Чёрная вдова

— раз-два и обчёлся. Сам понимаешь: уж если идти, то наверняка!

— Публикацию мне в Москве обещали. Около печатного листа. И в записках нашего университета выйдет в мае лист. Это — во! — провёл ладонью над макушкой Глеб, но, видя, что патрон сомневается, хмуро добавил: — По-моему, вы заинтересованы в защите товарища Ярцева не меньше, чем он сам. За два года вы не имеете ни одного кандидата наук из своих подопечных. И потом, срок аспирантуры у меня кончается. Что, в преподаватели подаваться? На сто двадцать рэ в месяц? К тому же существует наш уговор…

Старостин вытер бумажной салфеткой рот и поднялся:

— Ладно.

Телефон не прозвенел, а прошептал на тумбочке возле кровати. Ставя аппарат около себя на ночь, следователь Воеводин убирал громкость почти до конца, чтобы в случае экстренного вызова не поднимать на ноги весь дом. Сам он уже натренировался просыпаться от этого шёпота.

— Разбудил? — раздался в трубке голос оперуполномоченного угрозыска Богданова.

— Разбудил, — тихо ответил Воеводин, засовывая ноги в шлёпанцы. — Погоди…

С аппаратом в руках он вышел в коридор — шнур был длинный, хватало до кухни — и, плотно притворив дверь, чтобы не слышала жена, устроился на сиденье под вешалкой.

— Ну, здорово! — сказал следователь уже громче.

— Доброе утро, — с опозданием приветствовал его Богданов. — Понимаешь, Станислав Петрович, надо встретиться.

— Прямо сейчас?

— Часиков в восемь. Чтоб спокойно обмозговать. А то потом будут дёргать.

— Сколько сейчас?

— Семь.

— Лады, — ответил Воеводин.

Расспрашивать оперуполномоченного, чем вызвано его желание увидеться до работы, он не стал — причина, значит, была.

Он прошёл на кухню, автоматическим движением включил две конфорки электроплиты. На одну поставил чайник, на другую — сковороду для бесхлопотной яичницы. И тут только увидел на столе лист бумаги с одним словом, написанным большими буквами: «ЁЛКА!!!» — с тремя восклицательными знаками.

— Вот незадача! — сказал вслух расстроенный Воеводин.

Это было напоминание дочурки, что отец обещал сегодня купить пушистую красавицу к Новому году. Он хотел пойти на ёлочный базар в восемь часов, к открытию, — это было рядом, за углом, — а потом уже на работу. Ёлки привозили поздно вечером, торговать начинали утром, и к обеду оставались лишь самые захудалые с несколькими жалкими ветками на макушке.

Звонок Богданова нарушил планы.

С ёлкой тянуть дальше было нельзя — на календаре 27 декабря.

Ровно в восемь следователь открыл дверь своего кабинета, где за столом коллеги уже восседал капитан Богданов.

— Вот, Алексей Павлович, — сказал следователь, вешая пальто на крючок за шкафом, — был зван и прийдох…

За окном было ещё совсем темно из-за туч, плотно заблокировавших небо и принёсших такую привычную предновогоднюю оттепель.

— Небось вчера отсыпался весь день? — спросил Богданов, вертя на столешнице зажигалку, с которой не расставался никогда, хоть и бросал курить время от времени.

— После дежурства свалился как убитый, — признался следователь. — А потом бегал, искал ёлку. Все впустую.

— А у меня поспать не получилось. Разделся, лёг, да только извертелся весь. Не идёт из головы эта кража, и все тут! И ещё приказание Копылова… Ты же знаешь генерала — «отыскать и доложить!».

— Что, дело у него на контроле? — удивился Воеводин.

— Да, короче, вернулся я в управление, потолковал с ребятами, может быть, есть или было что похожее… — Богданов щёлкнул зажигалкой, некоторое время смотрел на длинный язычок синеватого пламени.

— Ну и как?

— Никаких аналогий, — ответил оперуполномоченный. — Поехал на Большую Бурлацкую, в дом Ярцевых. Поговорил с участковым, дворником. С соседями потерпевших — с первого этажа и на их лестничной площадке. Результат — ноль!

— Спасибо! — отвесил шутовской поклон следователь. — И ради этого ты вытащил меня на час раньше?

— Терпение, Петрович, терпение, — улыбнулся Богданов. — Потом я махнул на комбинат химволокна, где работает Ярцева. Хотел уточнить кое-что. Может, она отдавала драгоценности в ремонт ювелиру? Только рот раскрыл, а эта Леночка заявляет: «Знаете, кто украл?» — «Нет», — говорю. А она мне: «Мужчина!» Спрашиваю, откуда ей это известно. И Ярцева поведала такую историю… Оказывается, в день кражи около восьми часов вечера к ней домой позвонила по телефону её подруга Людмила Колчина. Ей ответил низкий мужской голос. Колчина попросила позвать к телефону Лену, но мужчина сказал, что её нет. «А Глеб?» Мужчина ответил, что его тоже нет, они на концерте Антонова.

Оперуполномоченный уголовного розыска замолчал, насмешливо глядя на следователя.

— Оригинал этот ворюга, — сказал Воеводин. — Даёт справки знакомым, где находятся хозяева в то время, как он их очищает. Ну а Колчина? — спросил недоверчиво следователь. — Подтвердила?

— Да, да! — кивнул Богданов. — Я говорил с ней. Она ещё кое-что сообщила. Эта самая Колчина поднималась к Ярцевым около семи часов вечера. Говорит, после работы, не заходя домой, заскочила к Лене, чтобы взять журнал мод. Их не было. Колчина пошла к себе. Она живёт в такой же девятиэтажке, только её дом слева, под углом к ярцевскому. Из квартиры Колчиной, которая находится на седьмом этаже, видны окна Ярцевых. Около восьми Людмила увидела в них свет, позвонила. Тогда и состоялся разговор с любезным похитителем.

— Но она хоть поинтересовалась, с кем говорит?

— Не догадалась.

— Жаль! Интересно, что бы ей ответили…

— Колчина была уверена, что это приятель Ярцевых или родственник.

— А она не заметила из своих окон, сколько человек в квартире Ярцевых?

— Нет, окна были зашторены. Закрутилась, говорит, сына купала, спать укладывала. Потом — телевизор. О журнале мод вспомнила только на следующее утро, на работе. И тут же позвонила Лене. Та ей поплакалась насчёт кражи. Ну а Колчина сообщила о звонке… Вот такая, Петрович, история, рассказанная вашему покорному слуге и зафиксированная по всем правилам.

Богданов протянул следователю протокол допроса. Воеводин открыл сейф, достал папку с делом. Протокол допроса Колчиной стал в ней четвёртым по счёту документом.

— Негусто, — заметил следователь, и было непонятно, к чему относились эти слова, к сообщению оперуполномоченного или к количеству материалов в деле.

— О, человеческая неблагодарность! — трагически вздохнул капитан, приняв это все-таки на свой счёт. — Смотри: теперь мы знаем, что вор был отлично осведомлён о походе Ярцевых на концерт. Это раз! Он прекрасно знал, что в квартире есть ценности. И немалые! Это два!.. Похитителю было известно, где они лежат. Потому что, по словам Ярцевых, он больше ни к чему не прикасался. Это три!.. Напрашиваются кое-какие выводы. Или вор из числа знакомых семьи Ярцевых, или его кто-то навёл.

— Все так, Алексей, — Воеводин подошёл к окну. Буквально на глазах светлело. Тротуары заполнили спешащие на работу люди. Машины прокладывали колеи в жидком месиве потемневшего снега. — Все так, — повторил следователь. — Но почему ты уверен, что Колчиной ответил вор?

— А кто же, по-твоему? — удивился Богданов. — Выходит, помимо воров квартиру посещал ещё кто-то? Без ведома хозяев?! Или ты хочешь сказать, что Ярцевы что-то скрыли от нас?

— Понимаешь, меня смущает этот воспитанный похититель. Ну, представь себе, какой дурак, забравшись в квартиру для грабежа, будет отвечать на телефонный звонок?

— Почему дурак? — пожал плечами капитан. — А может, умный! Отличный психолог!

— Ничего себе психолог! — усмехнулся следователь. — Голос — это улика!

— Только записанный на магнитофон, — возразил Богданов. — Я вот подумал, а если он из тех самоуверенных типов, кто перед уходом из ограбленной квартиры выкурит сигарету да ещё опрокинет рюмочку-другую из бара жертвы, а? Правда, этот не курил и не пил, но самоуверенности ему, видно, не занимать.

— Возможно, ты прав, — задумчиво произнёс Воеводин. — Что и говорить, вор необычный. Незаурядный домушник.

— Точно, — согласился оперуполномоченный. — Взял лишь старинные драгоценности… А ведь там было ещё чем поживиться!

Они перешли к тому, каким образом преступник проник в квартиру. Отмычка или взлом, по утверждению эксперта, исключались. Через форточку или балконную дверь — тоже: были заперты изнутри. Да и соседи с верхнего и нижнего этажей в это время находились дома, так что заметили бы.

— Выходит, вор воспользовался ключами, — констатировал следователь. — А вот как он их заполучил? Поговори ещё с Леной. Не теряла ли? Не давала ли кому на время?

— Бу сделано! — пообещал Богданов. — А с Глебом?

— Я сам приглашу его сегодня на допрос.

Капитан покинул кабинет Воеводина, когда здание ожило, наполнилось голосами, шумом шагов, хлопаньем дверей.

Станислав Петрович набрал номер квартиры Ярцевых. Трубку взял Глеб. Голос у него был хрипловатый, заспанный. Поздоровавшись и назвавшись, следователь сказал:

— Мне бы хотелось с вами встретиться.

— Ради бога, — ответил Ярцев.

Но по кислому тону Воеводин понял, что особой охоты идти в милицию он не испытывает.

— Через час сможете? — спросил следователь.

Он услышал в трубке какое-то бормотанье, разобрав лишь слова «библиотека» и «университет». Наконец Глеб внятно произнёс:

— Хорошо.

Станислав Петрович стал наспех набрасывать план допроса, но раздался звонок внутреннего телефона — вызывал начальник следственного отдела. Воеводин проторчал у него битый час. Начальник поинтересовался и кражей на Большой Бурлацкой.

— Пока похвастать нечем, — откровенно признался Воеводин.

— Форсируйте, Станислав Петрович, форсируйте, — строго сказал шеф и, чтобы несколько смягчить приказание, добавил: — Меня тоже теребят. Генерал сегодня лично интересовался.

— Буду стараться, товарищ подполковник, — ответил следователь.

Возвращался он к себе несколько задетый словами начальника отдела. Ведь тот отлично знал, что помимо кражи у Ярцевых в производстве у Воеводина находилось ещё шесть дел. И упрекать следователя в прохладном отношении к службе повода вроде бы не имелось.

Подготовиться к разговору с потерпевшим Воеводин так и не успел: Глеб Ярцев явился минут на пять раньше назначенного времени. Он был без шапки, в мохнатой волчьей шубе, которая очень ему шла — этакий положительный киногерой, покоряющий суровые северные просторы.

— Можете раздеться, — указал на свободный крючок следователь.

— Благодарю, — с достоинством ответил Ярцев, но шубу не повесил, а небрежно кинул на стол соседа Воеводина по кабинету. Станиславу Петровичу это не понравилось, но замечание он делать не стал, благо коллега сегодня отсутствует, уехал в город по делу.

Занося в бланк протокола допроса данные потерпевшего с его слов, Воеводин отметил про себя, что глаза у Ярцева красные, веки чуть припухли. Подумал было: может, он кутил всю ночь? Но перегаром от Глеба не пахло, и на похмельного он не походил. А вот недоспал — явно. Словно в подтверждение мыслей следователя, Ярцев пару раз прикрыл рот рукой, маскируя с трудом сдерживаемую зевоту.

— Ну, Глеб Семёнович, хотелось бы услышать ваше мнение…

— Относительно?.. — вопросительно посмотрел на следователя Ярцев.

— Кто мог украсть драгоценности вашей жены. Вы, наверное, прикидывали, а? И время у вас было.

— Ни в Шерлоки Холмсы, ни в Мегрэ не гожусь, ей-богу! — развёл руками Глеб.

— Даже не мечтали никогда?

— Разве что на заре юности. И то мимолётно. История — это, простите, серьёзнее, глубже.

— Историк, простите, тоже в своём роде следователь, сыщик. Разве не так?

— Да, — после некоторого размышления сказал аспирант, — в наших профессиях есть кое-что общее. Хотя бы загадка смерти Наполеона. Тут действительно историкам приходится быть и криминалистами…

— Вот видите, — заметил следователь, — криминалистика и история рядом. Попробуйте вспомнить, проанализировать события, предшествующие краже. Кто бывал у вас дома? Часто заходят?

— Мы с женой не затворники. Вполне коммуникабельные люди. Сами бываем в гостях, и к нам, естественно, приходят. Но, смею вас заверить, порядочные люди. Я вообще не завожу сомнительных знакомств. Да и жена… Ведь ещё древние говорили: скажи, кто твой друг…

— И я скажу, кто ты, — закончил Воеводин. — Стало быть, вы за всех ручаетесь?

— Скажем по-другому: верю. Просто не допускаю мысли, что кто-то из них… — Ярцев подумал и твёрдо произнёс: — Нет, не допускаю!

— И все же, — мягко настаивал следователь, — кто чаще всего бывал у вас? Конкретно, по фамилиям?

— Конкретно? — недовольно передёрнул плечами Глеб и, посмотрев в потолок, стал перечислять: — Да хоть бы Лев Сафронов, Светлана Ненашкина…

— Кто они, где работают? — уточнил следователь, делая запись в блокноте.

— Оба аспиранта. Мои коллеги.

— Хорошо. Кто ещё?

Ярцев назвал ещё с десяток человек, заключив с иронией:

— Как видите, они не из тех, кто проникает в дом через форточку или с помощью отмычки.

— Вашу дверь открыли ключами, — сказал следователь, не обратив внимания на иронию. — Понимаете, Глеб Семёнович?

— Разумеется, — посерьёзнел Ярцев. Стряхнув с колен несуществующие соринки, он с обидой произнёс: — Уж не хотите ли вы сказать, что я самолично любезно предоставил вору свои ключи?

— Он мог снять с них слепки и изготовить такие же. Или, имея ключи на руках какое-то время, изготовить копии. Вспомните, вы никому не давали ключи?

— Я уже говорил. Когда вы были у нас, — холодно ответил Ярцев. — Могу лишь повторить: не давал никому!

— Когда вы не дома, где их держите? — продолжал допрос Воеводин.

— В кармане.

— Чего?

— Осенью и зимой — плаща, пальто, шубы или дублёнки… Если тепло — в пиджаке. Ну, ещё в брюках… Исчерпывающе?

— Вполне. Допустим, вы сдаёте плащ, пальто или дублёнку в гардероб… С ключами?

Этот вопрос озадачил Ярцева. Он помолчал, потом расплылся виноватой улыбкой.

— Никогда бы в голову не пришло! Действительно, ключи я отдаю вместе с одеждой. Бывает, на целый день. — Он с уважением посмотрел на следователя.

— Вот видите, какой уж из меня Мегрэ! — Глеб махнул рукой. — Значит, вы считаете, что могли сделать ещё один комплект?

— Могли, — кивнул Воеводин. — Где вы чаще всего бываете?

— В университете, в публичной библиотеке, — стал припоминать аспирант.

— В архиве… Раз в неделю посещаю сауну.

— Какую?

— Во Дворце спорта. Одно время ходил в Научно-исследовательский институт машиностроения, но там хуже. И обслуживание не то… Вот, пожалуй, и все места, где я обретаюсь постоянно.

— Больше ничего не припомните?

— Ну, может, в кафе, в ресторанах. Но это очень редко, так сказать, эпизодически.

— Хорошо. Когда вы в последний раз видели драгоценности жены? Я имею в виду пропавшие?

— О-о! — протянул Глеб. — Давненько. Когда мы только поженились.

— И больше не видели? — удивился следователь.

— Представьте себе, нет! И вообще, у нас с Леной правило: её вещи, письма и прочее меня не касается. Так же ведёт себя жена по отношению к моим личным делам. По-моему, иначе и не может быть у интеллигентных людей.

— А что, разве она не надевала эти украшения?

Ярцев рассказал о тесте, о его щепетильном отношении к своей репутации честного человека, о просьбе к дочери, чтобы она не носила бабушкины драгоценности.

— И Лена, поверьте, его просьбу выполняла, — заключил Глеб. — Исключение — перстень. Его она надевала, но редко.

— А не могли драгоценности исчезнуть раньше? — спросил Воеводин.

— Не понял…

— Может, они пропали до того дня, когда вы ходили на концерт? — уточнил следователь.

— Извините, — сухо произнёс Ярцев. — Странное предположение. Вы считаете, я должен поставить под сомнение слова жены?

Воеводин пожал плечами.

— Думаете, она обманывала меня? — хмуро продолжал Глеб. — И вас? Но зачем? С какой целью? Драгоценности не застрахованы, так что… И потом, надо было видеть её лицо! Честное слово, самая гениальная актриса не смогла бы так сыграть!

— Глеб Семёнович, может, у вашей жены в последнее время возникли денежные затруднения? Например, хотела купить себе что-нибудь, а денег не было.

— Ну и вопросы вы задаёте! — с откровенным раздражением заметил Ярцев.

— Кажется, все ясно: похищены ценности… Так ищите их! Зачем подвергать сомнению честность моей жены?! Мою, между прочим, тоже! Я верю Лене! Когда ей что-то надо, она обращается ко мне.

— Но вы же сами сказали, что не лезете в дела друг друга.

— Говорил, — вдруг устало провёл по лицу рукой Глеб. — Но я не представляю себе повода, зачем было жене разыгрывать комедию. Уж если честно, натура она простая, бесхитростная. Обдумывание и исполнение какой-либо сложной ситуации — не для неё. — Он потёр пальцами глаза, вздохнул. — По правде говоря, мне вся эта история до лампочки.

— Шестьдесят тысяч, — усмехнулся следователь. — Целое богатство!

— Нет, я, конечно, переживаю, но только из-за Лены. По существу же какой от этих бриллиантов толк? Лежат себе, и все! Надеть — значит насмерть обидеть отца. Продать — нельзя тем более. — Глеб вдруг виновато посмотрел на следователя. — Простите меня, Станислав Петрович, за резкость. Устаю. Диссертацию надо подбивать, вчера утвердили срок защиты, а дел ещё невпроворот. Хорошая машинистка — и то проблема. Я уж не говорю о самой защите. Для меня главное — работа, а тут надо произвести впечатление, играть какую-то роль.

— И все же я попрошу вас: подумайте, кого могли заинтересовать драгоценности вашей жены, — сказал Воеводин в завершение.

Ярцев промямлил:

— Постараюсь… Попробую…

Подписав протокол допроса, он удалился, галантно раскланявшись со следователем. Станислав Петрович видел, как Глеб вышел из подъезда управления, подошёл к новенькой «Ладе», стоящей у тротуара, снял шубу и, кинув на заднее сиденье, уселся за руль. Машина медленно тронулась с места.

У следователя осталось странное впечатление от Глеба. «Пропажа на шестьдесят тысяч, — размышлял Воеводин. — А ему, видите ли, до лампочки! Разве это естественно? А если действительно ему безразлично? Или играет?.. Может, с женой у него не ладится, тогда и впрямь потеря не трогает».

Станислав Петрович записал в план следственных мероприятий по делу: «Связаться с родителями Лены». Но, подумав, зачеркнул. Потому что вспомнил просьбу самой Лены и Глеба не сообщать пока Гоголевым это неприятное известие, которое могло бы серьёзно сказаться на здоровье Антона Викентьевича.

Позвонил Богданов.

— Я с комбината химволокна, — сообщил он. — Беседовал с Ярцевой… Ключи она держит в сумочке, а с сумочкой никогда не расстаётся.

— Понятно, — сказал следователь. — Куда теперь?

— К ювелиру. Год назад Лена отдавала бабкин перстень в мастерскую, чтобы увеличили размер. Думаю такую дорогую вещь он вспомнит.

— Хорошо, — согласился Воеводин. — Но у меня есть несколько адресов, по которым тебе необходимо работать.

И он вкратце рассказал о разговоре с Глебом, попросив зайти в университет, библиотеку, архив и во Дворец спорта.

— Постарайся разузнать, где ещё бывает Ярцев и оставляет пальто с ключами.

— Это же сколько времени потребуется! — присвистнул капитан.

— Что поделаешь, Алексей. Ключи — это у нас пока единственный ход…

В этот же день после работы Лена уехала в Кирьянов, к родителям. С того самого момента, как пропали драгоценности, она больше всего опасалась визита отца или матери: вдруг поинтересуются бабушкиными украшениями! Родители имели привычку навещать под Новый год единственную дочь и привозить гостинцы к праздничному столу: пироги, жареного гуся или индейку, банки с домашними соленьями и маринадами. В обязательном порядке вручались подарки. Лене — что-нибудь из белья, а Глебу — рубашку. И вот она решила, так сказать, упредить родителей, намереваясь вернуться в Средневолжск в субботу вечером (воскресенье было рабочим днём, так как отдых перенесли на тридцать первое декабря).

Лена уехала в скверном настроении. Как она ни храбрилась, Глеб видел, что кража выбила жену из колеи. Он решил по её возвращении провести вечер дома. Купил её любимый торт «Пражский», охладил бутылку шампанского, до которого жена была большая охотница. Надо было развеять её хандру. В конце концов, с кражей бриллиантов жизнь ведь не кончалась! Не в этих блестящих побрякушках счастье!

Часу в седьмом, когда Лена вот-вот должна была переступить порог, раздался телефонный звонок.

— Глеб? — послышался в трубке медлительный отдышливый голос. — Здравствуй! Узнал?

— Как же! Добрый вечер, Николай Николаевич! — обрадовался Ярцев. — Из Москвы звоните?

— Зачем же… Я тут, в Средневолжске.

— В Плёсе?

— Нет, в «Волжской».

В Плёсе, живописнейшем пригороде Средневолжска, располагалась дача, на которой жило приезжее высокое начальство. Там обычно и останавливался Николай Николаевич Вербицкий. Правда, гостиница «Волжская» самая лучшая в городе, но все же…

— Давно у нас? — полюбопытствовал Глеб.

— Третий день… В командировке… Послушай, Глеб, ты не мог бы навестить старика?

— О чем речь! С удовольствием! В каком вы номере?

— Тридцать втором.

— Буду у вас через пятнадцать минут! — не дал договорить ему Ярцев.

Глеб быстренько переоделся и, досадуя, что опять обрекает Лену на одиночество, черкнул ей записку: «Фери! Приехал Вербицкий, зачем-то вызвал меня в гостиницу. Целую».

«Ничего, — успокаивал себя Глеб, спускаясь к машине, — не обидится. Должна понять. Не кто-нибудь, сам Николай Николаевич!»

По дороге в центр, к «Волжской», Глеб мучительно размышлял, зачем он понадобился Вербицкому. Тот был другом отца. Собственно, дружбы-то особой не замечалось. В своё время Вербицкий занимал должность председателя облисполкома, а Семён Матвеевич работал управляющим облсельхозтехники. Их связывала, насколько понимал Глеб, скорее уж служба. Потом Николай Николаевич перебрался в Москву, стал начальником главка и членом коллегии министерства. Наезжал в Средневолжск редко, последний раз — в прошлом году. Для отца это были счастливые дни: Ярцев-старший мечтал переехать в столицу, надеясь на помощь Николая Николаевича Вербицкого. Тот вроде обещал, но…

«Может, теперь Вербицкий вытащит отца снова хотя бы в область? — подумал Глеб. — Дай-то бог».

Единственно, что смущало Ярцева, почему начальник московского главка остановился не в Плёсе? А вдруг он уже не член коллегии? Тогда…

И все же Глеб волновался, когда постучал в дверь тридцать второго номера гостиницы: он сам втайне надеялся, что знакомство с Николаем Николаевичем может сыграть роль в его, Глеба, судьбе.

— А ты, я смотрю, все такой же добрый молодец! — с улыбкой встретил Глеба столичный гость. — Располагайся.

Глеб сел в кресло, огляделся. Номер «люкс» производил впечатление: толстый ковёр на полу, цветной телевизор, хрустальный графин со стаканом на столе, бар-холодильник. В полуоткрытую дверь была видна солидная деревянная кровать под роскошным покрывалом.

— Тоже вполне, — сказал Вербицкий, словно отвечая на невысказанный вопрос Глеба. — Дачи нынче не в моде. — И, покончив с этим, спросил: — Ну, рассказывай, как живёшь?

— Спасибо, Николай Николаевич, все нормально. Вы знаете, папа…

— Знаю, знаю, — кивнул Вербицкий, — мне Копылов сказал, что он в Ольховке. У тебя в семье, надеюсь, полный порядок?

— Лично я доволен, — на всякий случай улыбнулся Глеб.

— А жена? Лена, кажется? — подмигнул Николай Николаевич.

— Да, Лена. Вы же знаете, она из Кирьянова. Инженер. А я ввёл её в круг интересных людей. Потом у меня самого есть перспектива. На будущий год защищаюсь.

— Кандидат наук — звучит, — благосклонно кивнул Вербицкий.

— Сто семьдесят в месяц.

— Для твоего возраста весьма и весьма.

— И сразу засяду за докторскую. Мой научный руководитель считает, что материала у меня достаточно.

— А идей? — усмехнулся Николай Николаевич.

— Ну, этого добра больше чем достаточно! — прихвастнул Глеб. Впрочем, так же, как и насчёт мнения Старостина о докторской диссертации Ярцева. Но почему бы не покрасоваться перед Вербицким? Для будущего… Ведь если сам себя не похвалишь, от других не дождёшься. Скромность, конечно, украшает, но вот помогает ли?

— Что ж, успеха тебе, — пожелал Николай Николаевич. — Голова у тебя на месте, я всегда говорил.

Глеб слышал это впервые, и от слов Вербицкого сладостно защемило в груди. Авось!

— А вы как? — в свою очередь, спросил Глеб. — Татьяна Яковлевна, Вика?

— Мы с Татьяной Яковлевной стареем. Она, как ты, наверное, знаешь, на пенсии. Я, правда, не думаю. Да и не отпустят. Ну а Вику ты увидишь завтра.

— Как? — вырвалось у Глеба.

— Как говорится, не в службу, а в дружбу — сможешь встретить её? Она едет поездом.

— Конечно! О чем речь! — радостно закивал Ярцев, подумав, что это, вероятно, и есть причина, зачем он понадобился бывшему председателю облисполкома. — Но как же… А Новый год?

— Отпразднуем здесь. Знаешь, Глеб, как она иной раз тоскует по Средневолжску!

— Понятное дело, город детства.

Вербицкий встал, подошёл к бару. Фигура Николая Николаевича была довольно смешной: длинное худое тело, узкие плечи и заметно выдающийся живот, обтянутый шерстяным спортивным костюмом с белой полосой вдоль рукавов — мода пятнадцатилетней давности.

Он достал бутылку минеральной воды, открыл и предложил гостю:

— Будешь?

— Полстаканчика, если можно, — сказал Глеб и, приняв тяжёлый хрустальный стакан, осторожно поинтересовался: — Вика замужем?

Вербицкий отпил пару глотков воды, вздохнул.

— Я и сам не знаю, — как-то виновато улыбнулся он. — Дочь у нас своеобразный человек. Дитя своего времени. Мы вас плохо понимаем. Короче, увидишь, поговоришь сам. Одно гарантирую — прежнюю Вику ты не узнаешь.

Слова Вербицкого заинтересовали Глеба.

Вика… Виктория… Они учились в одной школе, только Глеб — двумя классами старше. Была худая, угловатая, с прямыми чёрными волосами. За её большой рот кто-то назвал девочку Щелкунчиком. Прозвище пристало надолго.

Это теперь Глеб понимал, сколько слез, вероятно, было пролито из-за насмешек сверстников. Но тогда…

Дети жестоки. Не сознавая того, они могут причинять нестерпимую боль и обиду друг другу, которая иной раз не выветривается из души и памяти всю жизнь.

Вику даже не защищало то, что она прекрасно рисовала. Старшеклассники, и те восхищались красочно оформленными стенгазетами, к которым приложила свою руку Вербицкая.

У Глеба с Викой была своя тайна. Когда он учился в десятом классе (она соответственно в восьмом), то получил от дочери предисполкома записку. Невинную по форме, но значительную по смыслу (о, Глеб уже был избалован обожанием девчонок и умел расшифровывать недомолвки!): «Не взялись бы Вы достать пригласительные билеты на концерт учащихся музыкальной школы для меня и моей подруги?»

Во-первых, Вика могла бы обратиться к нему с такой просьбой устно. Во-вторых, билеты не были проблемой. Но главное заключалось в другом. Это была записка к мальчику…

Глеб был избалован, но циником не был. Он передал в запечатанном конверте просимые билеты через посредника, но во время концерта к двум восьмиклассницам не подошёл. А сколько было благодарности, призыва и в то же время смущения во взглядах Вербицкой, которые она бросала на него!

К своей чести (а Ярцев ставил себе это в заслугу), он никому никогда не говорил об этом случае. Даже отцу, который более чем прозрачно намекал сыну, что весьма желал бы дружбы между Глебом и дочерью председателя облисполкома. Сиречь, хотел бы видеть её в своих снохах.

— Папа, — отмахивался Ярцев-младший, — да ты посмотри на неё!

— Что ты понимаешь! У Вики красивые глаза, рот…

— Рот?! — смеялся Глеб. — Ой, умру, ой, держите меня!

Летом, после того концерта, Вербицкие уехали в Москву. С тех пор Глеб не видел Вику. А прошло уже семь лет!

Единственное, что о ней знал Глеб (из разговора отца с Николаем Николаевичем), — Вика училась в художественном институте имени Сурикова в Москве.

— И все-таки в такой праздник уезжать сюда… — Глеб с сомнением покачал головой. — Провинция, она и есть провинция. Тут даже апельсинов или мандаринов не достанешь.

— По мне хоть бы их и век не было, — махнул рукой Николай Николаевич.

— Не понимаю, что на них так бросаются? Ну что может быть лучше хорошей антоновки или семиренки! Я всегда говорю: везём за тридевять земель, с другой, можно сказать, стороны земного шара всякие там бананы, манго, папайю! А своё добро — душистое, ароматное и полезное, да-да, в тыщу раз полезнее! — яблоки, груши и другую прелесть собрать и сохранить не можем! Частник предлагает заготовителям почти бесплатно: берите, пользуйтесь! ан нет! Для своего не хватает транспорта, тары и ещё черт знает чего! Вот, ей-богу, дай мне ананас, так я откажусь от него в пользу крыжовника! — Видя, что Глеб улыбается, Вербицкий прервал свою филиппику. — Ты не согласен?

— Да нет, просто вспомнил… — сказал Ярцев. — Был когда-то такой граф Завадовский, по-моему, в начале прошлого века… Так его сын прямо-таки помешался на ананасах. Потреблял их в несметном количестве. Сырыми, варёными…

— Как варёными? — удивился Вербицкий.

— Более того, их для него даже квасили. В бочках, как капусту… А потом варили из них щи или борщ.

— Нет, ты серьёзно? — все ещё не верил Николай Николаевич.

— Исторический факт!

— Это же… Это же стоило, наверное, кучу денег!

— Совершенно верно. Сын Завадовского умер чуть ли не в нищете!

— Да, — вздохнул Вербицкий. — Русская натура. — Не остановишь. — Он усмехнулся. — Вот что, Глеб, квашеными ананасами я тебя угостить не могу. А вот ужином…

— Нет-нет, — запротестовал Ярцев. — Спасибо. Я дома…

— Ох уж эта провинциальная скромность, — недовольно заметил Николай Николаевич. — Возьмём что-нибудь лёгкое, перекусим. От этого не растолстеешь. Понимаешь, не люблю я есть в одиночестве. Ну как?

— Уговорили! — засмеялся Глеб.

— Вот и ладненько, — потирая руки, произнёс Вербицкий. Он снял трубку, позвонил в ресторан и заказал ужин в номер. А Глеб, пока Николай Николаевич перечислял блюда, гадал, чем все-таки вызвана такая милость? Почему Вербицкий столь любезен с ним?