Пришествие землян

Ответ, отразившийся от стен Валкиса, не имел слов — начальный аккорд гимна, написанного в аду.

Кто-то кинул камень.

Берк легким движением спрыгнул с жертвенника и бросился через площадь, метясь прямо в горло Кор Хала.

Раздался смех, больше похожий на свирепый кошачий вопль. Толпа гибко подалась вперед, как единое живое существо. Пламя факелов отражалось от лезвий ножей, от драгоценных камней, плясало в топазово-зеленых глазах, сверкало на поверхности бормочущих, позвякивающих колокольчиков, на остриях шипов убийственно острых кастетов. Длинные черные языки плеток лизнули воздух с шипением и щелканьем.

Кор Хал дождался, когда Берк подбежит поближе, почти вплотную. Тогда он наклонился и описал разворот, ударив Берка ногой — грациозным приемом марсианского бокса. Удар пришелся Берку под подбородок и отшвырнул его, сбил с ног.

Пока полуоглушенный Берк катался в пыли, Кор Хал вырвал из рук стоящего рядом мужчины плеть.

— Вот так-то, землянин! — крикнул он. — А теперь ползи! Брюхом к земле — и лижи камни, которые были здесь еще до того, как обезьяны на вашей Земле выучились говорить!

Длинная плеть запела, заныла, жаля тело Берка вновь и вновь, оставляя на коже красные рубцы, и толпа завопила:

— Ату его! Ату чудовище Шанги! Погоним его, как гнали когда-то наши отцы всех чужеземцев!

И они погнали чужака вперед, своими плетями, ножами, шипованными кастетами по улицам Валкиса, под уходящими лунами. Они гнали его с визгом и улюлюканьем.

Он попытался драться. Обезумев от ярости, он кинулся на обидчиков, но не смог добраться до них, чтобы схватить. Как только он бросался вперед, толпа словно таяла перед ним, расступаясь, и его настигали жалящие плети, острые ножи или убийственные удары кастетов. Кровь заливала его, но то была его собственная кровь, и громкий пронзительный женский смех преследовал Берка по пятам.

Он жаждал убивать. Жажда убийства захлестнула его, накрыла красной пеленой — еще более горячей и красной, чем кровь, струившаяся из тела. Но его шатало от боли, в глазах плыл туман, и, не успев схватить и растерзать столь близкую и вожделенную плоть врага, он успевал получить возмездие: длинные плети терзали его, обвиваясь вокруг его шеи, и бросали на землю.

Наконец в нем остались лишь страх и желание убежать.

И ему позволили бежать. По разрушающимся каменным улицам Валкиса, по переулкам, смердящим древними преступлениями… Но далеко его не отпустили. Они отрезали его от канала и свободы, которую сулило морское дно. Снова и снова они заворачивали задыхающееся, спотыкающееся существо, которое некогда было Берком Уинтерзом, капитаном «Старфлайта», и гнали его вперед, вверх по холму.

Теперь Берк двигался медленно. Он хрипел и инстинктивно, ничего не видя перед собой, вертел головой, тщетно пытаясь защититься от подступающих врагов. Кровь горячими каплями капала на камни мостовой. Но безжалостные жала плетей продолжали впиваться в кожу. Плети гнали Берка вперед.

Все выше и выше. Мимо огромных, смутно маячащих в темноте доков, испещренных выбоинами от когда-то пришвартовывавшихся кораблей, окруженных грудами щебня и пыли — продуктами собственного распада. Четыре уровня над каналом. Четыре гавани, четыре города, четыре эпохи, чья история записана разрушающимися каменными иероглифами. Даже первобытный человек Берк был подавлен и напуган.

Здесь не было жизни. Здесь не было жизни уже Давно, даже на низшем, четвертом уровне. Ветер рыскал в пустых жилищах, вылизывая их стены, стирая углы у домов, превращая в дыры окна и двери, пока совсем не стирал следы рук человеческих Оставались только странные, причудливые фигуры, будто вырезанные самим неугомонным ветром из горных вершин.

Теперь люди Валкиса шли молча. Они гнали зверя, и ненависть их не только не остыла, а, напротив, возросла.

Они шли наверх по костям их собственного мира. Земля была зеленой звездой, молодой и богатой. Здесь же марсиане шли мимо мраморной пристани, к которой давным-давно причаливали галеры королей Валкиса, но ныне даже сам мрамор уже раскрошился под тяжелой пятой веков.

На горном хребте, возвышавшемся над самым старым городом, стоял королевский дворец, равнодушно взирая на избиение пришельца. Во всем Валкисе стояла мертвая тишина, и нарушало ее только бормотание маленьких колокольчиков, похожее на жалобу ветра, горюющего об ином мире — где женщины бегали на своих маленьких ножках, увязая по щиколотку в пыли.

Берк взбирался вверх по живой истории Марса с ловкостью обезьяны. Он до смерти боялся этих пустых руин, которые не пахли ничем, даже смертью.

Он миновал коралловый риф с домами внутри кольца, вскарабкался вверх и увидел склон, проеденный морем до зияющих дыр Но продолжал упорно двигаться дальше Берк не понимал, что это такое, и не хотел понимать. Выбравшись на ровное место, он пробежал мимо разрушенного пирса, некогда служившего пристанью для кораблей, заходивших в залив, и, остановившись, оглянулся назад.

Преследователи не отстали.

Бока Берка тяжело вздымались, в глазах плескалось отчаяние Он снова устремился вперед, вверх по крутым узким улочкам с выбитыми плитами мостовой и превратившимися в бесформенные груды щебня домами Его руки и ноги оставляли на камнях кровавые следы, похожие на цветки.

Наконец он взобрался на гребень

Огромная махина дворца смутно чернела впереди, заслоняя небо. Первобытная мудрость подсказывала Берку, что это опасное место Он обогнул высокую мраморную стену, окружавшую дворец, и неожиданно его раздувающиеся ноздри почуяли запах воды.

Распухший язык уже не умещался во рту, горло забила пыль. Он так нуждался в воде, истекая соленой кровью, струившейся из ран, что на мгновение даже забыл о своих врагах и об угрозе каменной громады, возвышавшейся за спиной.

Вприпрыжку беглец помчался к вершине, вскоре уперся в ворота, не раздумывая влетел в них — и тут же почувствовал под ногами свежий дерн, прохладный и мягкий. Там рос кустарник, и цветы смутно белели в лунном свете, и тяжелые чудные темные ветви деревьев вырисовывались на фоне ночного неба.

Ворота позади него бесшумно затворились. Берк не заметил этого. Он бежал по заросшей травой аллее между причудливо подстриженными деревьями, влекомый запахом воды. То здесь, то там во мраке светились статуи, вырезанные из мрамора и полудрагоценных камней. От ощущения близкой опасности по спине Бер-ка побежали мурашки, но он слишком устал и слишком хотел пить, чтобы остановиться.

Аллея кончилась. За ней было открытое пространство, в центре которого стоял огромный, врытый в землю резервуар, высеченный из камня и украшенный орнаментом из драгоценных камней Вода в нем походила на полированный черный янтарь.

Впереди все было спокойно, не шевелилась ни одна травинка. Крыло дворца поднималось за резервуаром мрачной стеной, с виду совершенно безжизненной, но обостренное чутье Берка говорило ему обратное. Он замер в тени деревьев, принюхиваясь и прислушиваясь

Ничего. Тьма и тишина. Берк взглянул на манившую его воду. И это возобладало над всеми остальными чувствами беглеца. Он сорвался с места и устремился вперед.

Бросившись животом на плиты из бирюзы, которыми был облицован резервуар, Берк погрузил лицо в ледяную воду и стал жадно пить. Потом просто лежал без сил, тяжело дыша.

По-прежнему тишина. Никакого движения.

И вдруг ночь прорезал долгий, протяжный вой, донесшийся откуда-то из-за дворца.

Берк напрягся. Он встал на четвереньки, и каждый волосок на его теле ощетинился от страха.

За воем последовал странный визг какой-то рептилии.

Теперь, когда жажда не мучила его, Берк смог уловить в ночи множество запахов. Они были слишком многочисленны и перемешаны, но среди них выделялся один — сильнейшая мускусная вонь, вызывавшая инстинктивное отвращение. У Берка даже мурашки по коже побежали. Он представить не мог, что за тварь способна испускать такую омерзительную вонь, но содрогнулся от ужаса, ибо ему показалось, что он почти знает, — а Берк не хотел знать.

Он хотел одного — унести ноги, убраться как можно скорее из этого места, наполненного некоей тайной жизнью, тишиной и скрытой угрозой.

Он двинулся назад, к деревьям — по своим следам. Очень медленно, потому что был весь изранен и очень слаб. А потом вдруг увидел ее.

Она возникла на поляне внезапно, совершенно беззвучно, явившись из тени огромных цветущих кустов. Она стояла неподалеку, освещенная изменчивым сиянием двух маленьких плывущих над головой лун, и глядела на него большими глазами. Было видно, что она готова обратиться в бегство при любом его неосторожном движении. Волосы, струившиеся по спине, и пушок, покрывавший все ее тело, были серебристо-лунного цвета.

Берк остановился. Чувство безвозвратной потери и отчаянное желание вернуть утраченное с новой силой нахлынули на него, и он почувствовал неодолимое желание быть рядом с этой хрупкой серебристой самочкой.

Имя всплыло само собой из сумеречных недр его души.

— Джилл?

Она вздрогнула. Берку показалось, что она сейчас убежит, и он снова позвал:

— Джилл!

И тогда она стала подходить к нему, неуверенно, шаг за шагом, все ближе, ближе, прелестная, как олениха весной.

Она издала какой-то звук, подразумевавший вопрос, и он ответил ей:

— Берк.

Она постояла, повторяя имя, а потом, всхлипнув, побежала к нему.

Берка затопила волна счастья. Он засмеялся, повторяя ее имя снова и снова, и глаза его были полны слез. Он протянул к ней руки.

И тут просвистело копье. Дрожа, оно вонзилось в землю между ними.

Джилл издала предостерегающий крик и исчезла в кустах. Берк хотел последовать за ней, но колени его подогнулись, и он обернулся назад с рычанием.

Из-за деревьев вышли огромные стражники-кеши и окружили его кольцом. В руках у них были копья и сети. Берк и опомниться не успел. Острия копий упирались в его спину, пока сети опутали по рукам и ногам. Берк упал, беспомощно барахтаясь.

Два звука раздались в ночи: вопль серебристой самки и женский издевательский смех — где-то совсем рядом.

Он уже слышал этот смех. Он не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах, но он помнил его с такой яростью, что стражам пришлось ударить пленника Древком копья по голове, чтобы Берк угомонился.

Глава 3

Берк пришел в себя в комнате, поразительно похожей на ту, где он находился перед тем, как потерять сознание. Разве только стены здесь были другие — темно-зеленого камня, и на потолке не было призмы.

Уинтерз не мог вспомнить, что приключилось с ним после того, как он побывал в той комнате; он только знал, что пережил какое-то потрясение. Имя Джилл заслоняло все в его мозгу, и Берка затрясло от волнения.

Он вскочил на ноги и лишь тогда заметил, что закован в кандалы. Цепи соединяли браслеты на его запястьях с браслетами на щиколотках, проходя через металлический пояс на талии. Кроме кандалов, на нем не было ничего. Он также обратил внимание, что все его тело покрыто свежими шрамами.

Тяжелая дверь распахнулась прежде, чем он начал барабанить в нее. Четверо высоких варваров в изукрашенных великолепными каменьями кованых доспехах окружили его и повели куда-то. Впереди шагал офицер. Они не разговаривали с Уинтерзом, и он понял, что это бесполезно — пытаться что-то выудить из них.

Он совершенно не представлял, где находится и как он сюда попал; он только смутно помнил боль и бесконечный бег, но все это случилось будто во сне.

Но там же, в этом же сне он видел Джилл, он говорил с ней. Он был уверен, что она так же реальна, как кандалы на его ногах.

Уинтерз споткнулся, потому что глаза его застилали слезы. До того момента он не был уверен. Он видел покореженный остов ее флаера и, хотя не поверил в случившееся, все же допускал мысль, что Джилл и вправду мертва и потеряна безвозвратно.

Но теперь он знал. Она жива, и будь Уинтерз один, то заплакал бы, как ребенок.

Но он не заплакал, а принялся внимательно изучать коридоры и огромные залы, по которым его вели стражники. Из масштабов здания и красоты убранства Уинтерз заключил, что находится во дворце, и предположил, что это тот самый дворец, который он видел на утесе, над Валкисом. Он понял, что не ошибся, когда разглядел сквозь амбразуру город, лежащий внизу.

Дворец был древнее, чем все старые замки, которые Берк видел на Марсе, — кроме разве руин Лхаки в северной пустыне. Но здесь были отнюдь не руины. Этот дворец, состарившись, сохранил свою мрачную красоту. Мозаичные узоры на полу потеряли четкость, драгоценные камни истерлись, истончились, словно фарфор. Гобелены, сохранившиеся до сего времени благодаря утерянному много веков назад секрету производства (как и многое на Марсе), стали хрупкими и ломкими, краски потеряли первозданную яркость и едва-едва светились, но гобелены все равно были бесконечно прекрасными — и рождали бесконечную печаль.

На стенах и на высоких сводах потолка пестрели фрески — великолепные свидетельства утраченного величия и славы, смутные и неясные, как память глубокого старца. Они изображали бездонные синие моря, корабли с высокими мачтами, воинов в доспехах, украшенных драгоценными каменьями, и плененных принцесс, чудесных, как темные жемчужины.

Величественная архитектура, сочетавшая в себе красоту и силу, выразила ту причудливую смесь высокой культуры и варварства, что вообще типична для Марса. Уинтерз задумался о том, как давно были высечены в каменоломнях камни этого дворца, и пришел к заключению, что в те времена первая цивилизация Марса уже уничтожила себя в атомных войнах и гордые короли Валкиса были всего-навсего разбойничьими главарями в погружавшемся во мрак вечной ночи мире.

Наконец они подошли к золотой двери высотой в два человеческих роста. Стражи-кеши, стоявшие в карауле, распахнули створки, и глазам Берка предстала Тронная зала.

Лучи клонившегося к закату солнца проникали сквозь узкое окошко, падая на колонны и на украшенный мозаикой пол. Слабый отсвет лежал на сверкающих щитах и мечах покойных королей, окрашивал в теплые тона дряхлые знамена, ненадолго возрождая их к жизни. Все остальное в зале было погружено в полумрак, наполненный шорохом, шепотом и слабым умирающим эхом.

Холодный золотой луч падал прямо на трон, стоявший в дальнем конце залы.

Сиденье трона было высечено в цельной глыбе черного базальта, и, когда Уинтерз подошел ближе, гремя цепями, он заметил, что глыба сильно обкатана морем. Бока ее были очень ровные и гладкие, терпеливо отполированные песком во время бесчисленных приливов и отливов; на подлокотниках, где лежали бесчисленные руки, тоже образовались глубокие впадины. Впадины были и на базальтовой ступеньке для ног.

На троне восседала старуха. В черном свободном одеянии, волосы уложены серебристой короной и оплетены жемчугами. Она уставилась подслеповатыми глазами на землянина и вдруг заговорила на звучном верхнемарсианском — столь же древнем, как санскрит на Земле. Уинтерз не понял ни слова, однако по выражению ее лица догадался, что старуха безумна.

Кто-то сидел у ее ног, скрытый густой тенью, за пределами золотого столба солнечного света, невидимый для Уинтерза. Он смог разглядеть лишь смутную бледность кожи цвета слоновой кости — и в его душе зародилось дурное предчувствие.

Когда он приблизился к трону, старуха поднялась и простерла к нему руку — морщинистая Кассандра, накликающая несчастье. Дикое эхо ее истошного вопля заметалось по зале, отразившись от высокого свода; в глазах старухи горела обжигающая ненависть.

Стражи толкнули Уинтерза вперед древками копий, и он рухнул лицом вниз перед базальтовыми ступенями.

Низкий, мелодичный, издевательский смех послышался из густой тени — и чья-то маленькая ножка, обутая в сандалию, надавила на шею Уинтерза.

Он узнал этот голос.

— Капитан Уинтерз! Королева Валкиса приветствует тебя.

Обладательница голоса сняла ногу. Он встал. Старуха уже полулежала на троне. Теперь она бормотала что-то вроде молитвы, и ее лицо, обращенное кверху, светилось благоговейным восторгом.

И снова из тени донесся знакомый голос:

— Моя мать повторяет речь, которую она произнесла при коронации. Сейчас она потребует дань от Внешних островов и прибрежных племен. Время и действительность не имеют для нее смысла, ей нравится играть в королеву. А потому, как ты видишь, я, Фэнд, правлю Валкисом, находясь в тени трона.

— Иногда, — заметил Уинтерз, — тебе следовало бы выбираться на свет.

— Да.

Мягкий, быстрый шелест — и она уже стояла перед Уинтерзом в луче солнца.

Ее волосы были черны, как ночь после захода луны, и завиты в затейливые локоны. Фэнд одевалась по странной, вызывающей моде разбойничьего королевства: длинная пышная юбка, подобранная до пояса по бокам, так что при ходьбе были видны обнаженные бедра, широкий, украшенный драгоценными камнями пояс, воротник из золотых пластинок-кружочков. Маленькие прелестные обнаженные груди упруго выступали вперед, тонкое тело гибко извивалось с кошачьей грацией.

Лицо было именно таким, каким он его запомнил. Горделивое и утонченное, с золотыми глазами и ртом, похожим на алую ягоду, сладким, как мед, и горьким, как яд. Под изысканной прелестью Фэнд таилась ленивая и дремотная сила, убийственное очарование разящей, как смерть, красоты.

Она взглянула на Уинтерза и улыбнулась:

— Что ж, наконец-то ты достиг конца пути.

Он перевел взгляд на свои кандалы и обнаженное тело.

— Довольно странный конец. Я хорошо заплатил Кор Халу за это. — Он испытующе посмотрел на Фэнд: — Это ты правишь Шангой? Не только Валки-сом? В таком случае, должен заметить, что ты не слишком гостеприимна.

— Напротив, я очень забочусь о своих гостях. Впрочем, ты все увидишь сам. — Ее золотые глаза дразнили Уинтерза. — Но ты пришел сюда не для того, чтобы заниматься Шангой.

— Зачем же?

— Чтобы найти Джилл Леланд.

Уинтерз даже не особенно удивился. Подсознательно он понимал, что Фэнд знает это. Однако он попытался изобразить удивление.

— Джилл Леланд мертва.

— Разве? Ты же видел ее в саду и даже разговаривал с ней, — Фэнд рассмеялась. — Ты думаешь, мы столь глупы? Каждый, кто является в зал Шанги в торговом городе, проходит тщательную проверку и тест. Мы были особенно внимательны с тобой, капитан Уинтерз, потому что твой физический тип не склонен к практике Шанги. Такие мужчины слишком сильны, чтобы бежать от действительности. Ты, конечно же, знал, что твоя невеста пристрастилась к Шанге. Тебе это не нравилось, и ты попытался остановить ее. Кор Хал рассказывал, что она была весьма удручена твоим поведением и жаловалась ему не раз.

Но Джилл зашла слишком далеко. Она умоляла нас подарить ей настоящую Шангу, в полную силу. Она помогла нам инсценировать ее гибель на дне моря. Впрочем, мы бы и сами сделали то же самое, ради собственной безопасности, ведь у Джилл очень влиятельные друзья. К чему нам такие осложнения — чтобы наших клиентов разыскивали ищейки. Но она хотела, чтобы именно ты поверил в ее смерть, чтобы ты забыл ее. Она сказала, что не вправе выйти за тебя замуж, что она разобьет твою жизнь. Правда, трогательно, капитан Уинтерз? Почему ты не плачешь?

Уинтерзу хотелось не только заплакать. Ему страстно захотелось стиснуть, сжать своими ручищами это дьявольски прекрасное тело, сломать его, а потом растоптать, размазать по полу.

Но его кандалы успели лишь коротко звякнуть, как острые копья взвились в воздух, оставив на обнаженной спине пленника следы злых поцелуев. И Уинтерз послушно остался стоять на месте.

— Зачем ты сделала это? Из ненависти — или ради денег?

— И то и другое, землянин. И еще по одной причине, куда более важной, чем и то и другое. — Губы Фэнд скривились в мимолетной усмешке. — А кроме того, я не сделала ничего дурного твоему народу. Да, я построила Залы Шанги. Но земные мужчины и женщины деградируют по своей собственной воле. Подойди сюда.

Она жестом позвала его за собой, к окну. Проходя по огромной зале, она закончила:

— Ты видел лишь часть дворца. Мы отремонтировали и перестроили дом моих предков на земные деньги. На деньги обезьян, которые желают вернуться к своему изначальному состоянию, потому что цивилизация, которую они взвалили на свои плечи, оказалась слишком тяжким для них бременем. Посмотри туда. Это тоже сделано на деньги землян.

Уинтерз выглянул из окна и увидел то, что практически исчезло с лица планеты Марс, — сад. Многоцветный, сверкающий, словно драгоценный камень, сад, по-видимому, точно такой же, какой цвел здесь много веков назад и какой должен быть при дворце. Просторные лужайки с бронзовато-зеленой травой, идеально подстриженные, ухоженные кусты и деревья, статуи…

Отчего-то — он не мог вспомнить отчего — при виде этого сада его зазнобило.

Но сад был лишь частью того, что предстало глазам Уинтерза. Малой частью.

Склоны холма под окном уходили вниз, образуя углубление в форме широкой чаши глубиной в четверть мили. Уинтерз заглянул на самое дно. Даже разрушенный временем, амфитеатр поражал своей красотой: секторы сидений поднимались вверх подобно вырубленным в камне ступеням, ведя к краям чаши. Уинтерз попытался представить себе, как это все выглядело в те далекие времена, когда в амфитеатре проводились бои и игры и все скамейки были заполнены тысячами зрителей.

Но теперь на месте арены раскинулся сад — еще один сад. Дикий, переплетшийся ветвями, закрытый отвесными стенами, ограждавшими зрителей от зверей. Там были заросли и открытые лужайки, и Уинтерзу было видно, как среди зарослей движутся какие-то тени — странных, причудливых очертаний. Издалека, в косых лучах заходящего солнца, он не мог толком рассмотреть, что это такое, но его пронзил леденящий страх, предчувствие какого-то кошмара.

В самом центре арены голубело озеро. Не очень большое и, похоже, не очень глубокое, но там плескались какие-то твари, и Уинтерзу почудилось слабое эхо вопля неведомой рептилии. Того самого вопля…

Фэнд смотрела на амфитеатр со странной, неторопливой усмешкой. Уинтерз заметил, что нижние ряды амфитеатра уже заняты, и зрители подходили еще и еще.

— Что же это такое, что важнее денег и ненависти к землянам? — спросил он.

Гордость древней расы, родовая гордость засветились в глазах Фэнд, когда она ответила ему. Уинтерз даже забыл о своем отвращении к ней, потрясенный ее искренностью.

Она произнесла одно только слово:

— Марс.

Старуха услыхала ее и что-то крикнула. Потом набросила на голову край своей черной мантии и затихла.

— Марс, — негромко повторила Фэнд. — Планета, которой не дано было даже умереть достойно, сохранив свою честь, потому что слетелись стервятники, чтобы расклевать мертвое тело, и жадные крысы выпили из нее остатки крови и гордости.

— Не понимаю, — пожал плечами Уинтерз, — какое отношение имеет к Марсу Шанга?

— Увидишь. — Она внезапно переключила свое внимание на него. — Ты бросил вызов Шанге, землянин, подобно тому, как твой народ бросил вызов Марсу. Но мы посмотрим, кто сильнее!

Она дала знак офицеру, и он удалился. Потом Фэнд повернулась к Уинтерзу:

— Ты хотел вернуть свою девушку. Ради нее ты был согласен пройти сквозь огонь Шанги, несмотря на то, что питал к нему отвращение. Ты не испугался опасности потерять самого себя под воздействием радиации, хотя через определенное время перемены в живом организме становятся необратимыми. И все это ради Джилл Леланд. Ты все еще хочешь получить ее обратно?

— Да.

— Ты так уверен?

— Да.

— Очень хорошо. — Фэнд оглянулась через плечо и закончила: — Она здесь.

Уинтерз не сразу заставил себя обернуться.

Фэнд отошла в сторонку, наблюдая за ним с жестокой улыбкой. Спина у Уинтерза онемела. Затем он все-таки повернулся.

В солнечном свете стояла она — растерянное, испуганное, дикое и сверкающее существо зари человечества. На шее у нее болталась веревка. Стражи смеялись.

«Она не так уж переменилась, — с отчаянием подумал Уинтерз. — Назад, к первобытному человеку, но все же не к обезьяне. В ее глазах еще светятся душа и огонь разума. Джилл, Джилл, как ты могла это сделать?»

Но теперь-то он хорошо понимал, как. Он вспомнил их жестокие ссоры из-за Шанги. Прежде он считал Шангу глупой ребяческой забавой, не достойной интеллекта Джилл, хотя и разрушительной, как любой наркотик. Теперь же он понимал.

Теперь он знал. И его терзал страх, дикий страх, потому что он слишком хорошо понимал.

Ибо теперь он и сам был среди зверей Шанги. И несмотря на весь ужас, с которым Уинтерз взирал на это создание, бывшее Джилл — и в то же время не Джилл, — в нем тлело еще одно чувство — вожделение к самке, казавшейся Уинтерзу еще более привлекательной, более соблазнительной, нежели прежняя Джилл. Эта новая Джилл была свободна от всех запретов и условностей мира, и сильное тело ее жило свободной жизнью. Она походила на быстроногую олениху, дрожащую чувственной дрожью.

«Нас будет двое. Первобытная женщина, первобытный мужчина. Сильные мускулы, сильные чувства, мужество, отнятое городами…»

— Ее еще можно спасти, — заметила Фэнд. — Если ты найдешь способ, как сделать это. Впрочем, тебе самому понадобится кто-то, кто спасет тебя, капитан Уинтерз! — неожиданно закончила она.

Его замутило от отвращения, а в глазах по-прежнему горели странные огоньки.

Серебряная самка приближалась. Ее глаза неотрывно смотрели на него. Он понял, что ее неукротимо влечет к нему, и попытался понять почему. Самка не произнесла ни звука, и мучительный спазм перехватил его горло, лишив дара речи.

Стражник слегка отпустил веревку, чтобы она могла двигаться свободно. Джилл подошла к Уинтерзу, очень нерешительно, осторожно, как зверь. Потом остановилась и заглянула ему в лицо. Ее большие темные глаза наполнились слезами. Она тихонько всхлипнула и опустилась на колени у его ног.

Старуха издала каркающий смешок. Глаза у Фэнд были как две чаши расплавленного золота.

Уинтерз нагнулся и обнял Джилл. Затем поднял ее с пола и прижал к себе в яростном порыве защитить.

Очень тихо он спросил у Фэнд:

— Ты увидела все, что хотела. Мы можем идти?

Та кивнула.

— Отведите их в сад Шанги, — приказала она и добавила: — Почти самое время.

Стражники повели их, Берка Уинтерза и женщину, которую он потерял, а теперь вновь обрел, через огромные, гулкие залы дворца, затем вниз, по пологим склонам холма, — в амфитеатр.

Тяжелая металлическая решетка закрывала вход в туннель. Стражники отомкнули замок и, сняв с Уинтерза кандалы, швырнули его и Джилл внутрь. Дверь с лязганьем захлопнулась.

Крепко держа Джилл за руку, Уинтерз миновал туннель и вышел на арену — в сад Шанги.

Он остановился, щурясь от яркого света. Пальцы Джилл еще крепче вцепились в него. Она все дрожала в томительном ожидании чего-то и напряженно прислушивалась, склонив набок голову.

Не успел Уинтерз опомниться, как прозвучал первый удар гонга, звучный и мелодичный, словно зовущий служителей темных сил к черным молитвам. У него было только несколько секунд, чтобы успеть оглядеться и увидеть бродящих на четвереньках человекоподобных существ, почуять в воздухе резкий звериный запах, услышать плеск воды и шипение в озерце.

Но этих секунд оказалось достаточно, чтобы понять — и содрогнуться от ужаса и леденящего страха. Уинтерзу на мгновение почудилось, что все это только снится ему, и он возжелал ослепнуть, оглохнуть, а лучше всего — умереть.

Над стеной, отгораживавшей амфитеатр от зрителей, виднелись лица марсиан. Они смотрели вниз с любопытством, словно разглядывали в зоопарке редких доисторических животных — ужасных и злобных, к которым они, марсиане, испытывали личную ненависть и отвращение.

Потом снова зазвонил гонг, и Джилл рванулась в сторону, таща Берка за руку. В саду воцарилась напряженная тишина. Почти сразу же в воздух взмыл дружный вой, рев и визг, отвратительный, жуткий. В нем слышались человеческие нотки, но еще больше было звериного. Уинтерз услышал рядом с собой вопль Джилл, повторявшей снова и снова только одно слово:

— Шанга! Шанга!

Тут Уинтерз вдруг понял, что имела в виду Фэнд, когда говорила о Марсе. Это пришло, как озарение. Пока Джилл тащила его между деревьями к лужайке в центре амфитеатра, он постиг, что этот сад Шанги — просто зверинец, куда приходят жители Марса, чтобы полюбоваться на зверей, которые покорили их мир.

Горячий, жаркий стыд затопил его. Обезьяноподобные существа, разгуливавшие голыми среди деревьев, были рабами пламени Шанги!

Не помня себя, он заорал на Джилл, пытаясь остановить ее.

Но она с удвоенной силой поволокла его за собой, так что Уинтерзу пришлось упереться пятками в землю, чтобы затормозить. Джилл повернулась к нему и прохрипела:

— Шанга!

Огромный первобытный мужчина вылетел из кустов прямо на них. Он уже разучился даже говорить и только издавал какие-то странные восторженные звуки. За ним бежали другие — мужчины, женщины, подростки, возвратившиеся в свое изначальное, первобытное состояние. Этот поток окружил, повлек за собой Уинтерза и серебристую самку, некогда бывшую Джилл. Уинтерз попытался выбраться из него, но тщетно.

Чем они ближе подвигались к центру площадки, тем многочисленней становилась толпа. Все спешили на призыв гонга.

Уинтерз вдруг почувствовал приступ неукротимой тошноты. Это была настоящая Вальпургиева ночь, шабаш нечисти. И сам он тоже был невольным его участником, обреченным на разрушение.

Те, что, подобно Джилл, ушли не слишком далеко по дороге, ведущей назад, не пробуждали особого ужаса. Они еще оставались людьми. Уинтерз помнил, что сам был таким же. Но попадались и иные. Ниже уровня первобытного человека, ниже неандертальца, ниже питекантропа, ниже недостающего звена между человеком и обезьяной — к нашему общему доисторическому предку.

Бесформенные, волосатые твари со скошенными черепами и маленькими, горящими красным огнем глазками, с острыми желтыми клыками… Такого не видели даже антропологи. Не люди и не обезьяны — вообще непонятно кто.

Все черные тайны эволюции жизни на Земле стали явью и были представлены в этом саду для обозрения марсиан. Даже Уинтерз, сам житель Земли, содрогнулся, увидев, от кого он в конечном счете произошел. Какие чувства могли испытывать марсиане к землянам, стоявшим так близко к собственным истокам?