Обольщение по-королевски - Южная страсть

С помощью Мамы Тэсс и Рэнни Летти выгребла накопившийся там мусор и вымыла ее горячей водой с щелочным мылом и карболкой. Вместе с одним из жителей поселка, а также Питером и Лайонелом, которые больше мешали, чем помогали, Рэнни срезал непомерно разросшиеся побеги ежевики, кустистые заросли французской шелковицы и молодую поросль эвкалиптов. Потом они побелили хижину снаружи и изнутри и изготовили грубые скамьи, приделав доски к перевернутым бочонкам. Грифельные доски и мелки привезли из города. И обучение началось.

Каждое утро Летти проводила два часа с Рэнни и мальчиками, а вечером еще два часа она посвящала урокам для бывших рабов Сплендоры, которые хотели научиться читать и писать, решать примеры. Это была всепоглощающая, захватывающая работа, полезная, хотя иногда она приносила огорчения.

Постепенно вечерний класс разрастался. Приходили не только обитатели Сплендоры, но и люди из других мест. В основном это были братья, сестры, племянники и племянницы Мамы Тэсс, но были и их соседи. Еще соорудили скамьи и привезли дополнительные грифельные доски. И все же временами не всем желающим поучиться находилось место. Это были повязанные платками седые старухи, молодые женщины, беременные или с малыми детьми, цеплявшимися за юбку, несколько дерзких мальчишек-подростков и взрослые мужчины, только что от плуга, со сгорбленными спинами, распухшими суставами и землей под ногтями.

Всем вместе и каждому в отдельности ужасно хотелось стать лучше, сбросить с себя тяжкий груз невежества. Многим из них никогда прежде не приходилось иметь дело с печатным словом, многообразием мыслей и образов, которые содержались под обложками книг. Они никогда даже не пытались изобразить букву, чертить или писать прутиком на земле. Нельзя сказать, что им не хватало понимания или способностей в том, что касалось самой сути грамоты. Одни усваивали все быстрее, другие — медленнее, но тверже. В то же время у некоторых учеников внутри как будто была какая-то стена, препятствовавшая проникновению знаний. Словно все это было настолько вне их понимания, как будто они находились на другой стороне бездонной пропасти. И если при работе с первой группой Летти представала сама в своих глазах в виде прекрасной античной богини, несущей знания, то последние заставляли думать, что она глупа и начисто лишена таланта учителя, как будто в чем-то была и ее вина, что она не может передать им свои знания.

В обучении Рэнни и мальчиков тоже было много взлетов и падений. Проведенные с ними часы приносили тихое удовлетворение и большую радость, но все же встречались и трудности. Уровень развития Питера вполне соответствовал его возрасту, а знания Рэнни и Лайонела, показанные по результатам подготовленных Летти контрольных, оказались настолько одинаковыми, что она обычно проводила с ними урок по одному плану. Раз или два Летти пыталась убедить их присоединиться к вечерним занятиям, но всякий раз, когда они почти уже соглашались, у Рэнни начинались головные боли. А так как по утрам у него их как будто не было, она в конце концов перестала настаивать.

Именно Рэнни создавал трудности. Его прогресс был очень неравномерным. Продвижение вперед и откатывание назад как будто зависели от его настроения, состояния здоровья, погоды и даже от того, держит ли Летти его за руку или нет. Иногда казалось, чем больше она тратит на его обучение сил, тем медленнее он все постигает. Бывали случаи, когда он смотрел на нее с такой пустотой в глазах, что это выводило ее из себя и она готова была раскричаться и даже подумать, будто он делает это нарочно, чтобы разозлить ее. Но временами Рэнни демонстрировал такие вспышки острого интеллекта, что Летти чувствовала резкие боли в сердце при мысли о том, что он утратил.

Один из таких случаев произошел не в классной комнате, а в палисаднике тетушки Эм на закате. Летти рвала цветы, чтобы поставить их в чудесную вазу с изображением старого Парижа на столик у своей кровати. Привлеченная кружащим голову ароматом раскрывшихся цветов душистого табака, она шагнула к клумбе. Ее движение вспугнуло целую стайку бабочек. Они взлетели и кружились вокруг Летти, тихо и изящно помахивая крылышками. Крылья бабочек были густого черно-коричневого цвета с золотистой полоской по краям и голубыми пятнышками. Одна из бабочек уселась ей на грудь, другая на юбки. Завороженная, Летти стояла неподвижно и старалась не дышать.

Она и не знала, что Рэнни находился здесь же, пока он не вышел из-за ее спины. Он обошел Летти и встал перед ней. Полностью погруженный в созерцание насекомого, он протянул руку к бабочке на ее корсаже. В его движении не было ни угрозы, ни чего-либо настораживающего. Он прикоснулся к груди Летти указательным пальцем, слегка подтолкнул бабочку, и прелестное создание доверчиво взобралось ему на палец.

— Nymphalis antiopa, — сказал он тихо, в голосе звучало удовлетворенное любопытство, — траурница.

Так же тихо Летти спросила:

— Вы собираете бабочек? Он покачал головой:

— Я никогда не смог бы проколоть их булавкой.

— Вы назвали ее по-латыни и совершенно правильно. Он поднял голову, глаза ее были ясны и определенно встревожены. Потом они вдруг медленно помутнели, как будто упала занавеска.

— Правда?

— Вы знаете какие-нибудь другие названия бабочек? — В ее голосе была настойчивость.

Но момент был упущен.

— Нет, — ответил он.

Позже, ночью, Летти стала размышлять. Бабочки и саранча. Латинские названия и латинские изречения. Ведь в ту ночь, когда они видели Шипа в обличье священника, Рэнни оставался в Сплендоре под присмотром Лайонела, сваленный с ног приступом головной боли. А был ли приступ?

Она становилась смешной. Конечно же, человек, который сидел через стол от нее за ужином, покорно сносил ее разносы за неаккуратность на занятиях, кормил кур на заднем дворе, иногда он подбирал отбившегося от курицы и пищавшего цыпленка и таскал его по двору в своей рубахе, чтобы спасти от кота и вернуть матери-курице, — он не мог быть тем же самым человеком, который застрелил убийцу-джейхокера, отбил пленника у целого отделения солдат и заставил их возвращаться назад пешком и босиком или сделал посмешище из сборщика налогов О'Коннора. Конечно же, золотоволосый, гладковыбритый Рэнни не мог быть тем безжалостным усатым гигантом, который навалился на нее на кукурузных початках. Если бы это был он, она наверняка узнала его, наверняка почувствовала.

И все же он был странным человеком, этот Рэнни. И потому что он высок, широк в плечах и силен, потому что он когда-то был другим — проблески того, былого Рэнни, она видела сама и много слышала о нем от других, — она должна разобраться с ним, прежде чем начнет думать, кто же еще может подходить на роль Шипа.

А предлогом для нее будут его головные боли. После всех дней и недель, что она провела в Сплендоре, после того, как она столько учила Рэнни, не будет ничего удивительного, если она проявит беспокойство о его состоянии. И ведь правда, ее действительно беспокоила частота вновь и вновь возникающих у него приступов. Хоть он и был ранен, такие частые головные боли не нормальны. Возможно, они являются симптомом, что что-то идет не так. Боли могут вызываться давлением на мозг внутричерепной жидкости или какого-то осколка кости черепа, который надо удалить. Кто-то должен уговорить его сходить к врачу. Но, кажется, из-за того, что все это тянется так долго и не сопровождается ухудшением здоровья, все просто перестали обращать внимание.

А еще она подозревала: просто не было денег на поездки то к одному доктору, то к другому в поисках исцеления. Но это не причина, чтобы не обращать внимания на его состояние. Средства можно найти, если в этом есть необходимость. Черепно-мозговые травмы — не та вещь, к которой можно относиться столь легкомысленно. Они могут привести к параличу, потере рассудка и даже к смерти. Как было бы ужасно, если хоть какая-нибудь из этих бед свалилась на симпатичного и милого Рэнни. Об этом и подумать невозможно.

Все, что требовалось для проверки, — дождаться очередного вечера, когда она рано уйдет к себе в комнату, предварительно попросив опийной настойки. Летти не пришлось долго ждать. В тот же вечер за ужином Рэнни был молчалив, лишь коротко, одним-двумя словами, отвечал на вопросы. Он не говорил о боли, он никогда этого не делал. Просто в глазах его появился тусклый блеск, и вскорости он пробормотал извинения и оставил их.

В тот вечер не было гостей. Три дамы и Питер переместились из столовой в гостиную в холле. Тетушка Эм взялась чинить простыню, Салли Энн взяла свои пяльцы с вышиванием, а Питер растянулся на полу, играя волчком и куском бечевки. Летти забралась в уголок канапе, чтобы прочитать еще несколько страниц из найденного ей в книжном шкафу томика Теккерея.

Пробегали минуты, их бег отмерялся боем часов в гостиной, четверти и половины каждого часа. Слоистый дымок от лампы висел в неподвижном воздухе. С улицы доносилось беспрерывное стрекотание сверчков и кваканье лягушек. Пестрый кот прокрался через открытый черный ход, потерся о ноги тетушки Эм, пока она его не отпихнула, пару раз стукнул лапой по волчку Питера то тут, то там, потом подпрыгнул и устроился на коленях у Салли Энн.

Летти подняла глаза, зевнула, прочла еще одну страницу и снова зевнула. Тетушка Эм широко зевнула, как бы поддразнивая ее, потом рассмеялась, покачивая головой. Летти улыбнулась в ответ, но через несколько минут снова зевнула. Она отложила книгу в сторону и пожелала всем доброй ночи.

Как она и ожидала, тетушка Эм вскорости последовала ее примеру. Салли Энн по укоренившейся привычке отправилась спать одновременно с ней. Из соседней комнаты слышались звуки передвигаемой кровати и тихие голоса. Это Питера укладывали на раскладушку. Наконец все стихло.

Можно было с уверенностью предположить, что если Рэнни и есть Шип, то он вряд ли имеет обыкновение покидать дом раньше, чем через некоторое время после того, как все остальные улягутся. И все же ждать было трудно. Летти сдерживала свое нетерпение, пока не прошел целый час после того, как по дому стало распространяться тихое посапывание тетушки Эм.

Только тогда она вышла из комнаты. Однако она и не думала красться и несла в руке свечу. Внешне это не было с ее стороны какой-то тайной. Было бы глупо красться по дому на цыпочках. В то же время она не собиралась будить весь дом, так же как и не планировала оповещать всех о своих целях ненужным шумом. Ее шаги не потревожили даже Лайонела, который спал на коврике у двери Рэнни. Все, что ей оставалось сделать, потянуться через него и постучать.

И тут Лайонел проснулся. Увидев склонившуюся над ним Летти, он сдавленно вздохнул, затем тяжело поднялся на ноги.

— Мисс Летти, мэм, что вы делаете? Вы же не собираетесь будить мастера Рэнни?

Она изобразила улыбку:

— Я только хочу посмотреть, как он.

— Но он же спит!

— Да я и не разбужу его.

— Вам нельзя туда входить! — Глаза Лайонела потемнели и тревожно сверкали, однако он старался говорить тихо.

— Вы же леди, а мастер Рэнни — джентльмен. Это было бы неправильно.

— Я только хочу помочь.

— Мастер Рэнни будет вне себя, если я позволю вам войти.

Летти не хотелось расстраивать мальчика, но другого выхода не было. Не дожидаясь ответа, она положила руку на дверную ручку, повернула ее и толкнула дверь в спальню. Лайонел протянул руку, чтобы схватить ее за юбки, но отдернул ладонь, не коснувшись ее.

В большой комнате ее свеча отбрасывала лишь небольшой круг желтоватого света. Круг двинулся вместе с ней по комнате к кровати, осветил колеблющиеся у окон занавески, превратив их в колышащиеся бледно-желтые колонны, а высокую кровать, затянутую противомоскитной сеткой, сделал похожей на задрапированный катафалк. Верхняя простыня была откинута и смята. Под ней никого не было.

Летти подошла к стойке в ногах кровати, обошла кровать, проведя левой рукой по простыням, и остановилась у подушек.

Ей не хотелось, чтобы ее подозрения подтвердились. Она и не думала, что это может случиться. В какое-то единственное болезненное мгновение она пожалела, что сделала это открытие, она даже подумала, может быть, есть какой-то способ перечеркнуть его. Думать, что Рэнни с его тонкой чувствительностью и шутливой веселостью — фальшивка, было так больно, что она себе этого и не представляла. Открытие было как яд. Она стояла ошеломленная, оцепеневшая и бесчувственная, глубоко и медленно дышала, пытаясь сдержать рвущиеся к глазам слезы.

Голос, глубокий и тихий, бесконечно успокаивающий, донесся из окна позади нее:

— Вы что-то хотели, мисс Летти?

Она обернулась, взметнув юбками, сердцезабилось, глаза расширились от невозможного.

— Рэнни! Откуда вы? Я думала…

— Я не мог заснуть и вышел на веранду. Сердцебиение затихало, хотя колени всееще дрожали от облегчения. Летти почувствовала сильное желание громко засмеяться. Вместо этого она сложила руки перед собой и глубоко вдохнула. С опозданием она вдруг заметила, что на нем как будто бы только брюки, словно он спит без ночной рубашки и решил, выходя, соблюсти лишь минимальные приличия. Она отвернулась, смутившись.

— Вы не можете заснуть? Но вы же приняли опийную настойку.

— Она не всегда действует. Теперь уже не всегда. Не на меня.

Настойка опийного мака теряет свою силу, если принимать ее долго и не увеличивать дозу. И даже если увеличивать, доза, которую можно принять, ограничена. Очевидно, Рэнни достиг предела, ведь он так долго прибегал к ее помощи.

— Мне очень жаль, — сказала она, и это действительно было так. — Я… зашла только посмотреть, не могу ли я чем-нибудь помочь.

Если бы Рэнсом не услышал ее голос, когда она говорила с Лайонелом, а он уже наполовину спустился с лестницы, он бы сейчас был уже далеко. Она сделает его еще более сумасшедшим, чем она о нем думает. Из-за нее он уже весьма наловчился скидывать и быстро надевать одежду, хотя, может быть, было бы полезнее и скорее бы укротило ее создающую неудобства заботливость, если бы он появился совсем обнаженным. Но уж раз ему пришлось вернуться, он мог быть как-то вознагражден за это. Он посмотрел на Лайонела, который застрял в дверях и делал гримасы, говорившие о его сожалении и невиновности.

— Все в порядке, — сказал Рэнсом. — Иди спать.

Когда мальчик попятился назад и закрыл за собой дверь, он снова повернулся к Летти. В его улыбке была просьба.

— Поговорите со мной. Это поможет.

Это было в высшей степени неудобным — находиться одной и в такой час в спальне мужчины. Но конечно же, в этом нет ничего такого.

— Я могу поговорить несколько минут, — согласилась она осторожно, — но я могла бы прежде что-нибудь принести вам, например стакан воды?

— Нет, спасибо.

— Было… было бы, наверно, лучше — не так жарко, — если бы мы вышли на веранду.

И в самом деле, может, так и лучше. Рэнсом отступил назад и отодвинул занавеску. Когда она приблизилась и ступила в проем окна, он взял у нее из руки свечку и задул ее.

Летти остановилась.

— Почему вы это сделали?

— Привлекает комаров. Свет.

— А, да, конечно.

Придерживая занавеску, он потянулся, чтобы поставить подсвечник на стол. Она вышла первой, двигаясь в темноте на ощупь, пока глаза не привыкли.

Гряда облаков скрывала луну, воздух был душным. Наверное, к утру пойдет дождь. Это было не совсем то, о чем следовало вести разговор, но чтобы сохранить хоть какое-то ощущение обычности, она сказала все это.

— Может быть, — согласился Рэнсом, голос его был серьезен.

Летти ухватилась за следующую мысль, пришедшую ей в голову.

— Может быть, поможет, если я помассирую вам виски и затылок? Я делала это иногда моей матери, когда у нее болела голова.

— Если вы хотите этого.

Она может делать все что угодно, если это подразумевает прикосновение к нему, подумал Рэнсом.

— Если вы сядете, я попробую.

— А вы будете стоять? Нет. Возьмите стул.

— Но я не смогу дотянуться…

— Так вы сможете, — Рэнсом прервал ее, взял за руку и усадил на стул. Когда она уселась, он опустился на пол у ее ног. Рэнни повернулся к ней спиной, обхватил руками колени и ждал.

Даже в темноте Летти могла видеть, как широка его спина и как рельефно проступают на ней бугры мышц. Она могла ощущать тепло его тела и его тонкий мужской мускусный запах. Она невольно протянула руку, потом отдернула ее. У нее немного кружилась голова. Это был результат шока, который она пережила, несомненно. Все это было так странно.

Его голова. Его боль. Это то, ради чего она здесь, на веранде, и надо об этом помнить. Подняв руки, она воззвала к своей силе воли и прикоснулась к нему.

Волосы его были густыми и шелковистыми под ее пальцами, череп правильной формы, симметричный. Шрам на виске ощущался как паутина рубцов вокруг неровной впадины, хотя в самой впадине кость под кожей казалась твердой, неповрежденной.

Летти сосредоточилась на тех местах, где, как она считала, должна была концентрироваться боль, представляя, где бы она была в ее голове, пытаясь найти движения, которые успокоили бы эту боль.

Она массировала ему виски медленными, четкими круговыми движениями. Пальцы ее скользили по его волосам и останавливались над ушами.

Рэнни тихо вздохнул. Она удвоила свои усилия, перешла к затылку. Летти разминала напряженные мышцы и сухожилия задней части шеи. Кожа его была теплой и мягкой под ее руками. Ее ладони, плоско лежавшие на его плечах, в то время как большие пальцы двигались по шее, подрагивали и вибрировали от какой-то жизненной силы.

Рэнни погрузился в ее прикосновения, впитывая их. На пояснения, которые она хотела было давать, он отвечал все реже. Пробегали минуты. Он откинул голову назад, поворачивая шеей, когда она снова вернулась к его вискам. Когда она подумала, что он почти задремал, он вздохнул, потянулся и поймал ее руку. Перевернув ее, он поцеловал ладонь.

— Чудодейственные пальцы. Так лучше, намного лучше.

Плечи Летти болели от непрерывных движений и неудобного положения, которое она приняла, склонившись вперед, чтобы дотянуться до него. Она не обращала на это внимание, пока в этом была польза.

— Я рада.

Рэнсом не был таким уж сонным, каким он изображал себя. Просто казалось, лучше всего, если она прекратит свои ухаживания до того, как он будет ими опьянен. Слишком уж сладостны были ее прикосновения. Они вызывали в нем всевозможные порывы, большинство из которых шокировали бы ее и привели в ярость, если бы она когда-нибудь о них узнала. Один из них, однако, казался вполне невинным, чтобы его можно было выслушать. И это также могло бы придать новое направление ее размышлениям, отвести ее очевидные подозрения.

— Мисс Летти?

— Да, Рэнни?

Икра ее ноги была прижата к его боку. Летти ощущала, как вздымается и опускается его грудная клетка при дыхании, чувствовала очертания твердых мышц, покрывавших его ребра. Она могла отодвинуть ногу, но сейчас не способна была заставить себя это сделать.

— Я вам нравлюсь?

— Что за вопрос? Конечно.

— Салли Энн нравится полковник.

— Я думаю, это вполне возможно.

Было что-то в его голосе, что заставило ее насторожиться, хотя она и не могла сказать что. Жаль, она не видит его лица и не может высмотреть веселой искорки в его глазах, которая, как она уже заметила, обычно предшествует его шуткам. Но он сидел по-прежнему спиной к ней и смотрел на перила веранды.

— Я видел, как они целовались.

— Бросьте это, — сказала она с некоторой строгостью. — Вы не должны шпионить за ними.

— Я и не шпионил. Я лишь заметил их под магнолией.

— В любом случае это не ваше дело.

— Нет. Но тетушка Эм говорит, что нельзя пить из стакана, из которого пьют другие люди. А поцелуи еще хуже.

Голос Летти дрожал от изумления.

— Я и не думала, что в этом есть какое-то сходство.

— А вы когда-нибудь целовались?

— Ну, я думаю…

— Целовались?

— Может быть, раз или два.

— Вам понравилось?

Она ответила не сразу. Слова ее звучали ровно и как бы через силу.

— Это… терпимо.

Он поморщился в темноту, но не оставил взятого им направления разговора.

— А мне понравится?

— Рэнни! Откуда я знаю.

— А вы поцелуйте меня. И посмотрим.

Просьба была такой робкой, хоть и несколько настойчивой, что она не могла обидеться. Его интерес, подумала она, скорее академический, чем непристойный. Она же создала ситуацию, в которой стал возможен такой его вопрос, сама и виновата. Больше винить некого.

Она спросила:

— Вы уверены, что хотите этого?

— Я уверен, — ответил он, поворачиваясь и приподнимаясь на одно колено. — А вы не хотите? Вы против?

В звучании его голоса было бессознательное очарование. Она почувствовала, что по нервам прошла дрожь и вызвала трепет в горле. А что такого, в конце концов?

— Я думаю, что я не против.

Короткий прилив настоящего триумфа поднял Рэнсома на ноги. Он не делал резких движений, лишь потянулся, взял ее за руку, поднял и поставил перед собой. Он не отпустил ее, только ее руку положил себе на плечо, а другой рукой обнял ее за талию. Он не чувствовал ни сопротивления, ни страха или напряжения. Он чуть не застонал, когда сравнил это с тем, как было в кукурузном сарае. Того, что было, не вычеркнешь, но все можно поправить, хотя бы отчасти. Но если и нет, приятно было сознавать, что он не полностью разрушил ее доверие. Хорошо также, что бедный Рэнни не вызывает у нее страха или отвращения.

Он был так близко. Его объятие было легким, но властным. Исходившая от его плеча сила говорила о том, что избежать того, что должно было случиться, теперь уже трудно, даже если бы она и изменила свое решение. Но она не хотела его менять. Внутри у нее вдруг всколыхнулось предвкушение поцелуя. Сердце забилось. Она смотрела на него. Глаза ее были скрыты в темноте, губы раскрылись.

Он наклонил голову. Уста его коснулись ее уст, нежно прильнули к их мягким очертаниям. Поцелуй был жарким, упоительным в своей сладости. Он чуть-чуть переместил свои губы на ее губах, как будто удивившись их мягкой, но упругой нежности. Прикосновение было осторожным, легким, но уверенным.

Летти придвинулась ближе. Она ждала, что его поцелуй пойдет вглубь, она хотела этого. Он ничего не предпринимал, хотя и не разрывал объятий. Словно оцепенел от чувств. До нее вдруг дошло, что он не знает, что делать. Она положила руку ему на затылок и запутала пальцы в густых волнах его волос. Набравшись смелости, она провела губами по его губам, прошлась по их теплой поверхности кончиком своего языка. Сначала он как бы застыл от удивления, затем, словно повинуясь какому-то естественному порыву, сделал то же, встретив ее язык своим, то выдвигая его, то втягивая, как бы приглашая ее.

Чувство, что она направляет и провоцирует его, опьяняло и очаровывало. Оно создавало ощущение удовлетворенности и восхитительной порочности. Быстрое и бурлящее желание неслось по ее венам, заполняло мозг, ее чувства, лишало разума. Тихо воркуя горлом, она прижалась к нему. Ее груди приникли к его груди, соски напряглись, ее язык проник за его губы и поощрял его ответить тем же.

Его руки сомкнулись вокруг нее. Пальцы запутались в узле волос у ее шеи. Рука скользнула вниз по ее спине, по изящному изгибу талии и легла на округлость бедра, прижимая ее к нижней части его тела. Через ткань своих юбок она ощутила его напряженную твердость.

И вдруг какой-то толчок привел Летти в себя. Это был Рэнни. Она тихо вскрикнула и оторвала свои губы от его губ. Оттолкнувшись от него, она стояла ошеломленная, прижимая руки к груди. Ее губы тряслись, а в голове бились только три слова. Как она могла? Как она могла?

— Мисс Летти? — В его шепоте было страдание.

— Пожалуйста… пожалуйста, не беспокойтесь, — произнесла она, едва овладев со второй попытки своим дрожавшим голосом.

— Все хорошо, правда. Я думаю, мне лучше сейчас вернуться в дом.

— Вам надо?

— Так будет лучше всего.

Лучше для него, просто необходимо для нее. Она повернулась и пошла прочь, но удалилась только на несколько шагов. Он позвал ее:

— Мисс Летти?

Она остановилась, но голову не повернула.

— Да?

— Я мог бы пить из вашего стакана.

Оттенок безразличия в его голосе успокаивал. Он не обижен. Она издала легкий смешок, в котором слышались накатывавшиеся слезы.

— Спасибо, Рэнни.

— Нет, мисс Летти, — ответил он. — Вам спасибо.

ГЛАВА 10

Казалось, что холл растянулся на тысячу миль. Когда Летти наконец добралась до спальни и скрылась за ней, она задыхалась от сдерживаемых рыданий. Она подбежала к кровати, бросилась на нее и закрыла голову руками. Горькие слезы лились между ресниц и падали тяжело и беззвучно на покрывало. На Летти накатывали волны стыда за то, что она только что сделала.

Обниматься с таким человеком, как Рэнни, это все равно что соблазнять маленького мальчика. Воспользоваться его состоянием, разбудить в нем глубинные мужские инстинкты, которых он не мог понять или надежно контролировать, — это поступок бессовестный и распутный. То, что он это начал, не может быть оправданием. Ответственность за все, во что, в конце концов, это вылилось, лежит целиком на ней.

Распутница. Шлюха. Развратная Иезавель.

Она заслужила все эти прозвища, даже большего. Как жаль, что нельзя повернуть время назад и по-иному прожить заново этот прошедший час. Она бы больше не повела себя так, если бы ей дали хоть малейший шанс пережить все снова.

Но, может быть, лучше знать, какая она на самом деле. Уж теперь она будет осторожней.

Все было так плохо, как она и представить не могла. Летти подумала, что ее развратило яркое ощущение чувственного наслаждения в объятиях вора и убийцы, такого, как Шип. То, что она вплотную приблизилась к тем же самым чувствам в этом мимолетном поцелуе с Рэнни, поставило на ней клеймо, как на окончательно падшей.

Подумать только, если бы она не уехала из Бостона, она бы и не подозревала ничего такого. Она должна хорошо хранить свою тайну. Никто не должен знать, как легко ее сбить с пути истинного, помоги ей Господь.

Однако был человек, который знал это, от которого она не могла скрыть своей природной сути. Этим человеком был Шип.

Шип, человек в разных обличьях, человек, который, возможно, каждый день находится среди них. Человек, который, наверное, сотни раз смотрел на нее и улыбался, вспоминая, как она отвечала на его поцелуи, знавший, какая она есть. При этой мысли в ней все мучительно перевернулось.

Она должна быть осторожней. Надо исключить саму возможность, чтобы кто-то показывал на нее пальцем. Она будет такой скромной и осмотрительной, какой ее учили быть. Никогда она не должна оставаться наедине с мужчиной. Даже с таким, как Рэнни. В особенности с Рэнни.

Этот обет, так уж сложилось, было нелегко хранить.

Сплендора, казалось, всегда полна мужчин. Как войска захватчиков, они продвинулись с веранды в холл и гостиную, потом в столовую, где Мама Тэсс кормила их жареной курятиной, воздушными булочками, копченой ветчиной и коровьим горохом, а также ее фирменным блюдом — лимонным тортом. Количество их возрастало, как численность татаро-монгольских орд, но были и завсегдатаи, такие, как Джонни Риден, Мартин Идеи и, конечно же, Томас Уорд. Мужчин нельзя было избежать, и в любом случае, как Летти сразу обнаружила, такие попытки лишь, наоборот, привлекут внимание. Все, что ей оставалось, быть любезной, но не сближаться с ними, сохраняя дистанцию своей холодностью.

Наступило воскресенье. Единственными гостями, Салли Энн и Питера можно не относить к этой категории, были завсегдатаи и О'Коннор, который приехал позже. День стоял жаркий и душный. Дождя не было уже почти три недели, ни разу с того ливня, когда Летти ездила к могиле брата. Палящее солнце испарило влагу, которой всегда было в избытке. Листья на деревьях вяло свисали, цветы в саду тетушки Эм поникли, трава и посевы пожелтели. Последние цветы магнолии стали медно-бурыми, а лепестки роз, обвивавших дерево у ворот, опадали, покрывая землю бледно-розовым снегом. От этой их схожести с холодным снегом жара казалась еще невыносимей.

Они сидели на веранде в надежде, скорее всего напрасной, вдохнуть свежего воздуха. Дамы обмахивались веерами и позволили джентльменам не только снять сюртуки и галстуки, но и расстегнуть воротники рубашек и закатать рукава. Но и после этого им приходилось вытирать пот со лбов и обмахиваться всем, что они только могли найти — от носовых платков до шляп и газет.

— И часто здесь так жарко? — вздохнув, спросил полковник Уорд.

Джонни фыркнул:

— Вы думаете, это жара? Подождите, когда наступит настоящее лето.

— И что, будет еще хуже?

— Да если сравнить с августом, то сейчас похолодание.

Мартин посмотрел на Джонни с усталым раздражением.

— Как говорил мой старый дедушка, сейчас жарче, чем у чертей на сковороде. Не давайте ему дурачить себя.

И в самом деле, день был невыносимо жарким. Пол веранды, даже покрытый холстом, так нагрелся с той стороны, где на него падало солнце, что нельзя было ступить босыми ногами. Все это знали, поскольку Лайонел и Питер неоднократно предпринимали такие попытки, подпрыгивая и вскрикивая, пока им не велено было прекратить. Они хотели проверить, правда ли можно поджарить на таком полу яичницу, после того как Джонни, не подумав, пробормотал эту старую поговорку. Но Салли Энн отвергла идею с таким резким из-за жары раздражением, что мальчишки предпочли удалиться в густую тень магнолии, где они, судя по всему, собирались прилечь. Летти жалела, что не может присоединиться к ним, так как там казалось прохладнее. Как и Томас, она хуже переносила жару, чем те, кто привык к ней с рождения.

Томас Уорд стер скатывающуюся с носа капельку пота.

— Как же вы все это выдерживаете целых три месяца?

Тетушка Эм посмотрела на него с состраданием в выцветших голубых глазах, однако брови ее шутливо приподнялись.