На пороге ночи

– Не ходи! – услышал Робин. – Молния ударит с минуты на минуту. Ему уже не поможешь.

– Позовем маму, – протестовала девочка, – мама знает, что нужно делать.

– Вот еще! – грубо оборвал ее Бонни. – Мама будет недовольна, что мы к ней пристаем.

Понзо явно колебался, чувствовалось, что ему не по себе.

– Дорана права, – пробормотал он. – Предупредим маму. Не из-за него, конечно, – Понзо кивнул в сторону стрелки, – а из-за дедушки. Ему совсем плохо.

Не дожидаясь одобрения, Понзо повернулся и помчался на ферму, а его брат и сестра остались на насыпи, поглядывая то на небо, то на Робина.

Наконец показалась Джудит. Она бежала задыхаясь, неловко, как обычно бегают девчонки-подростки. Достигнув края платформы, она тоже на мгновение замерла, будто собираясь с мужеством, затем поднялась по ступенькам на пост стрелочника, пока дети оставались внизу. Не задержавшись возле отца, Джудит быстро спустилась, в ее руке поблескивали ключи. Робина захлестнуло чувство благодарности, вновь вернулась надежда. Правда, Джудит немного помедлила на последней ступеньке лестницы, а когда вышла на колею, несколько раз оглянулась, словно убеждаясь, что Джедеди до сих пор не пришел в себя.

«Он не умер, – подумал Робин, – просто потерял сознание».

Глядя на приближавшуюся Джудит, он не мог избавиться от мысли, что она, не раздумывая, могла повернуть обратно, если бы отец вдруг встал и призвал ее к порядку. Все в поведении женщины выдавало чувство вины: скованные движения, голова, втянутая в плечи, блуждающий взгляд. И боялась она, вне всякого сомнения, не небесного огня, а того, что Джедеди застанет ее на месте преступления.

«Она уверена, что поступает плохо, выручая меня из беды», – с грустью подумал Робин.

Джудит опустилась на шпалы, чтобы быть на одном уровне с поясом Робина, и принялась сражаться с его оковами. Ее руки так сильно тряслись, что ей удалось вставить ключ в отверстие замка только со второй попытки.

– Дедушке совсем худо, – дрожащим голосом проговорила Джудит. – У него удар. Нужно перенести его на ферму, и я поставлю ему пиявки – это уменьшит приток крови к голове.

Наконец замки открылись, и Робин освободился от своих цепей. Джудит взяла сына за руку и побежала к платформе тяжело, неумело, как женщина, не привыкшая к физическим упражнениям.

– Вы должны мне помочь, дети, – распорядилась она. – Я возьму дедушку под руки, а вы – за ноги, понятно?

Робин с любопытством разглядывал старика, не понимая, какие чувства он к нему испытывает. Багрово-красный, с закатившимися белками и приоткрытым ртом, Джедеди время от времени бормотал одни и те же слова: «Кака гуся, кака гуся», точно заезженная пластинка. Ноги больного судорожно дергались. Когда его приподняли, он громко икнул и еще раз произнес: «Кака гуся». Бонни и Понзо захохотали. Джудит одернула детей, но это не возымело действия, и всю дорогу, пока они добирались до дому, мальчишки буквально корчились от смеха, вскоре и Робина захватило их дикое веселье. «Vae victis» [9], – подумал он, бросая неприязненный взгляд на своего мучителя.

Придя на ферму, Джудит с помощью детей уложила отца в его спальне. Поставив на пол таз, женщина вскрыла ему вену на руке, чтобы пустить кровь, а затем достала из банки отвратительных черных пиявок и поставила их на виски больного.

– Все, – с облегчением сказала она. – Теперь остается только ждать и молить Бога.

Джудит велела детям стать на колени в гостиной и молиться вместе с ней о выздоровлении их дедушки. Однако Робин, повторяя жесты остальных, все-таки воздержался от такого пожелания, поскольку твердо решил убежать той же ночью. Прежде всего он постарается раздобыть еду, какую-нибудь сумку и обувь, затем спустится к станции, чтобы как следует ознакомиться с картами, сложенными в сарае для инструментов. Выбора не было, он обязательно должен покинуть ферму до того, как старик придет в себя, – от этого зависела теперь его жизнь.

После молитвы Бонни ехидно заметил, обращаясь к Робину:

– Тебе не хватило совсем чуть-чуть, старина! Еще немного, и ты превратился бы в славный черный уголек. Если бы старик не грохнулся, у нас было бы отличное жаркое!

Робин ничего не ответил. Во дворе Дорана скакала на одной ножке и твердила:

– Кака гуся, кака гуся…

К полудню состояние Джедеди все еще оставалось без изменений. Джудит на скорую руку приготовила обед из готовых продуктов, которые держала в кладовой. Робин постарался съесть как можно больше – он знал, что очень обессилел, а путь ему предстоял нелегкий. Убрав со стола, Джудит отвела его в уголок.

– Я тебя не гоню, – прошептала она, – но тебе лучше уйти. Да ты и сам все понимаешь. Ты нервируешь дедушку, а это вредно для его здоровья. Тебе лучше пока пожить в другом месте. Я напишу письмо одному знакомому – он лесоруб, работает на лесопилке в горах. Билли Матьюсен – мой хороший друг, я попрошу его на некоторое время тебя приютить, пока… все не устроится.

– Вы хотите сказать, пока не умрет Джедеди? – уточнил Робин.

Джудит перекрестилась и взволнованно произнесла:

– Никогда так не говори! Это большой грех. Ты отправишься в горы, научишься работать с древесиной, приобретешь специальность, разве плохо? Главное, вырвать тебя из рук Джедеди, ты ведь знаешь… Ты так его раздражаешь, что в конце концов он может причинить тебе зло, сам того не желая. Ну, хватит разговоров, нужно все приготовить, иди пока.

Следующие несколько часов пролетели в поспешных сборах. Джудит нашла рюкзак и старый велосипед. Дав сыну карту, она отметила на ней путь, который приведет его на лесопилку. Робин улыбнулся, убедившись, что у них возникла одна и та же мысль: идти не по проселочной дороге, вдоль туннеля. Он сделал вид, что полностью принимает план, хотя не имел ни малейшего намерения отправиться в гости к дровосекам. Когда Робин попросил Джудит дать ему все карты, какие были в доме, она расценила это как обычный мальчишеский каприз и не решилась отказать. Так Робин установил местоположение Серебряного озера, которое находилось примерно в восьмистах милях от фермы. Расстояние показалось ему огромным. Интересно, сколько он мог проехать за день на велосипеде? В любом случае судьба не предоставила ему другого шанса. Напоследок Джудит вручила сыну несколько десятидолларовых купюр на личные расходы.

– Не возвращайся сюда, пока я за тобой не приеду, – сказала она, взяв мальчика за плечи, что для нее было высшим проявлением нежности, едва ли не объятием. – Пройдет какое-то время… придется немного подождать, слышишь? Я о тебе не забуду. Скоро все уладится. Может, это займет полгода или год. Я буду узнавать о тебе новости через Матьюсена, твоего хозяина. А уж когда повезу варенье на продажу, всегда сделаю крюк, чтобы навестить тебя на лесопилке, посмотреть, как ты там устроился, и отвезти чистое белье. Чтобы не чувствовать себя одиноким, считай, что ты юнга, устроившийся на корабль, или новобранец, проходящий армейскую службу.

«Не трать понапрасну усилий, – хотелось закричать Робину, – я не вернусь, потому что надеюсь отыскать свой настоящий дом и встретиться с родной матерью!» Однако он дал себе слово, что, как только окажется в замке, сразу же напишет письмо, в котором поблагодарит Джудит за все, что она для него сделала, несмотря на строжайший запрет старика.

Когда все было готово к отъезду, Джудит передала сыну велосипед и проводила его до опушки леса. Робин думал, что, расставаясь, Джудит осмелится его поцеловать, но та сдержалась и, махнув рукой, отвернулась.

Толкая впереди себя велосипед, оказавшийся чересчур большим для него, Робин направился к заброшенной станции. Последнее, что он услышал, был голосок Дораны, которая все еще громко выкрикивала:

– Кака гуся, кака гуся!

Спустившись в каньон, Робин прежде всего решил освободить собак. Однако те, вместо того чтобы немедленно разбежаться, принялись вертеться волчком и уселись вокруг него. Надеясь все-таки разогнать псов, Робин стал швырять в них камни, но животные лишь смотрели на него затравленно и тихонько скулили. Ему ничего не оставалось, как продолжить путь.

Джудит Пакхей сидела у изголовья кровати, на которой лежало беспомощное тело отца. Когда налившиеся кровью пиявки отвалились, она тут же заменила их другими. В промежутке между двумя циклами этой медицинской процедуры Джудит молилась. Нет, она не хотела, чтобы Джедеди умер, конечно, нет, она никогда не дошла бы до подобного кощунства. Однако Джудит слышала от людей, что после удара больные часто теряли память, и невольно думала о том, как было бы хорошо, если бы отец навсегда забыл о существовании Робина. Ей не приходило в голову, что, возможно, в этот момент Джедеди расстается с жизнью и, вызови она вовремя врача, отца еще удалось бы спасти. Впрочем, сам он верил только в благотворное действие травяных настоек и молитв. Если бы Джудит пригласила доктора, старик никогда бы ей этого не простил, а она всегда была послушной дочерью. «И потом, – подсказывал ей внутренний голос, – представь, что он выкарабкался: никогда Робин не сможет вернуться домой. Сама знаешь, наилучший выход для всех – это чтобы старик уже не поднялся…»

Джудит встряхнула головой, пытаясь отогнать докучливое нашептывание. Неправда, она не желает смерти отцу, это просто невозможно…

САНДИ

СЛАДКИЙ ЯД ЗМЕИ

17

Несмотря на жгучее желание поскорее покинуть пределы своей тюрьмы, Робин остановился в нерешительности у подножия горы, пробуравленной тремя подземными коридорами. Другим концом туннели выходили в совсем иной мир, где для него могла начаться новая жизнь, полная неожиданностей. На память ему внезапно пришли нелепые россказни Джедеди Пакхея, которыми тот щедро угощал его последние недели. Если верить картам, каждая из галерей в длину насчитывала около трехсот ярдов. Преодолеть такое расстояние на открытом воздухе при свете дня – сущие пустяки, но совсем другое дело, если ты двигаешься в полной или почти полной темноте. Джудит сказала, что нужно ехать по среднему туннелю, который ближе всего подходил к лесопилке, но Робину не было никакого дела до дровосеков, и он решил углубиться в тот, что находился слева и должен был вывести его на север. Мальчик предположил, что где-то заброшенный перегон непременно соединится с по-прежнему действующей железной дорогой и он проберется в какой-нибудь поезд северного направления.

Крепче вцепившись в руль велосипеда, Робин отважно въехал в туннель. Преодолевая еще освещенный участок, он не испытывал тревоги, но вскоре его поглотил мрак, и дальше пришлось пробираться на ощупь. Фара велосипеда не работала, и Робин с него слез – крутить педали в темноте было неосмотрительно, ведь он не знал, что могло попасться на пути. Кроме того, он боялся наткнуться на какого-нибудь зверя – барсука или койота, который мог расценить появление Робина как вторжение на его территорию. Каждый шорох и звук дробился в туннеле на тысячи отголосков, и Робину все время казалось, что он не один и что за ним неотступно идет невидимый преследователь, приноравливаясь к его шагам. Сопротивляясь искушению обернуться, мальчик старательно припоминал истории о воспитании юных спартанцев, которых приучали совершать ночные переходы без факелов, чтобы у них выработался мужественный характер. Робин не сводил глаз с маячившего впереди кружка света, обозначавшего выход из подземного коридора.

«Если я не поддамся панике, Антония будет мной гордиться», – подбадривал он себя, стискивая велосипедный руль. К несчастью, когда позади остались две трети пути, к его ноге прикоснулось что-то мягкое, живое – крыса или каменная куница… Робина охватил страх, вскочив на велосипед, он изо всех сил стал жать на педали и помчался, не видя, что находится впереди, и думая только о зверьке. Но тут переднее колесо вдруг запнулось о выдернутую из земли шпалу, и Робин, взлетев над седлом, грохнулся вверх тормашками прямо на балласт. Чистая случайность, что он не ударился о рельсы и не раскроил череп. Поднявшись на ноги, Робин почувствовал, что из раны на коленке идет кровь. Пошарив руками в темноте и найдя велосипед, он снова стал толкать его впереди себя в направлении выхода. Нога болела, разорванные брюки пропитались кровью и стали липкими. Оказавшись на свету, Робин посмеялся над своими страхами – что это вдруг на него нашло? А ведь несколько мгновений назад он готов был поверить, что Джедеди Пакхей поднялся со смертного одра и прямо в ночной рубахе явился, чтобы настигнуть его в самом сердце подземной галереи!

– Эй, малыш! – раздался справа от него голос. – Похоже, ты влип в скверную историю?

Робин вздрогнул. На откосе сидел какой-то тип и смотрел на него, широко улыбаясь. Бородатый молодой человек, весь обросший, со спутанной шевелюрой, одетый в выцветшую военную форму. Рядом валялся потрепанный рюкзак, на котором можно было разобрать надпись: «1-й парашютно-десантный полк». У парня было энергичное лицо Христа, вполне оправившегося после распятия, который мог бросить небрежно, выставляя на всеобщее обозрение продырявленные руки: «Смотри, приятель, все заросло, и я снова могу играть в бильярд!» Из-под засученных штанин выглядывали голые ноги, невероятно грязные и сплошь покрытые мозолями.

– Приветствую тебя, дитя туннелей, ангел, извергнутый недрами железнодорожной компании! – шутливо произнес незнакомец, делая церемонный поклон. – Ты одна из аватар Будды? Амида-буцу[10]? Как видишь, я всячески демонстрирую тебе свои верноподданнические чувства, а если соизволишь, могу поцеловать тебе ляжку, как это практиковалось у средневековых баронов во время вассальной клятвы.

Робин замер, сбитый с толку, но уже покоренный. Внезапно его осенило. «Да это же он! – подумал мальчик с огромным облегчением. – Таинственный посланец Антонии и Андрейса, телохранитель, которого я тщетно пытался обнаружить. Он с трудом отыскал мой след в этой забытой Богом дыре и едва не опоздал. Но наконец он здесь. Скорее всего он решил мне показаться, чтобы помочь преодолеть те восемьсот миль, которые отделяют меня от дома».

Испытав настоящий восторг, Робин едва не сказал молодому человеку, что нисколько не обманывается этим маскарадом, однако в последний момент передумал. Вряд ли спасителю могло понравиться, что его так быстро разоблачили.

– Меня зовут Хилтон Крапшоу, – представился парень. – В прошлом году я дезертировал из армии во время тренировочных полетов. Подвесил парашют к дереву прямо над быстриной, чтобы все решили, будто я утонул. С тех пор я стал железнодорожным духом огня : сажусь в поезда-призраки и путешествую в параллельном мире.

Он открыл рюкзак и жестом велел Робину приблизиться.

– Иди сюда, – сказал Хилтон. – Нужно заняться раной. В старых туннелях полно всякой дряни. Иначе твоя нога до вечера успеет сгнить, а у меня нет никакого желания делать тебе ампутацию перочинным ножом.

К огромной радости Робина, велосипед совсем не пострадал от столкновения. Мальчик послушно оставил его внизу откоса. Хилтон станет ему поддержкой, для того он и послан Антонией. Шутка насчет средневекового обычая – своего рода пароль, намек. Он, видимо, хотел сказать: «Мы с тобой – команда одного корабля, только молчок, говорить об этом не нужно!»

Робин опустился на траву рядом с Хилтоном, и тот, высвободив его ногу из разорванной штанины, открыл походную аптечку.

– Неудачно ты ободрался, – проворчал он. – Лучше бы рану зашить, но попробую стянуть ее пластырем, посмотрим, будет ли держаться.

Он действовал ловко, как сестра милосердия, и Робин даже не успел почувствовать боли. Когда повязка была наложена, Хилтон ножом обрезал Робину обе штанины брюк, превратив их в шорты.

– Так намного лучше, – объяснил он. – Теперь ты совсем не похож на беспризорника. Запомни: в твоем возрасте, если собираешься стать бродягой, нужно стараться за собой следить, иначе тебя подберет патруль и загонит в приемник-распределитель.

Хилтон побросал вещи в рюкзак и выпрямился во весь рост.

– А теперь вперед! – скомандовал он. – Нечего здесь околачиваться. Родители уже наверняка подняли на ноги полицию. Ты пойдешь со мной, я знаю все железные дороги как свои пять пальцев. Есть местечки, куда лучше не показывать носа – банды рокеров часто устраивают себе логово в заброшенных вагонах.

Спустившись к насыпи, Хилтон внимательно осмотрел велосипед.

– Хорошая машина, – оценил он. – Поедем на ней, когда окажемся на ровной местности. Ты сядешь на раму, а я буду крутить педали, так дело пойдет быстрее.

Они побрели вдоль насыпи.

– А ты куда держишь путь? – спросил Хилтон.

– На Серебряное озеро, – ответил Робин, испытывая гордость от того, что найденный им ориентир мог свидетельствовать об успешно пройденном испытании, которое устроили ему родители. – Это на севере.

– Знаю, знаю, – не моргнув глазом подхватил молодой человек, – мы как раз идем в ту сторону.

Судя по всему, он твердо решил держаться до последнего и не выдавать себя. Должно быть, Хилтон собирался вывести Робина на нужную дорогу, а потом скрыться под каким-нибудь благовидным предлогом.

«Он потому вмешался, что я прямым ходом направлялся к логову рокеров, – сообразил Робин. – Как только мы обогнем препятствие, он снова уйдет в тень и будет наблюдать за мной издали».

Неожиданно Хилтон пустился в пространные рассуждения об армейской жизни. Догадываясь, что тот ломает комедию, Робин слушал его невнимательно. Он предпочел бы играть в открытую, выложив карты на стол, а эти «прятки» ему порядком надоели. Робин умирал от желания прервать монолог своего спутника словами: «Послушай, мне удалось вырваться из когтей семьи Пакхей, установить местоположение замка, может, хватит? Зачем продолжать вести себя так, будто нам ничего не известно друг о друге? Что происходит?»

В голосе Хилтона стали звучать резкие, пронзительные нотки, он все больше и больше распалялся.

– Я совсем не хотел воевать, – ораторствовал он в сильнейшем возбуждении, – не хотел участвовать в тайной войне, которую не показывают по телевидению. Я страдаю клаустрофобией, ты знаешь, что это такое?

– Нет, – признался Робин.

– Ты слышал о великой американской войне? О войне Севера и Юга?

– Кое-что…

– Да ты просто дикарь! Такой же невежда, как все мальчишки твоего поколения. Видеоигры – это все, что вас интересует!

Робин бросил на своего сопровождающего презрительный взгляд. Стоило ли, в самом деле, прибегать к такой сложной интриге? «Прекрати, – чуть не сорвалось у него с языка, – мне отлично известно, кто ты. Избавь меня, ради Бога, от пустой болтовни. Ведь ты никакой не бродяга, а офицер, прикомандированный ко мне Антонией и Андрейсом. Я благодарен тебе за участие, но не надо принимать меня за болвана. И к чему эта фамильярность? Тебе все-таки следовало бы относиться с большим уважением к моему рангу».

Теперь Хилтон принялся размахивать руками, выражение его лица резко изменилось.

– Война и не думала кончаться, – с негодованием произнес он. – Не верь тому, что написано в учебниках по истории. Она продолжается и по сей день – Север против Юга, только ведется тайно, скрывается от общества. Никто уже не сражается в открытую, как было раньше: бои идут в местах, куда никто не посмеет сунуть носа!

– Интересно, где же? – спросил Робин, вопреки его желанию охваченный любопытством.

– Под землей, – пробормотал Хилтон, – внизу. Есть две Америки: та, которую ты хорошо знаешь, и другая, находящаяся у нас под ногами, – параллельная Америка. Примерно на расстоянии десяти миль в глубину. Что-то вроде гигантского метро, охватывающего половину континента – всю территорию Соединенных Штатов с востока на запад и с севера на юг. Представь кротовую нору огромных размеров, подземные галереи, ведущие к залам величиной со средний город. Все это устроено людьми из Пентагона и ЦРУ. Громадная разветвленная сеть, государство под государством. Похоже на бутерброд – страна между двумя слоями земли или минная галерея невероятных масштабов, если тебе больше нравится такое сравнение, достаточно широкая для прохода конной армии, ибо войска перемещаются большей частью на лошадях.

– Как на лошадях? – поразился Робин.

– Именно, – подтвердил Хилтон. – Внизу не повоюешь современным оружием, используется лишь то, что было в эпоху, когда началась Гражданская война: лошади, сабли, однозарядные ружья. Кавалерия! Она, матушка! И никаких ракет или бомбардировщиков – все это строжайше запрещено. Рисковать нельзя: пилот может потерять управление, и самолет врежется прямо в потолок туннеля. Представляешь, какие рожи будут у прохожих, если они увидят, как F-16, прорвав асфальт, выныривает прямо из-под автомобилей посреди улицы, в самом центре Лос-Анджелеса? Властям потребуется давать объяснения, комментарии, а это нежелательно. Поэтому решили остановится на пушках старого образца, стреляющих ядрами, и атаках с саблями наголо… Но не стоит строить иллюзий – война до сих пор приносит страшные бедствия: убитые, всюду убитые. Я не хотел оказаться в их числе, об этом не могло быть и речи.

Лицо Хилтона блестело, он весь покрылся потом. Его скороговорка становилась все более бессвязной, правая сторона рта подергивалась от нервного тика.

– И никак нельзя отказаться от участия в войне? – спросил Робин.

– Нет! – отрезал Хилтон. – Думаешь, их интересует мнение новобранцев? В один прекрасный день тебя попросту загружают в здоровенный лифт с двумя сотнями таких же, как ты, штатских, и ты попадаешь в подземные галереи. Потом подходит сержант и сообщает: «Это передовая линия фронта. Здесь ведется война, а не учения. Хочешь уцелеть – не валяй дурака». Затем ты отправляешься в расположение своей части, где получаешь обмундирование – шмотки девятнадцатого века. Просто живот надорвешь от смеха… Те, кто раньше работал на ранчо с лошадьми, сразу получают назначение в кавалерийские полки. Тебе выдают не современный шлем, а маленькую фуражку с жестким кожаным околышем и учат заряжать чертово однозарядное ружье и орудовать саблей.

Наконец Хилтон замолчал. Его лицо, искаженное яростью, ежесекундно меняло выражение, чего, к счастью, не мог видеть Робин, поскольку молодой человек убыстрил шаг, оставив своего спутника позади.

Робин перестал обращать внимание на странное поведение ангела-хранителя, решив, что тот фантазировал с целью скоротать время, впрочем, это было ничуть не хуже, чем горланить походные песни.

– А потом раз-два – и ты уже сражаешься глубоко под землей, – с волнением продолжил Хилтон, – никогда не видя неба. Система вентиляции слабенькая, и так воняет навозом, что тебя буквально выворачивает наизнанку. Тебе приходится убивать других парней, твоих одногодков, отличающихся только цветом формы, попавших в ловушку так же, как и ты. Воюют только белые, Гражданская война – удел белых людей, это важно. Черных там нет. Пока белая молодежь истребляет себя под землей, черные плодятся на поверхности. Вот почему их становится все больше и больше. И не потому, что они воспроизводят себя быстрее, как утверждают расисты, просто белую молодежь загоняют в подземный ад, обрекая ее на гибель.

– И кто побеждает? – спросил Робин.

– Южане, – с сожалением проговорил Хилтон. – После первых побед Север быстро сдал позиции. Недаром на поверхности южные штаты загребают себе львиную долю. Существует специальная договоренность между политиками, где недвусмысленно заявляется, что они обязаны принимать во внимание результаты подземного конфликта. Конечно, никто не трубит об этом в открытую, но исход подземных боев определяет внутреннюю политику в стране. Выборы и все такое – одна видимость, на деле все решается в тайных сражениях, происходящих у нас под ногами. Существует официальная история, изложенная в учебниках, но есть и другая, которая разыгрывается в подземных галереях, где не смолкают пушечные удары и конский топот.

– И ты не захотел участвовать в войне?

– Нет, черт побери! – выругался дух огня . – Я же говорил тебе, что страдаю клаустрофобией, то есть не выношу замкнутого пространства. Если пробыть под землей долго, потом, как только выйдешь на свет, можно сразу ослепнуть.

– Но ведь солдаты рано или поздно возвращаются, – пошутил Робин. – Скоро эта тайна станет всеобщим достоянием!

– Да кто же в это поверит? – вздохнул Хилтон. – Парни, которым посчастливилось оттуда выбраться, не хвастаются своими воинскими подвигами. Кому хочется остаток дней провести в психушке?

Робин покачал головой. Он никак не мог взять в толк, что было причиной ярости, которая вновь охватила его сопровождающего. Зачем ему рассказывали нелепую сказку? Быть может, притча бродяги на самом деле была шифрованным сообщением Антонии, смысл которого до него не доходил? Он знал о подземном царстве из греческой мифологии, ему были знакомы Тартар, Стикс, ад. «Параллельная Америка», как показалось Робину, вставала в один ряд с этими вымышленными понятиями. Вот только что он должен был узнать из таинственного послания? Хилтон говорил загадками не хуже Сфинкса.

Стояла невыносимая жара. В дрожащем раскаленном воздухе, наводнившем долину, рельсы вздымались как волны. Почуяв приближение двух путников, кролики и грызуны разбегались во все стороны. Хилтон уже давно молчал. Увидев семафор, он подошел к нему, поднял руку и сказал:

– Дальше продвигаться вдоль путей опасно – попадем прямо в лагерь рокеров. Войдем в лес, где мы будем под защитой деревьев. С этого момента старайся производить как можно меньше шума, понятно?

Он помог Робину вскарабкаться по склону, а потом закатил велосипед, с трудом протискивая его сквозь густые заросли кустарника. Под деревьями они сразу увидели тропинку. Робин очень устал, но когда он попросил своего спутника сделать привал, тот сказал, что сейчас им никак нельзя задерживаться. Они углубились в лес, стараясь прятаться за высокими деревьями. Пихты все теснее смыкали ветви у них над головой, и свет казался голубоватым. Солнце уже садилось, и было ясно, что скоро им не удастся разглядеть дорожку.

– На ночь придется остановиться, – сказал Хилтон. – Я знаю одну заброшенную хижину лесорубов, она совсем недалеко отсюда. Пошли!

Робину казалось, что он не в силах сделать ни шага. Подошвы горели, ныла рана на коленке. Мальчику пришлось вцепиться в велосипед, чтобы не упасть. Наконец в полумраке вырисовались очертания избушки лесорубов. Убогое дощатое строение без окон, обложенное с двух сторон поленницами. Хилтон с большой осторожностью открыл дверь – ведь там мог затаиться какой-нибудь зверек. Барсуки, например, отличаются редкой агрессивностью и, если их потревожить, всегда нападают, даже когда противник десятикратно превосходит их по размерам.

– Ну вот и отлично, – вздохнул Хилтон. – Входи, сейчас я сделаю тебе перевязку.

Робин выпустил из рук велосипед и проник в хижину. К одной стене жилища примыкало некое подобие стойла для лошадей, вероятно, служившее спальней, где на деревянном настиле лежал ворох сена. Из щелей кое-как сколоченной из досок перегородки просачивался еле уловимый грибной запах. Комната с каждой минутой все больше погружалась в темноту. Мальчику захотелось, чтобы Хилтон развел костер, но разве страх перед рокерами не делал это желание неосуществимым?

– Дай-ка я взгляну на твою рану, – произнес Хилтон, становясь на колени перед Робином. – Ложись!

– Но ведь ничего не видно, – стал протестовать тот.

– Не беспокойся, у меня есть опыт! – отрезал бродяга. В его голосе теперь слышались угрожающие нотки, отчего мальчику стало не по себе.

Что-то не так … Инстинкт самосохранения подсказывал Робину, что он в опасности. Какая глупость, не правда ли? Этот человек был его телохранителем, посланцем Антонии. Руки Хилтона принялись шарить по бедрам мальчика, словно он совершенно забыл о ране на колене. Робин попытался вырваться, но бродяга его толкнул, опрокинув на сено лежака. Пальцы стиснули горло ребенка, будто Хилтон собирался его задушить.

– Не вздумай брыкаться, – яростно зарычал он, – иначе я тебя придушу и отдам на съедением кротам, понял?

Свободной рукой он стащил с Робина шорты и трусики, перевернул на живот, прижав его лицо к деревянному настилу.

– Не прикидывайся недотрогой, – хрипел бродяга, – ты отлично знаешь, чего я хочу. Папаша наверняка это проделывал с тобой, все отцы так поступают, тут ничего не попишешь. А если не папаша, то кто-нибудь из твоих приятелей – в колледже, в душе, или сержант-инструктор в казарме новобранцев. В любом случае через это нужно пройти. Чем раньше, тем лучше: потом будет не так больно.

Хилтон коленом раздвинул Робину ноги, его рука с такой силой давила на затылок ребенка, будто он намеревался размозжить ему череп о доски. В следующую секунду мальчику показалось, что его разрывают надвое, и он громко закричал. Бродяга навалился на него всем телом, так что он почти не мог дышать. При каждом новом движении его мучителя Робина захлестывала страшная боль, и, почувствовав, что вот-вот потеряет сознание, он не стал этому сопротивляться…

Робин очнулся глубокой ночью, дрожа от холода и ощущая боль во всем теле. Сначала он подумал, что его обидчик до сих пор где-то рядом, и затаился, боясь пошевельнуться. Но вскоре догадался, что находится один: Хилтон бросил его посреди леса. Когда Робин встал на ноги, резкая боль пронзила его бедра. Он весь был в чем-то липком. Дрожащей рукой Робин ощупал себя. Кровь шла из того места, где гнездилась боль, – из заднего прохода. Он заплакал, но потом стал уговаривать себя, пытаясь вернуть мужество. Нет, он не должен вести себя как жертва, ведь от него ждали совсем не этого. Слово «содомия» завертелось у него в голове. Знакомый с античными текстами, Робин понимал смысл подобной практики, знал, что в Древней Греции взрослые мужчины нередко вступали в особые отношения с мальчиками. Такая телесная связь не считалась предосудительной до тех пор, пока подростки оставались безусыми. Свирепые воины, опустошившие Трою, даже они не пренебрегали такого рода близостью со своими соратниками по борьбе… А взять хотя бы «Двенадцать цезарей»: Светоний недвусмысленно высказывался по поводу любовных пристрастий некоторых из них. Похоже, это ничуть не мешало тем, кому уготована великая судьба.

Робину было так холодно, что у него стучали зубы.