Гибель синего орла

      Уже больше часа мы в воздухе. Летая параллельными маршрутами, обшариваем межгорное понижение. В тайге оленей нет. Куда же они запропастились?
      - В горах искать надо, - говорит Ромул. - Комары гоняли оленей из тайги.
      - Неужто к Синему хребту пошли?
      - На юг не пойдут, на север убежали.
      У меня на груди микрофон телефона. Прошу Буранова облетать безлесные долины заомолонских сопок.
      Земля ползет вверх, встает дыбом. Ромул, вцепившись в подлокотники, с ужасом разглядывает опрокидывающиеся сопки. Летчик положил самолет в крутой вираж. Вот самолет выравнивается, земля опускается на место, и вдруг мы видим совсем близко Безымянную долину, под крылом самолета знакомые яранги стойбища, табун, сбившийся на плоской террасе. Внизу жарко, и олени кружатся, спасаясь от комаров.
      Самолет промчался над перевалом, едва не задев брюхом каменистую седловину. Почти у иллюминатора мелькают, сливаясь в светлые полосы, каменные плиты.
      - Уф! Водораздел позади. Вспотел. Ну и летчик, скучно ему, что ли, летать...
      Под днищем самолета проплывает соседняя безлесная долина. Зеленеют луга, вьется речка. Пусто... оленей нет. Долина плавно спускается к границе леса. Снова водораздел. Еще одна пустая долина. Перепрыгиваем через крутой, узкий гребень.
      Что такое?!
      Под нами широкая, почти круглая долина. Она высоко приподнята над тайгой и примостилась ласточкиным гнездом у самого гребня скалистого хребта. Вся она в яркой зелени альпийских лугов, на солнце блестят ручьи.
      - Олени! - вскрикивает Мария. - Вон там, видишь?
      Сероватые крапины рассыпаны по дальнему зеленому склону. С высоты не сразу догадаешься, что это пасущиеся олени. Ну и острый глаз у девушки!
      Самолет пролетает мимо ласточкиного гнезда. Летчик не заметил оленей.
      - Олени по левому борту! - дико ору в микрофон.
      Машина разворачивается и вдруг пикирует в дальний угол долины. Земля словно падает к нам. У самой земли машина выходит из пике и взмывает ввысь. Неведомая сила подбрасывает нас, и мы барахтаемся на полу кабины. Мария звонко смеется, она уже испытала воздушный прыжок.
      Проклинаю летчика.
      Самолет кружится, сгоняя обезумевших от рева мотора оленей в косяк. Считаю бегущих животных. Ого, в найденном косяке голов триста.
      - Ай да воздушные пастухи! - слышу в наушниках рокочущий голос Буранова.
      Самолет ложится на прежний курс и устремляется в следующую долину. Она полого спускается к границе леса. Оленей тут нет.
      Через десять минут полета опять находим у самого водораздела высоко приподнятую висячую долину. На зеленом балконе пасется целое стадо отбившихся оленей. И опять летчик пикирует, сгоняя беглецов в большой табун.
      - Однако, тысяча оленей!.. - возбужденно кричит Ромул.
      Он стоит на коленях у иллюминатора, не отрывая глаз от стада, галопирующего по кругу. Трясущимися руками Ромул шарит за пазухой трубку и кисет.
      - Ромул, а Ромул, очнись... Нельзя в самолете курить! - тормошит бригадира Мария.
      Два часа находился самолет в воздухе. Мы облетели всю группу заомолонских сопок. В трех балконных долинах нашли всех потерянных оленей. Вероятно, эти зеленые балконы, хорошо обвеваемые ветрами, привлекли беглецов сочной зеленью и отсутствием комаров. Тонкий инстинкт вывел их сюда из комариного царства тайги.
      Глава 12. ПРОЩАНИЕ
      Наш полет благополучно окончился на озере. Результаты полета превзошли все ожидания. В глубине души никто не надеялся на успех воздушного поиска.
      Ромул неузнаваемо преобразился - никогда еще я не видел его таким радостным, возбужденным, полным энергии. Распростившись с летчиками, бригадир ускакал в пастушеский стан собирать найденных оленей с висячих долин.
      Мы расположились обедать вокруг костра среди спасительных дымокуров. Пинэтаун потчует душистым бульоном, сочной олениной, шашлыками, запеченными на огне. Кухня оленеводов нравится летчикам.
      После короткого отдыха полетим в глубокую разведку Синего хребта. Горючего берем полные баки, на восемь часов полета.
      Пинэтаун ерзает, как на иголках, с нетерпением поглядывая на самолет. Ведь наш воздушный корабль залетит в самое сердце горных хребтов, к недосягаемому стойбищу Синих Орлов, где ждет избавления Нанга.
      Летчик спешит - он не хочет упускать хорошей погоды. Летающая лодка опять в воздухе. Внизу мелькает палатка, проносится опустевший берег и темная вода озера, подернутая рябью. С острым любопытством разглядывает Пинэтаун проплывающую внизу тайгу, беловатые поля нетронутых ягельников, просвечивающие повсюду на склонах лесистых сопок и увалов. С птичьего полета отлично видно, что в межгорном понижении нет гарей, и табун легко пройдет здесь к Синему хребту.
      Всматриваясь в иллюминатор, Костя рисует в альбоме кроки предстоящего перехода. Отмечает поля ягельников, приметные сопки и переправы через таежные реки. Такие же зарисовки делает по левому борту Мария. Рисует она быстро, и кроки у нее получаются гораздо аккуратнее, чем у Кости.
      Прислушиваясь к ровному шуму мотора, бортмеханик чинит брезентовый чехол. Дверка в летную кабину отворена. Протискиваюсь в узкий проход между креслами пилотов.
      Ух! Ну и панорама...
      Сквозь прозрачный колпак кабины наплывают голубоватые вершины. Летчик набирает высоту, и ребристые громады Синего хребта, медленно опускаясь, кажутся валами моря, окаменевшего в бурю.
      Лес вершин простирается, насколько хватает глаз, теряясь в дымке далекого горизонта. Панорама девственной горной страны разворачивается все шире, подавляя грозным величием.
      Буранов оборачивается, протягивает белый планшет и кричит, перекрывая рев мотора:
      - Ваш Синий хребет великолепен, географическая находка! Посмотрите, планшет пуст, белое пятно!
      Межгорное понижение остается позади. Гидросамолет пересекает границу неведомых гор. Вершины причудливых пиков, засыпанные обломками плит, похожи на зубья. Они проносятся совсем близко, на уровне иллюминаторов. Вероятно, наш самолет кажется мухой рядом с этими каменными гигантами. Глубоко внизу раскрываются безлесные долины, запертые альпийскими кручами. На этих кручах лежат белые стрелы нетающих снежников. Долины, образуя сложный лабиринт, часто расширяются, сливаясь с размытыми плоскогорьями.
      На плато белеют ягельники, террасы покрыты альпийскими лугами, бегут реки, одетые в бордюры тальников. Горная страна, над которой мы летим, словно создана природой для крупного оленеводства. Комаров в этих горных убежищах, наверное, нет и в помине. А кручи, запирая долины, образуют громадные естественные корали. Здесь не потеряешь оленей.
      Летим дальше и дальше. Безлесные долины Синего хребта сплетаются перед нами в громадный узел великолепных летних пастбищ.
      Мария, Пинэтаун, Костя и даже бортмеханик затаив дыхание высматривают с высоты обитателей горного лабиринта. Но в пустых альпийских долинах не видно ни дымов стойбищ, ни оленьих стад.
      Легкая дымка между вершинами сгущается в туманный слой. Мутная пелена повисает на уровне вершин. Долины просвечивают сквозь газовое покрывало.
      - Что это, Саша? - спрашивает Буранов.
      - Равновесие атмосферы полетело к чертям, конденсация облаков!
      Мутная пелена уплотняется почти на глазах в облачное одеяло. Долины скрываются. Летчик отпускает рукоятку, самолет ныряет, пробивая тонкий облачный слой, растянутый между вершинами. Внизу опять появляются долины. Свет солнца меркнет, землю заливает матовое сияние. Вершины пиков где-то выше самолета, в облаках. Они поддерживают облачную кровлю.
      С непостижимой быстротой облака разрастаются, опускаются по склонам гор в долины, закрывают перевалы, теснят самолет ниже и ниже. Приземлиться летающей лодке в горных долинах негде. Летим словно в улицах фантастического каменного города.
      Глаза у летчика сузились, на скулах перекатываются желваки. Он яростно гонит машину вперед и вперед, забираясь в лабиринт долин, накрытых облачной крышей.
      Буранов встревожился:
      - К земле, Саша, не придавит, а?
      Действительно, туманные облака спускаются все ниже. Самолет то и дело задевает белесые космы. В иллюминаторы теперь видны вместо горизонта крутые склоны и осыпи.
      - Поворачивай, Саша, нельзя дальше, - указывает Буранов на опускающиеся облака.
      Летчик как будто не слышит. Долина впереди расширяется - там сливаются несколько притоков. Облака спустились совсем низко. Горы словно срезаны бритвой. Самолет круто разворачивается. Захватывает дух. Кажется, чиркнет крылом зеленые альпийские травы. Вижу даже листочки тальников и пену ручья, танцующего по камням. Самолет выравнивается после виража и уносится обратно, ускользая из плена.
      Неумолимо надвигаются облака. Летим в ста метрах над землей. Еще несколько минут - и туман накроет нас. У земли оставаться больше нельзя.
      - Лапти уносить нужно! - кричит Саша, сдвигая шлем на затылок.
      Буранов кивает. С оглушительным гулом самолет задирает нос и врезается в молочный туман. Пробиваем облачность. Вокруг ничего не видно белая муть. Стрелка высотомера ползет по циферблату. Кажется, что движется она невероятно медленно. Ох, и неприятно, набирать высоту в слепом тумане среди грозных вершин.
      Напряженно всматриваются пассажиры воздушного корабля в белую муть. Самолет словно завернули в вату.
      И вдруг из тумана надвигается, падает на кабину каменная стена. Сквозь прозрачный колпак ясно вижу глубокие трещины - морщины утеса, белые жилы кварца, граненые плиты. Все происходит как во сне. Пол самолета уходит из-под ног. На секунду повисаю в воздухе. Промелькнула спина пилота. Приподнявшись на сиденье, вцепившись в штурвал, летчик опрокидывает машину. Каменная стена куда-то проваливается.
      Кубарем лечу через порог дверки в пассажирскую кабину. Чьи-то руки хватают меня за брезентовую штормовку. Это Костя, Мария и Пинэтаун.
      - Чуть в стенку не врезались! - возбужденно кричит Костя.
      - Не ушибся? - Мария ласково проводит рукой по моему лицу. - Ох, и нагугалась я: иллюминатором едва не задели каменный зуб.
      После воздушной передряги она еще бледна, но держится мужественно. Бортмеханик следит в крошечный иллюминатор за работой пропеллеров. Фуражка у него съехала набок, освободив льняной чуб; он усмехается, и лишь капельки пота на лбу выдают глубоко скрытое волнение.
      Нас спасла отвага летчика. Он не растерялся и в последнюю секунду положил машину в головоломный вираж, избежав гибельного столкновения.
      Самолет пробивается через облачный слой. Туман светлеет и светится изнутри.
      - Всплываем... - улыбается бортмеханик.
      Самолет выскальзывает из облачной пелены. Кабину заливают яркие лучи солнца. В иллюминатор вижу крыло, сверкающее как обнаженный меч, и небо синее-синее. А под крылом простирается белый океан облаков. Голубоватые тени улеглись в провалы облачных волн. Облачное море уходит бесконечно далеко к зеленоватому небу у горизонта и отливает там радужным перламутровым блеском.
      Кажется, что летим над Ледовитым океаном и внизу, под днищем самолета, все забито льдами. Среди белого океана скалистыми островками выступают верхушки пиков Синего хребта - опасные рифы воздушного океана.
      Весь хребет закрыт облаками. Природа ревниво оберегает свои тайны.
      Переговариваюсь в микрофон с Бурановым. Решаем прекратить полет и возвращаться к озеру. Главная задача воздушной разведки выполнена. Теперь ясно, что в альпийских долинах Синего хребта можно разместить многотысячные табуны оленей.
      Облака внезапно исчезают - пролетели границу высокогорья. Внизу знакомая тайга межгорного понижения. Облачная пелена застряла позади, на вершинах Синего хребта. У дальнего горизонта по нашему курсу блестят плесы Омолона.
      Долго летим над зеленым лабиринтом распадков и лесистых сопок. И вдруг самолет проваливается. Земля встает дыбом.
      Черт побери... опять...
      Самолет пикирует на озеро. На воде плавают лебеди, и летчик пугает белокрылую стаю, освобождая место для посадки. Машина взмывает в воздух, разгоняя все живое ревом мотора. Идем на посадку. Темная вода ближе и ближе.
      Наконец-то!
      Поднимая пену, гидросамолет мчится по озеру. Несколько часов мы провели в воздухе. После виражей кружится голова. Помогая друг другу, выбираемся на мшистый берег. Мария с сожалением покидает самолет - ей понравился рискованный полет. Хрупкая на вид, она храбро перенесла все воздушные приключения.
      С удовольствием расхаживаем по твердой земле после зыбкого воздушного океана. Вокруг гудят комарики, словно приветствуя нас с благополучным возвращением.
      Из люка появляется летчик.
      - Эх, и сорвиголова! - бормочет, закуривая, Костя.
      Пилот спрыгивает на землю и, снимая шлем, вытирает потное загорелое лицо.
      - Ну и мышеловка твой Синий хребет, едва лапти унесли...
      - Спасибо вам, Саша! - трясу крепкую руку бесстрашному пилоту.
      Мария с Пинэтауном уже разводят костер и дымокуры. Летчик долго смотрит на девушку.
      - Смелая... - тихо говорит он. - Счастливый ты человек!
      - Я?! Мария в Польшу уезжает.
      - Такая не забудет. Встретитесь вы, помяни мое слово...
      Навсегда врезался мне в память этот полет. Ночевать летчики остаются у озера. На рассвете Буранов улетит обратно на Колыму и дальше в Певек на Чукотку. Ему поручено организовать новый оленеводческий совхоз в Чаунской тундре на берегах Полярного океана.
      За ужином собираемся у костра. Полуночное солнце низко спустилось над сопками, вызолотив тайгу. Озеро притихло.
      Буранов показывает карту:
      - Вот отсюда, из Чаунской тундры, перегоним табуны чукотских оленей к вам на Омолон. А весь прирост уйдет дальше, к приискам. Нужна цепь оленеводческих совхозов в тайге. В горах Омолона, на Синем хребте выкуете, друзья, главное звено этой цепи...
      Буранов волнуется. Оказывается, он мечтатель. Мы расположились вокруг походного костра на пустынном берегу озера, в сердце девственной тайги. Еще не существует ни Чаунского, ни Омолонского совхозов, а ему мерещится живая цепь таежных совхозов вокруг золотых приисков, в глубине Колымского края.
      Не думали мы, что жизнь опередит вскоре самые смелые мечты. Откинув непослушные пряди волос, Буранов продолжает:
      - Усадьбу вашего совхоза построим у водной магистрали, на берегу Омолона...
      - Да где же тут водная магистраль? По Омолону пароходы еще никогда не плавали, - удивляется Мария.
      - Пойдут, если надо, - спокойно отвечает Буранов.
      - А течение - ведь пятнадцать километров в час. Перекаты! - не унимается девушка.
      - Пароходы пустим на Омолон в летнюю высокую воду.
      Буранов, в сущности, прав. Почему не пустить пароходы на Омолон, подвезти одним махом строительные материалы, продовольствие? Ведь Дальнее строительство имеет свой речной флот, а режим горных колымских рек необычен. Здесь два половодья - большое весеннее и поменьше, августовское. В это позднее половодье реки вздуваются, принимая воды тающей мерзлоты и дождей.
      Пьем горячий чай у костра, рассуждая о заманчивых перспективах таежного оленеводства. Наконец летчики уходят спать. Поднимаются и Буранов, Костя, Пинэтаун. Утомленные полетом, они быстро засыпают в просторной палатке красного уголка. Мы остаемся с Марией наедине.
      Полуночное солнце выглядывает из-за дальней сопки. Тайга на гребне пылает золотым пожаром. Спустилась ночная прохлада. Черный омут озера дымит туманом. Комары скрылись в траву. Догорает костер, потухающие дымокуры курятся синевой. Из тумана выплывают на середину озера два диких лебедя. Распушив белые крылья, они то сплываются, то медленно расходятся, отражаясь в темной воде.
      - Смотри, Мария...
      Девушка задумалась. Она срывает полярный одуванчик и откусывает нежные лепестки. Желтоватая пыльца окрашивает пушок у губ. Осторожно привлекаю ее. Мария доверчиво примостилась к плечу. Прикрывшись штормовкой, молчаливо любуемся игрой лебедей на уснувшем озере.
      - Неужели уедешь, Мария?
      - Что же делать, Вадимушка? Буранов привез свежие газеты: в Польше уже народное правительство, наши войска прошли границу, гонят фашистов. Дедушка написал телеграмму Болеславу Беруту - они вместе работали в подполье. Буранов обещал отправить телеграмму с Колымской радиостанции. А уезжать дедушка собирается катером пушной инспекции. Катер скоро заберет на фактории пушнину.
      Алыми парусами загораются облака над сопкой. Туман ползет к берегу, закрывая лебедей. Тихонько укутываю Марию штормовкой. Она свернулась калачиком и примолкла. Может быть, дедушка Михась прав - разлука навсегда закалит нашу дружбу.
      - Мария, любишь ли?
      - На всю жизнь... - тихо и твердо говорит девушка.
      Все завертелось, поплыло куда-то. Целую родные теплые губы в пыльце одуванчика. Это был первый и прощальный наш поцелуй.
      ...Мария улетела на факторию. Я не чаял больше увидеть девушку и тяжело переживал разлуку. Мне снились грустные глаза и бледное лицо, затуманенное печалью. Такой я видел Марию в последний раз в промелькнувшем иллюминаторе самолета.
      Улетел с Бурановым и Костя. Ему предстояло объехать тундровые стада Колымского совхоза в самое опасное, знойное время.
      После памятного полета к Синему хребту прошел почти месяц. Трудное это было время: мы собрали с висячих долин всех потерянных оленей, но в душные, жаркие дни тучи комаров накрыли безлесные долины, и пастухам приходилось туго. Табуну грозила эпидемия, и пришлось спасать оленей необычным способом.
      Перед отлетом Буранов вручил мне конверт, оклеенный марками. В сутолоке полетов он чуть не забыл отдать письмо, полученное из Якутска.
      В конверте оказался ответ Николаевского. Бактериолог получил наше длинное послание из Колымской тундры. И первая победа над копыткой обрадовала его. Теперь ученый-ветеринар советовал испытать в таежном походе защитные навесы. "Под теневыми шатрами, - писал Николаевский, олени не перегреваются на жарком солнце, а дымокуры вокруг навесов защитят от комаров".
      Веток и шестов в близкой тайге было хоть отбавляй. Мы разделили табун на три части и принялись мастерить навесы на альпийских пастбищах, в безлесных долинах. Полудикие животные, забираясь в шатры из веток, становились послушными и ручными; часами нежились они в тени, спокойно пережевывая жвачку под защитой дымокуров.
      Ромул только прищелкивал языком, удивляясь магическому действию навесов. Олени быстро поправились, и угроза эпидемии миновала. Бригадир с любопытством расспрашивал о Николаевском, почтительно называя бактериолога "главным оленеводом".
      Наступил август, и комары стали исчезать. Пора было готовиться к походу сквозь тайгу межгорного понижения. Близились темные ночи, и Ромул хотел вовремя загнать табун в закрытые долины Синего хребта.
      Но далекие вершины уже не манят меня. Забираясь на скалистый пик, часами разглядываю в бинокль плесы Омолона. Там, в невидимой дали у подножия утесов, осталась одинокая фактория.
      - Где ты, дорогая Мария? Увидимся ли мы с тобой?..
      Однажды на близком перевале появился человек с котомкой и винчестером за спиной. Он торопливо спускается по осыпям, почти бежит к пастушьему стану.
      Что за гость?
      Подходит загорелый незнакомец, обросший рыжей щетиной, в изорванной, запыленной одежде. Уж не беглец ли пожаловал?
      Лесной бродяга смеется.
      - Да это же Костя! Окаянная душа... Откуда ты?
      Обнимаю и тискаю друга. Оказывается, он вернулся на Омолон с катером пушной инспекции. Длинный путь от фактории по комариной тайге Костя совершил в трое суток и принес уйму новостей.
      Наша бригада заняла первое место по отелу и удержала переходящее красное знамя. Директор совхоза, услыхав о роспуске табуна в тайге, подал Буранову рапорт, слагая с себя ответственность за судьбу оленей на Омолоне.
      - Ох и разозлился Буранов! - ухмыляясь, рассказывает Костя. - Заявил, что боязливых нужно вообще освобождать от всякой ответственности. Алексей Иванович стал даже собираться на материк. Спасибо Кате - помирила начальство.
      Генерал разрешил Буранову пустить пароход с баржами на Омолон. Караван пойдет в августе из Зырянки и привезет нам строительные материалы и снаряжение на целый совхоз.
      - Вот так размах!.. Важные известия! А Мария, ты видел Марию?
      - Котельникова на фактории опять оставили, пушниной плут откупился, два плана сдал, - словно не расслышав, продолжает Костя свой удивительный рассказ. - Подлец предупредил Чандару о движении оленей совхоза к Синему хребту. Старик приезжал на факторию за чаем и табаком. Мария случайно слышала их разговор.
      - Дьявольщина! Да говори же, где она!
      Костя поник, опустив голову. Вытащил из-за пазухи и протянул сверток в голубом платочке.
      - Просила передать тебе... На катере уехала твоя мадонна.
      - Эх, Костя, Костя! Мария не могла поступить иначе...
      Разворачиваю платочек. На ладонь выскальзывает знакомый портрет в золоченой овальной рамке. С портрета спокойно и твердо смотрят ясные, умные глаза Елены Контемирской.
      Рядом с девизом Кошута мелким почерком Мария написала:
      Прости, уезжаю. Польский комитет национального освобождения
      зовет под знамена Народной республики. Посылаю самое дорогое, что
      осталось у меня. Наш Булат со мной.
      Т в о я  М а р и я.
      Ч А С Т Ь  Ч Е Т В Е Р Т А Я
      Г И Б Е Л Ь  С И Н Е Г О  О Р Л А
      Глава 1. ЗНАК СИНЕГО ОРЛА
      Что влечет нас к Синему хребту? Погоня за славой или радость битвы с девственной природой?
      Нет, нас манит неведомая земля, ее богатства. Недаром мы прорубились сквозь тайгу. На тучных, никем не тронутых таежных пастбищах олени избавились от эпидемии. На берегах Омолона мне уже чудились многолюдные поселки, а в горах - огни новых совхозов.
      Только здесь, у порога Синего хребта, я понимаю, какая силища влекла когда-то сибирских землепроходцев сквозь неведомые дебри искать счастливой доли...
      - Гарью пахнет! - Тревожный голос Кости возвращает к действительности.
      - Гарью?!
      Костя прав: ветерок приносит с перевала острый запах гари. Мы стоим на склоне распадка, утонувшего в буйных таежных зарослях. Вокруг шелестят кусты, трещат и ломаются сучья - это идут наши олени. Где-то протяжно поет кочевую песнь Пинэтаун.
      - Эгей... у-у-х!.. - гикают пастухи, ударяя палками по стволам.
      Забрались в самое сердце Омолонской тайги. Трое суток блуждаем с табуном в лабиринте таежных сопок и глухих распадков на подступах к Синему хребту. Кажется, что зеленые чащи покрывают всю землю и нет им конца и краю.
      Внезапно раздвигаются кусты, появляется Ромул. На широком лице сквозь темный загар проступают сероватые пятна, брови насуплены.
      - Совсем плохо пахнет, наверх ходить надо.
      Ого... И Ромул учуял запах гари!
      В зарослях смолкает песнь Пинэтауна, пастухи не стучат по деревьям всех насторожил тревожный запах.
      Вслед за Ромулом продираемся сквозь цепкие гущи кедрового стланика выше и выше по крутому склону.
      Наконец ступаем на плитчатые осыпи, горячие от солнца. Перегоняя друг друга, выбираемся под открытое небо. Почти плоская вершина усеяна каменьями в оранжевых пятнах наскальных лишайников. Голец одиноким островком возвышается над тайгой. Взобрались на самую высокую сопку межгорного понижения. Над головой лишь ясное небо без единого облачка и расплавленное добела солнце.
      Сквозь голубоватую дымку просвечивают еще далекие склоны Синего хребта. Панорама лесистых сопок и зеленых распадков внизу подернута странной синевой. Кажется, что тайга накрыта тюлевым покрывалом.
      Ромул указывает на столбы дыма, поднимающегося в дальних распадках:
      - Видишь, тайга горит.
      - Странно, почему дымы клубятся в разных местах, словно окружая нашу сопку?
      - Совсем плохие люди... тайгу зажгли! - Бригадир растерянно оглядывает кольцо дымов.
      Только злые руки могли зажечь лес одновременно во многих местах, почти в шахматном порядке. Пожар занялся и позади, откуда мы пришли, перерезая пути отступления к омолонским сопкам, - справа, слева и впереди, преграждая путь к Синему хребту.
      - Знак Синего Орла... Чандара поджег тайгу! - бормочет Костя.
      - Не по совету ли Котельникова?
      Костя зло сгибает посох в дугу; дерево трещит и ломается.
      - Эх, Вадим, говорил тебе: нечего было цацкаться с ним!.. Доберусь до фактории - шею сверну торгашу!
      В распадках, что поближе, уже вьются багровые языки пламени. Летняя тайга горит, как порох. Клубы дыма соединяются в облака, серые от копоти. Разгораясь, таежный пожар грозит замкнуть табун в огненное кольцо.
      - Что будем делать, Ромул?
      - Убегать надо, быстро убегать.
      - Куда?
      - На Синий хребет... Вся тайга тут сгорит, как в плошке.
      Действительно, огонь быстро испепелит тайгу в широкой впадине межгорного понижения. Вершина, откуда мы следим за пожаром, разгорающимся вокруг, соединяется с безлесными склонами Синего хребта цепью сглаженных сопок. Но склоны и седловины между ними заросли кедровым стлаником и мохнатыми лиственницами; голые вершины кажутся крошечными островками среди зеленого моря.
      - На плешах не укрыть стада - сгорим на каменных сковородках! ворчит Костя.
      - Может быть, успеем прорваться по водоразделу к хребту?
      Ромул кивает. Медлить нельзя. По водоразделу там и тут поднимаются столбы густого дыма, закрывая последнюю лазейку. Поджигатели нанесли верный, рассчитанный удар.
      Бегом спускаемся вниз, скачем по осыпи, ломимся сквозь стланик. Пастухи собрали оленей в табун, ожидая нашего возвращения. Олени не спокойны - раздувая ноздри, принюхиваются к запаху гари. Каждую минуту стадо может охватить паника. У трех высоких лиственниц сбились вьючные олени. Кымыургин ходит между нами, молчаливо подтягивая подпруги. Здесь не менее сотни вьюков. Целый караван... длинный громоздкий хвост.
      - Тагам, тагам... вперед, вперед! - кричит Ромул, указывая посохом на перевал.
      Все зашевелилось, зашумело вокруг. Пинэтаун рысью выводит вперед связку верховых оленей без седел - они заманят, поведут табун. Пастухи с пронзительными воплями теснят стадо, и олени устремляются вслед за учагами, уходящими к перевалу.
      Теперь от быстроты бега зависит судьба людей и многотысячного оленьего стада. Успеем ли унести ноги?
      Заботит судьба вьючного каравана. Кымыургину помогает лишь маленький Афанасий - все пастухи у табуна. Двоим с вьюками не управиться. Отстать каравану нельзя: на вьюках весь наш походный скарб и продовольствие. Помочь Кымыургину остается Костя. Спешу нагнать Ромула, он где-то впереди прокладывает тропу. Дымная пелена заволакивает небо, солнце тлеет, как раскаленный уголь.
      Два часа бегом гоним оленей по густой тайге. Тревожно на душе. Неужели никогда не будет покоя в этих чащах?
      Настигаю Ромула лишь в поредевших зарослях кедрового стланика у перевала. Верхом он быстро поднимается к близкой седловине, раздвигая посохом колкую хвою.
      - Ого! Пожар разгорается.
      С перевала виден соседний распадок, объятый дымом и пламенем. Огненные языки прорывают дымные тучи. На дальнем склоне ярко горит кедровый стланик. Глухой шум доносится снизу, как будто оттуда надвигается ураган.
      Едкий запах горелого дерева мутит голову, наполняет душу тревогой. Вниз, в пекло, не спустишься - пожар отрезал удобный путь к следующему перевалу.
      Погоняя учагов, подъезжает Пинэтаун. Картина разбушевавшейся стихии потрясает юношу. Пожар в тайге он видит впервые и следит с нескрываемым страхом, как медленно ползет к перевалу, колышется багровая туча дыма.
      - Скорее!.. На сопку! - хрипло кричит Ромул. - На сопку!..
      Выбраться к следующей седловине теперь можно только через вершину. Пинэтаун поворачивает и галопом гонит связку верховых оленей к близким осыпям. На седловине появляются передовые олени. Пугливо озираясь, останавливаются, робко и нерешительно переминаются.
      - Тагам... тагам!
      Ромул прыгает в седло и скачет вслед за Пинэтауном, заманивая испуганных оленей. Если передние ряды дрогнут и повернут, пастухам не удержать стада.
      Уф! Кажется, пошли...
      Снизу напирает табун, и растерявшиеся олени, не выдерживая натиска, устремляются к осыпи. Наше счастье, что обитатели тундры не знают бедствия лесных пожаров. Ромул и Пинэтаун уже карабкаются высоко по осыпи с вереницей верховых оленей. Длинным языком растянулось стадо на подъеме. Пастухи, галопируя на учагах, выгоняют из леса отставшие косяки.
      Подъем крут. Из-под копыт оленей сыплются гремящие камни; оседая, осыпь ползет и шипит, словно живая. Распадок, охваченный пожаром, скрывается в дыму. Сверху он кажется кратером разверзшегося вулкана.
      Облака дыма заволакивают все вокруг. Солнце гаснет, пропадает. Наступают лиловые сумерки. Бледный оранжевый свет заливает взрыхленную копытами осыпь. Остро пахнет гарью. На лица и одежду оседает тонкий черный пепел. Окутанные серым дымом, уходим куда-то вверх.
      Что ожидает впереди? Несдобровать, если огонь прорвется к следующей седловине - табун окажется в огненном кольце.
      Я не устал, но еле переступаю, поднимаясь вслед за пастухами. Нестерпимо тяжко на душе. Олени скрываются в дыму. Жаль, что не успели тут проскочить зимой, по снегу. Вот где мстит упущенное время!
      Внизу сквозь дым просвечивает опустевшая седловина. Огонь подкрадывается к пройденному перевалу. Куда запропастились Костя и Кымыургин? Ведь пламя закроет путь к вершине.
      Сбегаю по осыпи обратно. Горячий воздух обвевает седловину. Из распадка несется шум близкого пожара. На спуске с перевала ветви больно хлещут лицо.
      - Да где же они?
      И вдруг в кустах ольховника слышу громовые проклятия.
      - Костя! Сюда, скорее сюда...
      Он выбирается из кустов, взъерошенный, красный, вспотевший, вытягивая за уздечку передового оленя.
      - Умаялся!.. За деревья цепляют, душатся, вьюки на брюхо съезжают. Помоги Кымыургину. У него полсотни этих дьяволов.
      Продираюсь сквозь кусты. Вот Афанасий. Мальчонку почти не видно в седле, но своих оленей он ведет сноровисто, почти не останавливаясь. Позади Кымыургин. Ну и длиннющая у него связка - не видно конца каравана. Отцепляю половину "поезда"; идем быстрее. Тайга редеет. Рысью выводим караван на седловину.