Дерзкие мечты

Вайолетт не могла дышать, не могла двигаться под тяжестью его веса. И вдруг в припадке отчаяния она увидела перед мысленным взором лицо Аллина Массари. Откуда-то из глубин души, о существовании которых она и не подозревала, пришли слезы, подступили к глазам, готовые вырваться из-под сомкнутых век наружу. Она прокричала про себя его имя, и тогда солоноватая влага потекла по щекам, оросив ее растрепанные волосы.

На следующее утро на подносе с завтраком, принесенном гостиничной горничной и оставленном перед дверью спальни, лежал букет сирени. Термина поставила поднос у кровати Вайолетт и подошла к окну раздвинуть шторы. Гилберт, который всегда просыпался рано, уже отправился на улицу

— прогуляться и купить утреннюю газету. Он не завтракал в гостинице, так как уже свыкся с английской привычкой иметь основательный завтрак и гостиничный утренний поднос его не удовлетворял.

Вайолетт села в кровати и взглянула на теплые булочки и кофе, которых ей было вполне достаточно. Она предпочла бы французский кофе с молоком, но, как выяснилось, в Лондоне его найти было практически невозможно, поэтому она довольствовалась тем, что наливала побольше сливок.

Вайолетт размешивала кофе, когда вдруг заметила на подносе сирень. Отложив ложку, она потянулась к букету. Запах, исходивший от сотен крохотных цветков нежно-лилового цвета, был чист и нежен, как первое дыхание весны. Она поднесла букет к лицу и, вдохнув его аромат, счастливо улыбнулась.

Рядом с букетом на подносе лежало письмо. Ее муж не отличался сентиментальностью. С чувством, граничившим со смущением, Вайолетт взяла в руки конверт и сломала крохотную печать.

Письмо прислал не Гилберт. Оно состояло всего из нескольких строчек, написанных неуверенным почерком. Подписи не было.

Ими говорит язык любви.

Никакие цветы так не подходят Для выражения нежных чувств.

Ими украшались восточные беседки.

А юным девушкам остается гадать, Что слаще — сами цветы Или скрытый в них смысл.

Вайолетт знала, кто автор этих строк — та самая дама, которая написала «Сонеты с португальского», Элизабет Баррет Браунинг. И о смысле, скрытом в стихах, она догадывалась.

Внимательно осмотрев поднос, Вайолетт нашла крохотную печать, которую сломала, вскрывая конверт. Она аккуратно сложила кусочки и увидела тот же самый знак, что украшал галстук Аллина Массари: феникс в лавровом венке.

Она глубоко вздохнула, закусив губу. Он запомнил название ее гостиницы, узнал, в каком из номеров они с Гилбертом остановились. Должно быть, всего несколько минут назад он был за этой дверью, уговаривая горничную позволить ему положить букет на поднос с завтраком.

И тут она поняла. Букет сирени… На языке цветов, столь любимом Шекспиром и столетия спустя романтиками, у сирени был свой смысл. Он означал пробуждение любви.

5

Четыре дня спустя Вайолетт шла вниз по лестнице за коридорными, выносившими в вестибюль ее чемоданы и коробки. Гилберт наказал ей присутствовать при этом, пока он сам у дверей гостиницы следил за тем, как багаж грузят на подводу, которая должна была доставить его на вокзал.

— Ты уверена, что мы ничего не забыли, Термина? — спросила Вайолетт у следовавшей за ней горничной.

— Да, мадемуазель, — ответила та невозмутимо. — Я посмотрела очень внимательно.

— Ты уложила ночную рубашку, которую я оставила в гардеробной?

— Да, мадемуазель. А чемоданчик с вашими духами, кремами и помадами и шкатулка с драгоценностями у меня с собой. Не волнуйтесь.

Горничная говорила чуть устало, но спокойно. Вайолетт стало стыдно. Термина чувствовала себя лучше, только немного покашливала, однако незачем было ее так дергать. В то утро Вайолетт почему-то особенно волновалась по поводу багажа и отъезда. Обычно она куда более спокойно относилась к путешествиям.

Вот уже несколько дней она была сама не своя. У нее начались месячные, и ее это совсем не радовало — значит, она опять не смогла зачать. К тому же Гилберт отказался из-за ее недомогания отложить отъезд, сказав, что билеты уже куплены и он не понимает, чем поездка в купе утомительнее сидения в гостиничном номере. Он не желал понимать, какие неудобства могут возникнуть в поезде, где такие маленькие и тесные туалетные комнаты.

Вайолетт действительно не хотела уезжать из Лондона. Муж вынудил ее признать, что она осмотрела все основные достопримечательности города, побывала в музеях и галереях и выпила достаточное количество чая, поэтому ей трудно было дать логическое объяснение своему желанию остаться в Лондоне. Хотя Вайолетт эту причину знала, она понимала, что Гилберт не примет ее. Она и сама, по правде говоря, находила ее неубедительной. Ничего хорошего не могло бы выйти из того, что порядочная замужняя дама мечтает о встрече с человеком, которого она однажды видела в парке.

И все же Вайолетт ничего не могла с собой поделать. Она непрерывно ругала себя за то, что думала об этой встрече, десятки раз клялась себе, что больше такого не повторится, говорила себе, что для Аллина Массари это было мимолетным флиртом и только. Она пыталась быть милой и внимательной к собственному мужу, старалась найти удовольствие в размышлениях о предстоящей долгой совместной жизни с ним, но все было напрасно. Мысленно она снова и снова возвращалась к разговору с Аллином, вспоминала, как он смотрел на нее, какая тоска была в его взгляде, когда он прощался с ней.

Она хранила букет сирени, хотя он уже совсем завял и находился сейчас в чемоданчике, который несла Термина. Вайолетт положила его между страницами дневника, где она выписала все значения цветов, какие только могла вспомнить. А букетик анютиных глазок, принесенный сегодня утром, она приколола к отвороту своей дорожной накидки.

Анютины глазки означали «с мыслью о тебе».

В дальнем углу вестибюля, за полукруглыми диванами и пальмами в горшках, спиной к ней стоял какой-то мужчина и разговаривал со слугой в ливрее. В руке он держал темно-коричневую бобровую шапку. Пальто из верблюжьей шерсти, приталенное по моде, введенной принцем Альбертом, подчеркивало его широкие плечи, воротник и лацканы были отделаны коричневым бархатом, что придавало ему еще более элегантный вид. Разговаривая, он чуть повернул голову и, улыбаясь, взглянул в сторону Вайолетт.

Аллин.

Она вздрогнула и задержала дыхание. Он бросил на нее быстрый, почти незаметный, но полный восхищения взгляд, что было для Вайолетт как самое нежное приветствие. Все говорило о том, что он ждал ее, сразу почувствовал ее появление и радовался хотя бы тому, что видел ее.

Она поняла, что краснеет, но не могла удержаться от улыбки, как не могла умерить биение собственного сердца. Необъяснимое чувство охватило ее, забурлило в крови, хотя она и пыталась скрыть его, опустив взгляд.

Господи! Но так же нельзя! Как это глупо, как не правильно!.. И — как удивительно! Будто после долгого и тяжелого сна наконец проснулась на пороге новых, неизведанных наслаждений.

Вайолетт поняла, что ей необходимо поговорить с ним. Что опасного может быть в прощании? Их судьбы пересеклись на мгновение, а сейчас разойдутся навсегда. Когда-нибудь она с легкой улыбкой вспомнит этот приятный лондонский инцидент.

— Побудь здесь, Термина, — сказала она, — а я схожу посмотрю, что задержало Гилберта.

Тихо шурша юбками по ковру, она пошла вперед. Подойдя к группе людей, среди которых был Аллин, Вайолетт дотронулась до букетика анютиных глазок, прикрепленных к отвороту накидки, и нажала пальцем на защелку.

Букетик упал на пол. Она остановилась, вскрикнула с притворным изумлением, а потом наклонилась, будто желая поднять цветы.

Аллин опередил ее. Он подобрал букетик и с изящным поклоном подал ей.

— Благодарю, — проговорила она чуть слышно. — Я надеялась, что вы…

— Я понял и восхищен вашей сообразительностью. — Глаза его смеялись и от этого сияли еще ярче. — Я просто голову сломал, придумывая, как к вам подойти.

Вайолетт чуть удивленно улыбнулась в ответ, хотя ей было приятно, что он так быстро разгадал ее намерение, и сказала:

— Я только хотела попрощаться. Мы уезжаем на две недели в Бат, а оттуда — прямо в Париж.

— Так скоро!

— Приготовления к войне…

— Да. — Он помолчал, потом неуверенно продолжил:

— Я думал о вашем пребывании в Париже. Скажите, ваш муж не хотел бы, чтобы в Париже написали ваш портрет?

— Портрет? — она бросила на него быстрый взгляд.

— Да. Лучшего места не найти. Я могу порекомендовать художника Делакруа. Он не только талантливый портретист, но еще и близкий мой друг.

— Делакруа? Он известен своими батальными полотнами и… одалисками.

— В ее голосе сквозило легкое разочарование.

— Это так. Но когда ему хочется, он пишет и портреты. Делакруа занимает прочное положение, ведь он — сын старика Талейрана, поэтому власти всегда ему покровительствовали, и это дает ему возможность выбора. Он действительно терпеть не может писать портреты светских дам, так что, возможно, вам придется пойти к нему в мастерскую и попробовать уговорить его. Но, увидев вас, он будет покорен.

— Вы меня пугаете, — сказала она нетвердым голосом.

— У меня и в мыслях этого не было, — тихо ответил он. — И никогда не будет.

Вайолетт с трудом вздохнула — так ей теснило грудь.

— И все же, если… если пути наши больше никогда не пересекутся, позвольте мне пожелать вам на прощание всего доброго.

Он помолчал мгновение, потом чуть пожал плечами.

— Всего доброго? На прощание? — задумчиво повторил он. — Это слова, cara, слишком окончательны для нас.

Он взял ее руку, легко коснулся ее губами, а взгляд его был исполнен надежды. Потом он повернулся и отошел от нее как раз в тот момент, когда в вестибюле появился Гилберт. Когда муж приблизился к ней, Аллин уже продолжал увлеченную беседу с портье.

— Кто это с тобой говорил? — спросил Гилберт, бросая быстрый взгляд в сторону Аллина.

— Никто, — ответила Вайолетт, пристегивая букетик на место. — Просто какой-то джентльмен был так любезен, что поднял мои цветы, когда я их уронила.

Гилберт еще раз взглянул на Аллина, скорчил презрительную гримасу, но ничего не сказал. Подав Термине знак следовать за ними, он взял Вайолетт под руку и повел ее к выходу из гостиницы.

Уже в дверях Вайолетт обернулась. Она знала, что так поступать не следует, но ничего не могла с собой поделать.

Аллин смотрел ей вслед. Он поднес руку к сердцу и едва заметно склонил голову. Лицо было задумчивым, казалось, что его обуревают сомнения. Но покорности судьбе в нем не было.

Какой же он, Аллин Массари, глупец! Это же преступление — продолжать искать встреч с прекрасной американкой! Да его пристрелить мало за его бездумность, если не сказать наглость! Но она так нежна, так хороша, будто создана для его объятий. Он просто не может справиться со своими чувствами.

Он защитит ее, защитит любой ценой, но как противно, что приходится быть столь осторожным. Как бы ему хотелось просто увезти ее с собой, уехать в Венецию. Туда, где волны будут при лунном свете биться о стену палаццо, он…

Но — это невозможно! Если бы проблема была только в ее муже, он бы осмелился. Однако было еще и нечто другое, чему он противился, — ему ни к чему ни сложности, ни связанные с ними опасности. Те дураки, что пытались его убедить, никак не могли этого понять. Они хотели его вовлечь, и им было неважно его мнение. А может, это отец вовлек его тогда, много лет назад?

Он должен освободиться. Тогда… кто знает, что тогда может произойти? Все зависело от того, как будут развиваться события в Париже. А это, в свою очередь, зависело от желания, да и от смелости Вайолетт. Как ей подходит это имя! Ей, такой нежной и застенчивой! И скромной — ведь именно такой была его Вайолетт. Но сейчас ей это не нужно. Вовсе ненужно.

Бат показался Вайолетт убийственно скучным, хотя, возможно, всему виной был дождь, который лил не переставая, делая прогулки по городу невозможными. Каждое утро она безучастно выпивала положенные три стакана тепловатой минеральной воды, и Гилберт сопровождал ее, чтобы проследить за неукоснительным выполнением всех процедур. Она опускала руку в Королевскую Ванну, любовалась головой Минервы и видела могилы тех, кому не помогли целебные воды. Она восхищалась аббатством, осматривала развалины римского акведука, ее возили к Ройял-Креснт, показывали дома, в которых останавливались знаменитости, в том числе и тот дом, где проводил дни изгнания Луи Бонапарт, ныне Наполеон III. Но ничего не задерживало ее внимания.

Вайолетт раздражало все — сырость, из-за которой она все время мерзла, безвкусная еда, размеренный голос мужа, читавшего ей вслух путеводитель, она устала от Гилберта и его привычек, ее не устраивало ни то, как он помадил волосы, ни то, как пил кофе прихлебывая, ни то, как он ежевечерне исполнял свои супружеские обязанности.

Причина ее состояния была очевидна или была бы таковой, если бы у нее хватило смелости признаться себе в этом. Но она не могла этого сделать. Хорошо воспитанная дама, будучи замужем, не думает о другом мужчине, не мечтает о нем. Сколь унизительно для ее мужа и для нее самой было бы сравнивать его с другим мужчиной. Женщины ее круга должны посвящать себя дому и семье, а утешение искать лишь в церкви. Она знала и затвердила эти законы, и нарушить их было невозможно.

Но все же дни тянулись так уныло, что Вайолетт хотелось кричать в голос, а ночами она уже была готова восстать против порядка. Когда ее месячные кончились, Гилберт исполнился решимости проверить действие вод Бата. Он приходил к ней каждый вечер, более того, оставался на ночь и будил ее столько раз, сколько был в силах. Тело ее ныло, настроение было отвратительное, под глазами от бессонных ночей, проводимых в ожидании следующей атаки, появились темные круги. Она молила бога, чтобы муж утомился от собственных усилий, чтобы он пощадил ее, молилась о скорейшем зачатии, надеясь, что недомогания беременности помогут ей уклониться от его внимания.

Но молитвы не помогали.

Однажды ночью Вайолетт нашла наконец то, что принесло ей облегчение. Когда Гилберт потянулся к ней и положил руку ей на грудь, она в то же мгновение представила Аллина, подумала о том, что чувствовала бы, если бы рука была его, если бы это он лежал сейчас рядом с ней. Она пыталась вообразить, как бы он ласкал ее, какие слова шептал бы ей на ухо. Она заставила себя думать, что это Аллин раздвигает ей ноги, что это его она принимает в себя, что она в его объятиях.

Вайолетт задохнулась от обрушившегося на нее наслаждения и инстинктивно задвигалась в такт мужу. Уже после того, как Гилберт замер, она продолжала двигаться в том же ритме, в погоне за неземным наслаждением, которое было по-прежнему недосягаемым.

Гилберт резко откатился в сторону и какое-то время неподвижно лежал рядом. Потом повернулся, встал с кровати и вышел из спальни. Она слышала его тяжелые шаги за дверью.

Вайолетт лежала и смотрела в темноту, ожидая, когда ее дыхание успокоится, когда наконец чувство вины пробьется сквозь пелену обуревавших ее эмоции. Но, как ни странно, это чувство не приходило. Губы ее медленно расплылись в улыбке. А потом хлынули слезы, которых она не в силах была больше сдерживать.

Утром она выглядела спокойной, как обычно, и, хотя лицо ее было бледным, в повороте головы, во взгляде чувствовалась какая-то решимость, уверенность. Сидя за завтраком рядом с Гилбертом, она размышляла, как заговорить с ним о том, что ее интересовало. Сегодня он был необычно тих, чуть ли не скован ее присутствием. Наконец, заметив, что он заканчивает завтрак, она заговорила:

— Сегодня утром я думала про Париж. Знаешь, мне вдруг так захотелось там оказаться.

— Всего несколько дней назад ты не желала покидать Англию, — заметил он.

Вайолетт через силу рассмеялась.

— И правда. Глупо, да? Я просто решила, что французская мебель меня все-таки устроит, если, конечно, тебе удастся ее найти. Вот было бы замечательно, если бы мы могли отправиться туда сегодня же.

— Это невозможно. — Гилберт внимательно посмотрел на нее, потом достал из кармана длинную черную сигару и принялся вертеть ее в руках.

— Тогда, быть может, завтра? Все в Новом Орлеане только и говорили, что о Париже и его чудесах. Кажется, там побывали все, кроме меня. А мне надоело слушать чужие рассказы про магазины, театры и придворную жизнь. Я хочу составить собственное мнение. Не могу дождаться, когда наконец я смогу пройтись по рю де Риволи или прогуляться в Тюильри. И еще мне хочется, чтобы кто-нибудь написал мой портрет.

— Давно бы сказала, что хочешь иметь свой портрет. Я мог бы еще в Лондоне заказать фотографию.

— Но они же не цветные, — запротестовала Вайолетт. — И такие маленькие. Мне бы хотелось иметь настоящий портрет.

— На это потребуется время, — возразил ей муж. — Лучше это сделать в Новом Орлеане, там достаточно художников, которые почтут за честь получить такой заказ.

— Жалкие мазилы, — сказала она с презрением, понятия не имея, обоснованно оно или нет. — Я уверена, что ты не захочешь вешать в новой роскошной гостиной посредственный портрет.

Гилберт надулся. Запахнув поглубже халат, он лишь проворчал:

— Кажется, из окон дует. Боюсь, как бы мне не простудиться.

— Вполне вероятно, — простодушно подхватила она. — Ведь английская погода славится своим коварством. А что касается портрета, то мне говорили, что лучшим художником там считается Делакруа, хотя, боюсь, тебе нечего и пытаться нанять его. Как я поняла, он очень разборчив в выборе клиентов.

— Уверен, он будет не столь разборчив, чтобы отказаться от денег, которые я ему предложу, — с иронией заметил Гилберт.

Вайолетт немного помолчала, внутренне ужасаясь собственной изворотливости. Она чувствовала, что надо добавить совсем немного, но пыталась подобрать верные слова.

— Кажется, он, кроме всего, безумно дорогой художник, — сказала она, опуская глаза.

— Лучшее всегда дорого стоит.

— Когда весна кончится, его может уже не быть в Париже. Говорят, он заядлый путешественник, всегда ищет новую натуру для своих пейзажей.

Гилберт задумчиво сдвинул брови, потом пожал плечами.

— В твоих словах что-то есть. Возможно, нам действительно лучше ехать сейчас.

Вайолетт, не поднимая глаз, взяла кофейник и вылила себе в чашку остатки кофе. Потом тихо сказала:

— Решай сам.

Он придвинул поближе к ней стул и, когда она поставила кофейник на место, взял ее за руку.

— Мне тоже хочется поскорее оказаться в Париже. Я был там совсем юношей и пришел от него в восторг. Уверен, тебе там тоже понравится. А что касается портрета, то мне бы очень хотелось иметь его, дорогая.

Муж обычно не баловал ее комплиментами. Несмотря ни на что, Вайолетт была тронута этим невольным откликом. И в то же время она чувствовала себя удивительно далекой от него. Что-то бесповоротно изменилось в ней после этой ночи. Ее больше не волновало, что Гилберт о ней думает. Она избавилась от его власти, поняв наконец, как направлять его действия, и в какой-то мере почувствовала себя свободной.

6

Роун, следовавший на безопасном расстоянии за Джолеттой по закоулкам музея в Бате, подумал, что, возможно, нашел свое истинное призвание. Оказывается, ему нравилось наблюдать за женщинами, во всяком случае, за этой. Ее изящная походка легко распознавалась в толпе, ее волосы отливали особенным блеском в тусклом освещении подземных залов, профиль ее, когда она стояла, рассматривая голову Минервы, не узнать было невозможно.

Она не походила на обычных туристов, отмечавшихся у каждой достопримечательности по пути в магазины и рестораны. Джолетта читала все таблички, записывала что-то в блокноте, который вытаскивала из своей большой сумки, а время от времени замирала, прикрыв глаза, словно прислушиваясь к шуму вод, многие тысячелетия протекавших по Бату и под Батом. У него странно защемило в груди, когда он заметил на ее лице это выражение восторженного наслаждения. Ему вдруг захотелось увидеть такое же выражение на ее лице в более интимной обстановке, например, после его страстных ласк.

Прошлой ночью он едва удержался, чтобы не заключить ее в свои объятия. С каким трудом он заставил себя расстаться с ней, вернуться в свой номер! Он не имел права позволить себе что-то большее.

Но даже если бы он и имел такое право, это было бы глупо. Подобные порывы, сколь они ни волнующи, не могут помочь его собранности. Он должен думать о деле, чего бы это ему ни стоило.

У подземного озерца, известного как источник Минервы, он увидел, что Джолетта вынула из кармана монетку и, как тысячи других посетителей, бросила ее в воду.

Роун неторопливо приблизился к ней и, встав за ее спиной, тихо спросил:

— Желание загадали?

Она повернула голову и удивленно взглянула на него. Мгновение спустя улыбнулась и ответила:

— Конечно.

— Минерве?

— Похоже, так здесь принято. В этом месте есть что-то языческое, вам не кажется?

— Жду появления тени римлянина в любую минуту, — ответил он.

— Я так и думала. — Заметив его ироничный взгляд, она сухо спросила:

— А вы что здесь делаете?

— За вами наблюдаю. — Он не собирался этого говорить, но ведь так оно и было.

Джолетта бросила на него быстрый взгляд, потом решила расценить это как шутку.

— Вас совсем не интересует история и культура, не говоря уже о мифологии?

— Вы гораздо интереснее, — ответил он таким же тоном. — И еще я пытаюсь понять, какие у вас духи. «Чайная роза»?

Она подняла глаза и внимательно посмотрела на него.

— Как вы узнали?

— У меня отличный нюх. — Он рассмеялся и тут же понял, что затронул опасную тему.

— Вы, наверное, хорошо разбираетесь в духах. Я потрясена.

Отвернувшись, он пояснил:

— На самом деле это получилось случайно. У меня… у меня была тетушка, которая обожала старинные духи. И каждое Рождество моя мать дарила ей «Чайную розу».

Она удивленно вскинула брови.

— Вы хотите сказать, что у меня старомодные вкусы?

— Господи, вовсе нет!

— Нет? — Она будто дразнила его взглядом. — Знаете, обычно мужчины не так чувствительны к запахам, как женщины. А когда встречаешь кого-то, кто разбирается в духах, сразу обращаешь на это внимание.

— Очень рад, что хоть что-то во мне вас заинтересовало, — ответил он и, прежде чем она успела что-то сказать, спросил:

— Вы здесь опять с группой?

— Вроде как. Я приехала на экскурсионном автобусе, но до конца ленча нас отпустили. А вы один?

— Взял напрокат машину, — объяснил он. — Может, пообедаем вместе? По-моему, я нашел отличный предлог! — И он улыбнулся по-мальчишески весело.

— Конечно, — сказала Джолетта, — от такого предложения трудно отказаться.

Роун хотел было найти остроумный ответ, но решил промолчать, чтобы не спугнуть удачу.

Час спустя Джолетта лежала на траве, подставив лицо солнцу. Мысли ее были о прошлом и будущем, о ее собственных предках, которые когда-то побывали в этих краях, и о человеке, лежавшем сейчас рядом с ней. Жаль, что, когда Вайолетт была в Бате, стояла плохая погода, иначе ей обязательно понравилось бы здесь. А может быть, и нет. Очень многое зависит от того, в чьем обществе совершаешь путешествие.

Роун оказался удивительно приятным спутником. Он не только охотно осматривал то, что ей хотелось, но еще и веселил ее. Он заявил, например, что не может понять склад ума тех людей, которые могли допустить, чтобы такое нововведение римлян, как очищающая баня с горячим паром, вышло из употребления. Он также удивлялся тем господам, которые оказались столь ленивы, что позволили всяким земельным спекулянтам и бывшим картежникам вроде Красавчика Наша стать властителями регентства Бат и задавать тон в искусстве развлечений в городе.

Еду выбирал тоже Роун — от булочек с сыром и горячих пирожков с мясом до абрикосов, которые, как он заявил, отлично подойдут к шампанскому «Вдова Клико». Молодой человек поклялся, что если меню не устроит его спутницу, то он накормит ее обедом из пяти блюд в зале для питья минеральной воды, но необходимости в этом не возникло. Булочки были хрустящими и рассыпчатыми, пирожки сытными, а абрикосы действительно очень подошли к шампанскому. Джолетте даже пришлось одобрить место, которое он нашел, — луг с не правдоподобно яркой зеленой травой, который они делили лишь со стадом овец, похожих на воздушные белоснежные облака над их головами.

Джолетта не могла понять, почему так удивлялась тому, что находила общество Роуна приятным. Он же сам выставлял себя чуть ли не плейбоем, а люди такой породы именно на приятности в общении и строят свою карьеру. Во всяком случае, так ей казалось; раньше подобных людей она не встречала.

Как бы там ни было, мысль о том, что Роун может оказаться повесой, человеком, способным забывать о своих обещаниях, как-то сама собой отпала. Он вовсе не походил на этот тип людей, не был легкомысленным и не позволял себе вольностей. О своей работе он говорил так мало, что она представлялась Джолетте чем-то совсем незначительным, во что тоже верилось с трудом, хотя она и не могла объяснить, почему так думала. Она ведь плохо разбиралась в мужчинах и в их профессиях.

Странно, но Вайолетт тоже почти ничего не знала о своем Аллине. В то время не принято было прямо спрашивать у мужчины: «Чем вы занимаетесь?» Дело в том, что джентльмен не занимался ничем. Более того, считалось, что положение человека должно быть очевидно само по себе и не подлежит расспросам. Жизнь в те времена, вероятно, состояла из ошибок.

Роун лежал рядом с Джолеттой так тихо, что она решила, что он заснул. Она повернула голову и посмотрела на него. Взгляд ее скользнул по его твердому подбородку, выразительным губам, тонким густым бровям. Он был, безусловно, красивым мужчиной, а сейчас, при ярком свете, казался еще привлекательнее.

Лицо молодого человека выглядело спокойнее, чем обычно, будто он позволил себе ненадолго расслабиться. Морщинки у глаз и рта разгладились, почти совсем исчезли. В ямочке тщательно выбритого подбородка виднелся небольшой порез. Его красивой формы руки с ухоженными и безукоризненно чистыми ногтями были спокойно сложены на груди. Линия волос над воротом светло-серой рубашки из хлопчатобумажной ткани с шелковым переплетением выглядела идеально; на запястье красовались золотые часы «Джувениа» с крайне простым циферблатом.

Внешность Роуна, его манера одеваться свидетельствовали о тонком классическом вкусе и казались Джолетте привлекательными. И все это, подумала она, стоило далеко не дешево.

Внезапно он открыл глаза и посмотрел прямо на нее. Джолетта почувствовала, как забилось ее сердце. Оказывается, он вовсе не был так безмятежен, как ей показалось вначале. Взгляд его, осторожно-непроницаемый, постепенно потеплел.

— Я храпел? — спросил он. Она покачала головой.

— Вовсе нет. Я вам завидовала. Мне никак не удается привыкнуть к разнице во времени.

— Присоединяйтесь ко мне, — сказал он. — Предлагаю свое плечо в качестве подушки.

— Не могу. Слишком много всего надо сделать и посмотреть. — Она улыбнулась, чтобы как-то смягчить свой отказ, но тут же сама о нем пожалела. Предложение казалось удивительно заманчивым. Чтобы отвлечься, она принялась искать свой путеводитель, который лежал на бумажной скатерти под ворохом туристических проспектов.

— Я хотел спросить про ваши записи, — сказал он. — Как мне показалось, вы говорили, что работаете в библиотеке. Вы пишете статью о достопримечательностях Англии?

— Мне просто нравятся подробности. Никогда ведь не знаешь, что тебе может понадобиться. — Отвечать было легко, ведь этот вопрос ей уже много раз задавали ее попутчики.

— Меня очень удивляет, что вы путешествуете одна. Наверняка в вашей жизни есть человек, который мог бы сопровождать вас.

Перелистывая страницы путеводителя, Джолетта ответила, не поднимая головы:

— Такого нет.

— Нет?

— Нет.

Он немного помолчал, пытаясь по тону, каким она это произнесла, осмыслить ситуацию, а затем спросил:

— Вы что-нибудь имеете против мужчин?

— Почему вы так решили? — Она удивленно подняла на него глаза.

— Большинство женщин вашего возраста, особенно таких хорошеньких, уже замужем.

— Я была помолвлена, — легко сказала Джолетта. — Но из этого ничего не вышло.

— Он оказался ничтожеством, да? А вы потратили на него так много времени и так глубоко в нем ошиблись, что теперь не доверяете самой себе.

Некоторое время она обдумывала его слова.

— Не знаю.

— Это единственное логическое объяснение.

— Он мог погибнуть в автомобильной катастрофе или оказаться голубым,

— ответила она чуть обиженно.

— Но не оказался. Так что же произошло?

— Мы встречались шесть лет, и почти все это время были помолвлены. Он считал, что мы сначала должны накопить денег, чтобы обеспечить свое будущее. А потом решил, что лучше купит себе новую машину.

— И все? — спросил Роун, нахмурившись.

— Не совсем, но в общем так.

Роун кратко, но в сильных выражениях описал человека, который был ее женихом. Получилось похоже.

— Именно, — согласилась она.

— Он оказался ничтожеством, но это не значит, что все остальные мужчины такие же.

— Спасибо, я знаю, — сухо ответила Джолетта.

— Но вам от этого не легче. Хотите услышать мою печальную историю?

Девушка пожала плечами, раздумывая про себя, с чего это она вдруг заговорила о Чарльзе. Обычно она не упоминала его в разговоре со случайными собеседниками.

Роун сел и потянулся за бутылкой шампанского. Разлив то, что осталось, в два стакана, он предложил один Джолетте.

— Моя жена не то что шесть, и трех лет не продержалась. На Бора-Бора она влюбилась в инструктора по подводному плаванию, увлеклась пением китов, будущим океанов и всем этим «Гринписом». Мне она сказала, что я зануда, что жизнь у меня упадническая, и стала жить со своим милым в шалаше на пляже.

— Вы это выдумали, — сказала она недоверчиво.

— Нет. Клянусь. — Он поднял руку в бойскаутском салюте.

— Я вам не верю.