Багульник

      - Все по-старому, - сказал Юрий.
      - И надолго пожаловали? - спросил Торопов Ольгу, которая все еще не могла побороть в себе волнение.
      - Пока не надоест! - сказала она, глянув на Юрия.
      - Ну, Ленинград не надоест! - возразил Торопов. - Здесь есть что посмотреть.
      Зинаида Парфентьевна стояла около серванта, изучающе, внимательно смотрела то на Юрия, то на Ольгу.
      - У вас, Олечка, здесь родные?
      - Мама.
      - Одна?
      - Мама живет одна, но у нас здесь родственники...
      - У вас ребенок?
      - Да, дочурка у нас, - тихо, перехватив насупленный взгляд Юрия, сказала Ольга.
      - И как зовут ее?
      Ольга почувствовала, как у нее учащенно забилось сердце. Юрий, заметив ее волнение, сказал:
      - Когда у нас родилась дочь, мы решили, Зинаида Парфентьевна, назвать ее в честь вашей Клавы. Да и Николай просил нас об этом.
      Торопова тихо заплакала.
      - Спасибо, родные мои, пусть ваша Клавочка растет счастливой...
      Торопов тяжело вздохнул, губы у него чуть дрогнули. Он достал платок, вытер глаза.
      - Да! Сломило горе нас с Зиночкой. Ох и сломило... Вы бы нам рассказали, как она там жила? Неужели так уж ей было плохо в Мая-Дату?
      - Сперва Клава приехала к Оле в больницу, показаться, - быстро заговорил Юрий. - Оля сказала, что все у нее нормально, что ехать никуда не нужно. А о том, что Коля отпустил ее, мы узнали гораздо позже...
      - Кстати, где сейчас Николай Иванович? - спросила Ольга.
      - Было всего одно коротенькое письмо с Камчатки. Он где-то там в лесном порту, что ли. Ты не помнишь, Зиночка?
      - Не помню, ничего не помню! - быстро, нехотя проговорила Зинаида Парфентьевна, и Ольга с Юрием поняли, что неприязнь к бывшему зятю не только не прошла, но, видимо, стала еще больше.
      Василий Прокофьевич повторил:
      - Да, да, в лесном порту! Давно что-то не пишет. Возможно, у него уже другая семья. У нашего брата-мужика это ведь быстро...
      Ольга решила заступиться за Медведева.
      - Николай очень любил Клаву. Берег ее...
      - Да не сберег! - сердито перебила Зинаида Парфентьевна.
      - Ладно тебе, мамуля, угостила бы нас чайком, что ли...
      - Спасибо, мы недавно пили, - сказал Юрий. - Мы скоро пойдем.
      - Нет уж, посидите, - настойчиво сказал Торопов. - Раз зашли, то посидите... Хоть и скучно с нами, стариками, а посидите, - и стал спрашивать о Советской Гавани, где в молодости служил. - Не слышали, гончаровский фрегат "Паллада" так и не подняли со дна морского?
      Юрий смущенно заморгал. Он не знал о том, что фрегат "Паллада" затонул где-то в районе Совгавани, но постеснялся признаться в этом. На выручку поспешила Ольга.
      - По-моему, не подняли, Василий Прокофьевич. Один мой больной как-то привез мне кусок мореного дуба, уверял, что это от фрегата "Паллада". Ты разве не видел, Юра, в моей дежурке на шкафу этот кусок черного дуба?
      - Кажется, видел, но не обратил внимания, - сказал он не совсем уверенно.
      Зинаида Парфентьевна ушла на кухню.
      - Совсем состарилась моя Зиночка. Глаза у нее сухими стали, теперь плачет без слез. Надо же было случиться такому горю! Я был в это время в Кронштадте. Я бы, понятно, не допустил. Скажите мне честно, ребята, что у нее там вышло с Колей? Неужели плохо они жили?
      - Хорошо жили, - опять сказала Ольга. - Но Клава Не хотела жить в Мая-Дату. Она буквально бредила Ленинградом. Может быть, поэтому она и рискнула поехать...
      - Да-а-а! - печально вздохнул Торопов. - Ищи виноватого! - И стал ощупывать здоровой рукой карманы кителя, брюк, словно искал папиросы, но, видимо, вспомнив, что давно бросил курить, смущенно качнул головой. Между прочим, я свою морскую службу на Дальнем Востоке начал. И, поверите ли, до сих пор не могу забыть те годы. Хорошо там, красиво, возвышает душу! Когда Николай с Клавочкой решали - ехать или не ехать, хотя Зиночка и возражала, я советовал. Думал, поживут там, закалятся, людьми станут.
      - Вот именно возвышает душу, - сказала Ольга взволнованно. - Там я по-настоящему почувствовала себя врачом. Правда, первое время было трудно, тосковала. Зато теперь! - Она глянула на Юрия, словно искала в нем поддержки, но, встретив его холодный, безразличный взгляд, осадила себя: Конечно, кому что нравится...
      - Не-е-ет, милая, так нельзя... кому что нравится! - горячо возразил Торопов. - Если бы следовали такому правилу, у нас бы ни Днепрогэса, ни Магнитки, ни Комсомольска-на-Амуре не было, ни других строек. А сознание, а долг, а совесть, наконец! В мое время как было? "Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону..." И прекрасно! И настоящими людьми стали!
      Вошла хозяйка с чайником и чашками на подносе.
      - А ты, Васенька, все про свою политику. Опять волнуешься, опять у тебя давление подскочит.
      - Черт с ним, с давлением! - воскликнул Торопов. - Если я, старый боец, вышел из строя, хочу знать, кто на мое место станет. Вот тебе, мамуля, и вся моя политика!
      - Я согласна с вами, Василий Прокофьевич, - сказала Ольга, - но волноваться вам вредно! - и, перехватив одобрительный взгляд Зинаиды Парфентьевны, с привычной ласковостью врача повторила: - Вам нужен покой, ни за что нельзя волноваться! Какое у вас давление?
      - До двухсот двадцати подскакивало, - сказала Зинаида Парфентьевна. Юра помнит, какой он был, Василий Прокофьевич, здоровяк. А вот после Клавушки совсем сломался.
      - Ладно тебе, - стараясь казаться бодрым, произнес Торопов. Давай-ка нам чайку покрепче!
      За чаем Ольга рассказала об орочах, об их старинных нравах и обычаях, которые кое-где еще сохранились, а рассказ о том, как Уланка приезжал покупать ее в жены Тимофею, рассмешил Тороповых, и Ольга была рада, что хоть на короткое время вернула им бодрое настроение.
      Уже в восьмом часу, тепло простившись с Тороповыми, Ольга и Юрий ушли.
      Вечер выдался тихий и теплый, и они решили прогуляться по Невскому. Хотя белые ночи уже давно прошли, еще не смеркалось и фонари не горели.
      Ольга предложила зайти в кафе "Север", съесть мороженое, но все столики были заняты и Юрий не захотел ждать. Тогда они купили эскимо и, посмеиваясь, на ходу стали есть.
      - По-студенчески! - весело сказала Ольга, держа мороженое в вытянутой руке, чтобы липкие капли не попали на платье. - Наверно, подумают про нас: "Вот провинциалы!"
      - Чепуха, на каждом углу продают.
      - Тебе, конечно, будет смешно, но в Агуре я тосковала по эскимо на палочке и шоколадным конфетам. Вот, думала я, приеду в Ленинград и, кроме мороженого и конфет, ничего есть не буду. А ты, Юра? - спросила Ольга, весело улыбаясь.
      - А я о хорошем армянском коньяке от трех до пяти звездочек. Надоел таежный спиртяга с разводкой.
      - Ты и без разводки неплохо его пьешь!
      Он ответил шутливо:
      - С горя приходится...
      - С горя? - воскликнула Ольга. - Какое у тебя горе?
      - Да я так, к слову, - засмеялся он.
      Она бросила в урну палочку от мороженого и, вытирая платком губы, спросила:
      - Пройдемся еще или к трамваю?
      - Дойдем до Казанского, там стоянка такси.
      В такси Ольга взяла Юрия за руку, положила голову ему на плечо.
      - Юрка, когда мы начнем тратить наши деньги? - вдруг спросила она. Я хочу купить себе золотые часики с браслетом. И, конечно, золотое обручальное кольцо... - и рассмеялась.
      - Купи, что же тут смешного!
      - Нет, я вспомнила, как однажды Аркадий Осипович во время операции заметил у меня на руке колечко с агатовым камешком и пришел в ярость: "Разве вас не учили, что на хирургию нельзя приходить с амулетами!"
      - Действительно нельзя?
      - Вообще не полагается. А я про колечко почему-то забыла. Юрка, что мы купим Аркадию Осиповичу и Лидии Федоровне?
      - Не знаю. Решай сама!
      - Во-первых, я ему куплю большую подарочную коробку с папиросами. А во-вторых... Что, Юра, во-вторых?.. Ага, во-вторых, две бутылки коньяку: одну с тремя, другую с пятью звездочками. Согласен?
      - Мне решительно все равно!
      - А что Алеше? Ну, Алеше ты сам что-нибудь купишь. А Фросечке мы купим шерстяное платье... Итак, с завтрашнего дня начнем с тобой тратить деньги. Согласен?
      - Завтра не могу.
      - Почему?
      - Завтра я снова поеду в академию. Поговорю относительно темы. А ты, Оля, разве не собираешься к своему профессору Авилову?
      - Собираюсь. Мне надо с ним повидаться, посоветоваться. Тему свою я, понятно, менять не буду. Я уже много сделала. Условно назвала ее "Изменение социально-гигиенических условий малых народов Севера за годы Советской власти". Правда, я беру в основу, как мне и советовали в Хабаровске, на кафедре организации здравоохранения, только часть народностей: удэге, ульчей, амурских нивхов и, разумеется, наших орочей. Тут она уловила ироническую усмешку на лице мужа. - Ты что это, Юра?
      - Когда твой профессор Авилов узнает, что орочей осталось всего триста человек, он, наверно, удивится...
      - Народность, конечно, малая, а проблема большая, - возразила Ольга.
      - Тебе видней... Я столько же понимаю в медицине, как ты, вероятно, в моих лесах.
      - Конечно, в кактусах и пальмах я не понимаю, а нашу дальневосточную тайгу все-таки знаю.
      В это время шофер спросил:
      - Проспект Газа, какой номер?
      - Вот тот дом, угол Огородникова, - сказал Юрий.
      Берестов не скупился на письма. Он писал их часто и отправлял авиапочтой, так что Ольга Игнатьевна была в курсе всех агурских дел. В свою очередь, и она аккуратно отвечала Алеше, Юрий даже иронически посмеивался над их перепиской.
      - Почти роман в письмах, - говорил он. - Помнится мне, я когда-то именно такой роман читал, в письмах... Некто Макар, отчества не помню, писал бедной Вареньке...
      - Так ведь это "Бедные люди" Достоевского, - сказала Ольга, надписывая адрес на конверте.
      - Что же ты писала Алеше?
      - Как всегда, ничего особенного.
      - От меня привет не забыла?
      - Конечно, не забыла!
      - А то ведь я твои письма не проверяю, - с наигранной строгостью сказал он.
      - Еще этого не хватает! - возмутилась Ольга, вставая. - Какой ты все-таки, Юра! Алеша сообщает о лесных пожарах, о том, что Харитон Федорович днюет и ночует на берегу Бидями, а ты даже Бурову не напишешь.
      - Ничего тут необычного нет, каждое лето горит тайга. - И добавил равнодушно: - Вся не выгорит, на наш век ее вполне хватит.
      Ольга резко вскинула голову, глянула на него с тревожным изумлением, но промолчала.
      ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
      1
      Профессор Сергей Михайлович Авилов, высокий, худой, сутуловатый, с пышной седой бородой, какую теперь уже редко кто носит, стоял в белом халате у раскрытого окна и курил. Когда Ольга вошла, тоже в белом халате, который ей выдали на вешалке, лицо профессора выразило сперва изумление, потом любопытство. Он быстро шагнул к столу, надел очки, измерил Ольгу немного сердитым взглядом, так знакомым ей еще со студенческих лет.
      - Вам что угодно? - спросил он, садясь в кресло и приняв строгий, деловой вид. - Зачетик?
      - Здравствуйте, Сергей Михайлович, - робко сказала Ольга, сдерживая улыбку.
      - Ну, разумеется, здравствуйте, - ответил профессор, взглянув на нее поверх очков. - Чем могу служить?
      - Вы меня, понятно, не узнали, профессор. Я - Оля Ургалова, ваша бывшая студентка. Та, что не захотела остаться у вас на кафедре.
      - Так это вы... ты... с самого Дальнего Востока?
      - С самого-самого... Приехала в отпуск и решила зайти к вам, Сергей Михайлович.
      - Спасибо, весьма рад! - И показал ей на кресло. - Ну, что там у вас, лучше?
      - Раньше! - сказала она как можно более весело.
      - То есть?
      - На целых семь часов раньше!
      - А-а-а, в этом смысле! Значит, спешите жить! Что ж, в ваши годы это не противопоказано. Наверно, уже дама?
      - Разумеется, муж, дочь...
      - Но ты все еще хороша!
      Ольга смущенно махнула рукой:
      - Куда там, Сергей Михайлович, уже старуха...
      Он громко рассмеялся, откинулся на спинку кресла, хлопнул себя по коленкам.
      - Сколько же сей старухе?
      - Много, тридцать шестой, Сергей Михайлович! Я ведь поздно окончила институт.
      - А мне шестьдесят девять, и то... - он с хрипотцой кашлянул, приосанился, - не собираюсь записываться в старички, раз еще нужен.
      - Вы все такой же, профессор! Молодец! - искренно сказала она. Евгения Антоновна здорова?
      - Спасибо, здорова. Ведь мы с ней уже прадед и прабабушка. Недавно у нас правнук родился. И такой, знаете, бутуз... - Он вскинул руки. - Такой бутуз... тоже Авилов!
      Ольга была знакома с семьей профессора и сразу догадалась, что это у Алика - внука Сергея Михайловича, с которым Ольга училась на одном курсе, родился сын.
      - Ну рассказывай, как там жила, чего достигла? - переходя на серьезно-деловой тон, спросил профессор и предупредил: - Но не так, как зачет сдают, а не спеша, подробно.
      - Очень долго рассказывать, Сергей Михайлович, а у вас ведь, как всегда, времени мало...
      Он достал из жилетного кармана массивные золотые часы:
      - В час уложимся?
      - Постараюсь, - сказала Ольга, думая, как бы короче рассказать о главном и не забыть посоветоваться о том, ради чего она, собственно, и пришла сюда.
      Он слушал Ольгу очень внимательно, то вставая и прохаживаясь по мягкому ковру, то снова садясь в кресло.
      Рассказывая о своей жизни в Агуре, об операциях, какие ей пришлось сделать в последнее время, Ольга искоса поглядывала на профессора, стараясь угадать, какое впечатление производит ее рассказ.
      - Молодцы, просто универсалы! - воскликнул профессор. - Один врач на целый участок! Трудновато, конечно, но полезно!
      - Сейчас у нас уже два врача. Ждем еще двух - гинеколога и зубного. А до недавнего времени я была одна в пяти лицах.
      - Что, и за зубного? - с добродушной усмешкой перебил Авилов.
      - Нет, этому вы нас не учили, - ответила, улыбаясь, Ольга. - А всем остальным приходилось заниматься.
      - Ну а главное твое устремление?
      - Конечно, хирургия!
      Он утвердительно кивнул.
      - Ну вот что, доктор... - он вдруг забыл ее фамилию.
      - Ургалова... - подсказала она.
      - Я и говорю, доктор Ургалова. Во-первых, если мне не изменяет память, я тогда, на комиссии, когда ты отказалась остаться у меня на кафедре, весьма и весьма обиделся на тебя. Теперь вижу, что был не прав. Во-вторых, непременно придешь на кафедру факультетской хирургии и все, что сейчас рассказала мне, слово в слово повторишь студентам. Даже более подробно, скажем, о личной твоей жизни. Ничего, не стесняйся, девушкам это особенно необходимо. А в-третьих, тема твоей будущей работы о социально-гигиенических условиях жизни северных народностей весьма интересна. - Он на несколько секунд задумался. - Что-то не помню я, чтобы такая работа была. И давно ты над ней сидишь?
      - Около трех лет. Если бы я жила эти годы где-нибудь в другом месте, я, наверно, выбрала бы себе чисто хирургическую тему. Но связала свою жизнь с далеким таежным районом и заинтересовалась судьбой местных народностей...
      Профессор утвердительно покачал головой.
      - Что касается твоего пристрастия к хирургии, то, по-моему, одно другому не мешает. Это твое давнее пристрастие, как я помню.
      Наступило короткое молчание.
      - А как ты устраиваешься с книгами? - спросил профессор. - Ведь приходится привлекать немалый научный и, я бы сказал, специфический материал.
      - Книги получаю из ленинградской Публички, да и в нашем краевом центре богатая научная библиотека, прекрасный этнографический музей. Мне еще предстоит съездить в селения, где живут малые северные народы. В Богородский район - к ульчам; в верховья реки Бикин - к удэге. Там тоже есть долгожители, на их памяти время, когда они еще жили родовым строем; да и судьба наших орочей, которых осталось всего триста пятьдесят человек, дала мне важный материал для диссертации...
      Профессор с интересом слушал.
      - Просто молодчина ты, - произнес он задумчиво. - Все это исключительно интересно, хотя и страшновато...
      - Что страшно, профессор? - испуганно спросила Ольга, подумав, что "страшновато" относится к ее будущей защите.
      - Страшно, что целые народности в недавнем прошлом вымирали от таких болезней, которые практически теперь уже почти не встречаются. Ну, а когда думаешь представить свою диссертацию и куда?
      - Года через полтора, а защищать хотела бы у вас, Сергей Михайлович. Здесь я училась, здесь и защищать хочу. Порекомендуйте мне консультанта и научного руководителя для моей темы.
      Подумав, Авилов сказал:
      - Хорошо, поговорю на днях с профессором Крутицким. Он видный гигиенист, заведует кафедрой организации здравоохранения.
      - Спасибо, Сергей Михайлович, - сказала Ольга.
      - Все-таки увлекла ты меня, старика, своими орочами, удэге, ульчами. Да-а-а, при желании, оказывается, везде можно найти для себя много интересного. Ох, как мало мы еще любознательны. Ну, чем еще могу помочь?
      - Разрешите присутствовать на ваших операциях.
      - Пожалуйста, дорогая, сколько угодно. Мои операционные дни - вторник и четверг. А сегодня у нас что?
      - Суббота.
      - Ну и отлично. Во вторник буду оперировать одного старичка...
      - Что у него?
      - Пищевод...
      - Мне это интересно!
      - Приходи, коли интересно. Будешь ассистировать. Вторник, в одиннадцать. Ну, просто молодец, что навестила.
      Он снял халат, подошел к зеркалу, огладил бороду, надел шляпу, взял в углу свою палку с костяным набалдашником и, пропустив вперед Ольгу, вышел следом за ней.
      - Хочешь, подвезу? - предложил он.
      - Спасибо, Сергей Михайлович, у меня еще много дел. Привет супруге.
      - Спасибо, передам! - и сказал шоферу: - Домой!
      Ольга медленно шла вдоль тенистой аллеи больничного парка, охваченная воспоминаниями давней уже студенческой жизни, и ей почему-то стало грустно. Потом ей вспомнился Агур и Алеша Берестов, и она подумала, что не Юра, а именно Алеша, как врач, непременно понял бы все, что теперь творится у нее в душе.
      Ольга, как когда-то, прямо из больницы пошла по набережной Карповки, потом свернула на Кировский проспект и на площади Льва Толстого села в автобус. Всю дорогу до дома она думала о предстоящей встрече со студентами и о том, как она, приехав из глухой таежной глубинки, будет ассистировать самому профессору Авилову.
      - Что-то ты уж очень долго, - сказал Юрий, когда Ольга, усталая и счастливая, вошла в комнату и начала сразу обо всем рассказывать мужу. Интересно, что же ты будешь говорить студентам? Я бы не стал этого делать.
      - Почему, Юра? Ведь профессор Авилов просил меня. Он даже сказал, что это очень важно...
      - Ему, конечно, важно, - недоуменно пожав плечами, сказал Юрий. - Но зачем разводить агитацию? Сами решат они свою судьбу.
      - Как это сами? Ведь их будут распределять!
      - Тем более!
      Она не ожидала, что муж встретит ее радость так холодно, и пожалела о том, что рассказала ему о встрече с Авиловым.
      - Ну а ты ездил в академию?
      - Ездил.
      - Почему же ты ничего не говоришь?
      - Я ведь заранее знаю, что ты будешь против...
      - Против чего?
      Он усадил жену на кушетку, сел рядом, слегка обнял ее за плечи. Она повернула к нему лицо, ожидающе посмотрела. Улыбка его показалась ей какой-то наигранной, почти фальшивой, и Ольга поймала себя на том, что в последнее время Юрий довольно часто так улыбается - неискренне, - и ей стало неприятно.
      - Что же ты молчишь? - спросила она, освобождаясь.
      - Ты даже не представляешь, как мне повезло, - оживился Юрий. Профессор Королев, один из крупнейших знатоков буковых лесов Закарпатья, твердо пообещал мне аспирантуру. Как только появится возможность, он мне сообщит. - И добавил мечтательно: - Так что буду продолжать свою дипломную работу.
      - По буковым лесам?
      - Конечно, дорогая...
      - Значит, в Агуре тебе больше делать нечего? А как же я? Ты обо мне подумал? - Она почувствовала, как нервный холодок пробежал по спине. Юра, я не верю, чтобы в академии не было ни одной дальневосточной темы, взволнованно сказала Ольга. - В газете "Лесная промышленность" я читала не меньше десятка статей о широколиственных лесах. Помнишь, и Щеглов при каждом удобном случае говорил о кедрах. Ведь это интересная проблема кедры... Не хочешь кедры, пожалуйста, возьми амурский бархат. Еще интересней, по-моему, чем кедр...
      - Просто удивительно, как ты мне навязываешь свои темы. По-моему, я не вмешиваюсь в твои перитониты. Слава тебе господи, они имеются повсюду. Не обязательно только у орочей.
      Она с внутренним напряжением слушала его, потом резко вскинула на Юрия глаза:
      - Я из Агура не уеду!
      - Мы, скажем, на полгода или на год еще поедем в Агур. Пока обсудят да утвердят тему, да пришлют вызов, пройдет время. Зачем заранее волноваться, портить настроение и себе и другим?
      - По-твоему, я порчу настроение?
      - Оля, ведь это чистейший эгоизм с твоей стороны. Ты, как говорится, пойдешь в гору, станешь кандидатом наук, а я что? Я должен остаться рядовым лесничим? Нет, ты все-таки эгоистка! Пойми, помимо, так сказать, общественных обязанностей у тебя должны быть и другие - перед мужем хотя бы... если, понятно, он дорог тебе...
      - Разве ты когда-нибудь сомневался?
      - До сих пор, конечно, нет. Однако твое сегодняшнее поведение...
      - Юра, я из Агура не уеду, - заявила она на этот раз более твердо.
      - Оля, кто же я, в конце концов?
      Она кинулась на кушетку, залилась слезами.
      Пришла Наталья Ивановна и сообщила, что оставила Клавочку с соседской девочкой на песочке. Увидев Ольгу плачущей, с укором посмотрела на Юрия.
      - Да вы что это, милые мои?
      - Вот видите, Наталья Ивановна. Я думаю, что у вас с Игнатием Павловичем такого не случалось. Я думаю, что для вас слова мужа были законом.
      - Бывало и так, а бывало и иначе, - тихо сказала Наталья Ивановна. В семействе по разным законам живут. Когда и по мужниным, а когда и по нашим, жениным. Смотря что и к чему.
      - Вот именно, смотря что и к чему! А у нас с некоторых пор, Наталья Ивановна, пошло так: я скажу вправо, а Оля - влево. Вот и шагаем не в ногу, как говорится.
      - А зачем командовать право-лево, что вы, солдаты какие-нибудь? Надо тихо, мирно, по обоюдному согласию. Так у нас, у простых рабочих людей, а у образованных, видно, иначе...
      Она присела на кушетку, потормошила Ольгу:
      - Ну что там у вас стряслось, дочка? Матери-то сказать можно?
      Но Ольга еще глубже зарылась головой в подушку и продолжала тихо, беззвучно плакать. Тогда Наталья Ивановна решительно заявила:
      - Раз так, внученьку я вам не отдам! Вот сказала - не отдам, и все!
      - Этот вопрос, Наталья Ивановна, мы еще решим, - предупредил Юрий.
      - А мне твоего, Юрий Савельевич, решения не надо. Я уже сама все про себя решила. Не дам портить ребенка!
      - То есть как это портить? - изумился Юрий.
      - А то, что день-деньской спорите, ссоритесь. А Клавочка, думаете, не чувствует этого?
      Теперь, когда речь зашла о Клавочке, Ольга медленно поднялась и, вытирая слезы, сказала:
      - Не надо, мамочка, не говори так...
      Наталья Ивановна перевела взгляд на Юрия и, жалея их обоих, строго предупредила:
      - Если так у вас, дети мои, дальше пойдет, то вот вам бог, а вот и порог. Господи, как не стыдно! Что соседи наши подумают? Прожили мы двадцать пять лет в одной с ними квартире, и никогда от нас не слышали никаких споров, а тут скандалы, слезы. Ну и век нынче, ну и век. Не успеют пожениться, уже разлады начинаются. Мы с Игнашей институтов не кончали, а прожили свою жизнь дай бог вам!
      - Ну, я пошел! - сказал Юрий, глянув на Ольгу.
      Она не стала его задерживать.
      Теперь Ольга рассказала матери все. Наталья Ивановна, к удивлению дочери, сперва стала на сторону Юрия.
      - Муж ведь он тебе, доченька. Может, ему и нужны буковые. Не все ли тебе равно...
      - Нет, мамочка, ему они совершенно не нужны. Он просто ищет повод уехать из Агура. - И растолковала ей, что Юрий, во-первых, не стыдясь товарищей, отказался переоформить договор и что она уже тогда подумала, что это хитрый ход, а во-вторых, она решительно не верит, чтобы в академий нельзя было выбрать дальневосточную тему. - Мамочка, я не могу грубо и неблагодарно бросить людей, которые так верят мне, так любят, что своих детишек в честь меня называют. Потом, мамочка, я ведь пишу диссертацию на местном материале. Мой учитель, профессор Авилов, у которого я сегодня была, не только одобрил мою научную работу, но обещал поддержать, помочь. Просто дико, чтобы я говорила студентам одно, звала их на Дальний Восток, а сама дезертировала оттуда. Я, мамочка, не могу кривить душой, ты это знаешь. Помнишь, отец всегда учил меня быть по-рабочему честной, правдивой. И я, мамочка, всегда и везде, даже в самые мои трудные дни, старалась быть, как отец, как ты, мамочка, честной и правдивой. Я не могу ради личного благополучия идти против своей совести. Не могу! Пускай мне это будет очень дорого стоить, но я не могу, понимаешь, мамочка, не могу! - Опять слезы брызнули у нее из глаз, и она закрыла лицо руками.
      Наталья Ивановна чувствовала, что дочь говорит это искренне, со всем жаром своего сердца, и ничего не могла возразить. Когда Ольга сказала о честности и правдивости отца, Наталья Ивановна вспомнила своего Игнатия Павловича и подумала: "Да, Олечка вся в него!" И то, что "Олечка вся в него", было основанием, чтобы согласиться с дочерью.
      - Конечно, раз добрые люди верят тебе, нельзя их обманывать. Недаром отец любил говорить: "Единожды солгавши, кто тебе поверит?" Ты от народа отвернешься, так и он, понятное дело, тоже... А без народа-то как потом жить? - И обняла дочь за дрожащие плечи. - Не плачь, доченька, может, еще образумится у вас.
      - Нет, мамочка, уже не образумится, - она хотела сказать "образуется", но решила не поправлять - смысл был и так ясен.
      - А может, доченька, милые бранятся, только тешаться?
      - Нет, мамочка! Это все очень серьезно. Это решается судьба! - И, немного успокоившись, сказала: - Иди, родная, за Клавочкой, ее пора накормить.
      Юрий вернулся домой поздно, в двенадцатом часу, когда Ольга уже спала. Наталья Ивановна сразу увидела, что он под хмельком, но ничего ему не сказала. Заметив, что на кушетке лежит подушка, простыня и одеяло, он догадался, что все это для него. Погасил свет, тихо в полумраке разделся, лег и тотчас же заснул.
      2
      Во вторник утром Наталья Ивановна сказала:
      - Ну хватит вам, милые, струну натягивать и, в молчанку играть.
      Юрий на это заметил:
      - Не я ее выпроводил из спальни, а она меня! Так что, мамаша, моей вины здесь нет.
      - Ничего, можешь и прощения попросить!
      - Пожалуйста, я готов! - и спросил Ольгу: - Как вам одной спалось, доктор?
      Ольга в тон ему сказала:
      - Плохо. А вам?
      - Тоже неважно.
      Так наступило примирение.
      За завтраком Ольга подтрунивала над мужем, что он вчера пришел пьяненький, но вел себя в общем нормально. Юрий не стал отрицать, что пил коньяк "пять звездочек", но пил в меру.
      - Даже заметно не было, правда, мама? - обратился он к Наталье Ивановне.
      - Да что считать, сколько кто выпил! Пьяница проспится, а дурак никогда!
      - Значит, я не дурак, мама?
      Наталья Ивановна глянула на него лукаво:
      - Себе на уме!
      Все, в общем, вошло в нормальную колею.
      К разговору о буковых лесах больше не возвращались. "Время покажет", - решила Ольга, внешне успокоившись.
      В десять часов они с Юрием вышли из дому, в одном трамвае доехали до Невского, Ольга пересела в автобус, идущий на Петроградскую сторону, а Юрий пошел побродить по магазинам, пообещав не позднее пяти быть дома, к обеду.
      Ольга освободилась из института в пятом часу, и ей захотелось прогуляться по Кировскому проспекту.
      Погода была чудесная. Парк Ленина утопал в густой прохладной зелени. Хрустальная струя "Стерегущего" радужно отсвечивала на солнце, звонко лилась через чугунный иллюминатор, расплескиваясь по гранитным ступенькам. Ольга на минуту остановилась около памятника и заторопилась дальше.
      Только она вступила на мост, как ее обдало ветром с Невы, Внизу на синеватых волнах качались лодки. Быстро шмыгнул под мост речной трамвай, оставив позади себя седой бурун. На пляже у кронверка, вдоль всей узенькой песчаной полосы, теснились под солнцем - голова к голове - сотни людей. И Ольга, глядя, как они довольствуются этим крохотным местечком, в душе пожалела их. "Это не то, что у нас в Агуре, - подумала она, - где тайга, воздух, чистые реки".
      Занятая своими мыслями, она незаметно дошла до Марсова поля. Широкая, на всю жизнь знакомая аллея привела ее к вечному огню, который она увидела впервые. Была какая-то необъяснимая торжественность в этом невысоком, будто идущем из самой земли, живом, колеблющемся пламени. Отыскав неподалеку свободную скамейку, Ольга села. Впереди возвышался могильный холмик с едва заметной из-за травы и цветов белой мраморной дощечкой с надписью, и Ольге захотелось узнать, чья это могила. Она встала, подошла. "Иван Иванович Газа", - прочла она, и сердце забилось чаще. Она вспомнила, что Газа был близким другом ее дяди Алексея Ивановича Гладилина, старшего брата Ольгиной матери. Вместе они начали в юности свой рабочий путь на Путиловском, вместе воевали в гражданскую войну, потом работали в Московско-Нарвском райкоме партии и в Смольном. Алексей Гладилин всего года на два пережил своего друга.
      О дяде своем Ольга знала больше по рассказам старших да по старенькой, неизвестно кем снятой фотографии, которая, как дорогая реликвия, хранится в семье Ургаловых. На фотографии стоят около бронепоезда Газа и Гладилин в русских сапогах, в кожаных куртках, перепоясанных пулеметными лентами.
      Она немного посидела на скамейке и, вспомнив, что Юрий обещал быть к пяти часам дома, быстро направилась к трамвайной остановке.
      Только она вошла в комнату, Юрий, вставая ей навстречу, подал нераспечатанное письмо.