Ежедневник на этот год

Честно рассказав о своей работе, я немало заинтересовал Тамару Игоревну и вызвал гримаску неудовольствия со стороны Наташи; оно и понятно, девушка вполне справедливо подозревала человека, подъехавшего на роскошном лимузине и разогнавшим двумя-тремя словами ватагу журналистов, его владельцем со всеми вытекающими отсюда последствиями и причудами, к которым она, за свои семнадцать лет успела привыкнуть и изучить их едва не досконально. Когда же выяснилось обратное, так, как бы между прочим, за чаем, что данный мужчина, еще на что-то претендующий, арендатор, весьма к тому же стесненный в средствах по меркам этого дома и понятиям молодой особы, и к тому же, скорее всего, завязал знакомство исключительно ради возможной поправки своего тонкого кошелька, живой интерес к моей персоне со стороны Наташи сменился подозрительностью. Чувство признательности, если таковое и имелось, тотчас угасло и началось тайное подглядывание и подслушивание, не помешавшее нам с Тамарой Игоревной провести время к общему удовлетворению.
      Девушка узнала, что я живу в "Казахстане" и язвительно фыркнула, впрочем, взглянув на мать, тут же смолкла. Тамара Игоревна, напротив, проявила живой интерес, и, когда мы остались у калитки одни, попросила меня сообщить ей номер, в котором я остановился. Я охотно сделал это, она произнесла совсем уж тихо: "Спасибо вам за все". Я тут же вспомнил не слишком приятный для меня факт, что за обед в ресторане платила все же она, и выдавил из себя какую-то шутку на этот счет. Тамара Игоревна рассмеялась и предложила нам встретиться завтра ближе к полудню, так ей удобнее.
      Опергруппа собралась в тесном кабинетике Громушкина. Сам он сидел на столе и возбужденно тряс ключами от только что отпертого помещения; напротив, точно за таким же столом сидел Кисурин, докуривавший сигарету, табурет, примыкающий к вешалке, заложив ногу за ногу, занимал Конюхов.
      Не хватало еще двоих и, разумеется, старшего следователя, но последнего вызвали к начальству за разъяснениями, а остальные находились на задании, сорванные из отдела тревожным звонком. Обсуждение плана дальнейших действий принимал лишь остаток группы.
      Громушкин, все же уронив ключи и нагибаясь за ними, быстро произнес:
      - Теперь, это абсолютно ясно, в лесу с Глушенко мог быть только Рамиль Османов. Думаю, за последнюю неделю работы, сомнений вроде бы ни у кого на этот счет остаться уже не должно.
      - Мы судим об этом только по косвенным признакам, Миш, - заметил Конюхов. - Хотя я целиком и полностью согласен с тобой. После того, как мы перевернули город вверх дном, кто-то иной просто исключается.
      - Групповое алиби, - сострил Кисурин, туша сигарету. Громушкин не обратил на его слова никакого внимания.
      - Разумеется, иначе и разговора бы этого не было.
      - Ты когда-нибудь слышал, чтобы Гамлет кого-нибудь пришиб самолично? Он же работает по наркоте, тут своя специфика службы, свои отношения, которыми надо дорожить...
      - Есть обстоятельства...
      - А есть Гамлет. Боюсь, теперь он даже перепоручает кому-то из свиты работать с не угодившими ему гопниками. Он же пуганый, Миш.
      Громушкин засунул руки в карманы.
      - Да знаю я, знаю. Что толку напоминать. Не только мы на него давим. Вот и Марченко забеспокоился, тоже поисками неуловимого Рамиля озаботился.
      - Если бы не он, полагаю, мы бы об Османове ничего толком не узнали, сказал Кисурин, внимательно разглядывая плакат, изображающий обнаженную девушку, разбирающую автомат Калашникова с завязанными глазами: чья-то фотошутка. - А так начал психовать, дергаться, наступил на хвост Миржону, Господи, как же его фамилия?
      - Магомедтагиров, - подсказал Громушкин.
      - Ну а раз такое беспокойство вышло, то и до нас докатилось. Теперь осталось только найти Османова.
      - Всего-то делов, - хмыкнул Конюхов, закуривая взятую из чужой куртки "Яву". - Миржон его больше недели ищет, а у него команда, сам знаешь, какая. И спецы все сплошь из управления, и оборудование не нашего уровня и связи и... зарплата, явно не наша. Думаю, он давно уже весь город частым гребнем прочесал. И еще не один раз.
      - У Османова в Боголюбске дача была, - заметил Громушкин. - Но с этим предположением я, кажется, опоздал. Ребята ездили туда, проверять, вчера утром, нашли одни головешки.
      - Сегодня об этом будет во всех газетах.
      - Как пить дать. Наши действия и без того во всех газетах. И не в лучшем виде.
      - Не наши больше, - усмехнулся Кисурин, - а комиссии из Москвы. - Я только не пойму чем она занимается. За неделю материалов насобирали - вагон и маленькая тележка, на всем гриф "особо секретно", не подступишься, делиться нажитым добром не собираются, и, самое обидное, никому еще обвинение не предъявлено. Даже Варенцову. У меня такое чувство, что мы совершенно напрасно от них отмахались.
      - Да, главная фигура свалилась, - усмехнулся Громушкин, - теперь уж не до нее. Все занять сплошь иными проблемами, как-никак, выборы на носу. Да и сам Варенцов....
      - Зато он - главный свидетель, - сказал Конюхов, докуривая сигарету и туша ее об табурет. - Остается надеется, что из этого что-нибудь выйдет. Я слышал, что в Москве за самого Караева взялись.
      - Ты серьезно? То-то я гляжу, Марченко чувствует себя куда как вольготнее
      - Чей-то заказ, не иначе, - пробормотал Кисурин. - Если мы не первыми докопаемся до Османова, а найдем его останки - хана, брат, будет.
      - Да, - Конюхов согласно кивнул и стрельнул окурок в корзину для бумаг. - Полетят головы и, скорее всего, наши в первую очередь. Остается надеется, что о нас внезапно все забудут, мало ли бывают же чудеса на свете.
      - Чудеса будут, если Османов заговорит.
      - А если нет, - сострил Кисурин, - будем гордиться тем, что поймали его и вновь не смогли предъявить обвинение. Это уже песня, господа.
      - Только в соучастии, - Конюхов недовольно взглянул на девушку с фотографии, - Скорее всего, работали его телохранители или какая-то неподготовленная "шестерка". Вы же прекрасно знаете Гамлета.
      - Куда уж, - поморщился Громушкин, - Другое дело, как нам найти этого исполнителя.
      - ... фигового, - добавил Кисурин.
      - Не ерничай. Сам понимаешь, Османов нужен позарез и ты лично его не заменишь.
      Конюхов пожал плечами.
      - С этого и начнем. Хотя дело ой как "висяком" пахнет, ой как пахнет.
      - А ты не принюхивайся, - посоветовал Кисурин.
      Мне кажется, она знает обо мне все. И ничего конкретного. За эти несколько дней мы только и делились впечатлениями о прожитом, большею частью, конечно, я сам, рассказывали друг другу странные, порой ничего не значащие фрагменты из истории наших судеб и почти всегда наедине - Наташа не слишком доверительно ко мне относится и поныне, хотя все же лучше, чем в первые дни, видимо, считает, что людям, у которых отсутствует сотовый телефон, не должно быть вхожими в этот дом. Девушка по-своему права, но куда хуже было бы, продолжи я игру, затеянную ради спортивного интереса подле их дома. Она первой бросила бы в меня камень после первого же неверного шага. И была бы абсолютно права. А так....
      Что ж, побыть "человеком из общества" мне не удалось. Я надеялся, правда, не слишком обнадеживая себя, на то обещание, что она дала мне тем вечером, перед нашим расставанием. В конце концов, приходилось напоминать себе, что ее слова могут быть истолкованы как угодно ей самой, а могут быть и попросту забыты. Она была хозяйкой положения, мне же надлежало лишь ожидать решения, что должно быть вынесено, по прошествии некоторого времени, необходимого для того, чтобы придти в себя после наших разговоров под покровом прохладной августовской ночи и решиться на новый шаг, а, может, оставить все как было. Как, возможно, оно и должно было быть.
      Утром следующего за первой нашей встречей дня она позвонила мне в номер и снова напомнила о своем тогдашнем предложении; более всего меня поразила изумительная перемена, происшедшая в ее голосе, в самих его интонациях. Ресторан "Казахстана", нет, она не против, конечно не против, скорее, ей интересно, где я все-таки обитаю, о том, что он существует гостиница с таким названием, - Тамара Игоревна была в курсе, частенько ей доводилось видеть это обширное пятиэтажное здание, но ни разу не приходилось заходить внутрь него. Право же, очень интересно, и это нисколько ее не смущает. В трубке в этот момент послышался голос Наташи: "Я буду весь день у Антона, так что можешь распоряжаться собой как угодно", и ехидный смешок девушки.
      Вишнево-красный "вольво" Тамары Игоревны притормозил у входа, я уже давно поджидал его в дверях, сбежал по ступеням вниз, открыл ей дверцу и помог выбраться из машины. Тамара Игоревна не была против, когда я поцеловал ей руку и провел в зал ресторана; блюда она заказывала сама, нечто легкое: кофе, пирожки, салат "оливье". И почти ни к чему не притронулась, слушая мой сбивчивый рассказ. Она попросила сообщить что-нибудь о себе из далекого прошлого, я с охотой выполнил ее просьбу; я готов был выполнить любую ее просьбу, но на ответный шаг так и не решился. А она не стала злоупотреблять, как ей показалось, временем, потраченным в ресторане совершенно напрасно, кое-что, тем более я и так уже знал, пригласив меня на прогулку в городском парке. Поздним летом или ранней осенью, конец август можно называть и так и так, как заблагорассудиться, он удивительно хорош; Тамара Игоревна частенько проводила время в нем, еще в давнопрошедшие годы, до женитьбы, еще в детстве, да и после свадьбы иной раз заглядывала сюда. Большей частью одна, редко с дочерью и почти никогда с мужем.
      Голос ее не дрогнул, упомянув о муже, среагировал только я, неожиданно для самого себя вздрогнув всем телом. Она недоуменно обернулась, нет, все в порядке, заверил ее я, так, что-то дурное вспомнилось.
      О себе она по-прежнему хранила молчание, даже когда рассказывала какую-то случившуюся историю, она казалась нереальной, никогда не происходившей, как нереальной казалась мне и наша встреча. Сейчас, когда мы брели по одной из аллеек парка, Тамара Игоревна вспомнила то время, когда ей было семь лет, она отправилась в самостоятельное путешествие в парк "о, уверяю вас, тогда я считала себя ужасно самостоятельной и всегда огорчалась чьей-то надо мной опеки", - и, разумеется, заблудилась. После этого - сам виноват - я неудачно выдал суждение о древности этого парка, мы перешли с разговора о личном на интересовавшую ее всегда тему причудливой архитектуры города, той, что сохранилась с прошлого века, интимность беседы была потеряна и как выяснилось безвозвратно; по прошествии еще нескольких, как мне показалось, минут, прогулка подошла к концу. Нам пришлось расстаться, но с непременным условием, на котором она настояла, встретиться вновь в любое удобное для нас обоих время.
      Ее вишнево-красный "вольво" оставил меня у "Казахстана" - в дороге мы почти не разговаривали, просто молчали, глядя мельком, украдкой друг на друга - и исчез в конце улицы. На всякий случай, я помахал вслед рукой, не знаю, заметила ли мой жест Тамара Игоревна. Не думаю, ей не стоило отвлекаться в зеркало заднего вида, вживляясь в поток машин, пытаясь не упустить точно в последний раз человека, который поцеловал на прощание ее сухие потрескавшиеся губы, и к которому она на короткое мгновение прильнула всем телом, а затем быстрым движением вернулась в вишнево-красный "вольво". Мне только кажется, что она вспоминает, заезжая на Березовую, о нашей прогулке в парке, о том, что мы пытались сказать друг другу, всякий раз, натыкаясь на непреодолимое препятствие; и разговор срывался, начинался заново с новой точки и приходил все к тому же.
      Интересно, что она скажет о долгом отсутствии дома с почти незнакомым человеком, два дня не срок, своей дочери? И как воспримет меня Наташа, если....
      Нет, я слишком уж тороплюсь. В конце концов, у нас еще есть время привыкнуть друг к другу, много времени, повод для этого есть у нас обоих. То, что Тамара Игоревна случаем этим намерена воспользоваться, видно по ее лицу, по манере одеваться, резко изменившейся с первого свидания, по тому, какой косметикой и как она пользовалась раньше и теперь, по тому, как она пытается сказать то, что я вижу в ее глазах. И как я, неуклюже, пытаюсь ответить ей на это тем же, и как мы точно маленькие дети, робко и немного жалобно, смотрим на прогулках куда-то в сторону, разом опуская глаза, не решаясь предоставить другому свой взгляд, чтобы тот прочитал в нем....
      Все же я слишком тороплюсь, просто не могу себя сдерживать, не могу не спешить. Случай, он притаился за нашими спинами, он не дает нам времени на раздумья, на ожидание, на робость, ни к чему не обязывающие слова, которыми мы так щедро делимся друг с другом, пустые признания, на время потраченное впустую у телефонной трубки, у стоянки автомашин, у собственной запертой двери. Тот самый случай, имевший место несколько недель назад, он стоит надо мной подобно неусыпному стражу, голему, он забирает мои силы и не дает мне возможности говорить громко, я общаюсь исключительно шепотом, оглядываясь на двери, лишний раз, для себя и для нее, проверяя засовы и задвижки, отделяющие меня, нас от внешнего мира, от ближайших прохожих, людей в парках и на улицах. Когда я говорю громко, меня сковывает страх, когда я молчу, он становится все сильнее.
      Случай, тот самый, начавший преследовать меня на лесной тропинке за городом заставивший меня покинуть город в суматохе, сумбурной спешке, и в такой же спешке с бешено колотящимся сердцем, вернуться обратно. Превратившийся в мое второе я, моего стража и хранителя, мое создание с именем "Emeth" начертанным на лбу, но не от опасностей непредсказуемого внешнего мира, а лишь от собственных побуждений. Он сделал меня пленником, заложником, он повелевает отныне моими чувствами, он доминирует во мне и доминантой этой доказывает неизбежность происходящего, нелепую, неотвратную, неочевидную, холодную, безудержную неизбежность. И нет у меня ни сил, ни возможности, ни знания, чтобы стереть проклятую первую букву его имени и положить его существованию предел.
      И вы, Тамара Игоревна, стали его, равно как и моей спутницей именно благодаря той самой встрече на лесной тропинке, вы полагаете, что все произошло по иному сценарию, но вы не знаете всей полноты картины, всего того, что предшествовало нашему знакомству, а я не хочу, не могу вам ее открыть. Вы сами проклянете меня за это. Вы первая бросите в меня камень, если я хотя бы попытаюсь разорвать цепочку очевидных с той поры беспрерывно очевидных событий, неумолимо следующих друг за другом, неизбежно наступающих из дня вчерашнего в день сегодняшний и ожидающие, неминуемо наступающий день завтрашний.
      Поэтому я не буду рвать цепочку, я боюсь сделать это, да, признаюсь вам, я человек слабодушный. Но я, Тамара Игоревна, все же надеюсь, надеюсь по-прежнему, слепо верю в то, что мне, нам, удастся выкарабкаться, найти и стереть первую букву имени моего стража, и тогда он превратиться в то, из чего и был создан - груду глины, ничего более. Я говорю с уверенностью в голосе, потому что предчувствую это.
      Пускай мои предчувствия подкреплены лишь надеждою, да слабым утешением об ответном желании, схожем с моим. Еще раз повторюсь, я - человек слабый, я из тех, что составляют статистически разбитое на части большинство, голосующее за громкие имена и крикливые лозунги, подслащенные нужными словами, безоговорочно верящее в светлый завтрашний день в искренность рекламных роликов, из тех, что поддаются чужому фальшивому страданию и охотно страдают за. То, что произошло со мной в последние дни, прежде случиться не могло по определению. Все происходящее, для меня - впервые, и я стою перед самым серьезным выбором в моей жизни, именно в тот ее момент между тридцатью и пятьюдесятью- когда, по отчетам наших и зарубежных статистиков, ничего неожиданного в этот жизненный промежуток случиться просто не может.
      Вышло, что не так. И ныне я, Тамара Игоревна, боюсь каждого своего и вашего шага, боюсь неверно понять, неправильно истолковать и собственные противоречивые, несхожие с вашими, поступки. Я стремлюсь внести ясность, но запутываюсь еще больше, ибо то, что свело нас несколько дней назад не может быть выговорено, исторгнуто ни в беседе, ни в желанном порыве экстаза, ни в молчании наедине с вами, никогда и ни при каких обстоятельствах.
      Эта беда, о которой ни вы не сожалеете, ни я не плачу, так и останется между нами, неким барьером на нашем пути, не приближаясь, но и не отдаляясь от нас, однако, поминутно заявляя о своем присутствии самым неожиданным самым беспардонным образом, всегда в самое неподходящее время, когда мы забудемся на мгновение - она подкараулит нас.
      И следует быть осторожным, очень осторожным...
      Османов вскочил с кресла и резко прошелся взад-вперед по комнате. Остановился посередине, посмотрел в окно, затем снова на прибывшего.
      - Я не понимаю, медленно произнес он. - Я не понимаю, что же все-таки случилось.
      Вошедший принялся переминаться с ноги на ногу.
      - Рамиль Арсанович, мы...
      - Да, до меня как-то дошло, что вы его упустили. Глупейшим образом упустили. Может, поясните, как? Ты же сам говорил, что он проживает в гостинице "Казахстан", называл этаж и номер. Кроме того, вас было четверо, если я не ошибаюсь, вы круглосуточно наблюдали за отелем, выбирали момент.... Ну и довыбирались, одним словом.
      - Он исчез, Рамиль Арсанович, как сквозь землю.... Администратор сообщил нам, что из гостиницы он не выезжал, но когда мы вошли в номер, то....
      - Идиотство! - рявкнул Османов, добавляя к этому еще несколько непечатных слов, и гневно взглянул на вызванного для разговора. - И где он теперь, по-вашему? Где?
      Вошедший не ответил, устремив глаза на пушистый ковер, подле которого стоял, не решаясь ступить на него тяжелыми армейскими ботинками.
      - Пока я знал, где он, был более-менее спокоен. А теперь все начинается снова и по вашей вине, черт всех вас возьми! Следовало бы быть более предусмотрительными и расторопными, просмотреть все пути, через которые он мог улизнуть. И блокировать их. А он же прошел у вас буквально промеж ног. И исчез. Как он догадался о ловушке? Напрашивается только один вывод - через вас.
      - Но Рамиль....
      - Заткнись, недоумок! И радуйся, если я пошлю тебя шерстить рынок, а не на тот свет. Я отвез свою семью в Спасопрокопьевск, черт возьми, может, он в этот момент направляется именно туда: за девочками, за женой, может, он решил начать с них. А вы сидите здесь и чего-то еще ждете. Вы у разбитого корыта, а он.... Если он действительно направился в Спасопрокопьевск, я не знаю, что с вами сделаю. Но просто так ты отсюда не уйдешь, понял, кретин? Ты и твоя команда.... - Османов грохнул кулаком по столу, в шкафу задребезжала посуда. Помолчав, добавил уже почти спокойно. Вы понимаете, что вы натворили?.. Кажется, нет.
      - Очевидно же, раз он изящно уложил Глушенко прямо на моих глазах счастье еще, что я опоздал на "стрелку" - то трупов должно было быть не один, а два. Кому выгодно - понятно и так. Марченко с Миржоном шерстят весь город в поисках меня, раз сорвалось, на второй осечки быть не должно. Они приперли меня к стенке, они... - голос его сорвался, Османов замолчал и дико взглянул на собеседника.
      - Молчишь, Симон? Ну молчи, тебе полезнее будет. Неизвестно вот только, останется хоть что-то он тебя по окончании этой зачистки местности.
      При этих словах Симон вздрогнул и быстро посмотрел на шефа.
      - Рамиль Арсанович, в Спасопрокопьевске вашу семью охраняет дюжина наших людей и еще люди Тедеева, около двадцати человек. Я могу гарантировать, что от одного этого человека защита стопроцентная, - с трудом выдавил из себя Симон.
      - Зато я не могу. И выехать отсюда - тоже, Марченко меня первый за шиворот схватит.... Не понимаю только, зачем им понадобилось убирать Глушенко, никогда не поверю, что его связи вдруг дали сбой, да и организаторские....
      Османов замолчал. Вместо него неохотно заговорил вызванный на ковер помощник:
      - Я боюсь ошибиться, Рамиль Арсанович, но вдруг это не Марченко и не Магомедтагиров. Прямых доказательств ведь собрать невозможно, даже косвенные и те - противоречивы, вы и сами это неоднократно подчеркивали.
      - Говоришь, будто следователь. Хотя, ты ж им и был. Ладно, валяй дальше.
      - Не могу с вами согласиться насчет Магомедтагирова, смерть Глушенко ему лишь навредила, сами посудите, Рамиль Арсанович, теперь его влияние на мэрию и городскую администрацию упала чуть не до нуля, ведь все люди, через которых он имел контакты с "белыми воротничками" были людьми Марата. Я уже не говорю о финансовых делах с Варенцовым и Юрским, которые теперь, после смерти их шефа и последовавшей проверки находятся на грани полного провала. Что же до Марченко, ну вы же знаете, сколь он обязан, он и Вагит Тимурович фирме Глушенко. Я не говорю про семнадцатое августа прошлого года, ведь контакты были и раньше, строго за ширмой, но были. Фактически именно Глушенко спас банк "Анатолия" от краха еще до финансового кризиса, два года назад, вы помните. Да и... - неожиданно он осекся. Османов неодобрительно взглянул на Симона.
      - Что такое?
      - Мне только сейчас пришло в голову сопоставить данные. Простая арифметика. Простейшая. И у Магомедтагирова и у Марченко был зуб на Марата, да и на вас, что там скрывать, простите уж за откровенность, ведь и в самом деле кое-что имелось между вами.
      - Я знаю, - резко произнес Османов, видя, что его собеседник не решается продолжить в том же духе. - Не надо пугаться собственной тени. Говори дальше.
      - Все наше сотрудничество большею частью особенно после передела проходило с обеими сторонами именно через Марата, через его "Эль-икс инжиниринг". С этим нельзя не согласиться. Значит, его смерть....
      Он не договорил, его упредил Османов. Сделав быстрый шаг к Симону, он приблизил свое лицо к его почти вплотную и хрипло спросил:
      - Значит, третье лицо? Ты так считаешь? Конкурент?
      - Влиятельный конкурент, я полагаю. Чем сейчас занимается компания, присланная Москвой для расследования? Они копаются в старом белье, а о ходе дела не знает ни один из их оперативников, им занимаются только здешняя команда. А уж они-то с уверенностью не найдут, даже если их понукать ежедневно. А если и найдут, то получат по рукам.
      - Вагит Караев? - прохрипел шеф. - Нет, не может быть, просто не может быть.
      Ответом ему было молчание.
      - Кажется, кошмар начинается снова, - Османов говорил, не обращая внимания на собеседника, стоящего в метре от него. - Одни считают меня виновным в смерти Глушенко, другие пытаются задавить меня и мою команду, под этим соусом, чтобы получить доступ на мой участок. Третьи... третьи просто продают друзей, чтобы не попасть "под раздачу". Меня обложили со всех сторон как волка, я не представляю, как выбраться, Симон, ты слышишь меня, мне некуда бежать отсюда, а надо. Сперва к семье в Спасопрокопьевск, если марченковские гаишники не перекрыли все выходы из города. Потом не знаю, в Крым, в Турцию. Одним словом, куда угодно.
      Он тихо выругался на чеченском. Симон, не понявший ни единого слова из последней фразы, сказал просто:
      - Наверное, вам не слишком понравится то, что я сейчас скажу.
      - Последнее время, - Османов оглянулся и сел, буквально рухнул в кресло, - ты приносишь только плохие новости. Согласно восточным обычаям тебя следовало бы за это... - и замолчал на полуслове.
      - Извини, что ты хотел сказать? - после короткой паузы спросил Османов.
      - Рамиль Арсанович, я полагаю, нам, в самом деле, могут помочь те, от кого вы меньше всего ждете помощи.
      Османов криво усмехнулся.
      - Эффектная фраза, - произнес он медленно. - Судя по тому, как ты ее сказал, мне стоило бы всплеснуть руками, хлопнуть ладонью по голове и воскликнуть: "Ну, конечно, как же я сам не догадался!". Симон улыбнулся. Напрасно скалишься, - зло продолжил Османов, - я не думаю, что единственный выход из положения, это - показать фоторобот убийцы Глушенко, составленный по моей памяти, ребятам из компетентных органов. Я вовсе не уверен, что там справятся хоть с чем-то.
      - Рамиль Арсанович, да Бог с ними, с оперативниками. Может, справиться они, и не смогут, но вот возможность безопасного выезда в Спасопрокопьевск вам предоставят, могу поручиться. В крайнем случае, я сам с ними переговорю, это же, как-никак, мое прежнее место работы.
      - Сейчас не то время, чтобы полагаться на связи, даже на твои, Симон. - Османов тяжело вздохнул, поднялся из кресла и налил себе и своему подчиненному по рюмке коньяка "Реми Мартен". Молча протянул Симону, тот так же молча выпил одним глотком и медленно выдохнул. Османов последовал его примеру. - Если бы у меня не было семьи, Симон, все было бы по-иному. Все. Но, к сожалению или к счастью, я не один в этом прекрасном и яростном мире. Не помню, откуда цитата. Поэтому у меня и болит сердце, поэтому Вагит Караев, если именно он заварил всю эту кашу и не может меня понят. Увы, Симон, никогда не сможет. Он один.
      Наташа не удивилась: ни опечалилась, ни обрадовалась, девушка приняла это как должное. Более того, встретив меня в коридоре одного - я только что вошел в дом и искал Тамару Игоревну, чтобы сообщить ей одну новость, Наташа остановила меня и, глядя прямо в глаза, заявила: "Раз у вас так все пошло, то имейте в виду, я вам мешать не буду. Но и вы мне не возражайте".
      Она намекала на своего Антона; я пожал плечами и кивнул в знак согласия.
      - А с мамой твоей как? - на всякий случай спросил я.
      - С ней я переговорю отдельно.
      Засим девушка удалилась, оставив меня одного, а через минуту и вовсе ушла из дому; благодаря моему заявлению, дежурство подле Березовой`47 было снято окончательно и бесповоротно. Наташа воспользовалась всеми благами предоставленной свободы, а так же тем благоприятным обстоятельством, что ее собственная мать сама находилась под влиянием неких флюидов и смотрела на частые отлучки дочери сквозь пальцы. Даже на то, что она дважды возвращалась домой только поздним утром, открыто предупреждая, что так оно и должно быть. Никакого сопротивления своей матери она не встречала.
      Собственно, Наташа получила то, что хотела. И я, со своей стороны, рассчитывал приблизительно на то же, желая видеть Тамару Игоревну одну и с ней одной проводить львиную долю нашего свободного времени.
      Сама Тамара Игоревна на мое счастье или же на наше общее, не занималась никакой деятельностью. Ни в настоящей момент, ни раньше, когда муж ее безраздельно владел корпорацией, в коей жене было выделено долевое участие, - куда меньше, чем можно было предполагать и исчезнувшее вместе с его смертью. Домохозяйкой она стала едва не сразу после рождения Наташи, дела тогда в их семье шли в гору, муж мог позволить такое, да и супруга, не склонная к природной суетности, привыкшая более к спокойному размеренному, неторопливому и неволнительному течению жизни, охотно согласилась оставаться наедине с ребенком ни все время, не ища замены подобному занятью. Не считая походов в театр, кино и прочие увеселительные заведения, не столь многочисленные для такого вроде бы крупного города, она оставалась все время дома, вначале на их старой квартире в центре, затем уже в коттедже на Березовой. Она не была привередлива и не обладала особым вкусом к развлечениям. Поначалу Тамара Игоревна вполне обходилась в свободное от домашних дел время, которого постепенно становилось все больше и больше, за хорошей нескучной книгой, пасьянсом, посиделками с подружками, которых становилось год от года все меньше и меньше - ребенок и, в особенности муж, делали ее необщительной.
      Конечно, она скучала, пускай это банальное опошленное слово и не передает того, состояния, испытываемого человеком в определенные промежутки времени, для Тамары Игоревны все больше затягивающиеся. По-своему, все мы скучаем, не ощущая перемен в жизни, отсутствие приветливых лиц на празднестве, просиживая вечера с книгой наедине у окна, чувствуя, что есть прекрасная необходимость раз и навсегда покончить с чем-то, но не находя для этого, увы, ни времени, ни возможностей. Так же и Тамара Игоревна: Глушенко не был идеальным для нее мужем, более того, насколько я мог судить о нем по вскользь брошенным о бывшем супруге фразам, о том молчании, что сопровождало его имя во всяком разговоре, он был весьма и весьма далек от идеала. Истинно мужское начало было им возведено в абсолютную степень в том числе, как я сумел понять, и мужской эгоизм, что с одной стороны притягивало, с другой же равнозначно отталкивало равно коллег и особ противоположного пола. Кажется, именно поэтому он едва ли мог иметь на стороне связи, отталкивающие черты его характера со временем перестала выдерживать и жена, и собственная дочь. Кроме того, у Глушенко, неуемная энергия которого была в основном сосредоточена на собственной фирме, в интимной жизни стала давать резкие сбои. Это привело к еще худшим последствиям в его отношениях с родными и подчиненными. Что же до Тамары Игоревны, то она попыталась завести интрижку на стороне, желая коренным образом изменить свою жизнь, но отношения закончились еще на стадии узнавания: мало кому хотелось встать на дорогу столь влиятельному и неуравновешенному человеку.
      Никто более, кроме возможного несостоявшегося любовника, не узнал об этом, Тамара Игоревна вернулась в семью столь же незаметно и тихо, как и покинула ее, продолжая жить столь же уныло и незаметно для окружающих, до тех пор пока....
      Она не любила рассказывать о себе, говорила обычно, что рассказывать-то, собственно ей и нечего. Но иногда, когда откровенность нашего разговора достигала некоего порогового значения, она откидывалась на спинку кресла ли, дивана ли, подбирала ноги под себя, и в такой позе легкой расслабленности начинала вспоминать. Но было это редко, за то дни, что мы провели вместе в ее доме, подобное случалось всего раз пять: слишком мало для того, чтобы составить полный портрет Тамары Игоревны, но вполне достаточный для легкого эскизного наброска, немало говорящего о женщине, с которой мне довелось столь неожиданно познакомиться.
      - Знаешь,... - так начинала она разговор о себе: порой бессовестно-интимный, порой закутанный завесой некоей тайны, которую мне еще предстояло разгадать. - Знаешь, я никогда не могла понять одного....
      За этими словами могло последовать продолжение на часы, могло на минуты - короткий залп фраз и долгое молчание, точно она ждала моего решения, продолжать ли ей или остановиться вот так как есть, на полпути. Но я всегда молчал, боясь, что ответив, нарушу ту обстановку легкого флирта, что окружала нас в такие минуты.