Чёрная вдова

— Во-первых, как ты правильно сказал, любви к тебе он особой не питал. А я вроде бы твой кадр.

— Не думал, что он такой злопамятный, — покачал головой Николай Николаевич. — Дальше?

— Дальше, — усмехнулся Ярцев. — Это уже из порядка причин не личного характера. Понимаешь, у Лагутина свои, местные заботы и проблемы, а у моего республиканского начальства — свои. Да что объяснять! Сам отлично знаешь эти увязки-неувязки. Словом, господа грызутся, а у слуг щеки от оплеух горят. А тут пленум обкома… Нового первого избрали. При старом я бы удержался. Новый же поддержал Лагутина. Вообще сейчас прополка идёт — о-е-ей! А мой участок всегда был трудным. Раньше я умел ориентироваться, а тут чувствую — надо делать ход конём. Понимаешь, из проигрыша сделать выигрыш. Хотя бы для видимости…

Ярцев замолчал, укладывая ружьё в футляр.

— Ну и? — нетерпеливо спросил Вербицкий, слушая Ярцева с большим вниманием.

— В октябре прошлого года хоронили Костюкова, директора «Лесных далей»… Представляешь, только что повесили на грудь вторую Звезду Героя, а он…

— О, Костюков был голова! — закивал Вербицкий.

— Что ты! Оставил хозяйство — любо-дорого посмотреть! Я сейчас забот не знаю! У меня главный агроном — хоть завтра в академики ВАСХНИЛ! А жилищный фонд! А культура! Не говоря уже о самом производстве!

— Так ты сам сюда напросился?

— А что оставалось делать? Ждать, пока дадут по шапке и предложат какой-нибудь колхоз поднимать?

— Что ж, ход правильный, — после некоторого размышления одобрил Вербицкий. — Отличный ход, ты на виду… Сам себе голова. Вокруг все с тобой здороваются каждый день, уважают. Понимаешь, знают, как говорится, в лицо. И сделать можно много хорошего. Главное — видишь результаты своего труда. А природа чего стоит! Так что живи себе на здоровье. — улыбнулся он.

— Радуйся жизни.

— Легко сказать, — вздохнул Ярцев. — Я из таких, кому подавай простор. Пусть область, но все же размах! Порох-то есть! А тут, как ни верти, понижение… даже снится, что я снова в Средневолжске. Ведь столько трудов там положено! Возьмите хотя бы квартиру — в центре, четырехкомнатная! Такую теперь не получишь. Потолки под четыре метра! Не могу с ней расстаться, и все тут!

— Это ты правильно сделал, что сохранил её за собой, не выписался, — одобрил Вербицкий. — Хотя дом у тебя тут — шикарный! Шесть комнат!

— Ну уж дураком меня не назовёшь, — усмехнулся Семён Матвеевич. — А в этой хатке, — он оглядел стены, — Злата прописана. Так что комар носа не подточит. Правда, она рвётся в Средневолжск — спит и видит!

— Говорила… Насколько я понял, ты считаешь это временным, так сказать, тактическим отступлением? — пристально посмотрел на приятеля Вербицкий.

— Мы предлагаем, а бог располагает.

— И все же какие планы?

— Ну, через годик хорошо бы сюда, — Ярцев ткнул себя в грудь, — Героя… Поможешь, а?

— Это можно. А потом?

— И дальше рассчитываю на дружескую помощь, — хохотнул Семён Матвеевич, однако не очень смело. — Верные люди тебе небось нужны? Я имею в виду Москву.

— Хочешь честно? — посуровел Вербицкий.

— Разумеется, — несколько напрягся хозяин.

— Когда ты ещё возглавлял облсельхозтехнику, я делал заход насчёт тебя в министерстве. В кадрах обещали поддержать. А тут вдруг — бац! Узнаю, что ты теперь в Ольховке. Ну сам подумай, как я теперь буду ставить вопрос? — Увидев, что Ярцев нахмурился, он добавил: — Понимаешь, должность — не проблема, а вот прописка, квартира…

— Неужели твой министр не может снять трубку и позвонить председателю Моссовета? — с надеждой посмотрел на приятеля Ярцев.

— Министров много, а председатель один. И потом, за кого просить? Директора совхоза?

— Насколько я помню, однажды один товарищ с должности директора совхоза попал прямо в кресло министра сельского хозяйства Союза, — серьёзно проговорил Ярцев и улыбнулся. — Но я, как ты понимаешь, в министры не набиваюсь.

— Ладно, вернусь в Москву, провентилирую, — пообещал Вербицкий.

— И на том спасибо, — обрадовался Семён Матвеевич. — Что это мы все обо мне да обо мне… Сам-то как живёшь?

— Жаловаться грех.

— Понимаю, — хитро посмотрел на Вербицкого Ярцев, — значит, правда, что тебя хотят в замминистры?

— Ну ты даёшь! — хмыкнул Николай Николаевич. — Действительно, разведка у тебя работает отменно! Ведь насчёт этого и в Москве-то в курсе лишь узкий круг.

— Выходит, скоро?

— Не знаю, не знаю… — ответил неопределённо Николай Николаевич. — В ЦК решается. Только прошу тебя, об этом пока…

— Ни-ни! — приложил обе руки к груди Семён Матвеевич. — Ни одной душе!

— Даже Злате! — поднял палец Николай Николаевич.

— Будь спокоен, — заверил Ярцев и радостно потёр руки. — Поохотимся мы с тобой на славу! Гарантирую!

В Кабанью рощу добрались не так быстро, как предполагали. Бульдозер хоть и расчистил дорогу, но для сугубо городской машины, какой являлась «Лада», она была нелёгкой. Семён Матвеевич, ехавший впереди, несколько раз останавливался, чтобы помочь увязавшему в снегу сыну. Однако эти помехи никому не испортили настроения: уж больно прекрасно было все вокруг — и погода, и торжественно-величественный лес, и ожидающие впереди удовольствие и отдых.

Наконец показался домик на берегу озера, а возле него — бульдозер.

— Как в сказке! — с восторгом произнесла Вика. — Избушка, дымок из трубы и укутанные снегом ели!

Встречать их вышел Рудик. Он помог отнести в дом сумки с продуктами и снаряжение для охоты.

— Солидно, — сказал Вербицкий, когда они зашли в «избушку».

Это был огромный сруб, разделённый перегородками на несколько вместительных комнат. Самая большая — нечто вроде горницы, только вместо русской печи — камин, отделанный чеканкой. В нем яростно пылал огонь.

На стенах висели шкуры медведя и крупного лося, рога которого были прибиты над входом. На полу лежал грубый палас. Из мебели — лишь простой стол и тяжёлые стулья из толстых досок.

Рудик выдал всем тулупы и валенки, что привело Вику в восторг.

— Можем играть трагедию, — заметил Глеб, когда они облачились в тулупы.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Вика.

— По-гречески козёл — трагос, — объяснил Глеб. — В Древней Греции во время праздников, или дионисии, как их называли, актёры разыгрывали представления. Одеты они были в козлиные шкуры. Отсюда и пошло название — трагедия.

— Так это же овчина! — засмеялся Семён Матвеевич, одёргивая на сыне тулуп.

— Да? — смутился Глеб и поправился с улыбкой: — Что ж, мы можем разыграть русскую трагедию. Не в козлиных, а в бараньих шкурах.

Ярцев-старший повёл всех посмотреть баню, которая стояла на самом краешке берега. А дальше простиралось плоское блюдо озера. До противоположного берега было километра три.

— Русская баня — это хорошо, — одобрительно отозвался Николай Николаевич, осмотрев предбанник, парилку и самоварную. — А то в Москве все помешались на саунах… И что прямо у воды, тоже здорово! Попарился — и сразу бултых в озеро!

— Так и задумано, — кивнул Семён Матвеевич. — У меня тут в августе отдыхал Элигий Петрович…

— Соколов? — удивился Вербицкий.

— Начальник управления? — уточнила Вика.

— Он самый, — ответил довольный Ярцев-старший. — Был в полном восторге от баньки.

— Кстати, — сказал Глеб, — знаете, как в России многие раскусили, что Лжедмитрий чужестранец?

— Интересно, — повернулся к нему Вербицкий.

— Потому что он не любил баню, — объяснил Глеб. — Об этом писал знаменитый учёный и путешественник Адам Эльшлегер, известный больше под именем Олеарий.

— Действительно, перефразируя Гоголя — какой русский не любит баню! — засмеялся Николай Николаевич. Он посмотрел на солнце и предложил: — Ну, Матвеич, махнём в лес? А то светило скоро закатится.

— Я готов!

Взяв ружьё и приладив к валенкам лыжи, они отправились в лес, сопровождаемые возбуждённой собакой.

Вика, чтобы не терять времени даром, тут же устроилась на берегу озера с этюдником. Глеб наблюдал за её работой. На бумагу ложились быстрые линии, штрихи, складываясь постепенно в пейзаж, который Ярцев видел перед собой. Девушка молчала.

— Не мешаю? — на всякий случай спросил Глеб.

— Нисколько… Даже люблю поговорить, когда пишу. — откликнулась Вика.

— Послушай, а тебе не будет скучно на Новый год с…

— Предками? — с улыбкой подхватила девушка.

— Начнётся «а помнишь?», «а вот в наше время», — сказал Глеб, у которого вдруг мелькнула мысль увезти Вику в Средневолжск; пусть гости, которых он пригласил к себе, знают, какие у него, Глеба, знакомства!

— Знаешь, надоели компании, суета… Так здорово встретить Новый год в деревне!

— Обычно ты где встречаешь? — поинтересовался Глеб.

— Где только не встречала! И в Доме кино, и в ЦДЛ, и в Доме работников искусств, и в Доме композиторов! Публика вроде разная и в то же время одинаковая. — Она криво усмехнулась. — Сплошные знаменитости, аж плюнуть некуда!

«Красуется? — подумал Глеб. — Вроде не похоже».

Сам бы он многое отдал, чтобы встретить новогодний праздник в любом из тех творческих клубов в Москве, которые назвала Вербицкая.

Вдруг издалека, из леса, прогремел выстрел, затем второй. И это показалось таким неестественным среди белой царственной тихой природы.

— Тешатся наши старики, — усмехнулась Вика.

— Пусть им… Разрядка…

— Нет, я рада за отца, — проговорила, как бы оправдываясь, девушка. — Работает он действительно на износ. И такая разрядка у него только в командировках. Когда едет, обязательно прихватывает с собой ружьё. В прошлом году охотился даже на Камчатке. Привёз оригинальный трофей — голубую выдру. Вернее, шкурку. Её там охотники ему выделали.

— Голубую? — удивился Глеб. — Никогда не слышал.

— Папа говорит, очень редкий экземпляр.

— И что ты из неё сделала?

— Пока лежит.

— Знаешь, Вика, — предложил Ярцев, — пошли-ка в дом.

— Я не замёрзла.

— Не заметишь, как отморозишь нос или щеки.

А мороз на самом деле густел, щипал лицо. Вербицкая с сожалением оторвалась от своего занятия.

В избе после холода показалось особенно уютно. Рудик сидел у портативного телевизора.

— Прохватывает? — спросил он, когда Глеб и Вика скинули с себя тулупы и устроились у камина.

— Хорошо! — тряхнула головой девушка и протянула к теплу руки. Она блаженствовала.

— Неплохо бы перекусить, а? — предложил Глеб.

— Стоящая идея, — улыбнулась Вика.

— Организуем, — деловито поднялся шофёр.

Не суетливо, но споро и ловко он накрыл стол — поставил солёные грибочки, огурцы, помидоры, домашнюю ветчину и колбасу.

— Закусывайте пока, — сказал Рудик и исчез на кухне.

— Расторопный малый, — заметил Глеб.

— Внимательный, — кивнула Вербицкая, уплетая аппетитную снедь за обе щеки.

Все ей нравилось, все её умиляло. И больше всего — шашлык, приготовленный тут же, в камине.

Болтали о разном и не заметили, как за окном стемнело. Рудик зажёг свет. Вика вдруг забеспокоилась за отца и за Семена Матвеевича. Но тут дверь распахнулась, и в дом ввалились охотники. Румяные от быстрой ходьбы, радостные и усталые. Дик выражал свою собачью радость тем, что бросился к Вике и стал лизать лицо.

— Лежать! — приказал Вербицкий, показывая дочке трофей — глухаря. — Красавец, а?

— Чудо! — сказала Вика, оглядывая великолепную птицу, веером раскинувшую большие крылья.

Семён Матвеевич передал Рудику свою добычу — беляка и, потирая руки, сказал:

— Ну, Николай, за стол!

— Заповедь охотника какая? — спросил Вербицкий и сам же ответил: — Сперва накорми собаку.

— Рудик накормит.

— Не-не! Только хозяин, — решительно заявил Николай Николаевич.

Дали есть Дику и наконец уселись обедать. Все ещё не остыв от азарта, оба охотника, перебивая друг друга, рассказывали, где и как они выследили дичь, и как добыли её.

— А пёс у тебя экстра-класс! — нахваливал Ярцев-старший. — Зайца поднял, навёл на глухаря…

— Так он же записан в книге ВРКОС! — с полным ртом ответил Вербицкий.

— А что это такое?

— Всероссийская родословно-племенная книга охотничьих собак, — пояснила Вика.

— Смотри-ка, есть и такая? — удивился Рудик, который сел за стол лишь вместе со своим шефом.

— Надо же вести учёт породистым собакам, — сказал Николай Николаевич.

— В этой книге — только самые лучшие, имеющие полную четырехколенную родословную, имеющие дипломы за испытание рабочих качеств и высокую оценку по экстерьеру… Между прочим, Дик записан в самую высшую группу из русско-европейских лаек.

— И много таких групп? — полюбопытствовал Глеб.

— Пять, — ответил Вербицкий. — В группе, куда входит и Дик, около пятидесяти собак. И все они имеют по нескольку дипломов первой степени! У моего пса дипломы по медведю, утке, копытным и пушным зверям.

— Значит, многостаночник, — улыбнулся Ярцев-старший. — Что же, испытаем его завтра на зверя покрупнее…

Так, за охотничьими разговорами прошёл обед. После еды встал вопрос: чем заняться? Вику разморило. От впечатлений, свежего воздуха, тепла. Она пошла в одну из комнат прилечь.

— Эх, пулечку бы расписать, — мечтательно произнёс Николай Николаевич.

— Это можно устроить, — улыбнулся Семён Матвеевич. — Карты есть…

— А третий? — спросил Вербицкий.

Ярцев-старший кивнул на сына.

— Играешь в преферанс? — обратился Николай Николаевич к Глебу. Тот кивнул. — Рискнёшь с нами?

— Можно…

— Смотри, мы с твоим отцом имеем приличный стаж, — предупредил Вербицкий.

— На ковёр, на ковёр, — потёр руки Ярцев-старший.

Тут же появилась нераспечатанная колода, бумага, карандаш.

— Только просьба, братцы, — попросил Николай Николаевич, — поменьше курите. — Он показал на сердце.

— Конечно, конечно, о чем речь! — откликнулся Семён Матвеевич, расчерчивая лист бумаги. — По сколько?

— По копейке, а? — неуверенно предложил Вербицкий, кинув взгляд на Глеба: мол, он ещё молод и на большее не потянет.

— Боишься, без штанов оставим? — засмеялся Ярцев-старший. — Не будем мелочиться.

— Лично я готов, — усмехнулся московский гость, ловко тасуя карты и сдавая их для игры. — Ну, Матвеич?

— Я — пас.

Глеб стал торговаться. Николай Николаевич не уступал, и игра досталась ему.

— Разложимся, папа, — сказал Ярцев-младший, раскрывая карты.

Вербицкий остался без двух[1].

Раздали снова. На этот раз играл Глеб, притом успешно.

— Однако же, — заметил Вербицкий. — Наш гуманитарий не только в истории разбирается… Я думал, у тебя в голове лишь всякие там битвы при Ватерлоо, Бородино…

— Как говорится, нам, гуманитариям, ничто человеческое не чуждо, — улыбнулся молодой историк.

Время летело быстро. Вербицкий нервничал, Семён Матвеевич хмурился.

— Покурим, Глеб, — предложил он.

Отец с сыном вышли на улицу.

— Ты что, спятил? — спросил Ярцев-старший. — Я прикинул: раздел гостя уже рублей на двести…

— Карта идёт, — оправдывался Глеб.

— Умерь пыл! Видишь, он расстроился.

— Трус не играет в хоккей, — отшутился было сын.

— Кончай мне эти хохмы! — не на шутку рассердился отец. — Дай ему отыграться. Понял?

— Попробую…

— Не попробую, а сделаешь! — твёрдо приказал отец.

Они курили в накинутых на плечи тулупах, глядели на синеву морозной ночи, не нарушаемой ни единым звуком.

— Понимаешь, Вербицкий может помочь мне выбраться отсюда, — продолжал Семён Матвеевич. — И даже не в Средневолжск, а в Москву…

— Иди ты! — не поверил Глеб.

— Факт! Так что смотри… Нужно его ублажать. Пусть выиграет сотню-другую. Вербицкому радость, а мы не обеднеем. И не бойся просадить побольше — я тебе компенсирую дома.

— Идёт! — согласился Глеб. И, помолчав, попросил у отца: — Батя, может, я с утра махну домой?

— А гости? Нас ведь трое да плюс собака, ружьё и прочее. И потом, в «уазике» холодно.

— Попроси Рудика, чтобы прислал кого-нибудь с машиной, когда поедет в посёлок.

— Ни в коем случае! — отрезал Семён Матвеевич. — Почему, ты думаешь, Николай Николаевич попросил привезти их сюда именно тебя? Да заикнись Вербицкий в Средневолжске — десяток машин выделили бы! И ещё спасибо сказали бы, что удостоил. Понимаешь, время сейчас такое… Каждый тени своей боится.

— Понял, понял, — сказал Глеб, и впрямь наконец-то сообразив, почему Вербицкий не остановился в «Плёсе», почему так любезничал с Глебом.

— А Николай Николаевич тем более не хочет никакой огласки. Нельзя ему

— вот-вот назначат замминистра.

— Ух ты! — вырвалось у Глеба.

— Факт. Так что этот человечек мне нужен. И тебе, между прочим, тоже может пригодиться. Сам говорил, что диссертации в Москве утверждают. Усёк?

— Все-все! — с улыбкой поднял руки вверх Глеб.

— Знаю, Леночка твоя скучает. Сочувствую. Но дело есть дело. Я вон сам уехал от коллектива. Сегодня же у нас в клубе новогодний бал. Обижаться будут, что директор даже не поздравил. А что поделаешь? У самого сердце болит… Так что обслужим москвичей по высшему разряду. Договорились?

— Со всей душой!

Вернулись в дом. Играли ещё пару часов: завтра надо было рано вставать. Когда подвели итог, Вербицкий оказался в выигрыше — около трехсот рублей.

— Детишкам на молочишко, — весело проговорил Николай Николаевич и погрозил Глебу пальцем. — А с тобой нужно держать ухо востро.

Но больше гостя радовался Семён Матвеевич, однако вида не показал.

Открытки с новогодними поздравлениями стали приходить за три дня до праздника. Вынимая поздравления из почтового ящика, Лена каждый раз вспоминала отца. Он считал обычай рассылать десятки открыток по праздникам нелепым: отнимает массу времени на ненужную писанину, да и искренность «сердечных» пожеланий весьма сомнительна. Настоящим близким и друзьям заверения в любви не нужны. По его мнению, открыточная эпидемия — изобретение подхалимов, но, к сожалению, оно охватило буквально всех. И теперь уже не поздравить (вернее, не откликнуться на поздравление) стало как-то неприлично. Вот и переводятся впустую тысячи тонн бумаги.

Сама Лена жила в предновогодние дни как в лихорадке. Готовилась к приёму гостей. За их совместную с Глебом жизнь этот праздник они решили провести дома впервые. Раньше — то у родителей мужа, то — у её, в Кирьянове, то в ресторане.

Приём гостей — дело очень серьёзное и хлопотливое Лена, во всяком случае, относилась к этому ответственно.

Первое — кого пригласить? Споры были долгими. Список получался огромным, более двадцати человек.

— Так не пойдёт, — решительно заявил Глеб. — Ярмарка получится…

Решили пригласить Люду Колчину с мужем и Федю Гриднева. Гриднев, инженер-электронщик, был почти своим в доме. Золотые руки: навесить полки, провести параллельные телефонные аппараты, сделать раздвижную дверь — для него раз плюнуть. Он ещё не был женат, а вот придёт один или нет, Ярцевы не знали.

С гостями вроде бы утряслось, но в последнюю минуту, перед самым отъездом с Вербицким в Ольховку Глеб позвонил жене на работу и сказал, что будет ещё гость, какой-то профессор из Москвы — Валерий Платонович Скворцов-Шанявский. О нем Лена слышала впервые. Для расспросов не было времени: муж очень торопился. Единственное, о чем он успел предупредить — московский гость вегетарианец. И это повергло Лену в ужас: что для него приготовить?

Наверняка этот Скворцов-Шанявский — важная птица, во всяком случае, нужен Глебу, если он пригласил его на такой интимный праздник. Видимо, будущий оппонент на защите диссертации…

К этим заботам прибавились и другие: муж позвонил из совхоза «Лесные дали» и сказал, что возвратится вечером тридцать первого. А это значит, ей придётся мотаться по магазинам и рынкам на общественном транспорте. О такси нечего и думать — нарасхват.

Колчина помогала Лене готовить. Лена вообще не представляла, что бы делала без подруги. И не только потому, что нужны были руки, просто очень уж тоскливо одной в квартире. А тут рядом живой человек, с кем можно болтать и не думать о том, где и что делает сейчас Глеб. Честно признаться, нет-нет да и кольнёт у Лены в груди. Муж был далеко, в компании с девушкой. Глуши не глуши в себе ревность, она все равно рвётся наружу.

Людмила не обладала кулинарными способностями, но помощницей была расторопной. Болтали обо всем. Людмила поинтересовалась, нашла ли милиция вора. Лена высказала сомнение, что драгоценности вообще когда-нибудь отыщутся.

— Не волнуйся, найдут, — успокоила подруга. — А чем же все-таки ты собираешься кормить профессора?

— Свежие помидоры, огурцы, — загибала пальцы Лена, — на рынке купила. Ну ещё цветная капуста, зелень и дыня…

Пока в духовке и на конфорках жарилось, парилось, варилось и тушилось, Колчина украшала квартиру. Тут она была мастер — посещала кружок икебаны.

По её совету традиционную ёлку решили не ставить. Людмила принесла хвойные лапы, купленные специально на ёлочном базаре, цветы, красивые свечи.

То, что она соорудила из этого, привело Лену в восторг.

На тумбочке, журнальном столике и горке Колчина поставила блюда. В них ухитрилась расположить горизонтально и вертикально ветки, которые украсила цветами, блестящими шарами, завершив сооружение свечками. Потушили свет, зажгли свечи — зрелище получилось удивительным!

— Оригинально! Просто потрясающе! — восхищалась Лена, гася свечи и включая люстру.

Колчина побежала проведать своего малыша, находящегося на попечении матери и мужа.

Когда Лена осталась одна, тоска навалилась с ещё большей силой. Шёл девятый час, а Глеба все не было.

«Может, с ним в пути что-нибудь случилось? — с тревогой думала она. — Перед праздником такая спешка, такая коловерть на дорогах. А сколько пьяных?..»

Беспокойство постепенно переросло в панику. Она позвонила на междугородную и заказала Ольховский район. По срочному тарифу.

Дали минут через десять. В трубке послышалось грудное контральто Златы Леонидовны.

— Леночка! — обрадовалась мачеха Глеба. — Здравствуй, милая! Поздравляю тебя с наступающим…

— Спасибо. И вас также…

— Не знаю даже, что и пожелать тебе в новом году, — продолжала Злата Леонидовна, а Лена с трудом сдерживалась, чтобы не перебить её вопросами о Глебе. — Конечно же, здоровья, счастья, исполнения всех, всех желаний!

Поблагодарив, Лена со своей стороны наговорила ей массу хороших слов и наконец поинтересовалась:

— Глеб давно выехал в Средневолжск?

— А он будет с нами встречать.

— Как?! — вырвалось у Лены.

— Понимаешь, золотко, мой благоверный и Николай Николаевич решили поохотиться. Вика увязалась за ними. Нет, не на охоту, а чтобы побыть в лесу… Поняла?

— Да, — машинально ответила Лена, хотя пока ничего не понимала, а в голове билась одна лишь мысль: Глеба не будет, и это связано с Викой.

— Короче, они вернутся домой часам к десяти, и куда уже Глебу ехать в Средневолжск… Не скучай, золотце. Как только они приедут, я заставлю Глеба тебе позвонить.

Злата Леонидовна щебетала ещё о чем-то, Лена отвечала, почти не вникая в смысл слов. А когда положила трубку, разревелась. Обида жгучей волной захлестнула душу. «К черту всех гостей! К черту встречу! — твердила она про себя. — Отменить!»

Уже потом, рассуждая более трезво, подумала: «А как же новое платье? Надо же показаться в нем гостям? А закуски куда девать? И вообще — чего сидеть одной? Да и перед приглашёнными было бы неудобно, особенно перед этим профессором. Лена даже не знала, где, у кого он остановился.

Она посмотрела на новое платье, и ей стало нестерпимо жалко себя. Все, ну буквально все сделала, чтобы понравиться мужу, доставить ему приятное, а он… Перед глазами возникло расплывчатое видение: счастливый Глеб обнимает…

Вику она никогда не видела, но теперь представляла красивой и коварной обольстительницей.

Лена встала, топнула ногой и сказала вслух:

— Буду встречать Новый год с гостями! Буду танцевать! Буду кутить! Буду веселиться!

Пришла Людмила. Увидев заплаканную, с покрасневшими глазами подругу, встревожилась.

— Глеб не приедет. Машина сломалась.

Для Глеба день тянулся невыносимо медленно. Отец с Вербицким отправились в лес поздно: с утра повалил снег, и охотники едва не отказались от намерения поохотиться. Но часам к двенадцати снегопад прекратился, и старики укатили с Диком, а Вика засела за свои этюды. Даже Рудик и тот поехал домой — ждала семья.

Глеб некоторое время наблюдал за тем, как гостья рисует, потом включил телевизор, который тоже вскоре наскучил. Разнообразие внёс обед с Викой. Однако она быстро покончила с едой и снова пошла писать, оторвавшись от своего занятия лишь когда совсем стемнело. Глеб попытался растормошить девушку анекдотами, забавными историями, но она была рассеянна, задумчива, и Глеб совсем загрустил. Он был раздосадован тем, что торчит без толку в этом дурацком домике, пытается безуспешно развеселить гостью, которой это совсем не нужно.

Мысли его теперь были далеко, в Средневолжске, где Лена готовилась к встрече гостей и где ему, Глебу, было бы сейчас куда уютней и спокойнее. А главное, он там нужнее.

И вообще получилось некрасиво: назвал гостей, а сам укатил бог знает куда. Ну, Колчины и Федя простят. А Скворцов-Шанявский? Придётся оправдываться перед профессором…

Разожгли камин. Но и это не развеяло скуку. И когда уже Глеб готов был бросить все к чертям и махнуть домой, в город, снаружи у двери послышались голоса и шум.

— Слава богу! — невольно вырвалось у него.

— Глеб! — заглянул в дом Семён Матвеевич. — Помоги…

Шапка у Ярцева-старшего съехала набок, волосы были мокрые от пота. На рукаве полушубка — кровь.

Глеб и Вика вскочили встревоженные и бросились к двери.

Возле крыльца лежало что-то большое, тёмное. Вербицкий, тяжело отдуваясь, говорил, довольный:

— Вот это трофей! Отвели-таки душеньку!

— Господи! — выдохнул Глеб. — А мы перепугались!

— Помотал он нас, — вытирая пот со лба, хрипло проговорил Семён Матвеевич.

Приглядевшись, Глеб узнал лося. Его царственные рога неестественно заломились на спину. Свет, падающий из двери, сверкал точечками на остекленевших глазах.

— Как же вы его дотащили? — удивился Глеб.

— Жерди приспособили, — ответил отец. — Давай его сразу в машину.

Трое мужчин с трудом заволокли тушу на заднее сиденье «уазика». Туша зверя почти уже закоченела.

Во время этой процедуры Вика не проронила ни слова. А когда зашли в дом, спросила у отца:

— Неужели вам не жалко было его?

— Милая Вика, — улыбаясь, сказал Семён Матвеевич, снимая перепачканный кровью тулуп, — шашлычок любишь? Или бифштекс, а?

— Но… Понимаете, это совсем… — попыталась было что-то сказать девушка, но Семён Матвеевич перебил.

— Так ведь барашков и коровок тоже… — он провёл ребром ладони по горлу.

— И все же, — вздохнула Вика, — стрелять в живого…

— А бифштекс разве из падали? Брось, дочка, — устало опустился на стул Вербицкий. — Ты мне напоминаешь тех чистоплюев, что вещают по телевидению или строчат статейки в газетах: мол, охота — это варварство, жестокость…

— Во-во! — поддержал гостя Семён Матвеевич. — Такую чушь порют! Сами же ни черта в этом не понимают!.. Охота — древнейшее занятие.

— И чем выстрел хуже удара ножа на бойне? — уже с раздражением спросил у Вики отец.

— Или электричества, — поддакнул Ярцев-старший.

— Да нет, я вообще… — смутилась девушка и замолчала.

— Мы его добыли по всем правилам, — продолжал Николай Николаевич. — По-мужски… Километров десять шли за ним.

— Сдаюсь и преклоняюсь, — подняла вверх руки Вика и улыбнулась. — Умывайтесь и садитесь есть.

— Вот это другой разговор! — повеселел Николай Николаевич.

Вербицкая захлопотала у стола.

Семён Матвеевич вышел в другую комнату и вернулся с двумя бутылками коньяку.

— Заслужили, а? — вопросительно посмотрел он на гостя.

— С удовольствием! — потёр руки Вербицкий. — Теперь — не грех.

— Кутнём! — радостно произнёс Ярцев-старший. — Все свои… Дела в этом году сделаны. Как говорится, потехе — час!

Вика тоже охотно согласилась выпить. Глеб стал отнекиваться, ему ведь предстояло вести машину.

— Кончай сачковать, — отмахнулся отец, наливая ему полную рюмку. — Тут мы сами себе ГАИ и ОРУД!

Только успели выпить по первой, Семён Матвеевич налил ещё.

«Действительно, — подумал Глеб, — какая тут, в лесу, милиция!»

От коньяка стало веселее. Уплывало, растворялось чувство вины перед женой и приглашёнными гостями.

Вика тоже оживилась. Щеки у неё раскраснелись, глаза заблестели.

— Запомни, доча, — размахивая вилкой с насаженным на неё куском мяса, проповедовал Вербицкий, — настоящие охотники — друзья природы! Понимаешь, настоящие, а не паршивые браконьеры! Вот взять хотя бы лося… Да, прекрасный зверь! Сильный! Но пусти его размножаться самотёком, знаешь, сколько вреда он принесёт лесу?

— Это точно, — поддакнул Семён Матвеевич. — Губит молодую поросль…

— Что молодую? Крепкие деревья сводит. Обдирает кору — хана деревьям.

— А кто регулирует его численность, — поднял вверх палец Ярцев-старший. — Мы, охотники. Наука тоже за нас! Вот так, милая Вика! А какое отдохновение и удовольствие доставляет сам процесс идти по следу или караулить зверя! Недаром Тургенев, Пришвин боготворили охоту.

— Лев Толстой как-то сказал, — вставил своё слово Глеб, «не запрещайте вашим детям заниматься охотой. Это увлечение убережёт их от многих ошибок и пороков молодости».

Вербицкий вдруг встал, подошёл к нему и смачно поцеловал в макушку.

— Молодец! — произнёс Николай Николаевич прочувствованно. — Золотые слова!

И все поняли: он уже изрядно навеселе. Впрочем, остальные тоже были под хмельком. Кто больше, кто меньше.

Время летело незаметно. Ярцев-старший выставлял бутылку за бутылкой. Сам он, казалось, больше не пьянел, зато Вербицкий уже, как говорится, лыка не вязал.