Лабиринт фараона

— Плевать мне на твои богатства, — проворчал Мозе. — Мне нужно лишь твое молчание. Скажи, кто живет напротив, в большом доме с садом?..

— Дом принадлежит Котилидесу, торговцу оливками, — ответил пивовар. — Он жил в нем, когда был богат… а теперь он разорился… Он сдает его для пирушек, оргий…

— Есть там кто-нибудь сейчас?

— Да, люди из пустыни, очень беспокойный народ… С самого утра им в дом приносят еду, чтобы приготовить большой ужин. Они наняли для работы на кухне и моего племянника. Среди них есть дикари, наверняка и людоеды. Они вызвали девушек из соседнего борделя, отказались от моего пива… Оно для них слишком светлое…

Мозе поймал взгляд Анахотепа. Номарх покачал головой, и непонятно было, что означал этот жест.

— Мы останемся здесь, в твоих комнатах, — повторил Мозе. — Детей заберем с собой. При малейшем намеке на предательство мы перережем им горло. Ты понял?

Пивовар заверил, что сделает все, что от него требуется. Мозе укрылся в доме, оставив на террасе часовых для наблюдения за домом напротив.

— Этой ночью, — сказал он, — когда все опьянеют, мы перейдем улицу и всех зарежем. Подождем заката солнца. Как стемнеет, они начнут пить. Когда стихнет песня последнего пьяницы, мы начнем…

— Хорошо, — согласился Анахотеп. — Только не убивайте Нетуба Ашру. Я хочу, чтобы вы отрубили ему руки, ноги, отрезали язык. Выколите еще ему глаза, да так и оставьте. Если он выживет, то поймет, что значит отчаяние человека, который потерял свой ка. А других перебейте как бешеных собак.

— Будет сделано, как пожелаешь, — с поклоном сказал Мозе.

Наступила тишина. И только слышно было, как во дворе рыдали женщины, а пивовар тихо ругал их.

Анахотеп тяжело упал на ложе в темном углу комнаты. Ануна приблизилась к нему.

— Ты не Томак, не правда ли? — прошептала она, вглядываясь в лицо старика. — Ты Анахотеп. Только Анахотеп способен уловить след запаха в вонючем воздухе большого города. Даже я этого не могу.

— Я вновь обрел обоняние недавно, когда вошел в городские ворота, — ответил старик. — Как-то вдруг, неожиданно… Таким же образом и память ко мне вернулась, когда я очнулся в пирамиде. Впрочем, я этим не очень доволен. Когда я считал себя Томаком, я был избавлен от этой пытки.

— Ты бессовестно врал мне, — сказала Ануна. — Ты начал врать, как только вышел из саркофага. Почему?

Старик, казалось, наконец вышел из оцепенения. Он улыбнулся хитрой, жестокой улыбкой, мгновенно сделавшей его моложе.

— Я подумал, что добрый старина Томак будет тебе милее Анахотепа, — сказал он, показывая попорченные зубы. — Если бы я открылся тебе, приложила ли бы ты столько стараний, чтобы вызволить меня из гробницы? Я в этом не уверен.

Ануна должна была признать, что он прав. Анахотеп был кровавым деспотом, и она никогда не стала бы рисковать жизнью ради него. Напротив, она с тайным удовлетворением смотрела бы, как его накрывает песчаная лавина, обрушивавшаяся с потолка.

— Но… но как мог ты знать, что должно было произойти? — замявшись, спросила она. — Ты сказал, что карлики собирались оставить меня в гробнице, что они надрезали веревку… Как ты мог это предвидеть? Анахотеп пожал плечами.

— Какая ты глупая, — усмехнулся он. — Это так легко себе представить! Я лишь говорил то, что сам сделал бы на их месте. Дураку понятно, что тебя обвели вокруг пальца! О боги, одна только ты ничего не понимала. Нетуб Ашра сделал из тебя идиотку, моя девочка, он околдовал тебя, как и всех, кому раздвигал ноги. Он превратил тебя в свою самку. Как только ко мне вернулся разум, я угадал, что должно произойти. Я знал, кто я, но не мог тебе этого сказать, и тогда я стал играть комедию… Я прикинулся Томаком, старым рыбаком, невинной жертвой, для того чтобы ты пожалела меня и помогла выбраться из западни, в которую я угодил.

— Почему ты не умер, когда выпил отравленное вино? — смело спросила девушка. — Если ты Анахотеп, ты не мог защитить рот и желудок растительным лаком, которым Нетуб смазал рты мальчиков… Я не понимаю!

Номарх вздохнул. Устало повел худой рукой. Разговор утомил его.

— Томак умер, потому что он пьяница. Он, конечно, не был связан с Нетубом Ашрой и ничего не знал о заговоре. Никогда он не якшался с грабителями. Да и как он мог это сделать, если постоянно находился взаперти в моем дворце? Я придумал этот заговор, чтобы усилить твой гнев. Томак был глупым обжорой с вечно пересохшей глоткой. Когда в ту ночь я принес кувшин с отравленным вином, он накинулся на него и первым осушил свою чашу. Яд был очень сильный и сразу убил его. Увидев его в конвульсиях, я тотчас все понял, а так как я уже пригубил вино, то поспешил выплюнуть все, что было у меня во рту… но слишком поздно. Яд уже бежал по моим венам: через язык он вошел в мою кровь. Я не умер только потому, что не выпил его, ни капли. Увы, тень смерти потрясла мой разум. Я уже близко подошел к царству Анубиса и не мог вернуться невредимым. Когда глаза мои вновь открылись, я уже не знал, кто я. — Он перевел дыхание и продолжил: — О, камедь… Это была отчаянная идея. Да! Она могла бы убить меня, если бы я, по обыкновению, использовал своих маленьких пажей в качестве живых кувшинчиков, чтобы пить вино из их прелестных ротиков. Придя в сознание, я постепенно думал обо всем этом и понял, что произошло. Да и после твоих слов я кое-что припомнил: прежде чем уединиться с Томаком в ту ночь, я поцеловал моих строптивых козляток… этот поцелуй оставил на моих губах странный привкус какого-то растения. В тот момент я подумал, что мальчишки от скуки сосали засахаренные стебли папируса. И лишь потом, после твоих откровений, я вспомнил эту необычную деталь… Кто-то хотел использовать детей, чтобы отравить меня. Их рты намазали стойким лаком, не позволяющим яду проникнуть в слизистую оболочку… Это было хорошо придумано. Я уверен, что ребятишек просто вынудили, так как они любили меня чистой, наивной любовью. Как же Нетуб Ашра запугал их, чтобы заставить меня обмануть!

— Ты тоже меня одурачил, — бросила Ануна. — Какой же идиоткой я тебе казалась!..

— Я просто узнал из твоей болтовни недостающие подробности, — поправил ее номарх. — А я молол вздор, чтобы разжалобить тебя. Я прощаю тебя за то, что ты помогла моим врагам разграбить гробницу… Без тебя я бы умер.

— Это правда, я спасла твою жизнь.

— Ты не понимаешь, что я хочу сказать, — прервал ее номарх с ноткой раздражения в голосе. — Важна не моя жизнь, а то, что ты не покинула меня в опустошенной гробнице, без моего погребального багажа… Ограблен. Это просто смешно. Именно за это я и благодарю тебя и не приказываю Мозе отрубить тебе голову. Благодаря тебе я еще могу вернуть свое золото, без которого я вынужден буду вести жизнь бедного феллаха на полях Иалу. Ты не допустила, чтобы я потерял лицо, и благодаря тебе я умру фараоном. Я верну себе сокровище, чтобы спокойно умереть, а не доживать свои дни на берегу Нила…

Казалось, он хотел еще что-то добавить, но не смог, сломленный усталостью. Его подбородок упал ему на грудь, и он уснул, сразу же перейдя от бодрствования ко сну, как это часто случается со старыми людьми.

Ждать его пробуждения можно было долго.

Ануна удалилась в другую комнату, чтобы поспать немного на циновке. Не слышно было разговоров. Женщины во дворе возобновили свою работу под наблюдением двух солдат, стоявших по обе стороны двери.

Сначала Ануна была удовлетворена, видя, что мщение принимает определенные формы. Нетуб скоро получит свое, а это главное. В долгие часы их пути в город она изобретала тысячу кар, тысячу жестоких наказаний для главаря грабителей. Но сейчас ее решимость поколебалась. Действительно ли ей хотелось, чтобы Нетуба изуродовали солдаты номарха? Она попыталась представить себе его калекой, человеком-обрубком.

«Уж тогда-то он бы точно был твоим, — нашептывал ей злой голосок, иногда звучавший в ее голове. — Ты могла бы делать с ним все, что угодно…»

Ей стало страшно. Она обезумела от любви? Сможет ли она продолжать любить Нетуба, когда он выйдет из рук палачей? Как бы ей хотелось без колебаний сказать «нет», но хуже всего было то, что она не могла этого сделать. «Он уже не убежит от тебя! — внушал голос. — Он будет как дитя на твоих руках, будет зависеть только от тебя. Ты станешь его вселенной… Он будет нуждаться в тебе, чтобы жить, ты будешь нужна ему ежеминутно. Он больше не сможет обойтись без твоей помощи. Ты одна будешь связывать его с миром».

Волнующие образы захлестывали ее воображение. Ей представлялось, что она живет с Нетубом в хижине на берегу Нила; она видела его лежащим на циновке, греющимся на солнце, которое он никогда больше не увидит, а она обтирала его, умащивала ароматными бальзамами. Он ничего не мог делать самостоятельно, и она кормила его, кладя ему в рот кусочки вареной рыбы. На жизнь она зарабатывала в каком-нибудь Пер-Нефере. И весь день, занимаясь мумиями, она думала об этом мужчине, ждущем ее дома. О мужчине, который принадлежал ей целиком. Она была счастлива…

Она закрыла лицо руками — так ей стало стыдно. Она боялась себя. Нетуб отравил ее душу и тело. Сколько же времени нужно, чтобы закончилось в ней действие этого яда?

Анахотеп спал. Спал и Мозе. Дом погрузился во мрак. Светильников не зажигали. Ануна встала, словно кто-то толкнул ее. Она знала, что ей делать: предупредить Нетуба. Сказать ему, что солдаты фараона рядом, что они готовы напасть на него, и дать ему возможность скрыться до их прихода.

«Идиотка! — раздался в ее голове голос. — Может быть, ты надеешься, что он возьмет тебя с собой?»

«Нет, — мысленно возразила она. — Не такая уж я наивная. Если бы он меня любил, то не оставил бы в чреве пирамиды. Я хочу, чтобы он убежал… чтобы избавиться от него!»

Да, это было единственным решением. Когда Нетуб окажется на другом конце света, она наконец-то обретет покой. Она забудет о нем, излечится от него. Надо только, чтобы образ его больше не стоял перед глазами, чтобы она не знала, где его искать, — лишь тогда она сможет вновь начать жить.

Взяв какое-то красное покрывало и закутавшись в него, чтобы ее нельзя было узнать, она вышла из комнаты. Прикрыв лицо, выскользнула во двор. Она знала, что ей доверяли. Разве не была она в глазах солдат фавориткой Анахотепа, той, которая согласилась похоронить себя заживо? Они не осмелились бы удержать ее.

Оба часовых вскочили при ее приближении, и ей пришлось приоткрыть лицо.

— Я иду за благовониями для фараона, — произнесла она тоном, не допускающим возражений. — Ему плохо от вони этого свинарника.

Они склонили головы, не выдержав ее взгляда. Она покинула дом пивовара и пошла, прижимаясь к стенам, намереваясь смешаться с гуляками, которых было еще немало, несмотря на поздний час. Это был квартал со множеством увеселительных заведений, привлекавший моряков и погонщиков верблюдов.

Через некоторое время она повернула обратно, закрыв лицо, чтобы солдаты ее не узнали.

Она шла будто во сне. Ей казалось, что она могла бы пройти сквозь тела пьяных горожан, ошивающихся у порогов пивных. Все ей казалось дымом. Все, кроме Нетуба Ашры. Не существовало ничего, кроме него. Она вдруг поняла, что жаждет его тела, хотя он и предал ее, без колебаний решив оставить внутри пирамиды. Это было сильнее ее, и она сама себя ненавидела. Как она могла потерять свою гордость? Неужели это и называется любовью? Как можно желать погрузить пальцы в курчавые волосы мужчины, который хладнокровно обрек ее на смерть в мрачной гробнице? Она проклинала эту рабскую покорность своего тела и разума, против которой была бессильна.

Какие-то моряки пытались схватить ее за руки, но она вырвалась. Они не настаивали, испугавшись пристального взгляда этой девки, вероятно, накурившейся гашиша.

Она вошла в большой дом с узкими окнами. Оглушающий запах вина, усиленный жарой, ударил ей в нос, и, не выпив ни капли, она почувствовала опьянение. Она зашаталась, оглушенная сочетанием острого запаха мужского пота и жареного мяса, как тогда в пустыне во время пиршества каннибалов, последовавшего за смертью Дакомона.

Держась рукой за стену, чтобы не упасть в обморок, она прошла по длинному коридору, заставленному корзинами и большими кувшинами. Все здесь лежало вперемешку: оливки, сушеный виноград, амфоры с восковыми пробками, наполненные густым черным вином из Греции, пить которое нужно было разбавленным. На полу виднелись лужи из пивной пены — вязкой, пахнущей плесенью. Ануна вышла в сад, освещенный потрескивающими на ветру факелами, искры от которых падали на головы и плечи слишком пьяных, ничего вокруг не замечающих людей. Все бандиты были здесь, они сидели или лежали вокруг огромного низкого стола на бронзовых ножках. Большинство их них были обнажены, их груди и животы блестели от жира, пота и соусов. Когда их пальцы, которыми они брали еду, становились липкими, они вытирали их о свои бороды или волосы. Гвалт, перемежающийся смехом, ругательствами и непристойностями, делал центр сада похожим на поле битвы. Для еды грабители использовали орудия убийства: мечи, кинжалы, ножи. Молочных поросят они разрезали теми же лезвиями, которыми перерезали горло своим врагам.

Ануна стояла в нерешительности, потрясенная этим безумным ликованием, видом хищных челюстей, разрывающих мясо, и рук, шарящих в блюдах, которые трясущиеся подавальщики быстро ставили на стол, после чего так же быстро убегали на кухню.

Они праздновали победу, пили за похищенные сокровища, которые сделают их богачами. Карлики тоже были здесь. Они сидели прямо на столе среди еды, шатаясь, ходили между кубков, иногда падали на блюда. Один из них спал с открытым ртом, нежно обвив руками жареную антилопу, словно обнимая проститутку.

Ануна стояла в тени, боясь быть замеченной пьяным сбродом. Это была какая-то невообразимая разнузданность, в которой вырвалась наружу вся тупость пирующих, высвобожденная вином и пивом. Хвастаясь силой, бандиты пытались соперничать со львами, перемалывая своими челюстями кости зажаренных целиком животных. Они ломали зубы и даже не замечали этого, проглатывая их вместе с раскрошенными костями. Они бегали в глубину сада, туда, где прислуга соорудила кухню под открытым небом, находили среди отбросов шкуры, содранные с животных, напяливали их на себя вместе с отрубленными от туш головами и маршировали вокруг стола, испуская воинственные крики. Некоторые, обожравшись, со стонами катались по земле в собственной блевотине. Были тут, разумеется, и проститутки… Сборище уродливых самок, нанятых в соседней пивной. Им приходилось много платить, поскольку девиц из борделя пугала прыть людей пустыни с зубами каннибалов. Одну из них в этот момент засунули в тушу быка, и она отбивалась от насиловавшего ее бандита. Страшно было смотреть на эту пару, предающуюся блуду меж ребер зажаренного животного, и на этого мужчину, чье семя смешивалось с соусом, тогда как его собутыльники продолжали есть, отрезая себе большие куски мяса от импровизированного «брачного ложа».

Ануна не могла оторваться от стены дома. В жаровни набросали конопли, дым которой усиливал всеобщее опьянение, и у девушки начала кружиться голова.

Вскоре бандиты устроили своеобразное соревнование, как всегда бывало во время подобных пирушек. Им хотелось, кричали они, разбавить пресную пищу невиданными специями. Они повытаскивали из сумок, висевших у каждого через плечо, жемчуг, драгоценные камни и золотой порошок. Ануна поняла, что Нетуб уже поделил добычу, и этот «банкет» был чем-то вроде прощального ужина, после которого банда распадется. Из глупого тщеславия грабители принялись посыпать мясо пудрой из чистого золота или засовывать во фрукты алмазы; кое-кто пытался растворить в вине жемчужины. Они пожирали эти сокровища, чавкая от удовольствия, считая, что золотой порошок придает пище чудесный вкус. Некоторые, хлопая себя по животу, громко заявляли, что наконец-то чувствуют себя богачами, что богатство будет прорастать в них и кости у них станут золотыми, а яйца — рубиновыми.

— Брюхо — самый лучший кошель! — вопил один из них. — Меня не обокрадут, когда я буду спать!

— А чтобы расплатиться с заимодавцами, ты насрешь им в руку! — подхватил кто-то и разразился хохотом.

Покончив с мясом, они закричали, что у них проснулся аппетит, что ужин только начался. Они притворились разъяренными, чтобы напугать прислугу, но, увлекшись, сами себя убедили в том, что действительно умирают с голоду и что до сих пор им подавали лишь крохи. Все вскочили и с руганью бросились к жаровням, прислуга в ужасе убежала. Увидев, что на кухне больше ничего нет, они бросили в огонь нескольких собак, вертевшихся поблизости и пожиравших потроха. А остальным отрезали лапы и живьем насадили на вертела. Бедные животные визжали от боли, а огонь уже опалил их шерсть, распространяя невыносимую вонь.

— Свежее мясо! — вопили бандиты. — Хорошее мясо для смельчаков!

Похваляясь друг перед другом, они делали вид, что им доставляет удовольствие эта отвратительная пища, впивались зубами в ляжки еще полуживых собак и требовали добавки. Объятые ужасом проститутки чувствовали, что наступает момент, когда и их бросят в огонь. Некоторым удалось улизнуть в темноте от места резни. Бутака и Ути, безразличные ко всему, спали, обняв друг друга, в кустах, где их свалил хмель.

Наконец Ануна заметила Нетуба. Он наигранно смеялся, но глаза его были холодны; он делал вид, что здорово опьянел, но по его ненатуральному пошатыванию чувствовалось, что он разыгрывает комедию. Он сидел в конце стола в новой одежде, в сандалиях богатого человека, его пояс был увешан золотыми медальонами, стоившими целое состояние. Оделся он по греческой моде в белые льняные одежды, и по этой простой детали девушка сообразила, что он собирается покинуть земли Египта. Ей захотелось плюнуть ему в лицо, расцарапать ногтями щеки, но она поняла, что неспособна на это.

«Сучка, — подумала она, — ты всего лишь жалкая сучка. Тебе должно быть стыдно».

Он тоже заметил ее, однако лицо его осталось непроницаемым. Ануна даже не получила удовлетворения, не увидя его побледневшим или с расширившимися от удивления глазами. Но через мгновение он уже был на ногах, поспешно приближаясь к ней. Ануна не успела и рта открыть, как он обнял ее, прижал к себе. Она едва не лишилась чувств от этого прикосновения. Неужели он и в самом деле околдовал ее? Как можно желать близости с мужчиной, который задумал ее убить?

— Ты жива! — произнес он на одном дыхании. — Не могу поверить… Карлики сказали, что ты погибла под песчаной лавиной… Они солгали, мерзавцы! Чтобы вынудить меня поскорее уйти… Они не хотели, чтобы я тебя ждал.

Его горячее дыхание обжигало виски Ануны, его руки крепко сжимали плечи девушки.

— Ты веришь мне, скажи? — кричал он, не отрываясь от ее глаз. — Я не виноват, я считал тебя мертвой… Это все карлики… Эти мерзкие пигмеи хотели избавиться от тебя, чтобы увеличить свою долю…

Ануна окаменела. Ненависть кипела в ее груди, она не находила нужных слов.

«Он врет, — нашептывал ей голос разума. — Карлики здесь ни при чем. Это он. Он, который…»

Но ей так хотелось поверить ему. Так хотелось! Пигмеи обманули Нетуба. Этим все и объяснялось. Он никогда и не думал оставлять ее внутри пирамиды, если он и решился уйти, то только потому, что поверил на слово гномам из страны Пунт.

— Ты веришь мне? — повторил Нетуб. — Я невиновен… Клянусь богами! Ты же знаешь этих дикарей… Взгляни на них. Довольно пустяка, чтобы они пошли против меня. Мне с трудом удалось помешать им перерезать друг друга во время дележки.

— Кстати, — нашла слова девушка, высвобождаясь, — где моя доля?

— Ты возьмешь ее из моей, — без колебаний сказал Нетуб. — У тебя будет все, что положено. А завтра на рассвете мы уплывем. В порту меня ждет корабль, я покидаю Египет, начну новую жизнь на островах. Я так счастлив вновь увидеть тебя. Ты уедешь со мной, Египет слишком жарок для нас. А там нас встретят как господ.

Чтобы окончательно не размякнуть, Ануна сжала кулак так, что ногти впились в ладонь. Он имел над ней огромную власть, а она была игрушкой в его руках; он мог бы заставить ее поверить во что угодно. Это было нестерпимо; она уже чувствовала, что готова принять его версию происшедшего.

Нетуб поцеловал ее, и все сомнения Ануны улетучились.

«Он сказал правду, — подумала она, — карлики его обманули. Никогда он не собирался оставить меня в пирамиде… Я напрасно его обвиняла…»

Руки молодого человека сковали ее бедра. Ануне не пришлось больше думать… Мысли путались. Остались только чувства, жгучие, требующие более сильных объятий. Сразу забылось адское зрелище в саду, еще немного, и она отдастся ему прямо на столе среди пятен от соуса, словно проститутка из борделя. Она хотела принадлежать ему, чувствовать его в себе… долго-долго. Хотелось доказать ему, что он нуждается в ней, что нигде не найдет он такого блаженства, как в ее чреве. Слюна Нетуба имела странный вкус. «Это от конопли, — подумала она, прижимаясь к нему. — Все снадобья растворились в ней…»

— И вдруг дрожь пробежала по ее телу: надо было сказать ему, зачем она здесь! Она должна предупредить его о присутствии Анахотепа. Солдаты фараона ждали, когда смолкнет последняя песня, чтобы напасть на них. Их мало, но настроены они решительно. Не много времени им потребуется, чтобы зарезать уснувших пьяниц. Они тоже мясники, только в другой одежде.

Нетуб отодвинулся. Глаза его светились радостью, его обычно жесткое лицо почти улыбалось.

— Пойдем, ты вместе с нами поднимешь последнюю чашу, потому что этот вечер прощальный.

Взяв ее за руку, он подвел девушку к столу и постучал по блюду рукоятью своего кинжала, привлекая внимание сотрапезников. Бандиты подошли поближе.

— Соратники, — бросил Нетуб, поднимая над головой кувшин с вином, который он достал из-под своего сиденья, — вот и наступил момент чокнуться за нашу новую жизнь. Завтра все мы станем честными торговцами, добропорядочными людьми… но в этот вечер… в этот вечер мы все еще бандиты. Выпьем за наши преступления. Выпьем за грабежи, убийства, за попойки и битвы, без которых жизнь была бы мрачной. Возможно, через какое-то время, окруженные слугами и женщинами, массирующими наши ноги, мы будем сожалеть о прошлом. Такова жизнь. Бедные, мы мечтаем стать знатными; став богатыми, тоскуем по былым подвигам. Выпьем за единственное, что у нас осталось: после пролитой крови и ран мы еще живы!

Радостными воплями встретили бандиты эту тираду. Все взяли пустые чаши и протянули их Нетубу.

— И ты тоже! — бросил молодой человек Ануне. Она выбрала кубок среди хаотически наваленных блюд и глиняных мисок.

Нетуб начал разливать вино — густое, неразбавленное. Ануна провела по губам кончиком языка: она умирала от жажды. И снова ощутила на них странный вкус, оставленный губами молодого бандита… и истина пронзила ей сердце.

Лак… Растительный лак, который Нетуб дал матери мальчиков в ночь, когда был отравлен Анахотеп! О боги! Перед ее глазами промелькнула вся сцена: обнаженные мальчики с зашитыми веками, их мать, дрожащая от страха — как бы солдаты фараона не забарабанили в дверь… Лак, предназначенный для того, чтобы предохранить рты и желудки детей, если Анахотеп захочет пить отравленное вино с их губ, как это часто бывало…

Ануна ухватилась за стол, чтобы не упасть. Ей все стало ясно. Нетуб выпил камедь, чтобы защитить себя от яда. Вино, так щедро разливаемое им, было смертельным. Он подготовился к убийству своих сообщников, чтобы завладеть их долей сокровищ. У него никогда и в мыслях не было делиться с кем-либо.

А она чуть было не попалась в его сети. Если бы он не допустил такой оплошности, не поцеловал ее, чтобы отмести все обвинения, она никогда не ощутила бы привкуса камеди на его губах. Она бы никогда не узнала…

Она, как и остальные, подняла свой кубок, все еще надеясь, что в последний момент Нетуб остановит ее. Перед тем как поднести его ко рту, она посмотрела молодому человеку в глаза, пытаясь увидеть в них что-то, но он одарил ее одной из своих самых очаровательных улыбок… и долил вина в кубок.

— Выпьем! — произнес он, поднимая кувшин над своей головой так, чтобы струя вина лилась ему в рот и чтобы все это видели.

Ануна все же заметила, что в рот ему попадало очень мало, а большая часть стекала по его подбородку и обнаженному торсу. Она поспешно притворилась, что пьет, пока голова его была задрана. Она знала, что слишком ослабла и не сможет противостоять действию даже малейшей дозы яда. Вокруг нее бандиты большими глотками пили свою смерть, но она больше не слышала их рычания. Она стала холодной, как самая холодная ночь пустыни. Что-то в ней оборвалось, и тело стало пустым, как саркофаг без мумии. Она не испытывала никаких чувств, даже не уверена была в том, что жива. На какое-то мгновение пришла мысль выпить яд, чтобы наказать себя за наивность… и чтобы избавиться от страданий, которые неминуемо придут к ней, когда Нетуб уедет. Но плоть ее оказалась сильнее разума и приказала ей вылить содержимое кубка на землю.

Она едва успела сделать это, как Нетуб схватил ее за руку и потянул в дом.

— Наша последняя ночь! — шепнул он ей. — Последняя вольная ночь! Воспользуемся ею. Завтра я сделаю из тебя добропорядочную женщину, ты будешь командовать нашими слугами, купаться в молоке, умащивать тебя будут самыми благоуханными мазями.

Ее покачивало, но она позволила себя увести. Молодой человек бросил на нее острый взгляд, и она догадалась, что он отнес ее слабость на счет начавшего свою работу яда. Он много говорил, но его слова долетали до нее словно сквозь плотную вуаль.

Она очутилась на втором этаже здания, в комнате, заставленной курильницами, устланной подушками и шкурами пантер. Была там и кровать, на которую Нетуб ее бросил. На какое-то время он вышел, очевидно, чтобы изрыгнуть из себя вино, вынужденно выпитое на глазах у всех.

В темноте, разрываемой отблесками горящих в саду факелов, Нетуб разделся догола. Он набросился на Ануну, и девушка вновь обрела дивное ощущение, будто лежит под деревом, руками обнимая живой ствол. Он был тяжелый и твердый, казалось, он вот-вот раздавит ее, сломает ей грудную клетку. Он рассекал ее надвое. Лгун, предатель и убийца… Он войдет в нее, вызовет в ней чувство блаженства, будет наблюдать за тем, как она умирает, и не перестанет высматривать признаки приближения смерти, вместе с волной наслаждения, в зрачках этой женщины, которую будет обманывать до самой последней секунды.

Трепеща, Ануна приняла его и снова поразилась физической силе, воздействовавшей на нее.

«Такого ты больше никогда не познаешь, — мелькала у нее мысль, когда волна блаженства накатывала на нее. — После него все мужчины покажутся тебе тенями. Он навсегда заклеймил тебя. И тем не менее он чудовище…»

Она с силой вцепилась в него, погрузив ногти в его поясницу. А он не отрывал от нее глаз, подстерегая появление смерти на лице пригвожденной им женщины.

Ануна знала, что должна притвориться умирающей, иначе он придушит ее. Но она колебалась, оттягивая момент мщения. Вообще-то ей нужно было лишь закрыть глаза и ждать вторжения Мозе и солдат. Нетуб не устоит перед ними. Солдаты фараона схватят грабителя, и он погибнет в страшных мучениях.

«У тебя есть на это право, — нашептывал ей голос. — Он хотел тебя отравить. Если ты промолчишь, ты будешь отомщена… Притворись мертвой, и он сразу потеряет к тебе интерес».

Да, это было легко, так легко. Замолчать и предоставить все решать судьбе. А ведь она бежала к Нетубу, чтобы предупредить его, спасти, а он еще раз обманул ее. Этот обманщик никогда не исправится. Скорпион… Он сто раз заслуживал смерти. И все-таки…

Она почувствовала, как он кончает в нее, и радостно вскрикнула… Это была их последняя ночь. Она в изнеможении, истекая потом, откинулась на соломенном матрасе. Она знала, что ей следовало наслаждаться этими мгновениями, запомнить их на всю оставшуюся жизнь, которая станет невыносимо пресной. Она подбирала остатки ощущений, запахов. В последний раз погладила тело Нетуба, его твердую грудь, отмеченную тысячью шрамов.

— Нетуб, — услышала она свой голос. — Он там… На другой стороне улицы вместе с солдатами. Он ждет, когда все напьются, и тогда вас прирежут. Я была с ними… убежала предупредить тебя. Надо немедленно уходить…

Гневом и ненавистью зажглись глаза главаря. Сжав губы, он наклонился над ней.

— Ты это знала, — задыхаясь, проговорил он, — ты все знала и ничего не сказала… Глупая самка, если бы ты не была уже наполовину мертва, я вырвал бы у тебя сердце!

— Что? — пролепетала Ануна, делая вид, что ей стоит огромного труда держать глаза открытыми.

— Ничего, — бросил он, отрываясь от ее тела. — Спи, не беспокойся ни о чем.

Он соскочил с кровати без прощального жеста, без ласки, даже не коснувшись ее рукой. Отвернулся от нее, как отворачиваются от падали, когда она начнет вонять. Она была для него ничем, лишь чревом, телом, от которого он получил мимолетное наслаждение, положенное самцам. Ануна слышала, как он сбегает по лестнице, зовет Бутаку. У нее не было сил, чтобы встать, смутное чувство подсказывало ей, что, как можно дольше удерживая в себе семя Нетуба, она, может быть, зачнет. От бандита останется его ребенок, плоть от плоти его.

«Я совсем сошла с ума, — вдруг подумала она, проводя рукой между влажными бедрами. — Как можно желать сына от шакала?»

Кружилась голова, и она спросила себя, не смочила ли она губ отравленным вином, когда поднесла к ним кубок… Все зависело от количества яда, вылитого Нетубом в кувшин. Она-то считала, что обезвредила ловушку, а сама угодила в нее. Страх заставил ее приподняться, но дурнота от этого лишь усилилась. Комната завертелась перед глазами. Она уже не могла встать и упала на ложе; лицо ее покрылось холодным потом.

Одно было бесспорно: умерев, она забудет о Нетубе Ашре! Так что не будет плакать по потерянному любовнику всю оставшуюся жизнь!

Она все же попыталась встать. Сад погружался в молчание. Выкрики стихали по мере того, как гуляк покидало сознание. Скоро все стихнет, и настанет момент, которого дожидался Мозе. С кинжалом в руке он ворвется в сад. Его солдаты быстро перережут горло пьяницам, валяющимся в лужах вина. Один лишь человек будет взят живым: Нетуб Ашра.

«Беги! — еле слышно крикнула Ануна. — Беги, они сейчас придут… Торопись!»

Не дойдя до порога комнаты, она тяжело осела на пол.

25