Катрин (№3) - Катрин. Книга третья

Мари неистово вопила, пытаясь подняться, но молодая женщина, подчиняясь свирепому инстинкту, идущему из глубины веков, молотила кулачками лицо соперницы, норовила выцарапать глаза и ухватить за горло. Она потеряла всякую власть над собой и хотела только одного — убить ненавистную тварь, чтобы никогда больше не видеть это дерзкое лицо, эти бесстыжие зеленые глаза. Гадину надо было раздавить раз и навсегда! Мари, опомнившись, защищалась с неожиданной силой. Ей удалось подтянуть одну ногу, и она нанесла Катрин такой сильный удар коленом в грудь, что у молодой женщины захватило дыхание. Невольно она ослабила хватку, и Мари, вскочив на ноги, в свою очередь, ринулась на соперницу…

Арно ошеломленно смотрел на ожесточенную схватку двух фурий. Быстро придя в себя, он схватил со столика льняное полотенце и обернул им бедра, а затем схватил сначала Мари, подмявшую под себя Катрин, отшвырнул в сторону и довольно грубо поставил на ноги жену. Ненависть настолько сильно полыхала в сердцах обеих женщин, что он не без труда удерживал их на вытянутых руках.

— А ну, прекратите! — крикнул он. — Что на вас нашло? И прежде всего, что ты здесь делаешь, Мари?

— Что она здесь делает? — завопила Катрин, брызгая слюной. — Эта шлюха купила у банщицы возможность растирать тебя. Она пряталась за колонной, пока ты принимал ванну…

Это показалось Монсальви настолько забавным, что он расхохотался. Впервые за две недели Катрин слышала его смех, но больше поразилась тому, как осунулось его лицо.

Впрочем, глаза и сейчас не смеялись, они были грустными и тусклыми. Однако Катрин почувствовала себя уязвленной.

— Тебя это так веселит? Будешь ли ты смеяться, когда узнаешь, что она пыталась убить нас, сначала меня, а потом Мишеля… Если бы не Готье, я сломала бы себе шею. Если бы не Сара, ты потерял бы сына.

— Арно стал мертвенно-бледным, но ответить не успел, потому что Мари злобно крикнула:

— И ты еще сомневаешься, что она сумасшедшая? Теперь ты убедился? Я пыталась убить ее? Интересно, каким образом?

— Не волнуйтесь, сейчас скажу…

Стараясь говорить спокойно, Катрин рассказала обо всем, что произошло, начиная с того момента, как за ней прибежал солдат, якобы от имени Арно. Когда она подчеркнула, что Эскорнебеф признался во всем. Мари пожала плечами, насмешливо улыбаясь.

— Он солгал. В его положении он сказал бы все что угодно, лишь бы спастись. Это вам лучше сказать правду о том, что было в донжоне…

— Какую правду? — завопила Катрин.

— Единственную! — ядовито парировала Мари. — Другой просто не существует. У вас было свидание в донжоне с этим неотесанным нормандцем. Все знают, что он ваш любовник!

Арно отпустил Катрин и схватил Мари обеими руками. Лицо его почернело от бешенства.

— Не повторяй этого больше. Мари, — сказал он, скрипя зубами, — не повторяй, иначе я задушу тебя!

— Можешь задушить меня, только этим делу не поможешь! Конечно, правду неприятно слышать.

— Отдай ее мне, — выкрикнула Катрин вне себя. — Клянусь, я вколочу эту ложь ей в глотку, чтобы она подавилась ею, чтобы изошла кровавой слюной! Я…

— Довольно! — оборвал Арно. — Я сам буду расследовать это дело и добьюсь правды, хотя бы для этого пришлось подвергнуть негодяя Эскорнебефа пытке.

— Если хочешь выяснить все, — бросила Катрин, — допроси Эскорнебефа под пыткой, но только не забудь про его сообщницу. На дыбе она признается!

— Как и вы! — взвизгнула Мари. — Вы многое могли бы порассказать о том, что творится в вашей спальне теперь, когда муж оставил вас!

Она истерически хохотала, и смех ее был настолько пронзительным, что Катрин хотелось заткнуть уши. Арно, размахнувшись, дважды дал ей пощечину с такой силой, что она покатилась по полу к луже грязной воды возле бадьи.

— Убирайся! — прорычал он, сжав кулаки. — Убирайся, иначе я убью тебя! Но дело не закончено, помни об этом!

Она с трудом поднялась, протягивая к нему руки в грязной пене. Он взял ее за локоть, поднялся по ступенькам и грубо вытолкал наружу. Тяжелая дверь с глухим ворчанием захлопнулась за ней… Арно медленно спустился к Катрин, которая без сил присела на каменный край бадьи, машинально поправляя платье, измятое в схватке. Она воспряла духом, видя, как обошелся Арно с Мари, и теперь глядела на него лучистым взором. Вынув из кармашка платок, опустила его в ведро с холодной водой, а затем приложила к кровоточащей царапине на правой щеке. Остановившись в нескольких шагах, Арно, скрестив руки, мрачно наблюдал за ней.

— Что случилось с Мишелем?

— О, любовь моя! Я думала, что сойду с ума! С трудом сдерживая слезы при воспоминании об этих ужасных минутах, она рассказала, как нашла в колыбели почти задохнувшегося ребенка и как Сара спасла его. Голос ее прерывался от волнения, и, инстинктивно ища защиты в его объятиях, она встала и пошла к мужу, но он, отступив назад, ласково отстранил ее.

— Нет! Не прикасайся ко мне!

Катрин отпрянула и застыла, словно громом пораженная. На ее ошеломленном лице, в ее расширившихся глазах появилось выражение недоумения и боли, как у солдата, который получает стрелу в грудь в тот момент, когда уже достиг вершины крепостной стены, ожидая встретить славу, а не смерть. С остановившимся сердцем она слушала, как затихает в ней эхо этих невероятных слов. Словно пытаясь избавиться от наваждения, она недоверчиво переспросила:

— Ты сказал: «Не прикасайся ко мне!»?

Ответом было ужасное молчание! Оно давило невыносимой тяжестью, и Катрин с трудом удерживалась от крика, который разорвал бы эту непостижимую тишину. Арно, отвернувшись, взял со скамеечки свои вещи и стал медленно одеваться. Катрин не сводила с него глаз, следила за каждым его движением, ожидая, что он скажет хоть слово, хоть как-нибудь объяснит то, что не поддавалось никаким объяснениям… Но он молчал. Он даже не смотрел на нее! Тогда она спросила тоненьким детским голосом:

— Почему?

Он ответил не сразу. Опустив голову и поставив ногу на ступеньки, он застегивал пояс и, казалось, размышлял. Наконец он взглянул на нее.

— Я не могу тебе этого сказать… не могу сказать сейчас! Все, что произошло сегодня, просто не, укладывается в голове.

— Ты не веришь мне?

— Я этого не говорил! Но мне надо все обдумать! А для этого я должен остаться один.

Катрин, выпрямившись, гордо вскинула голову. Вот во что превратилась их близость! Куда же исчезло то чудесное, полное доверие друг к другу, связавшее их навсегда? В эту минуту между ними лежала пропасть, и глубины ее Катрин определить не могла, но предчувствовала, что преодолеть ее не удастся. Он говорил с ней, как с чужим человеком, он желал обдумать «все это»— иными словами, попытку убить жену и сына, тогда как должен был бы покарать за преступление немедленно и жестоко! Глухое раздражение поднялось в душе молодой женщины, но она решила ничем не показывать его.

— Что же ты собираешься делать с этой девкой?

— И об этом я должен поразмыслить!

— Ты должен поразмыслить? — презрительно повторила Катрин. — Хорошо, но прежде изволь выслушать меня: она покинет замок сегодня же вечером, иначе уйду я вместе с моим мальчиком.

— Куда ты уйдешь!

— А этом уж мое дело! Или ты прогонишь ее, или я уйду! Ни одного дня я не останусь под одной крышей с убийцей!

Арно сделал шаг навстречу Катрин, и она явственно увидела, какое у него измученное лицо, какой блуждающий взгляд. Пораженная, она замолчала.

— Прошу тебя, подожди до завтра! Только до завтра! Завтра я смогу говорить с тобой, я приму решение. Прошу тебя только об одной ночи!

Он провел рукой по пылающему лбу, на котором сверка — — ли бисеринки пота. У него был такой потерянный вид, что Катрин забыла о гордости. Любовь затопила ее волной, и она умоляюще протянула к нему руки.

— Прошу тебя, возлюбленный сеньор мой, опомнись! Вот уже много дней ты непохож на самого себя. Мне кажется, будто я вижу дурной сон. Неужели ты все забыл? Я Катрин, твоя жена, и я люблю тебя больше жизни! Неужели ты забыл о нашей любви, о поцелуях… о безумных и сладких ночах? О последней ночи, когда я говорила, что боюсь смерти, а потом стонала от страсти в твоих объятиях…

Он резко отвернулся, словно был не в силах смотреть на нее, и закрыл уши дрожащими руками.

— Замолчи, Катрин, замолчи! Во имя любви к Господу, оставь меня одного! Завтра я приму решение, клянусь честью! Все сомнения твои исчезнут. Обещаю тебе! А сейчас оставь меня одного!

Катрин бессильно опустила руки и пошла к двери. На пороге, взявшись за ручку, она обернулась.

— Завтра? — сказала она без всякого выражения. — Хорошо, я подожду до завтра. А ты пришлешь за мной, когда на то будет твоя воля. Но не дольше, Арно! Больше. ни одного дня я ждать не буду!

Всю ночь Катрин, не в силах заснуть, слушала завывания бури, обрушившейся на крепость. Сидя на приступке у камина, накинув на плечи одеяло, подогнув ноги и обхватив руками колени, она проводила долгие часы, смотря невидящими глазами в огонь, не замечая, как колеблется пламя под порывами ветра, проникавшего в дом. Ураган несся над Овернью, накидываясь с особой яростью на высокую скалу, где стоял гордый замок Карлат. Так океанские волны щадят хлипкую лодчонку и захлестывают большой корабль. Иногда сквозь завывание ветра слышалось, как хлопает оторвавшийся ставень, как трещат сломанные ветви, как падает с крыши черепица. Все демоны земли и неба сорвались с цепи в эту ночь, однако Катрин почти радовалась буре, столь созвучной той, что клокотала у нее в груди. Сердце стонало и плакало от горя. Она изнемогала, пытаясь найти ответ на мучившие ее вопросы. Время от времени к ней подсаживалась Сара и слышала, как с губ ее срывается бесконечное: «Почему? Ну почему?»

Она начинала беззвучно рыдать, и крупные слезы, бежали по щекам, скатываясь на зеленое платье. Потом она снова впадала в оцепенение, и это немое отчаяние было таким душераздирающим, что Сара предприняла попытку хоть как-то отвлечь ее от горьких мыслей.

— Напрасно ты терзаешься, Катрин, — произнесла она со вздохом, — это невозможно понять. Почему бы тебе не подождать спокойно до завтра, когда все разъяснится?

— До завтра? Что может принести мне завтрашний День, кроме муки? Да, да, я знаю, я чувствую это вот здесь, — сказала она, ткнув пальцем в сердце. — Я пытаюсь понять, что произошло, а не то, что будет. Отчего Арно переменился так резко и так внезапно? Он любил меня, я уверена в этом! О, как он меня любил! И вдруг отвернулся от меня, как от чужой. Мы были одна плоть и одна душа… а что теперь?

— Теперь, — ответила Сара невозмутимо, — ты начала выдумывать Бог весть что. Разве супруг сказал тебе, что не любит тебя?

— Он показал мне это, что гораздо хуже!

— Тем, что едва не придушил Мари, которая осмелилась говорить гадости о тебе и Готье? Тем, что поднял всю крепость на поиски мерзавца Эскорнебефа? Тому, впрочем, опять удалось куда-то улизнуть… Это, по-твоему, не любовь?

— Он считает меня своей собственностью, вот и все! Сара со вздохом поднялась и подошла к окну. Незадолго до того, как потушили огни, она увидела госпожу де Монсальви, которая спешила в часовню — вероятно, чтобы вознести последнюю молитву. С тех пор протекло уже три часа, и только теперь показалась высокая фигура старой дамы.

— Твоя свекровь вышла наконец из часовни, — промолвила цыганка. — И что она могла там делать все это время? О! Иди-ка сюда! Посмотри!

Катрин нехотя направилась к окну. Ничто не интересовало ее, и меньше всего она думала об Изабелле де Монсальви. Однако старая дама вела себя очень странно. Она шла, пошатываясь, зигзагами, словно пьяная. Ее большой плащ хлопал на ветру, вуаль сползла с головы, но она ничего не замечала. Катрин увидела, как она поднесла руки к вискам, будто у нее внезапно закружилась голова. Когда она достигла стены, на ее морщинистое лицо упал луч света от очага, пробившийся сквозь витражи. Она была бледна как смерть, и глаза ее блуждали. Вцепившись в стену, она тяжело дышала. Очевидно, каждое движение давалось ей с огромным трудом.

— Тебе надо бы выйти к ней, — сказала Катрин, — должно быть, она больна.

Но старая графиня уже исчезла за дверью. Через несколько секунд в соседней спальне затрещала кровать и послышались звуки приглушенных рыданий. Катрин и Сара слушали, изумленно глядя друг на друга.

— Сходи к ней! — приказала Катрин. — Что-то случилось…

Сара безмолвно вышла, но вскоре вернулась. Лицо ее было мрачным, и глубокая складка перерезала лоб.

На вопросительный взгляд Катрин она ответила, пожав плечами:

— Не хочет говорить! Видимо, слишком сильно испугалась за внука. Надеялась обрести утешение в молитве, но ничего не помогло.

Цыганка говорила почти шепотом, и они по-прежнему могли слышать, что происходит в соседней комнате. Изабелла де Монсальви все еще плакала, однако Катрин внезапно потеряла к этому всякий интерес. В конце концов, что ей до этих слез! Каждый за самого себя и Господь Бог за всех! С нее хватит и собственного горя. Она медленно повернулась и пошла в свой уголок к камину, заглянув по дороге в колыбельку Мишеля. Малыш спал ангельским сном… Катрин, почувствовав некоторое облегчение, вдруг подумала, что у нее есть выход. Если Арно откажется выслушать ее и не прогонит эту Мари, то она уедет, как пригрозила сгоряча. Она вернется к себе домой, в Бургундию!

Она сама удивилась, мысленно произнеся это слово. Бургундия! Слившись духом и телом с мужем, проникшись его мыслями и предрассудками, она стала смотреть на Бургундию как на вражескую страну… А ведь в этом краю жили ее мать, сестра, дядя Матье. Она не виделась с ними уже три года и внезапно ощутила, как ей их не хватает. Только они могли бы помочь в эту тяжкую минуту. В замке, овеваемом всеми ветрами, она вспоминала лавку на улице Гриффон, в тени дижонского собора Богоматери, деревенский дом, укрывшийся меж холмов, обсаженных роскошными виноградниками, серо-голубое небо Дижона, где облака мчались в сторону Соны, изменчивое небо Бургундии, к которому Дижон вздымал фантастическое нагромождение своих башен, остроконечных крыш и церковных шпилей. Черный, синий и золотой Дижон! Катрин закрыла глаза, и перед ней возникло кроткое бледное лицо матери, четкий профиль сестры Лоиз, монахини в монастыре Тара, красная добродушная физиономия дядюшки Матье с вечно сползающим набок капюшоном. Слезы хлынули из-под прикрытых век, и Катрин поняла, что хочет увидеть их всех как можно скорее. Материнские объятия спасут и укроют ее от тягот мира. О чем думала в этот час Жакетта Легуа, так давно не имевшая известий от дочери? Должно быть, молилась и плакала…

А за спиной матери вдруг выросла высокая тонкая фигура герцога Филиппа, со сдвинутыми бровями и грозным взглядом. Он был справедливый человек, но надменность его не знала границ. Сумел ли он обуздать свою гордость? Или же ярость мужчины, оставленного женщиной, обрушилась на невинных? Молодая женщина надеясь на лучшее, однако сейчас ей хотелось знать это наверняка…

Появились и другие фигуры: толстая Эрменгарда де Шатовилен, устрашающая и великолепная в своих любимых пурпурных одеяниях, изящный Жак де Руссе, капитан гвардии, так нежно любивший ее, Ян Ван Эйк, художник, которому, казалось, никогда не наскучит писать ее… А затем из тени возникла хрупкая фигурка в шелковом синем халате, в огромном тюрбане, цветом и формой напоминающем зрелую тыкву, с угольно-черными глазами и белоснежной бородой — самого лучшего, самого дорогого друга, маленького арабского врача Абу-аль-Хайра… В его длинных рукавах всегда таился свиток с каким-нибудь философским изречением, он умел облечь в поэтическую форму каждый миг человеческой жизни. Что он сказал ей в харчевне на Фландрской дороге, когда она уходила, потрясенная и, униженная, после первой встречи с Арно? Его слова поразили ее тогда, и, кажется, в них заключалась истина, верная и для нынешнего дня… Ах да! Он сказал ей: «Дорога любви залита кровью. Идущие по ней да приподнимут полы своих одежд…» Господи! Есть ли на свете более тяжкий путь, чем дорога ее любви? Сколько ран, сколько крови! И какой удар нанесет ей сегодня этот мужчина, ради которого она бросила все, которому отдалась слепо и беззаветно, но которого продолжает безумно любить?

Усталым жестом Катрин отвела со лба тяжелые пряди волос и взглянула на Сару глазами, блестящими от слез.

— Сара, — прошептала она, — я хотела бы вернуться к своим! Я хочу увидеть маму, дядю Матье и всех, всех…

— Даже герцога Филиппа?

Быстрым движением молодая женщина опустилась на землю и спрятала лицо в коленях цыганки. Плечи ее сотрясались от рыданий.

— Не знаю! Не знаю! Но мне так плохо… Я не хочу, чтобы мне было плохо, я хочу, чтобы все было как прежде… как прежде!

Сара не ответила, прислушиваясь к рыданиям за дубовой стеной и рядом, которые, не сливаясь, словно дополняли друг друга. То были слезы матери и жены. Они плакали из-за одного человека, и она знала причину этих слез, тайну, которую Арно доверил ей однажды ночью, заставив поклясться спасением души, что она никому ее не раскроет. Если бы этим можно было смягчить страдания Катрин, она преступила бы клятву без всяких угрызений совести, но она знала, что ничем помочь нельзя. Катрин и сейчас плохо, но ожидают ее еще более тяжкие муки. Пусть все идет своим чередом. Цыганка молилась только об одном: да убережет Господь от слишком тяжелого удара ее дорогое дитя.

— Господи! — безмолвно взывала она. — Господи, ты добр и справедлив, ты знаешь, что она не совершила никакого зла, она просто любила этого мужчину больше, чем самое себя… больше, чем тебя. Господи! Пощади ее!

В этот момент ветер ворвался в камин с такой неистовой силой, что языки пламени, согнувшись, чуть не опалили Сару. Она суеверно перекрестилась. Неужели это было ответом на ее мольбу? Дурное предзнаменование! И, словно желая заслонить молодую женщину, она положила обе руки на склоненную голову.

Когда над измученными, исхлестанными ветром скалами занялся хмурый зябкий день, в дверь Катрин робко поскребся Фортюна. Зажав в кулаке берет, маленький гасконец проскользнул в комнату и двинулся к молодой женщине на цыпочках, будто подходил к алтарю. Похоже, он тоже не сомкнул глаз в эту ночь. Несмотря на загар, его смуглое лицо посерело, у носа залегли глубокие складки, уголки губ опустились. Он постоянно моргал, словно ему было тяжело держать глаза открытыми.

— Госпожа, — сказал он, тяжело преклоняя колено, — монсеньор просил передать, что вы сможете увидеться с ним в час терции, после мессы, и просил узнать, удобно ли вам это время.

Торжественный официальный тон послания вызвал на губах Катрин горькую улыбку. Вот, значит, до чего они дошли: переговариваются через посредников и назначают друг другу аудиенции!

— Не вижу никаких неудобств… это время или другое, какая разница? Где я смогу увидеться с супругом? Поднимется ли он ко мне?

Маленький конюший заметно смутился. Понурив голову, он ожесточенно мял в руках свой берет.

— Нет. Он послал меня за вами. Вокруг крепости бродят подозрительные люди, и монсеньор не может оставить укрепления.

Этот куртуазный разговор привел Сару в остервенение. Схватив Фортюна за плечи, она силой поставила его на ноги, а затем развернула к себе. Катрин бледнела на глазах, и этого цыганка вынести не могла.

— К дьяволу все эти церемонии! Ответь-ка мне вот что, голубчик: ты ведь со вчерашнего дня безотлучно находишься при своем господине, верно?

— Ваша правда.

— Говори, что он делал после того, как принял ванну?

— Монсеньор пошел в кордегардию и отдал распоряжения на ночь. Потом удалился в свою комнату и поел немного холодной дичи. Потом направился в часовню. Вскоре туда же пришла его мать. Не знаю, о чем они говорили, но длилось это долго.

Сара, одобрительно кивнув, произнесла:

— Продолжай… Что было потом? Он послал за мадемуазель де Конборн?

— Да, — ответил Фортюна, инстинктивно понизив голос и тревожно оглядываясь. — Уйдя из часовни, он послал меня за ней. Она уже спала, и мне пришлось разбудить ее. Монсеньор заперся вместе с ней, и этого разговора я также не слышался… но зато слышал крики!

— Крики? Кто же кричал?

— Мадемуазель! Сначала я ничего не понимал, но понял, когда дверь открылась, и монсеньор позвал меня. У него в руках была плеть, и он, конечно, пустил ее в ход, потому что мадемуазель забилась в угол, дрожа как лист, в разорванном платье. Монсеньор сказал мне: «Запереть ее в башне Гийо. Дать ей все, что попросит, но не выпускать ни под каким предлогом. Поставить двух часовых у двери. И никого не впускать…»

Сара и Катрин недоуменно переглянулись. Легко можно было понять, за что Арно наказал Мари, но зачем заключать в башню, когда проще всего было бы усадить ее на лошадь и на заре выпроводить из Карлата?

— Стало быть, он хочет оставить ее здесь! — язвительно промолвила Катрин.

— Но ведь Фортюна сказал, что вокруг крепости бродят подозрительные люди! — поторопилась возразить Сара. — Наверное, мессир не может отправить ее сегодня, потому что у него нет солдат для охраны.

— Он мог бы отослать ее без сопровождения! — яростно воскликнула Катрин. — Нечего церемониться с убийцей! Пусть убирается… хоть к дьяволу! Если с ней что-нибудь случится, это будет только справедливо!

Конюший беспомощно развел руками. Законная супруга монсеньора гневалась с полным правом, но сам он с таким благоговением относился к своему господину, так безоговорочно восхищался им, что не мог позволить себе даже легкого неодобрения. Поэтому он повторил, поклонившись:

— После мессы, в час терции… — а затем поторопился уйти. Катрин начала кружить по комнате, как зверь в клетке, с трудом подавляя раздражение. С каким наслаждением стала бы она крушить мебель, кричать и вопить, кататься по земле, проклиная Небо и землю, как это делают мужчины!

— Понимаю тебя! — сказала Сара, которая давно научилась читать мысли молодой женщины. — Но женщинам дозволены только слезы! Тебе пора заняться сыном. Д потом я помогу тебе переодеться к мессе.

Замок просыпался. На стенах перекликались часовые, со скрипом открывались двери конюшен и сараев, во дворе громко переговаривались слуги. Лошадей выводили, чтобы дать им размяться, слышалось кудахтанье кур и грубые шутки служанок, которые насыпали им корм. В кузнице разводили мехи и стучал молот. Колокол часовни звонил к утренней мессе. Катрин любила эту суматоху начинающегося дня, но сегодня все раздражало ее. Ей хотелось тишины, чтобы прислушаться к биению сердца. Накормив Мишеля и сменив пеленки, она велела принести побольше теплой воды и вымылась с ног до головы, чтобы прогнать усталость после бессонной ночи. Затем Сара растерла ее пушистым полотенцем, пока кожа не покраснела. Одеваясь, Катрин чувствовала себя много лучше: тело приобрело легкость, голова стала ясной. Мужество возвращалось к ней вместе с желанием бороться. Нужно наконец выйти из этого невероятного кошмара, покончить с ним! Однако, прежде чем принимать крайние решения, следовало выяснить все до конца.

Сара сразу заметила, как изменилось настроение молодой женщины. Катрин гордо вскинула голову, прикалывая белую, вышитую золотом вуаль. В фиалковых глазах сверкала воинственная решимость.

Вот и хорошо! — промолвила цыганка, еле заметно улыбаясь и не уточняя, относится ли ее похвала к наряду. Катрин или же к ее боевому духу.

— Ступай с Богом! А я останусь с малышом.

Завернувшись в широкий черный плащ, Катрин направилась в часовню. В большой зале Фортюна точил длинный меч, а двое лучников разводили огонь в камине. На пороге замка она остановилась, чтобы глубоко вдохнуть свежий утренний воздух. Буря умчалась, и небо встретило молодую женщину нежной голубизной.

Пахло мокрыми деревьями и молодой травой. Все сияло свежими красками, даже старый бук с искривленными ветвями. Несколько секунд Катрин стояла, словно проникаясь этим весенним обновлением, а затем медленно пошла к часовне, взглянув на безмолвную башню Сен-Жан, а затем на башню Гийо, которая тоже казалась вымершей. Служанки, идущие к мессе, расступились перед ней с поклоном. Среди них была и толстая банщица, однако Катрин даже не взглянула на нее.

В часовне было сыро и промозгло. На известковых стенах проступала вода, от которой проржавели балки и почернело древнее деревянное распятие. Катрин, вздрогнув, направилась к почетной скамье, где никого не было. Кюре Карлата, который обычно совершал богослужение в замке, начал мессу при ее появлении. Это был маленький старичок, боязливый и робкий, постоянно горбившийся, словно его придавил к земле страх перед жизнью. Но глаза у него лучились добротой, и Катрин, которая уже исповедовалась ему, знала, что душа его была подобна ангельской, ибо он был преисполнен безграничного сострадания к несчастным, заблудшим грешникам.

Преклонив колени, она открыла тяжелый молитвенник с серебряными застежками, лежавший перед ней, и попыталась вникнуть в слова священной службы. Но мысли ее витали далеко. Она могла думать только об Арно, который не показывался ей на глаза, о Мари, заключенной в башню, о свекрови, чье отсутствие было совершенно необъяснимым. Изабелла, набожная до фанатизма, не пропускала ни одного богослужения. Что же помешало ей прийти? Катрин казалось, что она все еще слышит сдавленные рыдания старухи. Ночью Сара предположила, что это слезы облегчения и благодарности Богу, спасшему внука. Но нет! Это были слезы отчаяния и бесконечной муки… Почему она плакала?

Молодой женщине так не терпелось ринуться в бой, что она с видимой радостью встретила последние слова мессы «Ite missa est». Поспешно перекрестившись и в последний раз опустившись на колени, она быстро встала и пошла к выходу. У двери ее поджидал переминавшийся с ноги на ногу Фортюна. Увидев молодую женщину, он поспешно бросился к ней.

— Монсеньор ждет вас, госпожа Катрин… — начал он, но она жестом остановила его.

— Веди меня к нему…

Она шла за маленьким гасконцем безмолвно, ибо ей казалось, что нужно всеми силами сберечь решительность, по крупицам собранную на рассвете, которую нельзя было растратить в ненужных словах. Однако губы ее шептали беззвучную молитву, наверное, непонятную и бессвязную для людей, но не для Господа. Ибо кто, кроме Него, умел читать в бедном человеческом сердце?

Следуя за Фортюна, Катрин пересекла большой двор и начала подниматься по узкой лестнице без перил, ведущей на галереи, которые шли вдоль куртин и башен, повторяя их изгибы и углы, обреченные пылать во время штурма, стягивая крепость огненным поясом. Именно здесь ждал свою жену Арно. Стоя в полном вооружении у бойницы, он с мрачным видом вглядывался в долину, с которой постепенно сползал утренний туман, обнажая зеленеющие ложбины, ручьи, рыжие крыши домов с курящимся дымком, темно-красных быков, идущих по полю парами под одним ярмом.

Он был один и не шелохнулся, когда заскрипели доски под ногами конюшего и Катрин. Возможно, и ему тоже нужно было собраться с духом для схватки, напрячь все силы, чтобы одолеть собственную любовь.

Фортюна на цыпочках подошел к нему, шепнул что-то на ухо, и железная статуя медленно повернулась к Катрин. Маленький гасконец, поклонившись, исчез. Под поднятым забралом стального шлема Катрин увидела черные глаза мужа. Он смотрел на нее, не говоря ни слова. Призвав на помощь все свое мужество, она решилась нарушить это молчание, которое, казалось, могло длиться вечность, раздавив их обоих, и произнесла мягко:

— Ты звал меня? Я пришла…

Он не сдвинулся с места, поигрывая рукояткой длинного кинжала, украшенного его гербом. Катрин, не отрываясь, глядела на серебряного ястреба, расправившего крылья. Под лучами солнца черный панцирь Арно отсвечивал зловещими бликами. Вдруг Монсальви, решившись, поднял голову и взглянул прямо в лицо жене.

— Я послал за тобой, чтобы проститься!

Этих слов она не ожидала и невольно отшатнулась. Губы ее дрогнули.

— Проститься? Ты хочешь, чтобы я уехала?

Он слабо улыбнулся.

— Нет, Катрин. Ты должна остаться здесь. Это я уезжаю. И никогда не вернусь. Я хотел, чтобы ты знала…

— Уехать? Ты хочешь уехать? Она повторяла эти слова, как будто пыталась понять их смысл. Внезапно нахлынувшая усталость придавила ее, и, ища опоры, она ухватилась за стену. Постепенно ее рассудок, словно окутанный туманом, постигал суть этого странного заявления.

Уехать? — повторила она. — Но почему? И куда?

Отвернувшись от нее, он снова устремил взор на долину.

— Я еще сам не знаю, — промолвил он, пожав плечами, — возможно, в Прованс! Там море синее, как небо, и белые замки стоят среди изумительных цветов… может быть, там я найду покой.

— Если ты хочешь жить в Провансе, я поеду с тобой! Раз ты хочешь ехать, мы отправимся вместе. Я готова в путь хоть сейчас!

Вновь эта вымученная слабая улыбка. Он опустил голову, голос его звучал глухо.

— Я знаю, что делаю тебе больно, Катрин, но ты должна быть мужественной. Мы совершили ошибку, и нам следует ее исправить, пока не поздно. Я не возьму тебя с собой в Прованс. Со мной поедет Мари!

Катрин почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног. Она ошеломлен но глядела на Арно, который был похож на христианского мученика, брошенного на съедение диким зверям, но который повторил, глядя ей в лицо:

— Со мной поедет Мари! — Повторил холодным спокойным тоном, и было видно, что это обдуманное загодя решение.

— Мари? — прошептала Катрин. — С тобой поедет Мари? Но почему?

Ответ последовал незамедлительно и был оглушительным:

— Потому что я люблю ее.

Катрин, ошеломленная этим чудовищным признанием, безмолвно глядела на мужа, а тот глухо продолжал:

— Ты знаешь, люди часто совершают ошибки в любви. Мы с Мари вместе росли… и я всегда думал о ней как о маленькой девочке, подруге по играм. Твоя красота ослепила меня, я потерял голову… но когда мы приехали сюда, я увидел, что Мари сильно изменилась. Мы с ней одной крови, Катрин, и тебе нужно это понять. Мы с ней ровня.

Волна бешенства, поднявшись в душе молодой женщины, привела ее в чувство. Она слышала ужасные слова, которые молотом отдавались в голове. Но в них не было правды, не могло быть правды! И звучали они фальшиво! Она выпрямилась, сжав кулаки.

— Значит, ты ее любишь? Ты смеешь мне это говорить? Ты забыл, что связывает нас вот уже десять лет! Ты сошел с ума или сам не знаешь, что говоришь?! Однако ты ее любишь весьма странным образом, при помощи плети!