Ежедневник на этот год

Берендеев Кирилл
Ежедневник на этот год

      Берендеев Кирилл
      Ежедневник на этот год
      Мы еще остаемся в коконе света.
      Когда он распадется (медленно или мгновенно),
      Успеем ли мы вырастить крылья
      Как у павлина ночи, покрытые глазами,
      Чтобы устремиться в этот холод и тьму?
      Ф. Жакоте
      В этом городке мне оставалось провести последний день. Поезд, билеты на который были куплены заранее, отходил от платформы в восемнадцать тридцать одну, у меня в запасе была уйма времени. Пообедав в одном из местных ресторанчиков, где народу всегда немного, а обслуживание великолепное, я решил немного пройтись. Так, поразмять ноги перед долгой тряской в "коше", ехать в котором предстояло часов шесть, не меньше, и то, если повезет, и машинист будет поторапливаться, опираясь на график движения, а не торчать перед каждым остановочным пунктом, мимо которого должно проехать на предельно возможной скорости.
      Впрочем, я спешу только забронировать места в гостинице, и не более того. Туда, куда увозил меня мой поезд, мне предстояло пробыть еще некоторое время, а потом лишь, переделав все дела, отмеченные в обоих пунктах моего пребывания галочками, вернуться домой.
      Ноги сами вынесли меня за черту города, неудивительно, он не так уж велик, да и расположен так, что со всех сторон его окружают дремучие леса; в глубь их мимо вырубки природоохранной организации, я и направляю свои стопы.
      Дорожка петляет, сперва асфальтовая, постепенно становится щебеночной, а затем, поплутав мимо вековых дерев и просто нехоженой тропкой. Несколько десятков метров - и она разбегается звериными тропами в разные стороны. Я повернулся и хотел было идти назад, как неожиданно услышал позади себя чьи-то шаги.
      Выходит, не один только я любитель дальних пеших прогулок. Я обернулся: ко мне подходил немолодой уже мужчина на вид лет сорок пять в светлом костюме-тройке, поверх которого была накинута ветровка компании Ади Даслера, и черных начищенных до блеска остроносых ботинках.
      - У вас закурить не найдется? - дойдя до той границы, с которой можно начать разговор двум сближающимся людям, спросил он у меня.
      Я молча протянул ему пачку "Ротманс" с некоторым интересом разглядывая мужчину. Он поблагодарил, вернул мне ее, глубоко затянулся и выпустил в чистое небо струйку табачного дыма. Я заметил, как дрожат у него пальцы, цепко сжимающие сигарету, видно, курильщиком он был заядлым.
      Я по-прежнему наблюдал за ним, не говоря ни слова и не трогаясь с места; возникло ощущение, будто я нахожусь в музее, подле одного из выставленных там экспонатов, взятым в кольцо низкими никелированными столбиками с протянутыми меж ними веревкой.
      Докурил он исключительно быстро, легко отбросил обкуренный до самого фильтра "бычок" в сторону, в заросли боярышника и, заметив, что я все еще здесь, все еще не ушел, нахмурился, но не сказал ни слова, лишь поблагодарил кивком головы.
      Именно в этот момент мне захотелось его убить.
      Прямо так - вцепившись ему в горло или... у него же шелковый шарф вместо галстука, так вот, потянуть за концы, сужая узел, наподобие аркана и ....
      От волнения у меня пересохло в горле. Чисто инстинктивно я обернулся, разумеется, никого, кроме того человека, которого мне внезапно захотелось убить; кому еще в голову придет мысль забраться в этакую глушь. Только ему одному.
      Жуткое, ни с чем не сравнимое желание, оно внезапно как лесной пожар охватило мой мозг, вцепилось в мое сознание, завладев им разом, одномоментно подчинив меня своей воле. Холодной, настойчивой, бесстрастной и безразличной ко всему, кроме одного - действовать и исчезнуть по окончании безумного действия.
      Да в любом случае меня уже сегодня не будет в городе. Послезавтра я потеряюсь из виду вовсе... да к чему все это, страхи, никчемные вроде бы треволнения, если нет свидетелей, нет... надо быть просто аккуратным и чисто довести дело до логического, разумного конца.
      Логического, разумного ли? Кто это мне нашепнул, отчего в голове появилась крамольная богохульная мысль? Именно богохульная, ведь я покушаюсь на Его, важнейшую из Его заповедей. Жуткое желание преступить и ничего не останавливает, кажется, ничто и не в состоянии остановить. Точно катящуюся, набирающую силу в бездействии в бесполезном ожидании лавину прорвавшихся, низменных, непотребных чувств, освобожденных невольным толчком мысли. Я не имею в виду, конечно, громы небесные и архангелов с грозными ликами, нет, нечто более обыденное, прозаическое, более земное, да появись сейчас здесь хоть кто-то!
      И я не в силах сопротивляться себе, я молю о чьем-то вмешательстве, просто смешно. Самое смешное оттого, что я все еще держу в руках, своих собственных руках, чашу весов жизни и смерти этого человека. Незнакомец, попросивший у меня закурить, не за сигарету же я собираюсь его убить, разумеется, нет. Странно, я и самому себе не могу втолковать, зачем мне понадобилось, - а понадобилось ли вообще? - сводить его счеты с жизнью. Он мог бы протянуть еще лет тридцать при хорошем отношении к собственному организму. Вполне мог бы.
      А ведь страшно? Немного да, немного, я не понимаю своего состояния.... Только адреналин в крови да шум в ушах от собственного дыхания, должно быть так или, похоже, чувствуют себя все охотники. И какая-то странная радость, веселье, возбуждение от предстоящей игры.
      Правда, для одного, другой в ней принимает роль пассивную и не имеет никакого отношения к дальнейшим действиям игрока.
      Я назвал себя игроком, что ж, очень точное сравнение, именно игрок. Банальные фразы о суетности мира, о добре и зле неуместны, просто я, наверное, я не знаю точно, я не могу подобрать слов, позволил сейчас себе стать тем, кем, быть может, подсознательно мечтал стать еще с малых лет, кем, пусть и, не осознавая того, мечтает стать почти каждый из серой массы человечества. Вот так прикоснуться пальцами к чужой жизни, подержать ее нить в руке, подергать за нее.... Здесь и сейчас....
      Если не заговорит во мне совесть. Но она молчит, моя совесть, свернувшись в клубок, спит, точно котенок, утомленный игрой, забился в уголок и дремлет и видит радужные, цветные сны о том, что он проснется и вновь войдет в ликующий радостный мир и вновь буде играть и веселиться и вновь день принесет ему то, о чем он мечтает во сне.
      Спи, моя милая совесть, спи дальше, я тебя не потревожу, я все сделаю тихо и аккуратно, и ты не заметишь ничего. Спи дальше, смотри свои цветные сны.
      А я пока попытаюсь понять, что есть человек - вселенная или все же половинка дикой груши. Такая возможность предоставляется редко, раз в жизни, наверное, я не могу ей не воспользоваться, просто не могу.
      Не знаю, что на меня нашло. Что я могу сказать в свое, нет, не оправдание, в объяснение своему предстоящему так неумолимо поступку. Только то, что стояла прекрасная погода, а вокруг не было ни единой души, что мне встретился еще один любитель прогулок подальше от дома. И только? За это не убивают человека, но за что скажите на милость, я вообще так хочу его убить?! Какая-то непереносимая жажда чужой смерти, будто она избавит меня от чего-то невыносимого, давящего уже много лет, даст мне свежие силы, будто разгонит мою кровь и без того бешено бьющуюся в висках, будто случится то, о чем я давно мечтаю.
      Кто знает, наверное, и вправду, я давно об этом мечтаю. Кажется, я не уверен в этом, просто подумалось, ведь бывают же такие мечты, бывают же? Правда, ловить себя на подобном мне приходилось разве что на просмотре дешевых голливудских боевиков, когда я искренне переживал за несчастных злодеев и всеми силами желал смерти главному положительному до идиотизма герою. И не дожидался ее никогда.
      Но не может же быть, чтобы поэтому, хотя бы отчасти. Глупейшая мысль, единственная, что мне приходит в голову, вот только кто же определит, где за явной глупостью стоит то или иное глубоко осмысленное подсознанием и логически им же обоснованное действие? Никто не возьмется решать подобную непосильную разуму человека задачу, ведь и сам он, человеческий разум сплошная загадка, так как же с его помощью, возможно, найти истоки любых собственных деяний, понять и оценить их? Лишь методом сопоставления, приближая одно к другому, разделяя одно и другое, выработав какой-то, кажущийся нам естественным стандарт к естественным отношениям, иначе подступиться едва ли возможно.
      Иголка в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц в ларце, ларец на дубе на семи цепях, окруженный недреманной стражей.... Как проникнуть туда без заветного ключа, как усыпить бдительных сторожей, как добыть то, что считается самым главным, самым сокровенным? Я не знаю ответа на этот вопрос, не знают его и другие. Мир ищет этот вековой дуб с недреманной стражей, а, быть может, дуб этот давно уже рухнул от старости и стражи разошлись по своим делам: кто домой, кто на заработки, кто куда. Сказка кончилась, не успев как-то толком начаться.
      А может и не было никакой сказки.
      Мужчина отошел от меня на порядочное расстояние, что ж, тем лучше. Я быстро догнал его, он не оглянулся даже, погруженный полностью в свои мысли. От быстрой ходьбы адидасовская ветровка задралась, под ней показался широкий пояс, на который обыкновенно деловые люди вешают различную электронику навроде пейджера или электронного секретаря. Выходит, что и "мой" из таких. Очень похоже. Уж больно хорошо "упакован". Надо будет получше рассмотреть... потом, как-нибудь потом, если будет интересно, в конце концов, после всего этого еще и ... Ладно.
      За пару шагов мужчина обернулся, на лице его я прочитал легкое удивление - да я все еще был здесь, вместо того, чтобы, оказав ему услугу, раствориться в неизвестном направлении.
      - Не подскажете, - спросил я, оглядываясь при этом по сторонам, который час?
      Он выпростал из рукава ветровки позолоченные часы, солнце отразилось в них, на миг ослепив нас обоих. Этого мне было вполне достаточно. Мужчина был занят часами, разглядывал их, видно, недавно купил и как бы, между прочим, демонстрировал, - кажется, это был "Картье", не рассмотрел, не успел приглядеться, - мне, незнакомцу, поинтересовавшемуся у него временем, что за прибор служит ему: дорогая и прекрасно отделанная вещь немалой цены.
      Он хотел сообщить мне требуемое, когда его судьба уже решилась, чтобы произнести слова, необходимые в этой ситуации, он открыл было рот, когда я резким, почти неуловимым движением схватился за концы легкого шелкового шарфа, лениво полоскавшегося на ветру.
      И с силой сдавил, потянув в разные стороны. Кашне вмиг превратившись в удавку, захлестнуло его шею и начало сдавливать со всех сторон. Я тянул что есть силы, слова, что так и не были произнесены удавливаемым, перешли в хрип; он вскинул руки, защищаясь, слишком поздно, пальцы лишь бессмысленно хватались за кашне, ползли по нему не встречая сопротивления.
      Резким движением я намотал на костяшки пальцев конец шарфа и вновь с усилием потянул. Хрип начал слабеть, мужчина попытался перехватить мои руки своими слабыми руками; в этот миг у него откуда-то сбоку раздался переливчатый визг - затарахтел пейджер.
      Мы оба вздрогнули и драгоценные мгновения были потеряны нами обоими. Я замер, он тоже, только новый сигнал вывел нас из состояния прострации. Кашне еще глубже врезалось в шею, послышался треск рвущейся материи, поздно, слишком поздно, мужчина отпустил меня, глаза его, изумленно раскрытые, распахнулись еще шире, рот замер в задохнувшемся крике, он покачнулся и стал заваливаться на меня. Не выпуская кашне из рук, продолжая усердно давить, я опустил его, кажется, уже мертвого на землю.
      На всякий случай сдавил еще сильнее - кашне порвалось в моих пальцах, судорожно вцепившихся в него, не выдержало моего бессмысленного уже усилия.
      Если бы шарф порвался раньше, мне пришлось бы душить собственными руками. Жуткая сцена - давать лишние секунды жизни, надежду, безнадежно умирающему.
      Лежащий на земле признаков жизни не подавал. Я поднес зеркальце какая предусмотрительность, вообще-то оно предназначалось для другого, но пригодилось и теперь - приблизил к раскрытому в агонии рту мужчины и подержал несколько минут.
      Оно так и не запотело. Пульс... я боялся касаться, но все равно придется проверить его... на шее, где же еще. А для этого надо будет снять остатки кашне. И... куда его... в карман, потом, по дороге выбросить, не носить же вечно с собой.
      Да пульса нет, теперь, когда выяснилось, что я имею дело с трупом, меня охватила дрожь.
      Словно в лихорадке я прыгал на месте, сжимался, дергался, пытался изгнать ледяной холод из тела, но озноб не проходил; минут десять, наверное, я бестолково топтался у трупа прежде чем снова смог придти более-менее в себя и попытаться совершить осмысленные действия.
      Что теперь? Понятное дело, что рано или поздно его найдут. Господи, как же не хочется шарить по карманам в поисках документов, удостоверяющих личность покойного, - рано или поздно его найдут, может, завтра, может, через день. Дабы иметь фору перед органами дознания, которым какой-нибудь невинно гуляющий в том же самом месте прохожий, натолкнувшийся на неподвижно лежащего с открытым ртом и вылезшими из орбит глазами мужчину среднего возраста, не преминет сообщить об обнаруженной странности. Они моментально прибудут на место, переполошат весь город - полагаю, для них убийство будет все же событием в их умиротворенной вялотекущей жизни, когда на вопрос: что нового? - неизбежен ответ: ничего. А тут готовая детективная история да еще неизвестно с каким концом.
      Газетчики точно будут в восторге. Если этот человек - ах, как не хочется обыскивать его карманы! - ну, да и не надо, за меня это сделает милиция, это их прямая обязанность, - так вот, если он и впрямь окажется местным "белым воротничком", если я положил кого-то из чиновничьей, коммерческой, финансовой братии, пускай и урюпинского масштаба, шуму все равно будет немало. Еще больше, если найдут подозреваемого.
      И совсем иное - меня.
      Подобная перспектива едва ли может устраивать надо что-то предпринимать и как можно скорее. Но спокойнее, спокойнее, главное - не оставить следов, тех, что могут вывести...
      Лучше сразу к делу.
      Странное состояние - еще секунду назад я кипел, был полон решимости, планы громоздились один на другой, грозя перехлестнуться через порог сознания, во мне все кипело и чего-то жаждало, а теперь... внезапная пустота, слабость, вялость, полное отсутствие какого бы то ни было желания что либо предпринимать. Должно быть, обратный эффект после пережитого, адреналин схлынул, оставив меня наедине с самим собой, наедине с человеком, который перестал быть всего несколько минут назад. По моей вине, что ж, это дело второе, но ведь делать-то что-то надо.
      Я стер холодной липкий пот с лица и присел на корточки. Пару раз глубоко вздохнул, выдохнул. Еще раз.
      Вроде полегчало. Так.
      Господи, кашне, совсем забыл о нем!.. Нет, не забыл, просто, просто...
      Что-то не так. Неладно что-то в Датском королевстве. Шутка, правда, даже кривой усмешки не вызвала, скорее, наоборот. Не до острот сейчас, все же надо снять кашне. Осторожно и спокойно... надо и все тут!
      Я коснулся рукой шеи мужчины и замер. Снова дрожь, ее только не хватало, но на сей раз недолгая. Где-то через пять минут я снова был в норме. Только слегка кружилась голова и мутило от вида лежащего рядом тела.
      Как-никак первый раз в жизни. И все прошло без сучка без задоринки. Меня охватила странная эйфория... да я же совершеннейшим образом забыл о самом главном. Кашне, будь оно неладно, кашне!
      Узел долго не хотел поддаваться, пальцы холодные, липкие от пота, дрожат, не хотят слушаться, черт знает что такое. Хорошо хоть голова ясная, я соображаю, что делаю. Так, еще немножко отпустить, узел ослабел совсем, теперь надо продеть конец шарфа в петлю, еще раз... ну вот, можно праздновать маленькую победу. Кашне в моих руках.
      Я торопливо засунул его в карман пиджака, нет, не торчит. Не видно, что у меня там, только неясно выпирает и все. А может во внутренний... нет, не влезет, да зачем, я же все сделал правильно, правильно. Так как должно быть, не знаю, что еще сказать по этому поводу... Господи, я уже разговариваю сам с собой.
      Все же местные газеты будут в восторге. Но что же делать мне с мертвецом, лежащим подле моих ног? То ли стащить с тропинки в кусты, то ли оставить как есть, во всяком случае, по моим представлениям, здесь и так достаточно глухое место. Редко кто пройдет этой тропой до конца. Здесь она заросла так сильно, едва видать.
      Или все же пользуются?
      Тогда мне надо что-то делать. Или оставить... опять я на одном и том же повторяюсь. Нет, надо решать.
      Лучше стащить в кусты, вот туда, тогда прохожий подумает... что он может подумать? - почем я знаю, я же не мент. А, вообще, надо учиться думать за них, как они, одним словом оставить или нет. Да или нет.
      Хорошо, что я догадался не обшаривать карманы в поисках документов или чего подобного. Пускай все остается в неприкосновенности, тогда одним мотивом будет меньше, по крайней мере сведение счетов будет основной гипотезой, за которую и уцепятся местные правоохранительные органы. Что мне и на руку, разумеется.
      При этих словах меня разобрал невольный смех: неужели все так просто?
      Все так действительно просто?
      Завтра ли, послезавтра, на той неделе, когда-нибудь, не так быстро, но и не слишком долго, тело все равно обязательно найдут. И будут искать дальше, сообразно тому плану, который попытаюсь разработать я. Попытаюсь, чтобы он выглядел для наших органов предпочтительнее, нежели прочие, ведь, как известно, на всякого мудреца... да что говорить, главное сейчас... кашне я убрал, труп не трогал, следов не оставил. Разве что натоптал тут безмерно, да натоптал, мудрая мысль, надеюсь, что я ее не забуду: стоит поменять ботинки, нет, не в местном магазинчике, не в одном из городских универмагов, а в том городе, куда я... а если они возьмут след? Да нет, чепуха, какой след, в самом деле. Я не оставлял вещей и... может, подобрать окурок? Если я найду его, конечно. Глупо, еще раз глупо, лучше оставить все как есть... лучше оттащить его с тропинки вон в те кусты, чтобы подумали, что я в отчаянии попытался замаскировать труп. Но так, чтобы его все же заметили, очень важно, чтобы его все же заметили. Я понаоставляю следов тогда... хотя у меня с собой перчатки, да, те самые осенние перчатки в кармане плаща, хотя и август, но погодка теплом не балует; хорошо, что я, хвала Господу, не забыл о них. Кожа их не даст оперативникам ничего, а перчатки... что ж, я их сожгу.
      Я надел позабытые в нужное время перчатки и взялся за труп. Бывший мужчина оказался на редкость тяжел и грузен, он сопротивлялся мне и после смерти как мог.
      Проволочив его метров пятнадцать, я остановился и отошел на тропинку. Вернулся и проволок его еще немного. Тяжел, невообразимо тяжел, я весь покрылся потом, пока возился с ним. Затем вновь вернулся на тропинку.
      Теперь случайный прохожий мог заметить, ежели догадается повернуть голову в нужную сторону, чьи-то подозрительно торчащие из-за кустов боярышника ноги, обутые в дорогие ботинки и брюки с искрой. Последний писк, как я полагаю. Я плохо разбираюсь в моде, но вышеупомянутый как мне кажется, разбирался в ней куда лучше и тонко следовал своему особенному, выработанному долгим общением с прет-а-порте, стилем. Могу его поздравить, даже после смерти его труп выглядел солидно и респектабельно, просто так такие люди в кустах не валяются, это уж точно, обыватель, даже самый отвлеченный от мирских забот, поймет это с первого взгляда.
      Что именно и нужно.
      И закрутятся, завертятся колесики машины, и пойдут имена свидетелей, которых нет, знакомых, которых много, но все они здесь ни при чем, родственников, и близких - интересно, был ли женат мой убиенный? Вспомнят также о подругах его и просто симпатизирующих или напротив людях, с которыми он вынужден был водить контакты, которым его лицо источало масляную улыбку тонкими губами или хотя бы благожелательно прикрывало в знак одобрения, кажется, карие глаза, близко расположенные друг к другу, так что кажется, будто римский нос не разделяет, а, напротив, соединяет их, сводит еще ближе.
      Вот я и занялся физиономистикой. К чему спрашивается; просто оттого, что бы запомнить лицо? Думаю, я и так его не забуду.
      Да, кстати, что там со временем? Я взглянул на часы, где уж нам до "Картье", "Брегетов" да "Роллексов" - простой "Полет" вполне заменяет гордость за державу. Уже половина шестого, пора в гостиницу, хотя она и рядом с вокзалом, неизвестно, сколько времени я провожусь с багажом и выпиской. Наша страна тем и хороша, что никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
      Я повернулся и быстрым шагом отправился в сторону города, стремясь побыстрее выбраться из-под густых крон ельника.
      - Странно, что Марат Вадимович все еще не звонит. Я послал сообщение ему с час назад не меньше.
      - Может, не прошло?
      - А где он в это время мог быть?
      - Не знаю. Но ведь можно и повторить вызов еще раз. Пока не горит ведь.
      - Согласен, не горит. До восьми вечера не горит точно. А что если...
      - Никаких "если", повторяйте вызов.
      Пальцы собеседника проворно забегали по клавишам телефонного аппарата.
      - Добрый день. Девушка, будьте добры, отпечатайте сообщение абоненту 1025... да... Содержание такое: "Марат Вадимович, встреча не переносится, все договоренности остаются. Ждем вас". Что? Да нет, подписывать не надо. Большое спасибо. До свидания.
      Пришлось вернуться за бритвой, вот уж странно, такое со мной в первый раз. Вроде бы упаковал ее, точно помню, что видел ее в чемодане, но, поди же ты... оказалась, что она преспокойно лежит на туалетном столике. Хорошо, догадался открыть чемодан и все проверить перед уходом из гостиницы. Да, в приятную ситуацию бы попал, вспомни о бритве именно тогда, когда она важнее всего.
      Ладно, с этим обошлось. Билеты на месте, на дорожку я посидел, пора и в путь отправляться. Давно пора. До вокзала можно шикануть и проехаться на такси, не из-за времени, а по простому желанию выпендриться перед самим собой и кем-то еще, кого я ни знаю и знать не желаю, но кто увидит и хмыкнет, поражаясь расточительству некоторых людей, которые вызывают к гостинице авто, вместо того, чтобы пройтись пешком пять минут или проехаться две остановки на "двушке" - местном автобусе.
      Бог с ними, конечно. Хотя ждать прихода поезда мне придется более получаса, не знаю, куда денусь на этот срок; я и книжки с собой ни взял, даже почитать будет нечего, если там киоск не будет работать.
      Зато с шиком подкачу к платформе. Вот так. Хотя этот жести выдаст во мне человека мелочного.
      У меня огромный запас времени, но, тем не менее, я тороплюсь, я заполняю бланк, расписываюсь в гроссбухе администратора гостиницы с такой поспешностью, которой от себя никак не ожидал.
      И пустота на душе, просто жуткая пустота, я совершаю движения чисто механически, рефлекторно, не замечая их, я автоматически прощаюсь с администратором, пожелавшим мне счастливого пути, с носильщиком, занесшим мои вещи в такси, еще одна любезность, от которой в кошельке на несколько рублей станет меньше; но любезность последняя, если не считать водителя.
      Я выписываюсь заметно, с некоторой даже навязчивостью, от которой меня самого бросает в дрожь, а в кармане пиджака все еще лежит то злосчастное кашне. Точно не мог бросить его в ближайшую про пути следование урну, ну не будут же они перерывать все урны в поисках неизвестно чего. Я не знаю.
      Мне все равно. Пока еще все равно, я действую на автомате, отключив свои чувства до неопределенного момента, который непременно наступит. Я уже в новых ботинках, те, то побывали в лесу, лежат в коробке, я избавлюсь от них по дороге, в вагоне, может, просто выброшу в окно в тамбуре поезда, если позволит случай.
      В такси я пуст; молча расплачиваюсь с водителем, он любезно помогает мне выгрузить багаж, сообщает, что-то о расписании поездов, я его не слушаю, кажется, он рассчитывает на очередной "дашбаш".
      В привокзальном киоске ничего интересного, я покупаю старый номер местного еженедельника - хоть какое-то чтиво - и, пока дожидаюсь поезда, успеваю прочесть его от корки до корки и разгадать наполовину невообразимо скучный кроссворд.
      Вагоны тащит старенький электровоз, чахлый, замызганный, когда я ехал сюда, то прибыл на более современном, этот же напоминает доисторическое животное, которое впрягли в непосильную для его возраста ношу, мучительно и беспрестанно понукают везти неподъемный груз.
      В билете указан только вагон, места берутся "на ура". Я выбрал себе кресло у окна по левую сторону, и, ожидая отхода, погрузился в размышления. Ни о чем, мысли текли, не возвращаясь в прошлое, точно на их пути возникла невидимая непреодолимая блокада, воздвигнутая старательным разумом, блуждали меж околовокзальных впечатлений, пропадали и появлялись вновь, все такие же пустые и ненужные.
      И все же кашне оставалось у меня в кармане; странно, я не вздрагивал, не покрывался холодным потом, когда вспоминал о нем, просто констатировал факт своей неразумности. После отправления я с ним распрощаюсь. На сей раз точно. Равно как и с ботинками тоже.
      Минут за семь до отправления поезда в вагон вошла женщина, предлагавшая книги по сниженным ценам: любовные романы, боевики и детективы в мягкой обложке по пятаку за штуку. Я спросил у нее Чейза или Маклина, то в ответ покачала головой: только отечественные авторы. Взять что-либо и, тем самым, поддержать их, если не морально, то материально, я отказался. Никого из современников я не читал, да, признаться, желания такого не возникало. Может, я и не прав, не берусь судить, хвалят же наших писательниц-детективщиц. Да и пускай хвалят.
      Мимо меня прошествовала молодая мама с сумками ни небольшой хозяйственной тележкой, за ней поторапливался малыш семи-восьми лет. В одной руке он нес пластиковый пакет, в другой - замусоленную книжку-раскраску. Заметив мой взгляд, он остановился, совершенно забыв про свою родительницу и принялся с интересом в ответ разглядывать меня. Спустя полминуты обоюдного молчания он произнес первую фразу для начала знакомства:
      - Дядя, хотите взглянуть какого мне котенка на день рождения подарили?
      Я кивнул на соседнее кресло, присаживайся, мол, и показывай свое сокровище. Малыш так и сделал, убрав книжку в пакет и бережно вытащив из-за пазухи крошечное рыжее создание с голубыми точно небушко глазами.
      - Его зовут Стасик, - заметил мальчуган. - Мне недавно восемь лет исполнилось, вот.
      - Хорош, - оценил я.
      - Нравится?
      - Еще бы.
      - Можете погладить, - разрешил малыш. - Не бойтесь, он не будет царапаться и не убежит. Он домашний.
      Стасик поднял на меня прелестную мордашку; я поднес к его розовому носу руку, он осторожно ткнулся в нее и согласился на то, чтобы ему почесали за ухом. Спустя минуту от удовольствия он негромко заурчал.
      - Вы ему нравитесь, - прокомментировал маленький хозяин котенка и принялся гладить свое сокровище сам. - А у вас кошка есть?
      - Нету, к сожалению.
      - Непременно заведите, - посоветовал мой попутчик. - Не пожалеете.
      В вагон вернулась мама, озабоченная отсутствием своего чада. Увидев нас, она несколько успокоилась и попыталась улыбнуться мне; улыбка вышла вымученной, конечно, ее раздражали тяжелые сумки и ребенок, который постоянно норовил исчезнуть из поля зрения. Я улыбнулся в ответ.
      - Савва, - мама строго посмотрела на сына, - ты опять ко всем пристаешь со своим котом. Вот отберут его у тебя, будешь знать.
      - Да кто ж отберет, - я решил встрять в разговор, видя, как резко падает настроение у мальчика - подобная перспектива его напугала. - Не посмеют.
      Мальчик был вынужден со мной попрощаться, крикнув в последний момент, чтобы я заходил к ним; куда "к ним", я так и не узнал: может в соседний вагон, может, в их город, в их квартиру, может, туда, куда еду и я. Или они сойдут на какой-то другой остановке - впереди их две - которую малыш с котенком за пазухой и волочащимся по полу вагона пластиковым пакетом считает "своей"; одному Богу известно.
      Хлопнула дверь тамбура, они ушли, оставив меня в полном одиночестве.
      Наконец поезд тронулся, постепенно набирая обороты, поплыл пейзаж за окном, вагон тряхнуло на стрелках, раз, другой; станционные строения остались позади, расползшиеся колеи собрались в одну, соседнюю с нашей, прямую, устремленную в тот город, куда я спешил. За окнами замелькал лес: ельник перемешанный березняком и островками молоденьких сосенок, едва просматривающихся в марево голубом покрове леса.
      Прошла контролерша, пробила компостером билет, следом за ней в вагон, совершенно пустой, если не считать обнявшуюся парочку в дальнем углу, вошла немолодая женщина с безразмерной стенторовской сумкой в руках. Молодые были заняты тихим, разговором, касавшимся их одних, женщина достала из сумки "розовый роман" и погрузилась в чтение, словом, каждый был предоставлен своим интересам, каждый мог чувствовать себя в полнейшем одиночестве.
      Я принялся за кроссворд. Догадав его, еще раз перелистал газету и под конец задремал. Под ровный стук колес замечательно дремется, по себе знаю, сколько уж километров так пролетело, продремалось про шустрый перестук, бесконечных километров пути туда, обратно и снова туда, по стране, по другим странам из числа тех, что составляли некогда единую и неделимую "одну шестую земного шара", великую страну без имени. Хотя и теперь границы прозрачны, но за столько лет, проведенных порознь, подальше друг от друга, уклад жизни удивительно изменился, поменялось буквально все; я, путешественник поневоле, замечаю это, быть может, много лучше тех, кто живет в самих областях, краях и республиках некогда необъятной родины.
      Поезд задергался, вагон замотало из стороны в сторону, я очнулся от дремоты, выглянул в окно. Уже заметно стемнело, солнце садилось где-то за грядой убегающего вдаль иссиня-черного леса. Путь был проложен по возвышенности - внизу открывался впечатляющий вид: лес, деревушки, бегущая куда-то прочь речка, янтарем блестевшая на закатном солнце; все это великолепие мелькнуло разом и исчезло, скрылось за лесозащитной полосой, за хозяйственными постройками, за поселком, к которому прибыл поезд.
      Мне еще далеко, далеко...