Лабиринт фараона

Мене-Птах опасался, что среди них не найдется никого по-настоящему скорбящего по номарху. Панахемеб предусмотрел это и приказал не скупиться и пригласить побольше плакальщиц, которые все заглушат своими причитаниями. За саркофагом должна была следовать процессия слуг, несущих погребальное имущество Анахотепа: мумии лошадей, колесницы, мебель, отделанные золотом и драгоценными камнями. Верховного жреца Амона беспокоила чернь, видевшая отправление в загробный мир рабов и солдат — мужчин и женщин, украденных и мумифицированных по велению номарха. Могло произойти что угодно — взрыв ярости, нападение на останки, разграбление сокровищ. Демонстрация всех этих богатств, которые будут замурованы в пирамиде, в то время как жители голодали, могла произвести смятение в умах.

Мене-Птах знаком велел слугам положить саркофаг на носилки и направиться к почетной лестнице. Похороны Анахотепа начались.

С восходом солнца Ануну закрыли внутри глиняного истукана. Ослепшая и оглохшая, она слышала лишь неясные звуки, доносившиеся из мира живых. В тот момент, когда над ней опустилась крышка, девушка почувствовала стеснение в груди, и ее разом покинула вся решимость, испытываемая ею в последние недели. Она чуть было не оттолкнула крышку ладонями, чтобы вновь увидеть свет, и лишь с огромным трудом совладала с собой. Главное — не нервничать, держать себя в руках, так как воздух поступал к ней через несколько отверстий, проделанных в саркофаге из обожженной глины. Пока глиняного покойника обертывали льняными лентами, она попыталась успокоиться.

За время тренировок Ануна ясно поняла, что главной проблемой была опасность задохнуться. Нетуб сделал все, чтобы обеспечить доступ в саркофаги как можно большего количества воздуха. Но нельзя было увеличивать число отверстий, не возбудив подозрений, поэтому вентиляция оставалась слабым местом.

Ко всему прочему Ануну на какое-то мгновение охватила паника, когда она, беспомощная, лежала в уже закрытом саркофаге. Дело в том, что как раз перед наложением крышки она заметила Ути, подходившего к козлам, на которых лежали мнимые трупы, приготовленные к обмотке. Для чего явился сюда бывший слуга Дакомона? Уж конечно, не для того, чтобы пожелать ей удачи! Она едва не позвала на помощь, не крикнула Нетубу, чтобы он убрал слугу, потому что еще слишком свежо было в памяти совершенное на нее покушение. Если Ути вздумается повторить его, вдув перец в одно из отверстий, она потеряет нюх и будет неспособна идти по следу неощутимых духов в лабиринте пирамиды. Когда Ути бросил ей в тот раз перец в лицо, она потратила много дней на восстановление обоняния; сегодня же у нее не будет такой возможности, так как если их пребывание в гробнице затянется, все они умрут — если не от жажды, то от удушья…

К счастью, слуга ничего не попытался сделать, и Ануна со странным облегчением увидела пересекающиеся на отверстиях ленты.

Последний взгляд Ануны предназначался Нетубу. Ей очень хотелось, чтобы он поцеловал ее, ободряюще потрепал по щеке, но глупо было ждать таких нежностей от главаря грабителей, к тому же рядом находились его люди. Прошедшей ночью они не стали заниматься любовью, так как молодой человек опасался обессилеть после таких активных действий. «Никогда не надо заниматься этим перед боем, — пробормотал он, — это наилучший способ избежать смерти на следующий день». Любовники провели ночь каждый в своей палатке. Ануна долго не могла уснуть, прислушиваясь к хлопанью полога и завыванию ветра в пустыне.

Итак, Ануна уже несколько часов ждала, вытянувшись в темном нутре глиняного футляра; липкий пот покрывал ее тело, а горло пересохло от жажды. У нее был небольшой бурдючок с водой, но она не осмелилась воспользоваться им, боясь, что появится неудержимое желание помочиться. Она решила терпеливо сносить неудобства, но вздрагивала всякий раз, как люди Нетуба поднимали и переставляли саркофаг. Отрезанная от внешнего мира, она вынуждена была смириться с этой бездеятельностью, с незнанием того, что происходит снаружи. При каждом новом толчке она ожидала, что крышка саркофага отскочит и обман раскроется. Напрягая слух, она силилась уловить какие-либо конкретные звуки, но безуспешно. До нее доходил только гул непонятных голосов. Ко всему прочему она боялась, что, когда фальшивую мумию поставят, она потеряет равновесие и упадет прямо в руки жреца. Инстинктивно она цеплялась за внутренние неровности глиняной фигуры, будто эти слабые точки опоры могли спасти ее от падения. Шум собственного дыхания, усиленный глиняной оболочкой, казался ей очень громким, но у нее было так мало воздуха, что она не могла прекратить дышать, не рискуя упасть в обморок.

Когда саркофаг переносили в тень, она страдала меньше, но когда его выставляли на солнце, жара внутри мумии становилась непереносимой и Ануне вдруг начинало казаться, что у нее останавливается сердце.

Иногда саркофаг передвигали, и девушка пробовала мысленно проследить за его перемещением. Нетуб объяснил ей, что банда будет постепенно приближаться к похоронному каравану, дожидаясь возможности подменить фальшивыми саркофагами настоящие — с мумиями слуг номарха. Делать все нужно было очень быстро. Им помогал один из дворцовых слуг, которому прилично заплатили, считавший, что лишние саркофаги наполнены заговоренными предметами, предназначенными для того, чтобы осложнить существование Анахотепа в загробном мире. Впрочем, его чаще других били палками по приказу номарха, поэтому он охотно взялся помочь им, чтобы хоть немного отомстить, подсунув ему эти «амулеты».

После продолжительного лежания в тени грабители неожиданно резко подняли саркофаг, и девушка поняла, что сейчас осуществится столь долго ожидаемая подмена. Она уперлась руками в стенки, молясь, чтобы от сильных толчков мумия не треснула. Хватило бы одной трещины, чтобы глина начала крошиться. Если хрупкая скорлупа развалится, льняные ленты не смогут удержать обломки и мумия разлетится, как только жрецы подхватят ее, чтобы удержать.

Целую вечность Ануна пребывала в каком-то хаосе. Ее встряхивали с такой силой, что саркофаг, казалось, вот-вот полетит в пропасть с вершины скалы.

Снаружи толпа оставалась удивительно безмолвной, и только фальшивые причитания плакальщиц наполняли воздух стонами, не находящими у народа поддержки. Неподдельный страх охватил Ануну. Что произойдет, если чернь вдруг взбунтуется? Если люди, столпившиеся по обе стороны кортежа, вдруг решат, что эти пышные похороны оскорбительны для них, нищих?

«Они могут прорвать оцепление, — подумала она, — завладеть имуществом Анахотепа и выбросить в реку…»

То, что процессия уже приблизилась к Нилу, она поняла по специфическому запаху ила, ударившему ей в нос. Если разъяренные феллахи схватят ее саркофаг и бросят в илистые воды, она утонет. Глиняный фоб сразу же пойдет ко дну, она даже не успеет разрезать ленту, удерживающую створки ее раковины… вода ворвется в легкие…

От страха она задышала глубже. Все было возможно, ибо слишком уж сильна была ненависть, внушаемая Анахотепом своим подданным. И теперь, когда он был мертв и страх наказания стал постепенно исчезать, ими могло овладеть кощунственное желание. Каждый захотел бы осквернить его тело, запретив ему доступ в потусторонний мир, обречь его на скитания в преддверии рая, где горько сетуют непогребенные или те, чьи мумии изуродованы.

Запах реки становился все сильнее. Ануне показалось, что она слышит всплески воды. Сейчас на похоронные барки погрузят сокровища, и они поплывут до пристани у входа в пирамиду. Ее мысли подтвердила внезапная бортовая качка. Плохо закрепленный саркофаг пополз по палубе. Ануна закусила губу, сдерживая крик, но ее ногти скребли твердую глину мумии. Неужели ей позволят свалиться за борт? И неужели никто не видит, что она сейчас полетит в пустоту?

Похоронные барки, как всегда, были перегружены, и жрецам с трудом удавалось закрепить багаж покойного. Случалось, что во время перевозки терялась кое-какая мебель, сундуки или мумии животных, так как легкие парусные лодки были плохо управляемы, а египтяне не очень-то разбирались в хитростях судоходства.

Саркофаг Ануны поймали у самого края борта и поставили рядом с другими. По сотрясавшим его глухим ударам девушка предположила, что мумии кладут друг на друга. Воздуха внутри стало больше, и теперь она могла дышать открытым ртом, чтобы избавиться от тяжести, сжимавшей грудь. Она была вся в поту, а удары сердца молоточками отдавались у нее в висках.

«Я сейчас умру, — с ужасом подумала она. — Я задохнусь, прежде чем доберемся до пристани…»

Барки были уже на середине реки. В воздух поднимались монотонные молитвенные песнопения жрецов, но люди, столпившиеся на обоих берегах, не вторили им. Медленное продвижение священных лодок символизировало путешествие мертвого к Западу на лодке Осириса. Но вот судна причалили к пристани, началась разгрузка. Сперва с большой торжественностью была вынесена мумия номарха, которую со всеми почестями опустят внутрь пирамиды, потом — различные вещи для его нового жилища: предметы мебели, одежда, пища, драгоценности, а также слуги и солдаты.

Это нескончаемое шествие загробных спутников производило на зрителей тягостное впечатление. Они привыкли видеть груды деревянных фигурок, символически призванных служить господину в загробном мире и освобождать его от недостойных его обязанностей, здесь же было нагромождение саркофагов с настоящими мумиями. Это казалось по меньшей мере необычным. Как ни усердствовали жрецы, повторяя, что речь идет о верных слугах, отборных солдатах, любимых наложницах, умерших добровольно, чтобы сопровождать номарха в потусторонний мир, им не верили… Подобные самоубийства случались, но они были редки, а в данном случае представлялись совершенно неправдоподобными. Почему-то не верилось, что кто-то мог настолько почитать этого злого старика, чтобы оборвать свою жизнь с намерением последовать за ним в поля Иалу! Нет, все подозревали, что это был какой-то ужасный план, выполненный при содействии жрецов, и вспоминали необъяснимую эпидемию исчезновения людей, охватившую провинцию в последние месяцы.

Ануна задыхалась. Ей казалось, что из ее тонкого, почти обнаженного тела вытекали литры пота. Дышать было трудно, после каждого глотка влажного и горячего воздуха, заполнявшего саркофаг, казалось, что легкие вот-вот разорвутся.

— Теперь я восстанавливаю твое тело и закрепляю твои кости, — пели жрецы. — Я заботливо собрал твои члены, разбросанные по земле во всех частях света. Все члены твоего Божественного Тела подобраны, я тщательно охраняю их.

Когда лодка наконец причалила к пристани, Ануна почувствовала подозрительное шевеление на правом бедре. Это было похоже… на прикосновение лапок насекомого, неуверенно продвигавшегося вперед, исследуя новую территорию. Она напряглась, уверенная, что в полой статуе вместе с ней находилось что-то живое — паук или… скорпион. Девушка с трудом сдерживала крик. Она могла бы поклясться богами, что это он! Скорпион… Один из маленьких песчаных скорпионов, которого Ути незаметно подбросил внутрь саркофага, когда его закрывали.

«Недаром я не доверяла ему, — подумала Ануна. — Я знала, что он не откажется от мести. Он просто выжидал удобного момента, вот и все».

Она заставила себя не шевелиться, несмотря на ужас, который вызывало в ней передвижение ядовитого насекомого по ее телу. Шевелиться нельзя ни в коем случае. Существовало много видов скорпионов, укус которых мог вызвать горячку либо убить за несколько часов. Не зная, кто по ней ползет, нечего было и пытаться раздавить его.

Страшное насекомое перемещалось взад-вперед, спускалось вниз, поворачивало, залезало повыше. Сотрясения саркофага заставляли его застыть на месте — наверняка с выпущенным жалом, — потому что оно пока не знало, кого ужалить, но поджидало свою жертву. Лапки насекомого уже бегали по животу и грудям Ануны, и девушка с трудом терпела их щекотание.

Усилием воли Ануна заставила себя сосредоточиться на носильщиках, которые то останавливались, то возобновляли движение. Скорпион прополз по ее левой руке, взобрался на плечо и замер во впадинке ключицы, чтобы утолить жажду скопившимся в ней потом. Он не делал ей ничего плохого, но и того, что он там находился, было достаточно. Она закрыла глаза и рот, так как была уверена, что он не замедлит заползти ей на лицо. Самым опасным местом были волосы. Если он запутается во вьющихся волосах, то может потерять терпение, начнет метаться и ужалит наугад, впрыснув порцию яда прямо в висок своей жертвы.

Ануна спросила себя, сколько времени она сможет вытерпеть, прежде чем сойдет с ума. С закрытым ртом дышать ей стало намного труднее.

Правой рукой она пошарила между ног, нащупывая корпию, положенную туда на тот случай, если девушка не сможет удержаться и помочится. Сможет ли она быстро схватить насекомое до того, как оно начнет действовать?

Когда она ухватила пальцами нитяной тампон, саркофаг еще раз подняли, спустили с палубы и понесли ко входу в пирамиду. Колебаний ящика оказалось достаточно, чтобы насекомое изменило направление движения, и теперь оно уже взбиралось по ее подбородку. Затем девушка почувствовала, как насекомое проследовало в обратном направлении: скатилось по животу к ногам и замерло на правой ступне. И уже там, раздраженное падением, оно выпустило жало и укололо ее в щиколотку.

«Вот и конец, — подумала Ануна, извиваясь от боли. — Ути выиграл».

Верховный жрец Мене-Птах стоял у спуска в символические могилы, куда предстояло поместить барки из сандалового дерева, которые позволят покойному предпринять путешествие в новые земли. Ради такого случая он обрил все тело и обулся в сандалии из белой кожи. С плеча его свисала шкура леопарда, а в руке он держал большой посох Ра. Он с опаской смотрел на приближающийся к нему саркофаг Анахотепа, который несли шесть жрецов в белых набедренных повязках. Солнце, отражавшееся от известковой дорожки, больно слепило глаза. А белая пирамида позади сверкала так, будто решила лишить зрения всех присутствующих на похоронах номарха. Блеск этот был непереносим и вызывал раздражение. Верхушка пирамиды, покрытая золотом, сверкала еще сильнее, и можно было подумать, что она вот-вот расплавится и золотые слезы польются по всем четырем граням сооружения. Мене-Птах начинал подумывать, не есть ли это проявление гнева Ра. Не рассердился ли высший бог из-за этих еретических похорон, когда хоронили живого, считавшего себя умершим, и мертвого, личность которого не была установлена?

Он поднял глаза к небу и, прищурясь, посмотрел на солнце.

«Мы сгорим заживо, — подумал он. — Солнце испепелит нас прежде, чем процессия подойдет ко входу в гробницу…»

Он покачнулся, представив себе человеческий пепел, подхваченный ветром и унесенный в пустыню, где он перемешается с песком. От запаха благовоний его затошнило, и он крепче вцепился в свой парадный посох, чтобы не упасть; колени его подгибались.

— Поистине, ты — Гор, сын богов, — монотонно гнусавили жрецы. — Осирис породил тебя, Пта создал тебя, и ты вышел из чрева Нут. Ты, светлейший, подобный Ра, который сияет на горизонте…

Слуги положили саркофаг Анахотепа на землю, сняли с него крышку и медленно приподняли за один конец, чтобы мумия стояла вертикально, как при жизни. Начался обряд открытия рта. Мене-Птах взял маленькое позолоченное тесло, поданное ему на подушечке. Прикосновение этого скромного орудия труда возвращало покойнику пять чувств, необходимых ему в загробном мире. Мене-Птах подумал было, что этот обряд излечит номарха от недугов, на которые он не переставал жаловаться, находясь в храме, а именно от потери вкуса и обоняния.

— Смотри! — приказал верховный жрец, поднимая тесло к лицу номарха, закрытому маской из чистого золота. — Это глаз Гора открывается перед тобой. Прими его как подарок. Он тебя накормит, он тебя поддержит. О, бедные земледельцы на полях Иалу, соберитесь с силами. Очистите ваши небесные тела, примите глаз Гора…

Молитва была слишком длинной, и Мене-Птах, впервые с тех пор, как начал исполнять обязанности верховного жреца, почувствовал, что у него пересохло во рту. Он читал механически, уже не понимая, что говорит. Он боялся какого-либо безумного поступка, внезапного и непонятного каприза Анахотепа. А вдруг тому захочется сорвать с себя маску и выйти из саркофага? Или он вдруг начнет двигаться, посчитав обряд слишком скучным?

Мене-Птах дрожал при мысли о возможном скандале, который погубит его репутацию. Чем больше он всматривался в «мумию» номарха, тем больше ему казалось, что она шевелится. Сейчас это заметят все… Солдаты, толпа… Через мгновение раздастся крик ужаса…

Верховный жрец мысленно отсчитывал стихи погребальной молитвы, спеша поскорее добраться до ее конца. Он вдруг сообразил, что бормочет невнятно и быстро и слуги кидают на него недоуменные взгляды, однако понадеялся, что его странное поведение припишут волнению. Было очень жарко, и он ждал, что у Анахотепа вот-вот подогнутся колени и он в обмороке рухнет к его ногам… или же попросит воды плаксивым голосом, слышным на другом конце наклонной эстакады.

Наконец саркофаг опустили на землю и накрыли крышкой. Однако нервы Мене-Птаха настолько расшатались, что, когда он совершал такой же обряд над другими мумиями, ему казалось, что он слышит их дыхание, стоны и даже видит, как они дергаются под льняными лентами. Некоторые из них показались ему настолько похожими на живых, что он чуть было не убежал, посчитав, что сходит с ума. И все же он решил сохранять спокойствие и не поддаваться галлюцинациям.

В себя он пришел только внутри пирамиды, когда потребовалось возглавить похоронную процессию, следуя по красной ленте, уложенной на земле, чтобы указывать путь. Анахотеп предупреждал: нельзя отходить от ленты больше чем на три шага, если не хочешь попасть в ловушку, которыми начинен лабиринт. Процессия углубилась в гробницу, следуя извилистым путем к погребальной камере, где находилась базальтовая ниша, в которую вставят саркофаг Анахотепа.

Мысль о ловушках угнетающе действовала на присутствующих. Они продвигались, стараясь идти след в след по красной ленте, словно канатоходцы над пропастью. Все желали побыстрее вырваться из этого мрачного места, где на каждом шагу их подстерегала смерть. Но процессия была нескончаемой, так как следовало еще перенести и багаж усопшего. Предметы мебели и мумии слуг были сложены кучей, кое-как. С каждой минутой страх, охвативший жрецов, все возрастал. Движения их стали беспорядочными, и они постоянно сталкивались друг с другом. Все видели только одно: красную ленту — линию, с которой не следовало сходить под страхом смерти.

Достаточно было пустяка, чтобы возникла паника: сухой щелчок, глухой стук. И тогда все, толпясь, бросились бы к выходу и не колеблясь топтали бы тех, кто имел несчастье упасть. Мене-Птах чувствовал это. Лабиринт представлялся ему гранитной крепостью, где под каждой плитой затаилась смерть, готовая схватить его в любой момент. Никто точно не знал, что собой представляли ловушки, расставленные Анахотепом, потому что тайна их ревниво оберегалась. Уверены были только в одном: их не было в погребальной камере, что позволяло без опаски складывать там личные вещи покойного. Глядя на беспорядочное нагромождение саркофагов, никто уже не знал, куда складывать всех этих воинов, рабов и лошадей, доставленных сюда согласно предсмертной воле номарха. Вся эта загробная армия угрожала погрести под собой саркофаг самого хозяина пирамиды. Жрецы толкались в полумраке, и каждый торопился отделаться от своей ноши, чтобы поскорее увидеть солнце. Шкатулки, наполненные драгоценными камнями, опрокинулись, большие глиняные кувшины с золотыми слитками разбились. Камни сверкающим дождем падали на гранитные плиты, и сандалии носильщиков топтали их, словно простые камушки. Было только одно желание: увидеть, как наконец-то опускаются каменные блоки, чтобы навсегда закрыть вход в гробницу.

Мене-Птах дал сигнал к отходу. Он шел последним, наматывая на свой церемониальный посох красную ленту. Теперь не оставалось никаких меток, позволяющих ориентироваться в оборонительном лабиринте, которым окружил себя номарх.

От жгучего солнца верховный жрец почувствовал большое облегчение и усталым голосом произнес:

— Опускайте блоки.

Тотчас рабочие начали раскачивать подпорки, которые удерживали глыбы, предназначавшиеся для замуровывания коридора. Послышался глухой звук ударов камня о камень, что-то вроде подземной лавины, будто гора обрушилась снаружи. Упавшие блоки подняли тучу пыли, хлестнувшей по лицам находившихся рядом людей.

Вскоре установилась тишина: гробница была замурована. Жрецы затянули молитвенное песнопение:

— «Вот Гор уселся на свой трон. О Ра, пусть дни моей жизни идут безмятежно по бесконечной дороге блаженства…»

Но их голосам, заглушаемым песчаным ветром, не удавалось подняться к солнцу.

22

У Ануны началась лихорадка. С тех пор как яд скорпиона проник в ее кровь, все ее тело горело. Она смутно помнила, что непроизвольно раздавила насекомое пяткой, а потом… А потом сознание ее словно окутал густой туман. Ей грезилось, что она звала на помощь, стучала кулачками по крышке своей раковины. Так ли это было на самом деле? Она не знала. Нет, наверное, потому что никто не дотронулся до саркофага, не открыл его… Или она (к счастью!) делала это позже, когда жрецы уже покинули пирамиду? Выживет ли она? Какой именно скорпион ее укусил?

Она прислушалась, сквозь гулкий стук крови в висках пытаясь уловить какие-либо звуки снаружи. Ей показалось, что вокруг нее царила необыкновенная тишина.

«Я в погребальной камере, — подумала она. — Меня замуровали заживо в пирамиде Анахотепа».

Она нащупала нож, которым должна разрезать ленты, удерживавшие обе половинки глиняной статуи. Начиная с этого момента ей придется все делать вслепую: у нее не было возможности зажечь маленький светильник, находившийся где-то в ногах.

Хотелось пить, не хватало воздуха. Стараясь не поранить пальцы острым лезвием, она принялась разрезать льняные полоски. От движений ножа лишь скрежетал металл. Щель была узкой, работу усложняли затвердевшие шероховатые края. К тому же Ануна боялась, как бы лезвие не сломалось или не погнулось. Льняные полосы поддавались легко, но порой они собирались в эластичную массу, тогда каждую из них приходилось резать отдельно. Усилия быстро утомили ее. От горячки началась тошнота. Наконец ей удалось сдвинуть с места верхнюю часть фальшивой мумии. Оставалось лишь оттолкнуть крышку саркофага, чтобы обрести свободу. Непроницаемый мрак пробкой вошел в горло. Задыхаясь, она ладонями уперлась в крышку, но та не пошевельнулась. Что-то очень тяжелое давило на нее сверху. Должно быть, другой саркофаг…

До Ануны дошло, что жрецы, спеша поскорее выбраться из пирамиды, напичканной ловушками, и не имея достаточного места, сложили саркофаги навалом, вместо того чтобы расставить их вдоль стен, как это обычно делается. Неожиданно она оказалась пленницей гробов, сдвинуть которые у нее не было сил. Усиленная лихорадкой паника заставила ее издать сдавленный крик. Где карлики? Пигмеи… Их тоже завалили саркофагами? В таком случае все они погибли. Ни один из них не сможет освободиться. Нетуб этого не предвидел. Торопящиеся жрецы… Скомканная церемония… Какая насмешка судьбы! Грабители погребений — жертвы своей собственной стратегии! Боги, наверное, хохочут до слез. Ануна ударила в крышку кулаком и ногой. Безрезультатно. Глухой звук подтвердил ее опасения: ее саркофаг лежал под кучей других. У пигмеев, если допустить, что кому-то из них удалось выбраться, не хватит сил разобрать все ящики, которые, может быть, высились до самого потолка склепа.

С трудом переводя дух, растирая онемевшие кулаки, Ануна перестала стучать и еще раз прислушалась. До нее донеслись слабые звуки: царапанье, голоса. Некоторым пигмеям все же удалось вылезти из зловещих коробов, они придут на помощь…

Она окликнула их, забарабанила по крышке, давая о себе знать, но в ответ услышала только приглушенный смех. Эти паршивые карлики прекрасно поняли, что она в западне, но ни один из них не поспешил ей помочь. Они все еще питали к ней отвращение, они никогда не признавали ее авторитет, потому что она была женщиной, а они принадлежали к племени, где женщины ценились еще меньше, чем козы. Они, несомненно, воображали, что смогут найти дорогу в лабиринте без нее. Глупцы! Из-за их безрассудства стены придут в движение; и тогда уж лабиринт постоянно будет менять свою форму.

Она кричала, ругала их, приказывала им помочь ей, но они продолжали смеяться, обмениваясь шутками на своем языке. Они смеялись над ней.

Ануна тяжело дышала. От лихорадки, вызванной ядом, у нее стучали зубы. Она подождала, пока сердце перестанет колотиться, и поменяла стратегию. Если уж ей не под силу поднять крышку, то, может быть, удастся проломить боковую часть саркофага? Ведь она деревянная и довольно тонкая. Нескольких ударов ногой, наверное, хватит… Она перевернулась на бок, повыше подняла правое колено и сильно ударила ногой прямо перед собой. Почувствовала, как треснула деревянная стенка. Ануна упорно продолжала бить по ней, расширяя отверстие, через которое смогла бы выскользнуть наружу. Занозы вонзались ей в лодыжку, но она не чувствовала боли. Снаружи ей виделся желтый мерцающий свет. Пигмеи зажгли масляную лампу. Запах горелого жира заглушил все остальные. Надо было заставить их срочно погасить светильник, пока вонь от просаленного фитиля не заполнила всю гробницу, сделав невозможным отыскание пути по запаху. Ануна проскользнула в расширенное отверстие. Острые края разбитых досок сильно оцарапали ей бока. Очутившись на свободе, она убедилась, что не ошиблась: на ее саркофаг была навалена куча других. Под их весом могла продавиться крышка, и тогда уж она наверняка бы погибла.

Она поползла по гранитным плитам; от их прохлады стало легче, но голова все еще кружилась. Ее потные ладони оставляли темные пятна на сухом камне. Маленький светильник, наполненный бараньим салом, тускло освещал погребальную камеру, и Ануна вначале различила лишь хаотическое нагромождение вещей, кое-как брошенной мебели, среди которой ползали карлики. Они лишь насмешливо взглянули на нее и продолжили свою работу, собирая в джутовые мешки все драгоценности, которые могли найти. Некоторые ножами выковыривали глаза статуй, сделанные из драгоценных камней, другие тщательно соскребали пластинки из чистого золота, прикрепленные к сундукам или колесницам. Эта работа поднимала в и без того густой воздух золотистую пыль, которая оседала на потных телах грабителей, отчего они светились в полумраке. Ануна попросила у них немного воды, но они сделали вид, что не слышат. Она дрожала от холода, в то время как по венам ее тек огонь. Ей хотелось свернуться в клубок и забыть обо всем. Она прислонилась спиной к стене. Гробница не была расписана. Несколько иероглифов, обрядовых фигурок были высечены в грубом камне и не покрыты красками. Статуи богов казались удивительно белыми во мраке гробницы. Ануна вспомнила, что Анахотеп испытывал ужас перед красками из-за исходивших от них естественных запахов и уверял, что не переносит их.

«Где же духи? — спросила она себя. — Знаменитые духи без запаха… Ты их чувствуешь?»

Она стиснула челюсти, чтобы не стучали зубы. Какой-то необъяснимый страх прижимал ее к гранитной стене. Вверху, в пустыне, все казалось более-менее простым. Она даже нашла в себе силы вновь составить таинственный аромат, следуя стихам, но теперь…

Теперь ее окружал рой различных запахов, и сильнее всего пах гранит, сухой, шероховатый… Этот запах вызывал жажду. Запах стены, напоенной солнцем, как ни парадоксально было это ощущение здесь, в сердце тьмы. Она закрыла глаза и откинула голову, чтобы уловить аромат, созданный Дакомоном. Благодаря различным смесям, составленным после смерти архитектора, она рассчитывала найти возможность выделить его среди других запахов. Главное — суметь абстрагироваться от наиболее резких запахов. Запаха пигмеев, например, которых Нетубу не удалось уговорить помыться, несмотря на неоднократные просьбы Ануны. Девушка знала, что затхлый запах жирового выпота, распространяемый карликами-танцорами, будет мешать ей на месте работы. И сейчас она убедилась, насколько обоснованными были ее опасения. Имелись здесь и другие источники запахов: золото, битум, натрон, кедр, медь… тысяча дурно пахнущих вещей, неразличимых для обычного обоняния. И эти запахи облепляли ее лицо, словно рой ос, который нечаянно задели ногой. Здесь, в темной гробнице, все гудело, жужжало, вибрировало, словно множество невидимых насекомых, проникших в ее ноздри. Она даже — наверняка со стороны это выглядело нелепо — махнула рукой, чтобы прогнать их, как отмахиваются от надоедливой мошкары. И тут поняла, что от жара совсем лишилась рассудка. Но где же скрывался желанный запах? Единственный, который необходимо было как можно быстрее уловить? Где? Она вбирала в себя воздух частыми вдохами, но не чувствовала ничего, кроме вони от горячего жира, поднимающегося от светильника… или пота пигмеев, копошащихся среди разбросанных богатств. «Ути, возможно, был прав, — вдруг подумала она. — У меня нет таланта Дакомона. А я вообразила себе невесть что. Мой нос не такой уж чувствительный… Секретный аромат очень легкий, я не смогу его учуять. Я, как собака, буду принюхиваться часами, но он останется для меня неуловим».

Грубые запахи… Да, она станет заложницей грубых запахов и приведет всех к смерти. И это будет карой за то, что она посчитала себя более сильной, чем была на самом деле. Она станет кружить по лабиринту, а подвижные стены, перестраиваясь до бесконечности, будут исполнять вокруг нее танец смерти.

«Не теряй самообладания, — повторяла она себе. — Не поддавайся ни панике, ни горячке. Непахучие духи есть, они где-то там, среди толпы запахов. Ищи».

Она вдруг сообразила, что не все пигмеи на месте. Она насчитала шестерых; значит, двоих не хватало. По ударам, доносившимся из глубины кучи, она поняла, что два танцора все еще оставались в своих саркофагах. Очевидно, их товарищи не очень спешили их освободить. Ануна приблизилась к карликам, чтобы привлечь их внимание; они нетерпеливо отмахнулись от нее, занятые наполнением мешков жемчужинами и аметистами. Один из них даже пригрозил ей оружием. «Ну и твари!» — отходя, подумала девушка. Пошатываясь, она подошла к порогу погребальной камеры, туда, где начинался лабиринт.