительный голос сверху и сбоку.
      — И кто такой камер-лакей? В какой камере?!
      — Про Вандею расскажите!!
      Председатель взвился, начал звонить.
      — Не сразу, товарищи, прошу по очереди!
      — «Аккредитовать» — не понимаю?!
      — Ну, что значит «аккредитовать»? — растерялся оратор. — Ну, значит, послать к нам послов.
      — Так и говори!! — раздраженно забасил кто-то на галерее.
      — «Интервенцию» даешь!! — отозвались задние! ряды.
      Какая-то лохматая учительская голова поднялась и, покрывая нарастающий гул, заявила:
      — И, кроме того, имейте в виду, товарищ оратор, что такого слова «использовывать» в русском языке нет! Можно сказать — использовать.