Ивен Таннер (№6) - Шпион в тигровой шкуре

— Мистер Таннер?

— Что с ней случилось? Где она?

— Мистер Таннер, я Уильям Роуленд, сержант канадской…

— Она жива?

— …королевской конной полиции. Я…

— Где Минна?!!

— Боюсь, мне это неизвестно, сэр. Я…

— Неизвестно?

— Нет. Я…

— У меня пропала дочка…

— Да, сэр, я знаю.

— Где она? У вас есть какие-то сведения о ней?

— Никаких.

— Тогда… зачем вы пришли?

— Боюсь, сэр, чтобы вас арестовать.

— Нелегальный въезд в страну, — бубнил он. — Подозреваю, это единственное обвинение, которое вам могут предъявить, мистер Таннер. Они, правда, любят шить подрывную деятельность и участие в заговоре — особенно если имеют дело с иностранцами. Но думаю, кроме нелегального въезда в страну вам ничего больше не пришьют.

— А как насчет осквернения государственной символики?

Он пропустил мой вопрос мимо ушей.

— Вам придется пройти с нами, сэр.

— С вами?

— Мой напарник ждет внизу на улице.

— Господи! Но моя дочь…

— Да, сэр. Вы имеете в виду Минну?

— Она потерялась.

— Я уверен, что мы сумеем установить ее местонахождение, сэр.

— Каким образом?

— Все пропавшие дети находятся, не так ли, сэр? Будьте добры, пройдите со мной, сэр…

Я повернулся к нему спиной. Прямо перед мной было окно и мне ничего не стоило в два прыжка достичь подоконника, выбить стекло и… дожидаться этого конного полицейского лежа внизу на асфальте с переломанной ногой. Ничего не скажешь, глупый вариант. Уж если они взялись поймать человека, им это всегда удается, а уж коли они решили поймать именно меня, с моей стороны было бы разумно в момент задержания сохранить здоровье, да и саму жизнь.

И я поплелся за ним по лестнице. На улице прохаживался еще один канадец в форме конного полицейского, а рядом переминались с ноги на ногу два гнедых красавца-жеребца. Второй полицейский ростом ничуть не уступал сержанту Роуленду, чьи уши оказались вровень с лошадиными.

— Таннер? — поинтересовался второй.

Я кивнул. Поздно было отнекиваться.

— Ну считай, нам повезло, что скажешь? — обратился он к Роуленду.

— Он был там один, я полагаю?

— В комнате больше никого.

— Жалко. Но по крайней мере мы хоть этого сцапали. Чтобы поймать лису, знаешь ли, надо для начала найти лисью нору. Интересно, скольких еще вонючих террористов мы заловим в этом клоповнике?

— Мы поселились в этом доме по той только причине, что тут нашлась свободная комната, — попытался я развеять их радость.

Но они не обратили внимания на мое объяснение.

— Может, стоит выставить здесь наружку? — предположил сержант Роуленд. — Надо бы подать им мысль, когда вернемся в отделение.

— Надо бы.

— Как вы меня нашли? — не унимался я.

Оба вытаращили глаза.

— Вы же наследили, как слон в пустыне! — бросил второй полицейский.

— Где? На выставке?

— На выставке, где же еще! Два часа радио верещало, что Ивен Таннер разыскивает Минну Таннер… Вы что ж думали, мы тут глухие?

Я и сам тогда подумал, а стоит ли упоминать мою фамилию в радиообращении к Минне, но почему-то не усмотрел в этом ничего опасного. У сотрудников иммиграционной и таможенных служб любой страны мира, естественно, имеются длинные списки нежелательных элементов, и когда они начинают сверяться с ними, моя фамилия непременно там оказывается. Но монреальская «Экспо», даже при том, что каждому посетителю там выдают малюсенький пропуск, казалась мне абсолютно надежным местом.

— К тому же с самого утра по всему полицейским участкам были разосланы ваши фотографии и полный перечень всех ваших подвигов.

— Что?

— Нелегальный въезд в страну! — пояснил Роуленд. — Вы пересекли границу на участке между Буффало и Форт-Эри. Ну, из Форт-Эри информация поступила на телетайпы уже к середине вчерашнего дня. А в нашей базе нашлась и ваша фотография. По ней я, правда, вас бы вряд ли опознал на улице, но вот с этим радиообращением на выставке вы прокололись…

Все-таки этот Ежи Пжижешевский подложил нам свинью. Мне как-то не пришло в голову, насколько опрометчиво было оставлять поляка-шофера в машине с лопнувшей шиной. Очевидно, пересечение границы в обратном направлении оказалась для него неразрешимой задачей, и он с ней не справился, как и его несчастное колесо с дорогой.

— Мы следили за вами от самой выставки, — продолжал сержант Роуленд. — Слава богу, что у автобуса много остановок на маршруте, а то бы мы отстали, — и он ласково потрепал лошадь по гриве. — Старичок Кавалер сегодня размял ноги на славу.

— Вы ехали за мной от «Экспо» верхом? — спросил я.

— Ну да!

— Понятно. — Я посмотрел на них, на их лошадей, потом на небо. Мне стало жарко. Да тут не лучше, чем в Нью-Йорке, подумал я. А может и еще жарче. Не надо было нам с Минной уезжать. Останься мы в Нью-Йорке, Минна бы не потерялась, а меня бы не арестовали…

— Нелегальный въезд, — повторил я.

Сержант Роуленд кивнул.

— И что со мной сделают?

— Депортируют, скорее всего. Как считаешь, Том?

— Иногда, бывает, могут впаять и тюремный срок. Но это если есть обвинение в совершении противоправных действий на территории Канады. А в вашем случае это маловероятно, я думаю. За нелегальный въезд вас просто депортируют — особенно если учесть, что полиция Буффало подозревает вас в совершении более серьезных преступлений.

— Каких же?

— Похищение человека, вроде бы. Так, кажется, Том?

— Похищение человека, склонение жертвы похищения к нелегальному перемещению вас через государственную границу и уж не помню, что там еще… — Он злорадно улыбнулся. — Так что можете не беспокоиться, мистер Таннер, в Канаде вас долго не задержат! Ровно на столько, сколько потребуется для оформления всех бумаг, уж поверьте, а потом вас тут же сдадут с рук на руки штатникам.

— Конечно, сначала вас допросят. Контакты в Монреале и все такое… Уж не знаю точно что, но думаю, им захочется поподробнее узнать о ваших друзьях-террористах и об их планах в Канаде. А потом вы быстро окажетесь в американской тюрьме.

Если мне суждено когда-либо выйти из тюрьмы, что в данную минуту представлялось крайне сомнительным, я с этим жирным польским боровом Ежи Пжижешевским обязательно что-нибудь сотворю. Что-нибудь с летальным исходом.

— А как с девочкой? — просил я.

— С какой девочкой?

— С моей дочкой Минной.

— Ах, ну да.

— Мне надо ее найти. Поймите: она пропала. Вот только что была здесь, а потом раз — и нет!

— Она, конечно, также находится в стране нелегально…

— Ну и черт с ним! — взорвался я. — Мне надо ее найти!

— Думаю, скоро объявится ваша дочка. Как считаешь, Уилл?

— Обычно пропавшие детишки находятся, — кивнул Роуленд.

— Это чудесно, — заметил я, — но…

— Уверяю вас, делом о пропаже ребенка у нас займутся как только мы доставим вас в отделение. Том, ты поезжай впереди на Кавалере, а мы с мистером Таннером следом за тобой на Принце Гарри.

— Вот это Кавалер, а Принц Гарри — та лошадь, — поправил его я.

— Ну надо же, вы правы, сэр! Так, вы, сэр, сядете впереди, поближе к его шее, а я как сяду в седло, подам вам руку и помогу взобраться — ведь со стременами, я думаю, вам не сладить…

— Шутите, офицер? — возмутился я.

Но он не шутил. В жизни мне приходилось как-то ездить верхом и, если приспичит, я бы мог проделать это еще раз, но лучше не надо. Ничего не имею против осликов, ничего не имею против повозки, запряженной лошадью, или мулом, или каким угодно копытным, но когда я трясусь у лошади на спине, мне всегда кажется, что я сам становлюсь лошадью или во всяком случае седлом. Сержант Роуленд протянул мне руку, и я свалился, пребольно ударившись задом, Принцу Гарри на спину и свесил ноги вдоль его боков. Том ловко оседлал Кавалера, после чего Роуленд уселся позади меня на Принца Гарри. Кавалер затрусил первым, а мы на Принце Гарри устремились за ним. К этому моменту вокруг нас, как вы можете догадаться, собралась изрядная толпа зевак. Наверное, кое-кто из местных просек, что тут происходит, и из задних рядов раздались выкрики: «Quebec Libre!», а один смельчак набрался наглости и запустил в беднягу Кавалера куриным яйцом. Большинство же зевак либо не симпатизировали мне, либо предпочли скрыть свои политические пристрастия. В общем же наблюдать за поведением толпы было занятно: их ликование, можно сказать, носило явно аполитичный характер: зеваки с энтузиазмом приветствовали и конных полицейских, и меня, и обоих поджарых, хотя и несколько неуместно выглядящих на монреальской улице, скакунов.

— Не больно-то у вас большой опыт верховой езды, а, сэр? Да вы не сидите сиднем, понимаете, вы лучше подпрыгивайте в такт его бегу…

— Так он же трясется как в белой горячке… — пожаловался я.

— Да, аллюр у него неплохой. И вы подпрыгивайте в такт…

Я стал кое-как подпрыгивать, хотя удовольствия мне это не доставляло. Мы рысили к западу по рю Сент-Кэтрин, неотвратимо приближаясь к центру города. Я поинтересовался, куда именно мы направляемся, и Роуленд назвал адрес, который мне ни о чем не говорил: названия этой улицы я раньше никогда не слыхал. Да и какая собственно разница, подумал я. Сколько бы неудобств ни доставляла мне эта верховая прогулка, в ближайшие дни, недели, а может быть и месяцы моя жизнь будет протекать с еще меньшими удобствами.

К обвинению в похищении человека я не мог отнестись серьезно. Конечно же, пан Ежи рано или поздно снимет это дурацкое обвинение. Но и без него ситуация была весьма критическая. Меня ожидали те еще удовольствия…

А исчезновение Минны, размышлял я, таило в себе куда большую опасность, чем я мог сразу предположить. А что если кубинцы расстреляли ее во внутреннем дворике у стены? А что если аргентинские гаучо похитили ее, чтобы продать в рабство? А что если тайные агенты Литовской Советской Социалистической Республики признали в ней законную наследницу литовского престола? А что если в израильском павильоне нашлись умники, решившие использовать кровь этой невинной христианской малютки при выпечке кошерного кулича? А что если…

Черт! Я ведь сам согласился отправиться в Монреаль и разнюхать ситуацию в кубинском павильоне, хотя Шеф и намекал мне на возможность отбояриться от этого задания, а теперь получается, что его просто невозможно выполнить! Все пошло сикось-накось, и как только меня бросят в застенки, которые канадская королевская конная полиция приготовила для американских похитителей людей, я вообще выпущу ситуацию из-под контроля, и тогда все вообще полетит к чертям собачьим, и я уже ничего не смогу исправить…

Бывают в жизни ситуации, когда мыслительный процесс вянет на корню, и человек разумный неумолимо превращается в безмозглое животное, которое способно лишь рефлекторно или инстинктивно реагировать на внешние раздражители. Посему, хотя меня так и подмывает сказать, что я тщательно спланировал все то, что потом произошло, я, будучи человеком честным, не могу опуститься до такой наглой лжи. Просто так вот случилось…

Мы приближались к перекрестку рю де Сент-Катрин и рю де ля Что-то-там. Нам горел зеленый. Том на Кавалере уже миновал перекресток, а мы, то есть Роуленд и я верхом на Принце Гарри, только приступили к маневру. Я обхватил коня за шею и чувствовал себя как последний идиот. Сержант Роуленд одну руку положил мне на плечо, а второй придерживал поводья, Принц же Гарри, в свою очередь, припустил, как я теперь полагаю, резвой рысью.

В общем, я перехватил поводья, дернул и резко их отпустил, после чего клещом впился Роуленду в руку — в районе локтя и предплечья. Правда, выпрямиться я не сумел, а Принц Гарри, ощутив, что поводья ослабли, внезапно сильно рванул вперед, и я, получив столь необходимое мне ускорение, совершил серию лихорадочных телодвижений: точно в эпилептическом припадке задергал плечами и головой, одновременно вскинув руки вверх, отчего сержант КККП Уильям Роуленд вначале перелетел через мою голову, затем через голову Принца Гарри и уж напоследок впечатал свою собственную голову в мостовую.

Я отпрянул назад, чтобы занять освободившееся седло. Это у меня получилось, прямо скажем, не больно элегантно: я упустил из виду, что у седла имеется лука, но в конце концов я все-таки очутился в искомом месте и правой рукой сжал поводья. По правде сказать, я точно не знаю, в какой именно руке всаднику следует держать поводья, ну да это неважно. Потом я попытался поймать мысками ботинок болтающиеся стремена, но безуспешно. Тогда я просто натянул поводья, повернув голову Принца Гарри вправо, вонзил пятки ему под ребра, и благородный конь дернул по рю де ла Что-то-там таким галопом, точно кто-то ему шепнул на ухо, что за углом его ждет-не дождется объятая любовным томлением кобыла.

Ни жив ни мертв, я кое-как держался в седле. Ей-богу, если бы я спланировал этот смертельный номер заранее, мне следовало бы адресовать Всевышнему благодарственную молитву, но об этом я как-то не подумал.

Глава шестая

К числу несомненных достоинств лошади относится то, что она не в большей мере склонна задавать вопросы, чем автомобиль, и, подобно автомобилю, так же послушно перемещается в нужном вам направлении. Принц Гарри проявил себя молодцом. Не обращая внимания ни на изумленные восклицания пешеходов, ни на отчаянные крики «Тпру!» сержанта Роуленда, ни даже на несколько просвистевших над нашими головами пуль, он прижал уши и понесся вскачь так резво, точно на карту была поставлена его лошадиная жизнь. И моя тоже.

Вполне вероятно, что моему скакуну просто захотелось продемонстрировать свои завидные ходовые качества. Едва ли служба в конной полиции давала была сопряжена с частыми скачками по центральной части Монреаля. Тем не менее Принц Гарри вел себя так, будто всю жизнь провел на ипподроме. Его не напугали ни крики, ни выстрелы, ни легковушки и грузовики, и даже неуклюже скрючившийся в седле идиот не мог сбить его с уверенного галопа. Мы проскакали добрых три квартала, когда я снова натянул поводья. Теперь я вновь обрел способность разумно мыслить, ну и, понятное дело, все испортил: мне захотелось направить Принца Гарри влево, а я случайно дернул за правый повод — мы и понеслись направо. И в конце концов финишировали на улице с односторонним движением, хотя, слава богу, никто нас не оштрафовал.

Я осмотрелся по сторонам. Том, все еще верхом, гнался за нами, но мы, похоже, сильно от него оторвались: Кавалеру оказалось не под силу тягаться с Принцем Гарри. Я услышал вой сирен вдалеке, но даже если к погоне подключились полицейские машины, я их что-то не заметил.

Если бы мы только смогли ускользнуть от полицейской облавы, тогда бы у меня появился стопроцентный шанс спасти свою свободу и жизнь. Я ведь точно знал, где искать убежище. Коль скоро вся Канада ополчилась на меня за мои связи с Национальным движением Квебека, единственное надежное укрытие мне могли бы предоставить только активисты НДК. Мне были известны многие имена и явки и если бы только я мог добраться хоть до одного адреса, я был бы спасен.

Если бы… Если бы у Принца Гарри были крылья, мы могли бы полететь. А пока что все полицейские машины мчались сюда, точно свора гончих. Судя по истошному вою сирен, они приближались сразу по всем азимутам, и шансов скрыться в каком-нибудь террористическом подполье у меня было не больше, чем магической силы обратить Принца Гарри в Пегаса.

Но вот светофор перед нами загорелся красным глазом, раздался пронзительный визг тормозов, и все приготовились к массовому ДТП с ужасными последствиями. И я предпринял единственно возможное в этих обстоятельствах действие — зажмурился.

Зато Принц Гарри в полной мере выказал свое скаковое мастерство. Наверняка среди его предков был некий жеребец, в конце девятнадцатого века выигрывавший все гран-при в Эпсоме, ибо в его жилах несомненно текла кровь опытного участника старого английского дерби. С развевающейся гривой и прижатыми к затылку ушами, он с неподражаемой грацией оторвался от земли и гулко впечатал передние копыта в крышу «форда»-седана, а задними копытами проделал две симметричные дыры в лобовом стекле «бьюика»-кабриолета. И стоило ему почувствовать землю под ногами, как он вновь грациозно взмыл ввысь. Здорово он придумал с этими подскоками, потому как после первого приземления мы очутились прямехонько в самом центре перекрестка, окруженные с четырех сторон мчащимися на нас автомобилями. Но Принц Гарри не задумываясь прыгнул опять, воспарив над головной машиной и аккуратно миновав следующие за ней, и мы ускакали прочь.

Впервые в жизни я постиг наконец глубинный смысл финальных кадров вестернов, где Джон Уэйн благодарно целует своего каурого. В ту секунду я тоже был готов расцеловать Принца Гарри. Он не только спас нас, но еще и отмочил головокружительный финт, сбивший с толку наших врагов. Я не удержался и бросил взгляд через плечо на оставленный позади жуткий пейзаж автомобильного побоища. Зрелище было, доложу я вам, то еще: одна машина в лепешку, вторая — в гармошку, третья… В общем, я настолько был потрясен этой батальной сценой, что чуть не упал с коня. Принц Гарри лично повредил два автомобиля, но помимо этого он до смерти перепугал водителей еще нескольких десятков машин, в результате чего все они столкнулись и образовали гигантскую груду металлолома посреди перекрестка. Теперь полицейским было явно не до нас. Во-первых, им, чтобы продолжить погоню, пришлось бы объезжать место массовой аварии по прилегающим улицам, а во-вторых, им надо было срочно вмешаться в отнюдь двуязычную перепалку автовладельцев, чтобы предотвратить уличный бунт на этнической почве.

Я сидел в седле, плотно прижавшись к шее Принца Гарри, как заправский жокей. Уж не знаю, что жокеи нашептывают своим скакунам, но я прошептал только: «Хорошая лошадка» — что прозвучало как-то кисло. Если уж обращаться к Принцу Гарри, подумал я, то надо бы цитировать Фальстафа. И я стал декламировать: «Двоих мерзавцев мне пришлось пустить в расход!» Это уж точно, двоих! — и продолжал: — «Говорю тебе, Гарри, если ты думаешь, что я брешу, можешь плюнуть мне в глаза и назвать меня глупой лошадью»10

В старом Французском квартале Монреаля жилые дома располагаются двумя рядами. То есть особнячки теснятся один за другим вдоль улицы, а также один позади другого. С первого взгляда на эти двойные шеренги домов становится понятно, как далеко мы продвинулись за последние триста лет в нашем развитии. Ведь теперь точно такие же курятники именуются «муниципальным жильем для малообеспеченных».

Стоило нам оторваться от погони, как Принц Гарри сразу стал для меня скорее обузой, чем оружием. Мне нужно было срочно раствориться в городской среде, но ведь трудновато соблюдать маскировку, сидя верхом на сбежавшей лошади. Я натянул поводья — на сей раз плавно, — и Принц Гарри перешел на шаг, а потом и вовсе остановился. Я спешился. На тротуаре играли два мальчугана. Заприметив коня, они с восторгом на него уставились. Я передал одному из них поводья и наказал позаботиться о лошадке. Он поинтересовался, нельзя ли эту лошадь оставить себе, на что я посоветовал ему спросить разрешения у мамы. Если она не станет возражать, то и я не буду.

В последующий час или около того я предпринял все, что в моих силах, для радикального изменения внешности некоего Ивена М. Таннера, находящегося в розыске. За пригоршню долларов франкоговорящий алкаш согласился поменять свои лохмотья на мою новенькую одежду. К счастью, он оказался моего роста и моей комплекции, так что его штаны, рубаха и пиджачишко сидели на мне так же мешковато, как и на нем. У меня все тело зачесалось еще прежде, чем я напялил нас себя это тряпье. Он ни в какую не соглашался отдать свою блинообразную кепчонку, да и у меня, по правде сказать, не было желания пачкать об нее волосы, но все же пришлось добавить ему еще пару монет, и вонючий блин перекочевал с его макушки на мою. И стоило мне нахлобучить сей головной убор, как я тотчас почувствовал себя в полной безопасности. Я изучил свое отражение в зеркальной витрине магазина и убедился, что совсем на себя не похож. Во всяком случае, судя по исходящей от меня вони, я сильно отличался от Ивена Таннера, да и от любого представителя homo sapiens.

Не помешала бы недельная щетина, подумал я. И попытался добиться аналогичного эффекта, вымазав щеки и лоб придорожной грязью, но нужного результата не получил. Может, я использовал не ту грязь? Но по крайней мере я добился того, что мои лицо и руки по уровню чумазости сравнялись с моей одеждой.

Наверное, все дело было все-таки в одежде. Не то чтобы я выглядел и испускал зловонное дыхание как уличный алкаш, но облачившись в эту потрепанную вонючую одежонку, я стал буквально ощущать себя алкашом. Наверное, старик Станиславский знал, что говорил про искусство перевоплощения. Памятуя о его заветах, я даже изобразил походку как у алкаша: медленно ковыляя по тротуару зигзагами, спотыкаясь на каждом шагу и размахивая руками, точно боясь поскользнуться. По пути мне несколько раз пришлось узнавать у прохожих дорогу, и я невнятно выговаривал свои вопросы заплетающимся языком, в точности как пьяный, и хотя мой французский был лишен специфического квебекского акцента, каша во рту скрывала сей недостаток. Ни у кого из добропорядочных монреальцев не возникало желания хоть на лишнюю секунду продлить общение со мной — а все из-за источаемого мной зловония — и ни у кого вроде бы не возникло ни малейшего подозрения, что под маской отвратного бродяги скрывается опасный диверсант.

Солнце уж клонилось к закату, когда я наконец добрел до старого города. Я благополучно нашел рю де Пуассон11 (надо сказать, ни одной вывески рыбного магазина я там что-то не заметил) и дом, куда я посылал письма Эмилю Лантенаку. Я не знал, живет он в этом явочном доме или нет. Эмиль — один из лидеров НДК, с которым я когда-то познакомился и, можно сказать, поладил.

Его дом располагался не на самой рю де Пуассон, а в глубине квартала, на приличном расстоянии от улицы. Ловя на себе недовольные взгляды, я миновал три стоящих друг за другом дома, прежде чем подошел к нужному. В этом районе, хоть и старой застройки, обитали представители зажиточного среднего класса и, шагая по аккуратно вымощенным тропинкам мимо ухоженных зеленых лужаек, я чувствовал себя ожившим персонажем учебного диафильма о венерических заболеваниях. Там бывают кадры с изображением страшных уродов и надписью внизу «Этот мужчина поражен сифилисом».

Наконец я нашел дом Эмиля и спустился по лестнице вниз ко входу в подвал. Застекленная дверь была покрыта толстым слоем сажи. Я невольно уловил сходство этой двери с собой.

Заметив кнопку звонка, я нажал на нее, но так и не понял, работает ли звонок. Во всяком случае, ни колокольного боя, ни дребезжащего зуммера я не услышал. Тогда я громко постучал. Опять ничего. Я снова постучал — на этот раз погромче. Никакого эффекта. Я приложил ухо к закопченному стеклу в надежде услышать хоть какие-то звуки в темном подвале. И ничего не услышал. Я постучал в последний раз и навострил слух.

Ни звука. Ни шороха.

Кончиком пальца я выковырял попавшую в ушную раковину сажу. Я знал в Монреале другие явки, где мог бы попытаться найти убежище, но с таким трудом добравшись до дома Эмиля, я отнюдь не испытывал желания снова оказаться на улице и мозолить глаза любопытным прохожим. К тому же у меня возникло ощущение, что я малость переборщил, выбирая себе защитную окраску. У меня был настолько отталкивающий вид, что я рисковал загреметь в каталажку за бродяжничество.

Если Эмиль все еще пользуется этим подвалом как явкой, рассуждал я, то рано или поздно он непременно здесь объявится. А если эта квартирка пустует, то по крайней мере я смогу в ней временно укрыться и дожидаться, когда ко мне кто-нибудь придет на помощь — или не придет. Я еще раз приложил ухо к двери и прислушался и снова ничего не услышал, а потом воровато оглянулся — так на моем месте поступил бы любой взломщик, собирающийся совершить незаконное проникновение в частное жилище. Никто за мной не наблюдал.

Я подергал дверь. Она оказалась заперта. Я надавил посильнее, но не смог просто так выбить замок. Тогда я снял пиджак и башмак, обернул башмак пиджаком и разбил стекло. После чего, просунув руку сквозь ощетинившиеся осколки, отомкнул дверной замок изнутри, открыл дверь и запрыгнул внутрь, все еще сжимая в руке обернутый пиджаком башмак. Я плотно закрыл за собой дверь и замер во мраке.

Звон разбитого стекла, похоже, не привлек внимания соседей. Я стоял, молча, в одном башмаке, сжимая второй башмак в руке, чувствуя себя как Шалтай-Болтай, сидевший на стене и свалившийся во сне. В кромешной тьме подвала, как пишут в старинных повестях, не было видно ни зги. Я пошарил по стене рукой в поисках выключателя, но ничего не нащупал. Двинувшись прочь от двери, я осторожно сделал шаг, потом еще один, и тут кто-то обхватил меня сзади за плечи и толкнул вперед.

Я споткнулся. Но меня подхватила другая пара рук.

— Како… — начал я, и чья-то ладонь зажала мне рот. Я попытался вырваться. Напрасно: мало того, что мои руки были заломлены за спину, так еще кто-то снизу ухватил меня за лодыжки. Я обмяк, перестал сопротивляться и позволил им повалить меня на пол.

Я ничего не мог разобрать в кромешной тьме. Вдруг вспыхнул яркий свет, но легче мне не стало. Слепящий луч прожектора бил мне прямо в глаза.

— От него воняет как из помойки, — произнес кто-то по-французски.

— Ну и кто это такой? Простой бомж?

— Возможно.

— Ннннннннн, — загнусавил я носом.

— Да вышвырни ты его к черту!

— Для начала дай ему по башке. Ну и вонь! Надо его поскорее отсюда выкинуть.

— Ннннннннн!

Темный силуэт на мгновение вырос между мной и прожектором. Над моей головой взмыла короткая кожаная дубинка. И тут я по-собачьи впился зубами в руку, зажимавшую мне рот.

— Этот гад меня укусил!

— Врежь ему! Вышиби ему мозги!

— Эмиль, Эмиль, ради всего святого!

Дубинка замерла на полпути к моей макушке.

— Mon Dieu!12 — воскликнул знакомый голос. — Не может быть…

— Ради Бога, Эмиль, и во славу Квебека!

— Ивен!? Это ты?

— Это я…

— Ты знаешь этого подонка, Лантенак? — встрял в наш диалог другой голос.

— Болван! Это же Ивен Таннер, наш товарищ, за которым казаки гоняются по всему Монреалю!

— В таком вонючем тряпье?

Я заморгал, ослепленный ярким светом. Эмиль тихо сказал что-то — и прожектор потух, зато под потолком загорелась лампочка. Я обвел взглядом похожую на пещеру подвальную комнатушку и увидел вокруг себя множество незнакомых лиц. Справа от меня стоял тощий как скелет великан и потирал укушенную ладонь.

— Извините, что был вынужден вас укусить! — повинился я.

— У тебя зубы как у гадюки!

— Надеюсь, рана неопасная?

— …Как у кобры!!!

Эмиль осмотрел руку.

— Кожу он тебе не прокусил, Клод? Нет, ну значит, жить будешь, — и добавил, обращаясь ко мне. — Дай-ка я на тебя взгляну, Ивен! Неужели это и впрямь ты, а? Так хочется тебя обнять, брат, но…

— ..для начала мне нужно принять душ и сменить одежду?

— Вообще-то хорошо бы. Но я все равно рад тебя видеть! Как же ты нас нашел? И как додумался искать нас тут? Наверное, наша конспирация оказалась ни к черту! А я ведь догадывался…

— Адрес…

— А, ну конечно, тебе же известен адрес этой дыры! — Он вздохнул. — То, что ты появился тут в самый ответственный момент, — это просто поразительно! Мы слышали про твою попытку перейти канадскую границу, когда тебя завернули в аэропорту. Потом узнали про твой нелегальный въезд чрез мост Мира, ну а потом пошли слухи, будто тебя арестовала полиция…

— Я от них ушел!

— И об этом мы слышали, но ведь никогда не знаешь, что в слухах правда, а что ложь. Но теперь все это уже не имеет значения, ведь так? Главное, что ты здесь, с нами! — Он понизил голос. — Причем в самый удачный момент, дружище! Мы тебя подключим!

Намечается очередная пропагандистская кампания, подумал я. Или митинг, или демонстрация. А может быть, еще что-то похлеще. В прошлый раз они закладывали бомбы в почтовые ящики. Интересно, какую мишень они выбрали в этом году?

Эмиль сделал шаг назад и повернулся к товарищам по борьбе.

— Это Клод! — представил он мне великана-скелета. — В его руку ты вонзил свои драконьи зубы! Но я уверен он найдет в себе силы простить тебя, и ты не будешь держать на него зла за то, что он так грубо с тобой обошелся. Пойми, Ивен, мы же не знали, кто влез к нам в подвал. Первое, о чем мы подумали, — легавый! Они не дают нам покоя с самого первого дня работы «Экспо».

— Могу себе представить!

— С другими товарищами ты не знаком? Это Пьер Мартэн, не сомневаюсь, ты читал его статьи… Это Жак Бертон, а рядом с ним — его брат Жан. И еще Люси Жерар и Кароль Фидо, и Луи.

Эмиль, чье лицо изрезали морщины, а волосы посеребрила седина, оказался самым старым членом этой боевой группы. Правда, и выглядел он значительно старше своих сорока пяти. Остальные же годились ему в сыновья и дочки: многим боевикам было слегка за двадцать. И все они были одеты, я бы сказал, весьма консервативно для своего юного возраста. Я украдкой обвел их взглядом: все парни — в пиджаках и галстуках (за исключением Клода, который предпочел водолазку), девушки Люси и Кароль — в чистеньких аккуратненьких костюмчиках. На мой вкус, обе ничем не примечательные.

Чего я бы не сказал о третьей девушке.

— А это, — продолжал Эмиль, глядя на нее, — наша Жанна д'Арк, ангел милости и ангел смерти в одном лице. Арлетта Сазерак.

Если те две девчонки напоминали продавщиц из парижского магазина, то Арлетта выглядела как богиня любви из трущоб Марселя. Ее узкие бедра туго обтягивали черные джинсы, а торс был укутан зеленым велюровым свитером с двумя холмами в надлежащих местах. В ее личике было что-то мальчишеское, а темно-каштановые волосы коротко подстрижены, как у форварда юношеской команды по футболу. Стриженную головку прикрывал сдвинутый набекрень беретик из тигровой шкуры. Зеленые береты заставляют вспомнить об американских морпехах в джунглях Вьетнама. Береты из тигровой шкуры могут навести только на мысли о тиграх, но Арлетта, думаю, всегда бы ассоциировалась с семейством тигриных, что бы на ней ни было надето.