Темный победитель (№2) - Сломанная роза

— Все ли из собравшихся здесь признают во мне cвоего господина, хозяина этих владений?

Ответом ему было молчание, но молчание, просветленное надеждой.

Галерану хотелось первым делом спросить, где Джеанна, броситься в замок, найти ее, но он должен был сначала сыграть свою роль до конца. С достоинством, неторопливо двинулся он к башне и поднялся на вторую ступеньку.

Но тут, не успел он вновь заговорить, из толпы выступил какой-то человек и рухнул к его ногам, низко склоня непокрытую голову. То был Уолтер Мэтлок, капитан гарнизона.

— Будь милосерден, лорд Галеран! Ты сам оставил нас под началом леди Джеанны, а потом до нас дошло, что ты погиб. Мы служили, как велела нам совесть.

— Встань, Уолтер. Никто из вас не будет наказан за то, что повиновался своей госпоже, как было приказано.

Старый вояка поднялся с колен, и Галеран увидел в его глазах слезы облегчения. Решив дать Лоуику ночь на то, чтобы убраться из Хейвуда, он обрек этих людей и их семьи на целую ночь смертельного страха.

Он стремительно сошел со ступеней и легко коснулся щеки Мэтлока поцелуем в знак мира.

— Все остается по-прежнему, Уолтер. Нет нужды заново присягать мне.

Галеран нарочно говорил громко, чтобы слышали все, и видел, как по двору пронесся ощутимый вздох облегчения. Люди стали переговариваться, и наконец, точно освободясь от гнета, заплакал ребенок.

— Надеюсь, людей Лоуика не осталось в замке? — ровным голосом спросил Галеран.

— Они уехали ночью, милорд, — отвечал Уолтер, искоса взглянув на него, — и мы не пытались остановить их.

С трудом, но Галерану удалось улыбнуться.

— Молодцы.

Больше ему ни о чем не хотелось спрашивать, но нужно было соблюсти приличия.

— А леди Джеанна?

Лицо Мэтлока стало вежливо-безразличным.

— Полагаю, ожидает вас в зале, милорд.

И снова точно глыба упала с плеч Галерана, и ему стало легко, даже слишком легко. Земля под ногами обрела твердость.

Как бы то ни было, Лоуик уехал, а Джеанна осталась. И можно попробовать собрать осколки и скрепить их воедино еще раз.

Он обернулся к Раулю и своим людям.

— Оставайтесь в замке, распрягайте коней, отдыхайте. Ах, да, пошлите кого-нибудь сказать отцу, что все хорошо и он может прибыть сюда, когда пожелает.

Солнце щедро рассылало повсюду снопы лучей. Новый день вступал в свои права. Галеран поднялся по деревянным ступеням ко входу в башню.

В зале было сумрачно и прохладно, хотя сквозь узкие окна уже пробивались и косо ложились на стены и пол золотые полосы света. На мгновение темнота ослепила Галерана, и, когда ему навстречу кинулись его собаки, он не сразу увидел их.

Собаки запрыгали вокруг хозяина; он рассеянно гладил их, радуясь, что это нехитрое занятие позволяет ему выгадать немного времени.

Затем наконец он поднял глаза и увидел столпившихся в углу женщин — то были женщины Джеанны. Она же сама стояла поодаль, посреди зала, и у ее ног сидели две ее черные гончие. Джеанна была одета в синее с палевой отделкой платье — ее любимые цвета, — а длинные волосы аккуратно заплела в две тугие косы, перевязанные синими, как ее глаза, лентами. Она казалась совершенно спокойной, не обнаруживала ни волнения, ни страха, точно собиралась приветствовать в своем замке незнакомого путника. Джеанна никогда не падала духом.

Галеран ощутил, как к горлу подступает болезненный тугой комок, и ему отчаянно захотелось крепко прижать Джеанну к себе. Возможно, он так и сделал бы, если б у нее на руках не лежал крохотный спеленутый младенец.

Ее незаконнорожденное дитя.

Джеанна посмела выйти к нему с явным доказательством своего падения.

Но где Галлот? Галеран огляделся, но увидел лишь таращившихся на него испуганных женщин. Впрочем, Джеанна поступила разумно, если решила не делать старшего сына, который уже что-то понимает, свидетелем того, что должно было сейчас произойти. Но как же могла его умная, дальновидная жена довести себя и его до такого позора?

Галеран пошел к ней. Бряцание кольчуги болезненно отдавалось в ушах, и он слишком хорошо сознавал, что бог весть сколько дней не снимал ее. Должно быть, от него воняет. Каким видит его Джеанна? Может, он и в самом деле кажется ей чужим? Он давно не брился, щетина на подбородке уже превратилась в настоящую бороду, лицо покрывали шрамы.

Но собаки признали его сразу. Гончие жены, слишком вышколенные, чтобы без разрешения уйти от хозяйки, тоже приветственно виляли хвостами.

Только Джеанна казалась безучастной.

Но это только казалось. Стоило Галерану подойти ближе, как самообладание изменило ей, глаза расширились, их взгляд стал пристальным. Однако трудно было понять, испугало ее неожиданное появление мужа или всего лишь удивило.

Он остановился перед нею, дивясь, как мало она изменилась. Нынешняя Джеанна была совершенно та самая Джеанна, образ которой он хранил в памяти все эти годы.

От двух беременностей стан ее ничуть не округлился, хотя груди стали чуть полней: сейчас их, несомненно, распирало от молока. Возможно, она была чуть более худощавой и бледной, чем ему помнилось, но осталась такой же прекрасной. Ее кожа излучала все то же жемчужное сияние, что всегда завораживало его; глаза все так же поражали ясной синевой. Волосы Джеанны, неизменно наводившие его на мысли о золотых и серебряных нитях, сотканных пальцами фей, по-прежнему вились вокруг лица выбившимися из кос непослушными прядями.

«Почему, Джеанна? Почему?»

Если она и услышала его беззвучный вопрос, то не пожелала отвечать. Лишь молча смотрела на него. Галерану подумалось, что ей, наверное, нечего сказать, разве что коленопреклоненно умолять о прощении, как Уолтер. Но она скорее умерла бы, и он знал это. Любопытно, что бы она сделала, если б он стал угрожать ее выродку? Возможно, это поколебало бы ее спокойствие?

Но Галеран тут же устыдился столь низких мыслей.

— Лоуик? — отрывисто спросил он.

— Уехал, — сипло отвечала она, а ведь обычно голос ее был чист и звонок; Галеран заметил, как судорожно дернулось горло.

— Он хотел, чтобы ты уехала вместе с ним?

— Да. Но без Хейвуда я для него не имею никакой ценности.

«Тогда зачем? Зачем было отдаваться человеку, так мало ценившему тебя? Или он лгал тебе? Но я думал, тебе невозможно солгать!»

— Ты сама хотела уехать?

Джеанна крепче прижала к груди ребенка.

— Я боялась оставаться, — прошептала она.

— Но ведь осталась.

— Я — твоя жена, и этот дом — мой дом, — со сдержанной силой произнесла Джеанна.

Галеран оглянулся на встревоженных женщин, желая выгадать минуту на размышление. Одно лицо показалось ему скорее сердитым, чем испуганным. То было лицо Алины, строптивой младшей двоюродной сестры Джеанны. Он и забыл, что она оставила монастырь Святой Радегунды, где жила, готовясь посвятить себя Христу, ради того, чтобы делить одиночество Джеанны, пока он не вернется. Что думала о случившемся эта полумонашка и почему она хмурится? Но, возможно, сердитое выражение ее лицу придавали густые брови?..

Груа, самая умная и самая любимая его сука, уловила общее настроение и, скуля, стала жаться к ногам. Машинально трепля ее по гладкой, точеной голове, Галеран думал, как хорошо было бы, если б Алина и Груа могли немедленно поведать ему все, что знали.

Отчего он возомнил, будто первые же минуты встречи с Джеанной помогут ему найти ответы на все его вопросы? Однако кое-что он услышал: Джеанна не отрицала своего желания уехать вместе с Лоуиком и не скрывала, что лишь чувство долга заставило ее остаться в Хейвуде.

Да, Джеанна никогда не пренебрегала долгом. Она хранила свою честь ревностнее иных мужчин.

Но отчего она предала мужа?

Оттого ли, что считала мужа погибшим? Но долг потребовал бы свидетельств более достоверных, чем простой слух, и более продолжительного траура.

И, если Джеанна действительно поверила в его смерть, отчего тогда она не вышла замуж за своего дружка?

Но тут Галеран услышал вдалеке шум и топот и понял, что во двор замка въезжает его отец, громогласно браня и распекая обитателей Хейвуда, восполняя то, чего предпочел не делать его мягкосердечный сын. Потом голоса стали громче: отец поднимался по ступеням в башню, по-прежнему честя каждого встречного и поперечного за попранную честь семьи.

Лорд Вильям, который шумно бушевал и ярился, но не мог выносить, когда в его присутствии били женщину. Галеран обернулся к Джеанне.

— Отдай ребенка няньке.

Джеанна испуганно взглянула на него, но, после заметных колебаний, все же повиновалась и передала кому-то из женщин спящего младенца.

— Падай, — тихо произнес Галеран и, выждав, чтобы появившийся в дверях отец хорошенько видел все, размахнулся и ударил жену.

Ударил он сильно, не шутя, но Джеанна спокойно могла бы устоять на ногах. На миг, повинуясь безотчетному порыву, она застыла, в ее глазах сверкнула ярость, но затем повалилась к ногам мужа, прижимая ладонь к побагровевшей щеке.

Собаки кинулись защищать свою хозяйку, но Галеран схватил ее за плечо, не подумав остеречься. Он был в кольчуге, и клыки были ему не страшны.

Возможно, именно поэтому Джеанна крикнула собакам:

— Сидеть!

Галеран рывком поднял ее, но тут ему на плечо легла, предотвращая дальнейшее насилие, железная длань лорда Вильяма.

— Эй, парень, опомнись! Что бы она ни натворила, убивать ее все-таки не стоит.

Он вырвал Джеанну из рук Галерана, а его отшвырнул в заботливо подставленные объятия Уилла и Гилберта. Затем помог грешной невестке подняться, неустанно браня ее, но одновременно давая понять, что отныне она находится под его защитой и покровительством.

— Что бы тебе не поколотить ее до того, как приедет отец, — проворчал Гилберт. — Ты же знал, как он снисходителен к женщинам!

— Сейчас даже я не стал бы спорить с Гилом, — вступил Уилл. — Теперь, когда отец пообещал ей свое покровительство, ты ее и пальцем тронуть не сможешь.

— Да, но ты можешь обратиться к суду Церкви, и Церковь определит ей наказание, — продолжал Гилберт. — Тогда отец уже не сможет вмешаться. Или, когда отошлешь ее в монастырь, закажи для нее на год ежедневное бичевание…

Братья еще что-то говорили, но Галеран не слушал. Да, он умышленно ударил жену при отце, чтобы тот остановил его, ибо знал, что лучший способ смягчить отцовский гнев и залучить лорда Вильяма на сторону Джеанны — это ударить ее. Но тошно ему было совсем по другой причине: ударив Джеанну, он обнаружил, что ему приятно бить ее. Увы, он не притворялся, когда схватил жену за плечо, чтобы еще раз размахнуться и ударить больней.

Оставалось лишь взывать к господу, чтобы Он даровал терпение и силу неразумному рабу Своему.

Галеран освободился из цепких рук братьев и пошел туда, где его отец распекал Джеанну так, будто она слишком увлеклась покупками на летней ярмарке и потратила больше, чем было дозволено.

— Довольно, отец. Теперь я желаю поговорить с моей женой наедине. Обещаю больше не бить ее. По крайней мере, сегодня.

При звуке его голоса гончие Джеанны засуетились между ними, словно не хотели подпускать его к ней. Джеанна погладила их и отослала в дальний угол зала, подальше от себя.

Лорд Вильям, казалось, был взбудоражен не меньше гончих. Ему тоже как будто бы хотелось встать между супругами, но он совладал с собой и отошел в сторону.

— Ну что ж, ступайте.

Галеран схватил Джеанну за руку и поволок за собой в спальню. Он понимал, что, возможно, причиняет ей боль, но вся его ярость словно переселилась в стиснутую руку, и он ничего не мог с собою поделать. Последний раз он вот так же был не способен совладать с собою в их первую брачную ночь.

Да и в остальном происходящее живо напоминало ему ту далекую ночь. Мучительное желание, готовое в любой миг вырваться на волю, распирало его изнутри. Он снова был готов воспламениться от случайной искры, как высушенная злым солнцем древесина.

Он находился в своем праве. Он имел законное право завалить Джеанну и насладиться ее телом. Он мог бы сделать это, даже если бы потом решил прогнать ее.

Он втащил ее в спальню, пинком захлопнул дверь и с бешенством, удивившим его самого, отшвырнул от себя, так что она еле устояла на ногах. Щека Джеанны алела и начала опухать. Несмотря на обещание, данное Галераном отцу, она смотрела на него так, будто ожидала новых побоев.

Галеран поспешно отошел к стене и припал лбом к гобелену, скрывавшему грубую каменную кладку.

— Прости. Я сегодня слишком груб.

— Не думаю, что ты должен упрекать себя за это.

Джеанна говорила очень тихо, но он хорошо слышал каждое слово.

— Такая жестокость ни к чему хорошему не ведет.

— Но тот удар привел.

Он вздрогнул и посмотрел на нее долгим взглядом, скрестив руки на груди.

— Джеанна, я хотел побить тебя.

— Окажись я на твоем месте, я хотела бы убить тебя. Он искоса посмотрел на нее, будто не веря в искренность ее слов.

— В самом деле?

Джеанна отвернулась и нервно затеребила складки балдахина над ложем. Их брачным ложем. Где она и Лоуик…

— Нет, — услышал он. — Я бы не стала желать тебе смерти. Но непременно захотела бы наказать тебя. Нашла бы способ заставить тебя страдать. — Она неловко обернулась к нему. — Какое наказание ты приготовил мне, Галеран? Прошу, не играй со мной, говори!

— А что уязвило бы тебя сильней всего? Побои? Нет, пожалуй…

Да, он играл с ней, как кот играет с обреченной на смерть мышью, и отнюдь не был доволен и горд собой, но остановиться никак не мог.

— Быть может, отнять у тебя детей?..

Она вздрогнула, лицо ее стало белым, как плат.

— Галеран!

Устыдившись, он оттолкнулся от стены, чтобы подойти к жене.

— Не надо, Джеанна. Я вовсе не хотел…

— Разве тебе не сказали?

— Сказали? Но что?

Джеанна круто повернулась и кинулась в зал. Вбежав туда, подхватила ковш, полный пива, и с маху выплеснула в лицо лорду Вильяму; затем швырнула в него мраморным кувшином. К счастью, отец все еще не утратил былой ловкости; он уклонился, и кувшин с грохотом ударился в стену за его спиной.

Отец взревел, но даже его рев не мог заглушить душераздирающего вопля Джеанны.

— Почему вы не сказали ему? Как могли вы ему не сказать?

Галеран кинулся следом, сгреб жену в охапку и оттащил в сторону, пока лорд Вильям не преодолел своего векового предубеждения против битья женщин.

— Не сказать мне о чем?

Джеанна окаменела в его руках, застыла, словно неживая. Собаки вились вокруг них, тревожно поскуливая. Лорд Вильям вытер мокрое красное лицо поспешно врученной ему холстиной.

— Я подумал, хватит тебе на сегодня горя, сынок…

— О чем мне не сказали?

— Галлот умер, Галеран, — тусклым голосом промолвила Джеанна. — Все наши жертвы были напрасны. Он умер.

И в наступившей тишине Гилберт добавил:

— Но не забудь остального, ты, бессердечная тварь! Не забудь, что это ты убила его, чтобы освободить место отродью твоего любовника.

В конце концов Галеран отправил жену в маленькую комнату, располагавшуюся рядом со спальней, и приставил к дверям стражу. Он поступил так, желая защитить Джеанну, а не наказать. Он еще совсем не понимал, что произошло в его отсутствие, и пока не пытался понять. Долгий путь домой отнял все силы. Он просто не воспринимал случившееся, а скудный отдых минувшей ночи не прибавил еще сил.

Теперь, покинув всех, он сидел один и невидящим взглядом смотрел в узкое окно.

Итак, его сын, его первенец умер, и он так и не успел подержать его на руках. Кое-кто подозревает, что Джеанна каким-то образом виновна в его смерти. Вот что удалось извлечь Галерану из разноголосицы обрушившихся на него сведений прежде, чем он перестал слушать.

Потом… Он со всем разберется потом.

Его усталый взор скользил по ленте дороги, убегающей от ворот замка в леса. Дорога влекла его, манила, но он уже убегал однажды, а для взрослого мужчины бегство недостойно.

Хотелось лечь, но Галеран знал, что измученный мозг сейчас не позволит ему заснуть, да и не ко времени сон: еще не миновало утро и впереди целый день.

Его драгоценный первый день дома.

С горьким смешком Галеран отошел от окна. Нужно немедленно найти применение безумной, бесцельной жажде деятельности, и тогда, возможно, мелкие заботы вытеснят из его ума смутный образ ребенка, которого он никогда уже не увидит. Ребенка, о котором мог бы рассказать ему в Хейвуде всякий…

Слезы разрывали грудь, жгли горло, раскаленными ручьями подбирались к глазам…

Нет. Сейчас он не должен плакать. Слезы сделают его слабее, а ему нужно быть сильным.

Галеран пошел к двери, но вдруг остановился, увидев на привычном месте, на маленьком столике у стены, розу из слоновой кости. Хотелось верить, что для Джеанны эта вещица что-то значила. Неужели она лежала здесь все эти годы, даже когда Джеанна…

Галеран взял розу, и вдруг один лепесток треснул у него в руках. Вполголоса выругавшись, Галеран стал прилаживать его обратно, с силой вдавливая в скреплявший обломки мягкий воск; потом застыл с цветком в ладони, борясь с желанием сжать кулак, пусть даже острые кромки лепестков поранили бы ладонь до крови.

С глубоким вздохом он положил розу на место, так и не прикрепив лепесток.

Потом вышел в зал, сел в кресло и призвал к себе управляющих с докладом о состоянии хозяйства. Слушал он невнимательно, но понял, что без него в Хейвуде все шло как положено.

Он не мог не заметить, какими глазами смотрели они на него. На лицах у некоторых было написано презрение к незадачливому хозяину, который неспособен обойтись с греховодницей-женой, как подобает мужчине, а потому готов простить ее, даже не отругав хорошенько. Другие глядели на Галерана настороженно, будто боялись, что в любую минуту он взорвется бешенством, как неистовый берсерк перед битвой.

И те, и другие могли оказаться правы; вот почему он все-таки ударил жену, чтобы привлечь кого-нибудь на ее сторону. Отец Галерана отослал Уилла обратно в лагерь, а Гилберта — в Бром, но сам остался в замке, желая последить издали, не охватит ли Галерана новая вспышка ярости.

И Галеран был рад, что рядом с ним есть кто-то.

5

Если постараться, можно потратить уйму времени на разговор о том, как шла жизнь все эти годы. Заморочить голову всякими важными мелочами. Тогда для других мыслей попросту не останется места.

Не останется места для мыслей об умершем ребенке.

О неверной жене…

Галеран очень старался.

Выслушав доклады управляющих, он пожелал подробно осмотреть замок. Собаки увязались за ним.

Он заранее прекрасно знал: Джеанна управляла поместьем безупречно, но велел принести хозяйственные книги и подробно расспрашивал о делах каждого, кто хоть сколько-нибудь значил в замке Хейвуд.

Он со знанием дела обсуждал с главной прачкой необходимость подсинивания белья при стирке и вдруг понял, что сходит с ума. Он вполне владел собою, покуда в глаза не бросились вывешенные для просушки белые детские пеленки — целая веревка пеленок. Тогда он прервал разговор на полуслове и оставил добрую женщину в искреннем недоумении.

Однако убежать от всего невозможно, тем более что теперь, казалось, каждая мелочь вокруг напоминала Галерану о детях.

Среди множества записей глаз его выхватывал ту, где говорилось о колыбельке, сработанной столяром для Галлота, и Галеран не находил в себе сил спросить, не в этой ли любовно изготовленной люльке спит теперь незаконное дитя.

В конюшне мирно жевал сено маленький пони, купленный Джеанной за несколько недель до рождения Галлота специально для него. Если бы Галлот был жив, сейчас, быть может, он уже сидел бы в седле.

В какой-то из книг была записана цена пары крохотных башмачков из мягкой кожи, башмачков для ребенка, делающего свои первые нетвердые шаги.

Все это едва не лишило Галерана тщательно созданной им видимости душевного равновесия; он усилием воли прогнал тоску и сосредоточился на практических вопросах — постройке нового хлева для скота, пополнении запаса стрел, прошлогоднем урожае зерна.

Вскоре после полудня, когда Галеран прогуливался под стенами замка, рассеянно глядя на луг, где паслись жеребые кобылы, его нашел Рауль. Он принес с собою хлеба, жареной курятины и вина.

— Твои домашние уже сели есть в зале, — заметил он.

— Я не голоден.

— Ешь! — И Рауль сунул ему куриную ножку. — Нечего изводить себя голодом!

Галеран без всякого аппетита оторвал зубами кусок мяса.

— Ты теперь моя личная кормилица? — съязвил он, хорошо, однако, понимая, как глуп его порыв скрыться от людей.

— Я всего-навсего твой друг.

Продолжая любоваться сильными, здоровыми лошадьми, Галеран облокотился на изгородь. Одна из лучших его кобыл была случена с отличным боевым жеребцом, последним приобретением лорда Вильяма, — так ему сказали. Результат мог оказаться восхитительным, но почему-то Галеран не испытывал особого восхищения.

— Если ты мой друг, скажи, как поступил бы ты на моем месте?

Рауль неловко ухмыльнулся.

— Ходил бы потише, на жену смотрел бы поменьше, еще лучше — вовсе не смотрел бы. Вокруг столько интересного — например, куры… Представь себе, они несут яйца.

К своему изумлению, Галеран расхохотался, а, вернувшись в замок вместе с Раулем, немедленно отправился осведомиться о положении дел на птичьем дворе.

К вечеру ему стало немного легче дышать. Боль, что раскаленным углем жгла в груди, не исчезла окончательно, но утихла, остыла, точно угли подернулись пеплом. Вероятно, сказывалась накопившаяся усталость.

Как и следовало ожидать, все хозяйственные дела в Хейвуде пребывали в полном порядке. Даже Лоуик потрудился на славу — видимо, полагал, будто распоряжается своею собственностью. Несмотря на это, его не особенно любили в замке, и возвращению Галерана радовались вроде бы искренно. Это помогало держаться.

Галеран ни разу никого не спросил о Джеанне, но во всех разговорах она, казалось, незримо присутствовала, и в словах людей нет-нет да и прорывалась тревога за нее. Из всего этого он мог заключить, что судьба его жены небезразлична обитателям Хейвуда, и порадовался: он хотел, чтобы ее любили и нежили, как всегда.

Хотел, чтобы было кому защитить Джеанну от него.

У него сложилось твердое убеждение, что последний год Джеанна не была счастлива. Это тоже порадовало его. Невыносимо, если бы она сияла от счастья рядом с Лоуиком.

Тем временем солнце уж начало клониться к закату, и Галеран решил, что может позволить себе немного отдохнуть. Он направился к башне, но посреди двора остановился как вкопанный при мысли, что, ежели он не хочет запачкать кровати, на которой собирается спать, надобно как следует помыться.

А эта мысль повлекла за собою вторую: мыла и брила его всегда Джеанна.

Даже не пытаясь понять, почему он так поступает, Галеран послал передать жене, что надо приготовить все необходимое для купания.

Затем он вдруг заметил, что до сих пор не снял кольчуги. Верно, он выглядел смехотворно, когда в полном боевом снаряжении вникал в хозяйственные дела, но в своем нынешнем положении, пожалуй, был смешон в любом виде. Пришлось идти в арсенал; там кузнец помог ему освободиться от неуклюжего одеяния из металла и сыромятной кожи.

Скинуть с плеч тяжесть доспехов оказалось невыразимо приятно.

Избавившись от кольчуги, Галеран остался только в грязной, полуистлевшей холщовой рубахе и шерстяных штанах. Впервые за последние дни он сладко потянулся всем телом.

— Похоже, отметины на коже останутся на всю жизнь.

— Кожа скоро станет как новая, господин, — отвечал кузнец, — а вот о кольчуге этого не скажешь. — И он с пренебрежительной гримасой смерил взглядом груду металла. — Пожалуй, теперь вам нужна будет другая.

— Пожалуй. Но эту сохрани: она была на мне в Иерусалиме.

Презрение на лице кузнеца сменилось благоговением, и он бережно дотронулся до помятых доспехов.

— О да, господин, я сохраню ее. — Он робко взглянул на Галерана. — А от него и в самом деле исходит сияние, господин? От Града господня?

Галеран вздохнул.

— Иерусалим — обычный город, дружище Кутберт, город с домами, постоялыми дворами, рынками, шлюхами. Он сотворен таким, дабы все мы помнили, что господь сошел к людям и жил среди них как обычный человек, такой же, как ты и я. Был я и в Вифлееме. Это даже не город, а деревня, не больше, чем наша Хей Хамлет.

Говоря, Галеран видел, что Кутберт не верит ему и, возможно, вообще сомневается, был ли его господин в краю Рождества Христова.

Людские верования случайны, и изменить их трудно.

Кто-то верит, что Джеанна убила своего ребенка…

Галеран глубоко вздохнул и пошел обратно в башню. У ступеней он увидел Рауля и по его виду сразу же понял, что его друг уже воспользовался баней.

— Ты, как я вижу, наконец-то снял доспехи, — заметил Рауль.

— Поверишь ли, нянюшка, я давно уж избавился бы от них, если б было кому напомнить мне, что я до сих пор в доспехах. Они стали моей второй кожей.

— А я-то думал, ты наложил на себя епитимью.

— За какие же грехи я должен истязать себя?

— Я не сказал, что должен. Слушай, твой родитель велел мне оставаться при тебе безотлучно, чтобы помешать убить жену. Он сам намерен вернуться в лагерь. Желает эту ночь провести в своем шатре. Хочешь, сыграем в шахматы?

— Нет. Я собираюсь вымыться.

Рауль насмешливо улыбнулся.

— Да, не помешало бы.

— И мыть меня будет моя жена.

— Ого!

Галеран грозно взглянул на друга, и тот немедленно принял невинный вид.

— В таком случае, можешь дать мне слово, что не утопишь ее?

— Даю. Иди, знакомься со здешними девушками. Уверен, хоть одна из них непременно придется тебе по вкусу. Только не трогай женщин Джеанны.

— Она бережет их честь? — И Рауль в комическом испуге закрылся ладонями. — Все, все, не убивай меня. Прошу прощения.

— Джеанна — моя жена, и будь любезен относиться к ней с уважением. Со всем должным уважением.

Рауль скорчил гримасу.

— Галеран, пусть моя жизнь в опасности, но я все-таки скажу. Ты не можешь просто закрыть глаза на то, что произошло. Даже те, кто восхищается Джеанной и превозносит ее, уверены, что она должна понести какое-то наказание.

— Да чего же они ждут, ради тернового венца господа нашего? Чтобы я привязал ее к столбу во дворе замка и отхлестал бичом?

— Хорошая порка многое прояснила бы, — пожал плечами Рауль. — Потом, если ты избавишься от выродка…

Галеран молча прошел мимо него и стал подниматься по лестнице в башню.

Одному господу известно, какая часть его души жаждала порки для Джеанны так же сильно, как жаждали стать ее свидетелями обитатели замка, его братья Уилл с Гилбертом. Похоже, по всей Нортумбрии с нетерпением прислушивались, когда же наконец из Хейвуда донесутся вопли Джеанны.

Но этого сделать он не мог.

Не мог — ни сейчас, ни после.

И, как бы этого ни хотелось всем остальным, он не мог даже представить, как будет вырывать из рук Джеанны ее дитя.

Дойдя до двери в зал, Галеран вдруг подумал, что до сих пор не знает, мальчик это или девочка.

Он вошел в зал, огляделся по сторонам; ничто не изменилось за прошедшие годы, наступал обычный вечер, каких в его жизни были сотни. Две служанки сидели под окном, пряли и оживленно сплетничали о чем-то. При появлении Галерана они стрельнули глазами в его сторону и заговорили тише. Слуги споро расставляли большие столы для вечерней трапезы; за один из столов сели два стражника и принялись играть в кости. Все, кто находился в зале, бросали на Галерана быстрые взгляды, чтобы затем с удвоенным усердием заняться своими делами.

И все ожидали от него жестокости.

Что ж, они будут разочарованы.

Он надеялся, что будут.

Повиновалась ли Джеанна его распоряжению, приготовилась ли купать его? Скорее всего да. В конце концов, это ее долг.

Галеран вспомнил, какие планы строил себе на вечер Рауль, и это натолкнуло его на иные помыслы. Овладеть Джеанной. Галеран попытался разобраться в своих мыслях, понять, действительно ли хочет этого.

Да, несмотря на смертельную усталость, он в самом деле думал о физической близости с женщиной — точнее, об этом думала его плоть. Вчера, подъезжая к Хейвуду, он чуть ослабил строгий запрет, под которым находилось желание, и теперь не мог повернуть вспять пробуждение плоти, как невозможно повернуть вспять потоки воды, бьющие через бреши в полуразрушенной плотине.

Теперь он ясно осознавал, что весь день его тело терзал огонь мучительного желания, и с каждым часом языки пламени поднимались все выше и жгли все сильнее. Бежавшая мимо сдобная, пухленькая служаночка лукаво взглянула на него и, увидев, что он обратил на нее внимание, призывно качнула бедрами и провела по сочным губам кончиком языка.

Конечно, Галеран уже не был связан никакими обетами. Если одна из сторон нарушила договор, договор теряет силу.

Но он не вожделел к любой женщине.

Он желал лишь Джеанну.

Равнодушно отвернувшись от девушки, он быстрым шагом пошел через зал к светлице. Джеанна как-никак жена ему, она все еще должна выполнять супружеские обязанности. А если совсем честно, он просто никогда прежде не желал других женщин, кроме Джеанны, — и не желал их теперь.

У дверей спальни переминалась с ноги на ногу стража. Галеран остановился, внутри у него все замерло. Совершенно ясно: Джеанна в спальне, а его приказ охранять ее был понят Мэтлоком буквально. Но не это тревожило Галерана.

Только сейчас он понял, что собирается предстать перед Джеанной, не скрывая своей необузданной похоти.

Минуту он пытался совладать с собою усилием воли, но, поскольку ничего не получалось, зашел в кладовку и помог себе руками. Перед глазами его горел образ Джеанны, она находилась в каких-нибудь нескольких шагах от него, и Галеран испытал смешанное чувство удовлетворения и гнетущей тоски.

Как бы ни было, когда он вошел в спальню, то смог сделать вид, будто совершенно спокоен.

Все вокруг было до боли знакомо.