Лабиринт фараона

Серж Брюссоло

Лабиринт фараона

Как хочется вырваться из современного мира, где мое перо столько напачкало; а окружающее так надоело, что смотреть противно.

Гюстав Флобер

А теперь я собираю твое тело и укрепляю кости. Я заботливо подобрал твои руки и ноги, разбросанные по земле. Но вот члены Божественного Тела твоего соединены, и я стерегу их.

Книга Мертвых

1

Наклонившись над крашеным деревянным саркофагом, благовонщица Ануна из Пер-Нефера в Сетеп-Абу увидела, что мумия, с которой она возилась три дня, исчезла. Из погребального короба тянулась узкая льняная лента, отмечавшая путь сбежавшего мертвеца. Тонкая, почти гладкая полоска ткани, пропитанная драгоценными смолами, походила на сброшенную змеей кожу. Девушка хотела было закричать, поднять тревогу, но ни звука не слетело с ее губ. Пришлось поверить в невозможное: покойник воспользовался ночной темнотой и покинул Дом бальзамирования, оставив за собой непрерывный след из разматывающейся ленты, которая должна была образовать долговечный каркас. Почему он ушел? Потому ли, что отказывался войти в царство мертвых… или был недоволен работой бальзамировщика, выбранного его семьей? Ануна остановилась на втором предположении, ибо знала, что качество работ в Пер-Нефере оставляло желать лучшего, особенно когда речь шла о погребении по второму разряду. Она кинулась вдогонку; для этого ей пришлось пересечь подготовительные помещения, где укладывали внутренности покойников в строго определенные горшки. Пол скользил под ее босыми ногами, казалось, что она ступает по болоту или по наносному илу, покрывавшему землю во время разлива Нила. Невероятно, но ее товарищи по работе ничего не заметили. Безучастные к ее крикам, они не отвлекались от обмывания трупов, подготавливая их к вскрытию.

Ануна очутилась на улице. Перед ней тянулась чистая лента, терявшаяся в пустынных переулках. «Что-то тут не так, — подсказывал ей внутренний голос. — Такого не может быть… Льняная полоска не такая уж длинная, она не может тянуться через весь город». И все-таки именно ее она видела в этот момент. Мертвец сбежал, когда его последнее одеяние еще не было должным образом закреплено, и сейчас он терял его с каждым шагом. Скоро на нем ничего не останется, и взорам прохожих предстанет плоть, испещренная ритуальными надрезами, обтянутое тонкой кожей хрупкое тело, могущее опрокинуться от легкого ветерка… или даже взлететь к облакам, точно надутый воздухом свиной мочевой пузырь.

Ануна бежала, опасливо заглядывая за повороты на перекрестках. Какая непростительная оплошность — позволить исчезнуть трупу! Начальник бальзамировщиков Хоремеб непременно строго накажет ее за это. Он заставит бить ее палками, да еще по самым болезненным местам.

Ануне, вероятно, было около шестнадцати. Точной даты своего рождения она не знала, так как еще в детстве ее похитили какие-то бродяги; она и лица-то своих родителей уже позабыла. Ануна была рослой, стройной девушкой, с очень темной кожей и тонюсенькими косичками. Волосы у нее были рыжими — очень редкий в Египте цвет, — и их приходилось подкрашивать черной хной, потому что все рыже-красное считалось проклятым; красный цвет связывался с богом Сетом, убийцей Осириса. Ее часто называли «негритянкой», но она лишь посмеивалась. Мужчины обращали на нее внимание, однако недолюбливали за то, что ростом она была выше их, напоминая женщину-воительницу с мягкими девичьими движениями.

Она обежала весь город, но так и не обнаружила беглеца. Пугающая тишина окутала Сетеп-Абу. Обычно оживленные улицы его были безлюдны. Город, прокаленный солнцем, казалось, вот-вот треснет и развалится, как пережженная глиняная посуда. Он будто вымер и готов превратиться в прах. Даже ящерицы, вжавшиеся в стены, походили на мазки кисточкой, окунутой в разведенную сажу.

Неожиданно для себя она очутилась в месте, откуда были видны силуэты трех пирамид на горизонте; эти символические лестницы предназначались для того, чтобы облегчить восхождение умерших к небесам.

Ей очень не нравилась эта долина, со множеством развалившихся склепов и надгробий, где постоянно рыскали грабители. А пирамиды эти всегда стояли на краю долины — жрецы называли их «обителями вечности», — и всегда зловредными ящерицами в них проникали воры. Ануна, похищенная в детстве, большую часть жизни провела среди грабителей и догадывалась, что богачи поступали неправильно, выбирая подобный тип гробниц. Надо было бы, наоборот, отказаться от помпезности, тщеславия, обойтись без золотых украшений и драгоценных камней и обрести покой в простой пещере, взяв с собой только самые необходимые вещи без перламутровой инкрустации. Уйти в мир иной с незатейливым багажом феллаха, нильского земледельца. Разве стали бы тогда грабители проникать в царские «обители вечности», несмотря на ловушки, устроенные в галереях? Чего ради им рисковать из-за «добычи», состоящей из нескольких глиняных кувшинов, раскрашенных деревянных фигурок и трех набедренных повязок из грубого льна?

Ануна была уверена, что нашла решение, навсегда делающее невозможным ограбление захоронений. Увы, когда она рассказала о нем своему хозяину Хоремебу, старшему над бальзамировщиками Пер-Нефера, тот уставился на нее как на сумасшедшую, потом отвел в сторону и сердито зашептал:

— Говори тише… Ты мне очень нравишься, но ты всего-навсего девчонка, негритянка к тому же… Тебе нельзя даже думать об этом. Это дело жрецов. Никто не может решать за фараона. Как осмелилась ты вообразить, что воплощение бога согласится уйти в Страну мертвых, имея с собой лишь одну повязку, пару сандалий, ломоть хлеба, связку луковиц и кружку пива? Все люди благородного происхождения рассчитывают вести в потустороннем мире такое же существование, как в земной жизни. Ни один из них не собирается отказываться от того, что имел здесь. Твои слова кощунственны, они подобны бреду умирающего в диких песках. И думать не смей об этом, паршивка! Ты хорошая работница, но все остальное недоступно твоему пониманию. Занимайся-ка своими смолами и предоставь знающим людям следить за соблюдением обычаев. Маат, гармония Вселенной, руководствуется незыблемыми обрядами, и не нам их изменять. Повинуйся Маат-Ра. Вселенский порядок Ра непобедим!

Опустив голову, Ануна тогда вернулась к своим горшочкам с мазями; слова Хоремеба не убедили ее.

Вдруг девушка увидела беглеца. Он был наг, его тело высохло и пожелтело. Нетвердыми шагами он продвигался между рядами полузасыпанных мастабаnote 1. Ануна бросилась к нему, пытаясь остановить его нежными словами, но он не слушал ее. Налетел ветер из пустыни, яростно завывая в иссушенном туннеле долины мертвых. Сильный порыв обрушился на мумию, и песчинки застучали по ее пергаментной коже.

— Вернись! — завопила Ануна, силясь перекричать шум ветра. — Тебе надо спрятаться. Если ты повредишь свое тело, твой ка будет недоволен. Иди же… ты почти ничего не весишь и не выдержишь сильных порывов… Ты пустой… Тебя унесет ветром…

Девушка схватила мертвеца за руку, чтобы затащить его в укрытие, но она, обезвоженная многочисленными процедурами, с сухим треском переломилась, оставив обломок в руке Ануны.

Ануна содрогнулась от ужаса, а мумия продолжала идти, не обращая внимания на уговоры девушки. Желтоватая кожа начала шелушиться. Ануна задыхалась в пыли, заполнившей долину. Ей пришлось укрыться за стенкой какого-то древнего надгробия. И вдруг, когда она уже решила, что находится в безопасности, из щелей между камнями стали выплывать тени. Они были черными, как сажа, и плавно колыхались, словно водоросли в реке.

«Ка! — подумала она, оцепенев от страха. — Неприкаянные души усопших, погребенных в долине. Почему они тянутся ко мне?»

Души уже окружили ее и сотрясались от злости.

— Это ты, Ануна, бальзамировщица из Пер-Нефера, — проворчала одна из них. — Негритянка, которая распределяет мази и камедь. Знай, что мы очень недовольны твоим хозяином Хоремебом. Тела, из которых мы вышли, были плохо подготовлены. Они разлагаются… Хоремеб обманул нас. Его составы ничего не стоят. Наши семьи заплатили целое состояние за бальзамирование, оказавшееся никудышным.

— И из-за тебя тоже мы стали неприкаянными, — прошипела другая. — Тела, которым мы принадлежим, невозможно распознать. Мы уже не знаем, где чье. Мы не можем возвратиться в мумии, из которых вышли, и потому, стеная, бродим по пустыне. Этот ветер рожден нашей яростью. И все из-за тебя, понимаешь?

— Я здесь совсем ни при чем, — чуть слышно пролепетала девушка. — Я отвечаю за благовония… Я не занимаюсь размачиванием…

— Молчи! — завыли теряющие терпение тени, и этот вой перекрыл завывание ветра. — Помолчи! Нас обманули! Мы купили вечность для наших тел, а из них сделали плохо зашитые мешки, наполненные плесенью. Наши лица крошатся, пальцы осыпаются, наши члены отваливаются кусками…

Ужас парализовал Ануну. Обвинение было слишком тяжелым. Страшным. Каждый ка должен был перемещаться между миром живых и миром потусторонним, но, подобно кораблю, уходящему в плавание и всякий раз возвращающемуся в свой порт, душа обязана была возвращаться туда, откуда вышла; такой гаванью было ее мумифицированное тело. Когда последнее оказывалось обезображенным, ка, не узнав его, начинал метаться, страдая от неприкаянности.

— Ты сделала из нас бродячих собак! — прошипела одна душа на ухо девушке. — Мы бродим взад-вперед по этой долине и не можем нигде приткнуться.

— Ты должна все исправить! — хором завыли души, свившись в плотный клубок под стенкой. — Ты должна помочь нам отыскать наши тела.

— Твоя правая кисть должна заменить отпавшую кисть моей мумии! — заворчала одна тень, цепко ухватив запястье Ануны.

— А мне нужна твоя левая нога! — потребовала другая.

— А мне — твое лицо! — с ненавистью прошелестела третья.

Фантомы набросились на Ануну, прежде чем она успела спастись бегством. Кровь брызнула во все стороны, когда ей оторвали кисть, ногу, содрали лицо.

— Возмездие! — выл хор теней. — Возмездие!

Под эти гневные выкрики Ануна вынырнула из кошмара. Ловя ртом воздух, она перевалилась на бок; сердце молотком колотилось о ребра. Какой ужасный сон!

Пот заливал ее лицо и грудь. Намокла даже простыня, на которой она спала. Все еще дрожа, она привстала на колени. Галлюцинации не отступали. С тревогой девушка спросила себя, не был ли этот сон вещим… и что он означал. И хотя она уже окончательно проснулась, все же ощупала свое тело, проверила — все ли на месте. Она нашарила кружку с водой, сделала глоток, остатки вылила на лицо и грудь.

Но и это не помогло: страшное ощущение неизбежной опасности поселилось в ней и не исчезало до самого рассвета.

Когда над Сетеп-Абу засияло солнце, она пообещала себе пойти к толкователю снов перед тем, как отправится в бальзамировочную. Может быть, ведун сможет открыть тайный смысл этого кошмара?

2

Сидевший на верблюде кладбищенский вор Нетуб Ашра сжал кулаки. Вот уже три недели, как усопшие играли с ним в прятки, и ему никак не удавалось их найти. Это становилось унизительным. Похоже было на то, как если бы хитрый, умудренный жизнью старик играл с наивным ребенком. Нетуб, считавший себя хитрым, начинал разочаровываться. И тем не менее он понимал, что ловкости в нем не убавилось, и чувство это усиливалось по мере того, как он приближался к своей добыче.

Он не стал оборачиваться, чтобы его люди не заметили тревоги на его лице. Еще этой ночью ему снилась гробница Шакан-Хофера, и он проснулся в поту, придя в ужас от мысли, что мог кричать во сне.

Главарь воровской шайки никогда не хныкал как дитя, и коль уж такое случилось — значит, его посетили зловещие сны, вестники несчастья.

Увы, ни вино, ни пары голубого лотоса или мандрагоры не смогли стереть из его памяти постигшую их неудачу, когда по его инициативе шайка проникла в пирамиду Тетлем-Иссу на другой день после схода вод Нила, в самый разгар сезона Перит; земледельцы как раз бросали семена в свежий ил, который река оставила на освобожденной земле.

Тетлем-Иссу считалось погребением незначительным, но зато нетронутым, не поддавшимся более ранним набегам грабителей. Однако воры, известные хвастуны, утверждали, что оно заколдовано, защищено заклинаниями жрецов бога Собека, Великого Крокодила, непобедимого стража границ, пожирателя проклятых гиппопотамов.

— Все, кто попытался войти туда, там и остались, — шепотом рассказывал Нетубу старик вавилонянин, скупщик краденого. — Пирамида их поглотила. Не вернулись ни Иксур с бородой, заплетенной в косички, ни горбун Шатаван, ни укротитель диких животных и гладиатор Абалон. А ведь им был известен проход, образовавшийся на северной стороне после землетрясения. Это щель шириной в локоть и высотой в два локтя, от которой проход наклонно спускается прямо в чрево пирамиды. А что в нем скрывается — никто не знает.

— Стало быть, захоронение цело? — спросил Нетуб.

— Можешь не сомневаться, — ответил скупщик. — Оно принадлежит Шакан-Хоферу, правителю двадцать второго нома. Этот шакал потребовал похоронить себя с таким количеством золота, на которое можно купить тридцать галер. Эта сволочь пила кровь из народа, как пиявка, присосавшаяся к шее коня. Он все забрал с собой. Когда Нил сильно разливается, воды омывают основание пирамиды и влага просачивается сквозь известняк, поэтому он аж позеленел. В погребальных камерах вонь, должно быть, как в морском гроте; но золото ведь не пахнет, не так ли?

Нетуб решил попытать счастья. Если повезет, престиж его поднимется. И в глазах всех он будет царем воров, господином этой красной земли.

Как только река вернулась в свое русло, а феллахи принялись засевать ожившую землю, Ашра со своей шайкой проник в пирамиду. Вавилонянин не соврал: они словно вошли в морской грот. Воды Нила, просочившиеся сквозь трещины в основании, заполнили галереи зеленым илом, тем самым, который оплодотворяет пойму и не дает народу Египта умереть с голоду. Ноги разъезжались на мягком вязком ковре, многие, изрыгая проклятия, шлепались в грязь этого подземного болота.

«Что за никудышного мастера нашел себе покойный сановник! Зачем сооружать пирамиду так близко к Нилу, зная, что сильный разлив затопит ее?»

Ладно. Нет времени думать об этом.

Нетуб Ашра и его люди продвигались согнувшись, спускаясь по наклонному скату, который вел в погребальную камеру. От дыма смолистых факелов щипало глаза, они с трудом удерживались на ногах.

Насыщенный влагой воздух разъел все настенные рисунки, повествующие о великих деяниях покойного. С низкого потолка сильно капало. Нетуб заставил своих спутников тянуть веревку от входа, чтобы можно было найти дорогу назад, если вдруг сквозняк погасит факелы. Его помощник, грек Бутака, кичившийся тем, что родился в стране Минотавра, держался рядом, очень осторожно разматывая клубок веревки, так как его ужасала сама мысль о том, что они могли заблудиться в лабиринте. Такое уже чуть было не случилось с ним дважды; и с тех пор его прошибал пот всякий раз, когда приходилось с риском для жизни проникать в пирамиду. В оправдание его опасений следует признать, что хорошие строители не скупились на устройство ловушек: внезапно появляющиеся под ногами люки поглощали человека, который падал в колодец с острыми кольями; каменные блоки, находившиеся в неустойчивом равновесии, грозили раздавить каждого, кто до них доберется… Однако сам Нетуб был относительно спокоен. Подобные западни встречались редко, потому что стоили дорого. По большей части строители использовали для перекрытия галерей глиняные стенки, покрытые гранитной крошкой, и в них легко было пробить отверстие нужного размера.

В Тетлем-Иссу, похоже, ничего подобного не было предусмотрено; пологий скат, по которому саркофаг спускали в его последнее пристанище, оказался прямым и ровным, как хорошо вымощенная улица.

Но несчастье все-таки произошло.

Что-то длинное вдруг выскочило из грязи и схватило кого-то за йогу. Послышалось клацанье, напоминающее стук опущенной на горшок крышки или треск ломаемого сухого виноградного побега.

— Собек! — завопил Бутака, охваченный суеверным ужасом. — Это Собек! Горе нам!

И тут до всех дошло: в гробнице было полно крокодилов. Они приплыли сюда во время паводка и пролезли в трещину в пирамиде, чтобы поспать в тени, как делали это на берегах Нила. Спад воды застал их врасплох; река теперь была слишком далеко, и по жаре до нее не доползти. Поэтому они остались здесь, в образовавшейся грязной жиже, защищенной от испарения толстыми каменными стенами.

Крокодилы стали хранителями сокровища.

Началась паника. Крокодилы вылезали отовсюду, и казалось, что их не меньше сотни. В темноте невозможно было угадать их приближение: они бесшумно скользили по жидкому илу. Обезумевшие грабители, толкаясь, начали карабкаться к выходу. Увы, скользкий откос сбрасывал их назад, к крокодилам. Тогда они все вместе ухватились за веревку, но их было слишком много, и та порвалась, не выдержав тяжести. Лишь немногим удалось вылезти из гробницы на поверхность.

— Бейте их факелами! — надрывался Нетуб. — Пихайте их в пасти!

Но его никто не слышал. Паника достигла пика. Мрак усугублял ужас грабителей, а оголодавшие крокодилы нападали не переставая: река вместе с привычной добычей была для них недоступна.

Теперь Нетуб думал только о том, как спастись самому. С факелом в руке и бронзовым ножом за поясом он взобрался на цоколь статуи Осириса. К нему присоединился Бутака. Долго-долго в темноте слышались всплески и клацанье челюстей. Сердце сжималось от детского визга, который могут издавать даже самые суровые мужчины в те мгновения, когда смерть разрывает их тела на части. Нетуб наконец-то понял, почему никто и никогда не выходил из Тетлем-Иссу. Крокодилы, принесенные сюда паводком, исправно несли свою службу под бдительным оком бога Собека. В Египте никто не убивал этих прожорливых животных; считалось, что они охраняют естественную границу страны от ее заклятых врагов гиппопотамов, олицетворявших злого бога Сета, убийцу Осириса.

Это были страшные часы. Зеленоватый ил шевелился, из него то и дело высовывались разинутые пасти, полные острых зубов. Дрожащий от страха Бутака даже не замечал, что падающие с факела раскаленные капли прожигали ему руку. Он тоже хотел немедленно выбраться наверх, к дневному свету. Нетуб удержал его, предложив единственно возможное решение:

— Пусть жрут. Когда наедятся, мы сможем вырваться отсюда.

Молодой грабитель проклинал себя за то, что не сумел предусмотреть опасность: ведь так просто было запустить вперед стадо коз, чтобы крокодилы набили ими себе брюхо. Темноту подземелья наполняли звуки, издаваемые пожирающими свою добычу рептилиями. По одному гасли факелы, брошенные раздираемыми на части людьми. Слышно было, как несчастные отбивались, колотя по грязи руками. Крокодилы разрезали их пополам одним нажатием челюстей, и еще живые половинки людей упорно ползли к крохотной светлой точке выхода.

Утолив голод, крокодилы вновь погрузились в ил, и в подземелье опять воцарилось спокойствие. Сытые животные безразлично поглядывали на спускающихся с пьедестала Нетуба Ашра и Бутаку. Первым движением грека было броситься к свету, но главарь шайки жестом остановил его.

— Нет, — прошипел он. — Погребальная камера… сейчас или никогда. Надо как-то вознаградить себя за то, что мы пережили.

И вместо того чтобы подниматься, они продолжили спуск, пробираясь среди обожравшихся крокодилов и разодранных на куски, еще не съеденных трупов.

Но в погребальном склепе их ожидал неприятный сюрприз. Голодные крокодилы ударами хвостов вскрыли саркофаг, разбили сундук из кедровой древесины и все сосуды. Они сожрали мумию великого визиря, проглотили его высохшие останки и парадные украшения, потом принялись за предметы обихода и кубки из чистого золота, перемолотив все это своими огромными челюстями. Одним словом, они проглотили все, что пахло ароматическими мазями, даже сами мази в горшочках. Если и осталось несколько драгоценных камней, то их следовало искать в кучках экскрементов, покрывавших пол погребальной камеры.

Нетуб и Бутака застыли, объятые ужасом.

Мучимые голодом рептилии начинали уже пожирать друг друга: крипт был полон раздробленных костей, догнивающих скелетов, от которых шел отвратительный запах, скопившийся здесь из-за отсутствия вентиляции. Оба мужчины едва не потеряли сознание.

Нетуб был в ярости. В отчаянии он погрузил руки в грязь, пытаясь нашарить какие-нибудь камушки. И только мысль о том, что крокодильи зубы перемололи их в порошок, удержала его от дальнейших поисков. Бутака тянул его к выходу:

— Поднимаемся, все пропало. — Он терял самообладание, видя шевелящихся животных в углах камеры; жидкий ил покрылся рябью от их медленных движений. — Пошли же, не на что больше надеяться…

Нетуб сдался. Им удалось подняться, используя в качестве опоры бронзовый нож. Никто на них не напал. Когда грабители вылезли на поверхность, они с ног до головы были покрыты грязью.

Да, это было ужасное поражение, и Нетуб еще долго упрекал себя за то, что поддался уговорам помощника, вместо того чтобы хорошенько покопаться в испражнениях крокодилов и найти хоть какие-то уцелевшие драгоценные камни.

Набег на пирамиду Тетлем-Иссу стоил жизни половине людей Нетуба Ашры. Мало того, оставшиеся в живых так и не простили ему подобной экскурсии. А некоторые даже поговаривали, что он нарочно использовал их, чтобы отвлечь внимание крокодилов.

— Пока нас пожирали, он юркнул в погребальную камеру и набил котомку драгоценностями, — шептались они. — Он мошенник. Но когда-нибудь он поплатится…

3

Солнце будто обесцветило шерсть верблюдов, замаскировав ее под цвет песка, из которого ветер иногда возводил высоченную осыпающуюся стену. Она двигалась, жужжала, словно рой пчел, песчинки секли лицо, набивались в уши, от них не спасал даже капюшон бурнуса. Мозе часто сравнивал этот летящий песок с золотыми мушками — теми почетными мушками, которыми фараон одаривал отличившихся воинов вечером после одержанной победы.

Мозе, старый военачальник, за свою жизнь получил их дюжину. Ему знакомо было опьянение гонкой на римской колеснице, он возглавлял армию на марше, пускал стрелы во врагов-азиатов, доставлял в цепях к ногам фараона пленников с границ царства… и все это для того, чтобы сегодня стать начальником каравана, змеей извивающегося по пустыне. Каравана, не имеющего пункта назначения, передвигающегося от бивуака к бивуаку.

Славные времена прошли, годы побед улетели, подобно песчинкам, унесенным порывом ветра.

Сейчас ему сорок лет, и он почти старик: в руках уже нет прежней силы, чтобы метать копье, потрясать булавой или бронзовым мечом. В награду за его верную службу ему пожаловали должность главного хранителя царских погребений. Отныне он управлял армией мумий, был часовым, дозорным в пустыне, расстраивающим замыслы кладбищенских воров, грабивших места погребений.

И все-таки это была ответственная должность, потому что ничто не должно нарушать сон усопших отпрысков царской семьи, ничто не должно угрожать их мумифицированным останкам, иначе их души не смогут найти свое место и будут обречены на бесконечное блуждание, нигде не находя пристанища.

Да, тела должны оставаться нетронутыми, в прекрасном состоянии, будто только что вышедшими из рук бальзамировщика. Покой мертвых неоценим. А ведь надо было считаться с грабителями, осквернителями, разными бродягами; остерегаться варварских племен, которые не строили городов, а всю жизнь проводили в палатках из залатанной грубой ткани. Мозе ненавидел их. Он питал к ним отвращение, которое невозможно выразить словами, так как знал, что способны сделать эти «азиаты» с царскими останками. С самого начала новой службы он узнал, что такое ограбленное захоронение. Он видел разбитые саркофаги, могилы, очищенные от предметов, необходимых покойнику для нормального существования в потустороннем мире.

Но самое ужасное зрелище представляли собой голые трупы, вытащенные из базальтовых ванн и освобожденные от льняных обмоток: длинные тела желтого или воскового цвета, со сморщенной кожей и заштопанными ритуальными шрамами… Грабители, не церемонясь, обнажали их, чтобы забрать золотые амулеты, запрятанные в складках ткани или приложенные к ранам.

Бандиты часто отламывали у мертвецов пальцы, чтобы снять с них перстни. А некоторые даже отрывали пропитанные камедью руки и ноги трупов, чтобы развести из них костер, так как дрова редки в пустыне, а холодные ночи трудно перенести под открытым небом. Сколько раз Мозе натыкался на подобные места надругательства и находил в пепле руку или ногу какого-нибудь принца, которые, словно хворост, подбрасывали в огонь дрожащие от холода бандиты, жавшиеся к горящему костру.

Мозе мерно покачивался в такт шагам верблюда. Ему ужасно не нравилось, что он нарядился бедуином. Не любил он этот народ и его обычаи. Носить бороду, брить голову, кутаться в слои лохмотьев — все это Мозе выносил с трудом. Он чувствовал себя грязным, пропотевшим, воняющим, как животное, на котором сидел. Будучи истинным сыном Египта, он привык одеваться только в одежду из белого льна, брить все, что можно, выщипывать волосы даже в самых интимных местах и носить на голове длинный надушенный конусообразный головной убор, пахнущий ладаном.

Он оглянулся, чтобы посмотреть, насколько растянулся караван. На первый взгляд он походил на любой мирный торговый караван, идущий к дельте, чтобы разгрузиться в Бубастисе или Пер-Рамсесе. Верблюды вытянулись в извилистую линию. Они были нагружены тюками, высокими глиняными кувшинами и скатанными коврами, а погонщики прятали под шерстяными накидками медное и бронзовое оружие. Все они на самом деле были солдатами элитного войска. Туго придется тому, кто вздумает на них напасть.

В огромных кувшинах и коврах шириной в четыре локтя были спрятаны царские мумии, которые Мозе усердно пытался защитить от грабителей. Конечно, это довольно таки жалкие саркофага для царских особ, но старый воин с дюжиной золотых мушек не придумал ничего лучшего, чтобы укрыть от алчных глаз порученных ему именитых мертвецов. В каждом кувшине, в каждом ковре находились принц или принцесса, в повязках которых лежали десятки золотых амулетов, инкрустированных ляпис-лазурью.

Мозе возил их через пески и горы, в которых водилось множество львов, постоянно менял их местами. Это был единственный ответный ход, единственная придуманная им стратегия, которые он смог противопоставить действиям воров.

Передвижной кочующий некрополь… Кладбище, беспрестанно переезжающее с места на место.

Мозе со своими мертвецами двигался зигзагами. Найдя какую-нибудь пещеру, он складывал там свой груз на две-три недели и разбивал лагерь среди скал. И всегда был настороже, потому что знал, что в любой момент там может появиться пастух, который предупредит воров. Рассчитывать можно было лишь на кратковременные стоянки, дающие передышку. Рано или поздно они начинали видеть нечто подозрительное: мелькающие тени, силуэты на гребнях холмов. То были вездесущие разведчики. Авангард бандитов.

В таком случае следовало побыстрее сворачивать лагерь и уходить ночью, несмотря на нежелание верблюдов двигаться с места. Из пещеры извлекали мумии, вкладывали их в кувшины, заворачивали в ковры, и кружение по пустыне начиналось сначала.

Вот кем стал Мозе — кладбищенским сторожем, старающимся перехитрить невидимого врага и сопровождаемым раздраженными мертвецами, недовольными бесконечной дорогой. Они, рассчитывавшие на вечный покой, отныне вели жизнь изгнанников, беглецов, все богатство которых теперь составляли несколько внушительного размера драгоценностей из чистого золота. А где же привычная мебель, кровати, сундуки, колесницы, отделанные черным деревом, — все, что когда-то находилось в их последнем жилище? Необходимо было решиться и оставить все это в чреве гробницы, которой грозило разграбление. И как же им теперь занять подобающее их сану положение в загробном мире?

Мозе угадывал их озлобление, их ярость. Они снились ему ночью, когда он с головой укрывался своей накидкой из провонявшей шерсти. Гнев мертвых всегда опасен; он знал, что покойники нетерпеливы и несправедливы, как капризные дети. Придет день, и они отомстят. Недовольные мертвецы были способны на любую проделку. Они, например, проходили сквозь стены из необработанного кирпича, становились на колени у изголовья детской кроватки и душили детей, зажав им рот ладонью. Хорошо было известно, что все болезни, досаждающие людям, также имели своей причиной злость и злопамятность мертвецов, о которых забывали и чьи могилы разрушались.

Мозе иногда радовался, что у него нет ни жены, ни детей. Так что за все придется отвечать ему одному, если мертвые решат его наказать.

Он еще раз обернулся, сердце сжимало дурное предчувствие. Уже несколько недель ему казалось, что за ними следят. Грабители устроили на него охоту, а он никак не мог запутать следы. И напрасно он приказывал укладывать верблюдов, накрывать их тканью цвета песка, заставлял солдат окапываться — ничто не помогало. Раздражающая уверенность продолжала мучить его. Она щекотала затылок, будто острие копеша, изогнутого медного кинжала.

«Это Нетуб Ашра, — шептал ему страх. — Это может быть только он. Другие не вцепились бы с таким упорством. Он умен и разгадал тебя. Ему известно, что на самом деле караван — это кочующее кладбище. Нетуб Ашра, проклятый вожак собачьей стаи, царь шакалов, грабителей гробниц. Ему давно уже следовало отрезать нос и уши. А соглядатаи нома только и мечтают, как бы вырвать бронзовыми щипцами его половые органы».

Нетуб Ашра… Никто не знал его в лицо, но он, бесспорно, был самым отчаянным из грабителей, самым жестоким, потому что не довольствовался тем, что уносил из погребений золото и драгоценные камни; он осквернял мумии, обезображивал их, дабы обречь их души на вечные скитания.

Было в нем что-то богохульское, дьявольское.

Мозе тщетно всматривался в даль. Шел шестой день второго месяца Шему — время сбора урожая, — и пустыня была раскалена как кузнечный горн, в котором потрескивали невидимые огоньки. Погрузиться в нее — значит сгореть заживо. Один за другим засыхали оазисы, но нужно было продолжать двигаться в то время, когда язык распухал во рту, становился шершавым, точно кожа мумии, и зубы царапали его до крови, которая, попав в горло, еще больше возбуждала жажду своим солоноватым вкусом.