Катрин (№3) - Катрин. Книга третья

Она не посмела произнести вслух то, чего боялась больше всего, но Ксантрай понял ее.

— Я тоже останусь при нем, Катрин. Смерть не решится прийти за ним, если мы будем рядом.

Всю ночь Катрин, Сара и Ксантрай, подменяя друг друга, дежурили у изголовья Арно, прислушиваясь к его дыханию и ловя малейший признак угасания. Два или три раза им показалось, что все кончено, и в эти минуты Катрин чувствовала, как железная рука сдавливает ее собственное сердце. Несмотря на усталость, она часами стояла на коленях у постели больного и исступленно молилась, уступив место у изголовья Ксантраю или Саре. Эта ночь приобрела для нее значение символа, ибо она убедила себя, что все решится в эти часы, которые ползли невыносимо медленно. «Если он доживет до рассвета, — думала она, — то не умрет…» Но продержится ли он до того мгновения, когда солнце озарит лучами землю? Перед уходом рабби Моше сказал, что Арно чрезвычайно ослаб, и в этом он видит главную опасность. Чтобы хоть немного укрепить силы больного, врач заставил его проглотить несколько ложек теплого молока с медом, затем напоил маковым отваром — испытанным успокоительным средством. Арно по-прежнему лежал совершенно неподвижно, и это более всего приводило в отчаяние Катрин. Ей казалось, что слабенький огонек жизни, который еще теплился в этом измученном теле, может погаснуть в любую минуту, от самого легкого дуновения.

Ксантрай также всю ночь не сомкнул глаз. Сидя на скамеечке возле постели, обхватив руками колени, он пристально смотрел на друга, время от времени заговаривая с Катрин, чтобы утешить ее, но больше всего желая внушить надежду самому себе.

— Он выкарабкается, — говорил капитан убежденно, — обязательно выкарабкается. Вспомните, как было в Компьене, Катрин! Тогда мы тоже решили, что ему конец!

Но порой он начинал тереть кулаками глаза, сморщившись и едва сдерживая слезы, не в силах больше выносить этого зрелища — неподвижно лежащего друга с мертвенно-бледным лицом и повязкой на незрячих глазах. Всю ночь, напоминая о зловещем эдикте короля, за окнами слышалось шарканье и топот — это уходили изгнанники, направляясь к воротам Орон. Скольким из них удастся добраться до Бокера или Карпантра — двух южных городов, где к евреям относились терпимо и где иудейская община была богата и сильна?

Было еще темно, когда раздался первый петушиный крик. Колокол монастыря якобинцев пробил приму (6 часов утра), и небо чуть-чуть посветлело. Наконец на востоке показалась яркая полоса, которая начала расти, захватывая все больше места и поглотив в конце концов ночь. На крепостной стене запела труба, возвещая о смене часовых и об открытии городских ворот… В то же мгновение Арно пошевелился.

Сначала руки его нащупали простыню, которой он был укрыт, затем заметались и напряженно застыли в пустоте. Это были инстинктивные жесты слепого, который пытается определить, где он находится. Катрин и Ксантрай, затаив дыхание, смотрели на него. Сердце молодой женщины билось так сильно, что она приложила ладонь к груди. Казалось, достаточно было одного жеста, чтобы раненый вновь впал в оцепенение… Но нет, губы его дрогнули, и он произнес, словно бы в забытьи:

— Ночь… непроглядная ночь!

Услышав его голос, Катрин смогла наконец вздохнуть полной грудью. Замирая от радости, она схватила вытянутую вперед руку и нежно произнесла:

— Ты слышишь меня, Арно? Это я… Катрин!

— Катрин?

Раненый вдруг скрипнул зубами и с ожесточением вырвал руку из сжимавших его ладоней.

— Что вам еще от меня надо? — выдохнул он. — В какую ловушку вы хотите заманить меня? Вы же знаете… что все это бесполезно… вы попусту тратите время! Я не люблю вас! Я вас презираю! Вы… вы мне противны!

Катрин пошатнулась от неожиданного удара, но во взгляде стоящего напротив Ксантрая увидела тень улыбки.

— Он принял вас за другую! Любезную супругу Ла Тремуйля тоже зовут Катрин, вам это хорошо известно. Вероятно, она приходила к нему в темницу. Дайте-ка мне поговорить с ним!

И, в свою очередь, наклонившись к другу, он положил свои руки на худые плечи Арно.

— Слушай меня, Монсальви! Ты в безопасности! Все позади. Ты узнаешь меня? Я Ксантрай, твой брат, твой друг… Ты слышишь?

Но голова Арно склонилась набок, и ответом Ксантраю были только какие-то бессвязные слова. Мгновение, когда он пришел в себя, оказалось коротким, и тьма вновь заволокла рассудок больного. Ксантрай выпрямился и грозно посмотрел на Катрин, уже готовую расплакаться.

— Он не слышит нас, но это пройдет. Очень скоро пройдет.

Обогнув кровать, он схватил Катрин за плечи и слегка потряс ее, не обращая внимания на слезы, катившиеся по щекам молодой женщины.

— Запрещаю вам распускать нюни! Слышите меня, Катрин? Мы его спасем или я постригусь в монахи! Хватит рыдать, вам нужно отдохнуть, выспаться. Чтобы я вас здесь больше не видел! Найдется кому за ним присмотреть. Я тоже иду домой и вернусь вечером… Эй, вы!

Последнее восклицание относилось к Саре, которая вернулась с кухни, принеся кувшин молока. Услышав это непочтительное обращение, цыганка нахмурилась.

— Меня зовут Сара, мессир!

— Пусть будет Сара! Займитесь-ка вашей хозяйкой. Ее надо уложить в постель — даже силой, если понадобится. А сюда пришлите этого парня, который чертовски смахивает на осадную башню. Он будет охранять капитана де Монсальви.

С этими словами Ксантрай энергично расцеловал Катрин И удалился, стараясь не шуметь, но дверью, забывшись, все-таки хлопнул. Сара, пожав плечами, протянула Катрин чашку молока и проворчала:

— Что он себе воображает, этот капитан? Будто я без него не знаю, что тебе надо отдохнуть! Впрочем, он верно сказал — лучшего сторожа, чем Готье, не найти. Мне кажется, он мог бы в одиночку остановить целый отряд!

— Ты думаешь, нам здесь угрожает опасность?

— Еще бы! Ла Тремуйль из кожи вон вылезет, чтобы отыскать своего пленника и отомстить за сожженный замок. Сеньор Ксантрай не умеет держать язык за зубами… да и узнать его в обличье крестьянина было слишком легко! Даже в деревенских обносках и с бородой он остается воином с головы до пят. Я поражаюсь, как его пропустила городская стража. Солдаты, наверное, просто перепились!

Внизу просыпался дом. Лестница скрипела под ногами слуг, на кухне двигали тяжелые котлы. Хлопнула входная дверь. Кто-то уже вышел из дома. Вероятно, Масе отправилась на утреннюю мессу. Арно, казалось, спал. Посмотрев на него долгим взглядом, Катрин наконец решилась прилечь.

Пять дней и пять ночей Катрин не покидала комнаты, где все так же неподвижно лежал Арно. Она попросила постелить ей на полу в углу и дремала там два-три часа, когда ноги отказывались держать ее. При ней постоянно находилась Сара, и каждый вечер с наступлением темноты являлся Ксантрай, которому приходилось таиться, чтобы в городе не возникли пересуды, отчего он так зачастил к меховщику Жаку Керу. Что до Готье, то он ночью ложился поперек дверей, а в комнату входил, только когда его звали. При этом было заметно, что появляется он в ней весьма неохотно и норовит побыстрее уйти. Любое поручение Катрин он выполнял мгновенно и беспрекословно, но никто больше не видел улыбки на его лице, и голоса его почти не было слышно. Причину такого странного поведения безошибочно определила Сара.

— Ревнует! — заявила она.

Готье ревновал? Вполне возможно! На какое-то мгновение Катрин ощутила неловкость, однако быстро забыла о нормандце. Все эти дни, полные тревожного ожидания, она не могла думать ни о ком, кроме Арно, часто она даже не слышала обращенных к ней слов. Вместе с Ксантраем она вела беспощадный бой со смертью при помощи Сары и старой Маго. Жак и Масе старались ничем не отвлекать их и только дважды в день заходили, чтобы узнать, как идут дела у больного. И если в комнате на втором этаже шло сражение за Арно, то жизнь дома текла обычным, размеренным порядком, ибо прежде всего нужно было не привлекать к себе внимания. В целях безопасности Жак Кер даже переправил поэта Алена Шартье на одну из своих ферм. Старый ловелас начал ухаживать за молоденькой служанкой, а это могло привести к осложнениям.

Арно метался в исступленном бреду, который сменялся полным оцепенением. В нем шла невидимая мучительная борьба, и порой только слабое дыхание показывало, что он все еще жив. В такие мгновения ноздри у него начинали западать, а Катрин, с остановившимся сердцем, боялась вздохнуть, чтобы не оборвать хрупкую нить жизни. Потом она тихо молилась, боясь признаться самой себе, что предпочитает мучительный бред этой трагической неподвижности. Она взяла на себя почти все заботы о больном, собственноручно меняла ему компрессы на глазах и благодарила Бога, когда ей удавалось — ценой бесконечных усилий — хоть немного покормить его.

Хотя все ее помыслы были заняты Арно, она не забывала о нависшей над ними угрозе. В городе, естественно, много говорили о нападении на замок Сюлли. К счастью для рыжего капитана, Ла Тремуйль не сумел дознаться, кто убил его людей к поджег замок. Ксантрай позаботился о том, чтобы нельзя было опознать ни его самого, ни других участников нападения. Со слов толстого камергера выходило, что неизвестная банда застала врасплох стражу замка и увела с собой пленника, имя которого Ла Тремуйль почему-то предпочитал не называть.

— Конечно, Ла Тремуйль не уверен, что эту шутку с ним сыграл я, — делился с Катрин своими соображениями Ксантрай, — однако он меня подозревает, и мне надо быть очень осторожным, чтобы не угодить в ловушку. Я выхожу из дома только вечером, переодевшись в костюм слуги, а сюда прихожу, навестив некую даму из числа моих друзей. К счастью, в ее доме есть второй выход, весьма ловко замаскированный, и через него я могу ускользнуть незамеченным.

Ксантраю, очевидно, нравилось играть в прятки с камергером, и это беспокоило Катрин. В смертельно опасной игре на кон были поставлены две жизни — ее собственная и Арно. Каким образом можно будет спрятать раненого, если дом Керов окажется на подозрении? В подвале? Но в бреду Арно кричал так страшно, что мог обрушиться потолок: в спальне пришлось завесить стены и окна одеялами, чтобы не привлечь внимания прохожих.

На рассвете шестого дня, когда Катрин, встав на колени в углу перед иконой Богоматери, горячо молилась, закрыв лицо ладонями, а Ксантрай, стоя у постели друга, потягивался, как кот, готовясь уходить, вдруг послышался слабый, но отчетливый голос, при звуках которого капитан вздрогнул, а Катрин изумленно оглянулась, забыв о молитве.

— Зачем ты отпустил бороду? Тебе она не идет… Катрин, сдавленно вскрикнув, вскочила на ноги. Слегка приподнявшись на локте, Арно смотрел на своего друга, и на губах его играла насмешливая улыбка. Он сорвал с глаз повязку. Зрачки были еще красными, но Арно видел! Ксантрай ухмыльнулся, пытаясь скрыть охватившее его волнение.

— Значит, решил все-таки вернуться в мир живых, — пробурчал он, и в его карих глазах сверкнула радость, — впрочем, мы и не сомневались в этом, правда, Катрин?

— Катрин?

Раненый силился приподняться, стараясь заглянуть за плечо Ксантрая, но молодая женщина, смеясь и плача одновременно, уже ринулась к нему. Встав на колени перед кроватью, не в силах вымолвить ни единого слова, она схватила руку Арно и прижала ее к мокрой от слез щеке.

— Милая моя! — тихо сказал потрясенный Монсальви. — Нежная моя Катрин! Каким чудом ты здесь? Неужели Господь услышал мои мольбы и позволил мне увидеться с тобой вновь? Как я взывал к нему из моей тюрьмы! Ты здесь? Это, в самом деле, ты? Скажи, ты не снишься мне? Ты настоящая, живая?

По его исхудавшему лицу катились крупные слезы. Никогда Катрин не видела плачущим гордого Монсальви, и эти слезы лучше всяких слов показывали, как сильна его любовь. Для Катрин они были дороже самых богатых подарков. Он плакал от радости, плакал из-за нее! Замирая от нежности и благодарности, она прильнула к нему, обхватив его худые костлявые плечи и прижавшись дрожащими губами к его щеке.

— Я такая же живая, как и ты, любимый мой. Небо опять совершило чудо для нас… Теперь никто никогда не разлучит нас…

— Будем надеяться! — проворчал Ксантрай, слегка задетый тем, что на него не обращают внимания. — Черт возьми! У вашей любви слишком много недругов!

Но Арно не слышал его. Обхватив ладонями лицо Катрин, он осыпал ее поцелуями, шепча бессмысленные нежные слова, дрожащими пальцами гладил бархатистые щеки, упругую шею, округлые плечи, словно желая заново познать это желанное и почти забытое тело. Катрин, переполненная счастьем, все же слегка ежилась под дружески-насмешливым взглядом Ксантрая и старалась потихоньку выскользнуть из горячих рук Арно.

— Ты стала еще красивее, чем была, — прошептал больной хрипло.

Внезапно он отстранил ее от себя.

— Дай мне наглядеться на тебя, — сказал он с мольбой в голосе, — если бы ты знала, сколько раз я просил Небо вернуть мне тебя хотя бы на одно мгновение, прежде чем придется расстаться с жизнью. В этой яме я больше всего боялся, что подохну, как больное животное, так и не увидев твои глаза, твои волосы… не обняв тебя в последний раз…

Он заставил ее встать с колен и смотрел жадным взором, словно желая впитать в себя любимый облик. Внезапно взгляд его упал на округлившийся живот молодой женщины. Отпрянув и вздрогнув, он впился глазами в Катрин, и лицо его смертельно побледнело. Ему пришлось откашляться, прежде чем он смог заговорить.

— Так ты…

— Ну да, — с широкой улыбкой сказал Ксантрай, сразу угадавший ход мыслей своего друга, — весной, если будет на то воля Господня, у нас появится маленький Монсальви!

— Маленький… Монсальви? Но… но когда же? На сей раз ему ответила Катрин, пунцовая от гордости и смущения:

— Ночь в Руане, Арно… В лодке Жана Сона… Красивое лицо молодого человека медленно порозовело, а его черные глаза заискрились радостью. Он порывисто протянул к ней руки, и из груди его вырвался стон.

— Сын! Ты подаришь мне сына! Любовь моя… сердце мое! Какое счастье…

Возможно, радость и счастье оказались непосильны для больного, потому что Катрин почувствовала, как тело его обмякло в ее руках, а черноволосая голова склонилась к ней на плечо. Впервые в жизни Арно де Монсальви лишился чувств от волнения, вызванного радостной вестью. Катрин с испугом взглянула на Ксантрая, но тот стоял, подняв брови и разинув рот, глядя на эту сцену не столько с беспокойством, сколько с изумлением.

— Сказать правду, — озадаченно молвил капитан, придя в себя, — я никогда бы не подумал, что это на него так подействует! Да, многое изменилось с тех пор, как вы с ним пошли на мировую.

Хотя Катрин всецело была поглощена Арно, она все же заметила, что, в тоне капитана прозвучала горечь.

— Что вы хотите сказать, Жан? Вам это не нравится? Вы боитесь что моя любовь сделает из Арно неженку?

Однако Ксантрай уже обрел хорошее расположение духа; расхохотавшись, он пожал плечами.

— Дьявольщина! Нет, подобное мне и в голову прийти не могло! Возможно, я слегка ревную вас к нему, Катрин. Но если вам удалось сделать из этого дикаря человека, то я, пожалуй, буду этому рад.

Новость о том, что Арно пришел в себя, в мгновение ока облетела дом Кера, и в течение дня все его обитатели заглянули в комнату больного, на которого смотрели как на призрака, вернувшегося с того света. Первой была Сара, пришедшая, чтобы сменить Катрин, — со слезами на глазах она припала к руке Арно. Цыганка никогда не забывала, что рыцарь некогда с риском для жизни спас ее из горящего дома в Лоше. С тех пор она испытывала к нему чувство собачьей преданности, хотя слегка его побаивалась. Слишком долгим и ожесточенным было его неприятие Катрин; преданная Сара хорошо знала, сколько страданий принес ее любимице высокомерный, невыносимый характер знатного сеньора, который вместе с тем отличался благородством и непоколебимой верностью слову. Она опасалась его и восхищалась им. И если счастье Катрин покоилось в сильных руках Арно, она, Сара, готова была служить и во всем угождать Арно.

Затем пришел Жак Кер, которому Монсальви выразил признательность с искренностью и рыцарской гордостью — как человек, знающий цену мужеству и понимающий, чем рискует ради них этот торговец, хотя они для него, в сущности, совершенно чужие люди. А к Масе он обратился иначе, найдя для нее слова, в которых изысканная вежливость еще больше подчеркивала горячую благодарность:

— Я обязан вам больше, чем жизнью, мадам, ибо вы дали приют той, что дороже мне всех сокровищ этого бренного мира и блаженства, обещанного нам в жизни вечной. Благодарю за великодушие и доброту, с которой вы приняли мою драгоценную Катрин! — сказал он в заключение.

Арно не обошел вниманием никого, и всем, кто пришел проведать его, было сказано теплое слово. Старуха Маго так растрогалась, что не пожелала уходить из комнаты, совершенно очарованная знатным господином, которого принесли в дом в столь плачевном состоянии, что она и не чаяла увидеть его живым. Только Готье так и не появился в комнате больного. Никто не знал, куда он делся. Катрин, предчувствуя недоброе, направилась прямо в комнатушку, расположенную во дворе. над конюшней, где поселился нормандец.

Он сидел на соломенном матрасе, сгорбившись и обхватив руками колени. Рядом с ним лежал трогательный узелок. Но особенно поразили молодую женщину беззащитность и растерянность великана, который походил на большого ребенка, обиженного взрослыми и теперь не знающего куда приткнуться. Лицо его было печальным, и Катрин готова была поклясться, что он недавно плакал. Неужели ей было суждено в один и тот же день увидеть слезы двух мужчин, которых она считала неуязвимыми? Однако она не собиралась особенно церемониться с Готье.

— Почему ты не идешь, когда тебя зовут? — сухо спросила молодая женщина. — Тебя ищут с самого утра. Ты что, решил в прятки с нами играть?

Он медленно покачал своей лохматой головой, крепко сжав сцепленные пальцы. Катрин узнала свой собственный жест, ибо в минуты отчаяния или сильного волнения она сжимала руки так, что белели костяшки пальцев. Этот жест объяснил ей все, и внезапно на нее нахлынула волна нежности. Сев рядом с Готье на матрас, она ткнула пальцем в узелок.

— Ты собирался уйти, правда? Значит, ты больше не хочешь служить мне?

— Я вам больше не нужен, госпожа Катрин. Право защищать вас принадлежит теперь другому. Ведь это он отец вашего ребенка?

— Разумеется! Но я не понимаю, чем это может помешать твоей службе. Вспомни, что ты сказал мне в Аувье: «Даже знатной даме нужен верный пес». Я никогда не обращалась с тобой, как с собакой, и ты стал мне скорее другом, чем слугой. Да, я могу назвать тебя другом, ибо ты заслужил это своей преданностью.

Готье опустил голову. Костяшки пальцев у него побелели.

— Я ничего не забыл и говорил тогда искренно, от всего сердца. И самое мое горячее желание — это продолжать служить вам… Но я не могу… я боюсь…

Легкая усмешка появилась на губах молодой женщины, а в тоне ее прозвучали презрительные нотки.

— Боишься? Как странно это слышать от тебя! Я думала, что потомки морских королей ничего не боятся на этой жалкой земле.

— Я тоже так думал, госпожа Катрин… и могу сказать, что нет врага, который был бы способен устрашить меня.

Но… но я боюсь вас. Отпустите меня, госпожа Катрин, молю вас…

В сердце Катрин что-то дрогнуло. Ей тоже вдруг стало страшно: она боялась потерять Готье, поскольку внезапно поняла, что привыкла жить под его защитой. Если он уйдет, все станет по-другому, и никогда больше не найти ей столь же надежной опоры. Этого нельзя было допустить. Во что бы то ни стало она должна была убедить его остаться.

— Нет, — сказала Катрин мягко, но твердо. — Я никогда не разрешу тебе уйти. Конечно, ты можешь бежать, у меня нет возможности удержать тебя. Но согласия своего я тебе никогда не дам. Ты нужен мне, и сам это знаешь. Я же уверена, что не смогу обойтись без тебя, потому что научилась ценить истинную преданность — такую, как твоя! Ты говоришь, что право защищать меня принадлежит теперь другому? В каком-то смысле это верно. Но Арно едва пришел в себя и сейчас вряд ли сможет даже приподнять меч, с которым еще недавно так ловко управлялся. Мы объявлены вне закона, нас разыскивают и травят, как диких зверей, нам достаточно сделать два-три шага по улицам этого города, как нас опознают, схватят и бросят в тюрьму.

Я жду ребенка, и один Бог ведает, где доведется моему малышу открыть глаза! И в такое время ты решил меня покинуть? Ты говоришь, что боишься меня? А я еще больше боюсь тяжкого пути, на котором не будет у меня опоры. А теперь решай сам.

Нормандец сидел, упрямо насупившись, не поднимая глаз, и Катрин почувствовала, как в душу ее холодной струйкой вползает страх. Ей казалось, что она наткнулась на мощную стену, пробить которую невозможно.

— Я сказал, что боюсь вас, — глухо произнес Готье, — но должен прибавить, что не меньше боюсь себя самого. Вспомните… однажды уже было так, что я едва не забыл, кто вы и кто я. Память об этом мгновении отравляет мне жизнь… потому что было оно сладостным и потому что я боюсь не устоять перед искушением.

Катрин встала и, положив обе руки на плечи великана, взглянула ему прямо в глаза.

— А я тебе говорю, что ты сумеешь совладать с собой. Я знаю, ты не обманешь доверия… полного доверия моего к тебе. Приказываю тебе… если хочешь, молю тебя: останься со мной! Ты сам не понимаешь, как нужен мне. Ты не знаешь, как меня пугает будущее!

Последние слова она выговорила внезапно охрипшим голосом, а на глаза ее навернулись слезы. Этого Готье вынести не смог. Как и в тот день, когда она спасла его от петли, он преклонил перед ней колено.

— Простите меня, госпожа Катрин. У каждого из нас бывают минуты слабости. Я остаюсь.

— Благодарю тебя. Теперь пойдем со мной.

— Куда?

— К человеку, которого ты был готов возненавидеть, даже не узнав его толком. Он не меньше меня достоин, чтобы ты служил ему и…

Однако на пороге Готье, которого Катрин тянула за руку, вдруг остановился. —

— Мы должны договориться раз и навсегда, госпожа Катрин. Я принадлежу только вам и никому другому. Я буду служить только вам… и никому другому. Конечно, настанет день, и, возможно, очень скоро, когда вы станете его женой, но я все равно буду служить только вам… пока вы не прикажете мне уйти. До встречи с вами я был свободным человеком, и я останусь таковым для всех, кроме вас. Вы еще можете прогнать меня, если это вас не устраивает.

До чего же он был упрям! Катрин чувствовала, как в ней закипает раздражение, и она сделала над собой усилие, чтобы не дать волю гневу. Она догадывалась, что фанатическая преданность Готье не слишком понравится Арно, что ей, вероятно, придется улаживать недоразумения, которые неизбежно возникнут между двумя мужчинами, любившими ее каждый по — своему. Но она не могла оттолкнуть от себя нормандца. У них было так много общего! Катрин не обольщалась на свой счет, понимая, что приобрела аристократический лоск только благодаря покойному мужу Гарэну де Брази и герцогу Филиппу Бургундскому, страстно в нее влюбленному. Готье со своими дикарскими замашками был ей гораздо ближе, чем знатные сеньоры, пожелавшие возвысить до себя дочь Гоше Легуа, ювелира с моста Менял — девчонку, которая бегала босиком по песчаному берегу Сены.

Вздохнув, она смирилась с поражением.

— Хорошо, — сказала она, — все будет так, как ты хочешь!

Однако первая встреча Готье и Арно прошла гораздо лучше, чем она ожидала. Монсальви задумчиво разглядывал великана, стоявшего в ногах постели. В свои отряды капитаны обычно набирали рослых парней, так что удивить Арно было трудно. Тем не менее он вынужден был признать, что с подобной мощью сталкивается впервые.

— Ты рожден для железного панциря и шлема с забралом, — сказал Арно. — Ты похож на тех воинов, которые некогда пошли за Боэмондом и Танкредом освобождать Святую гробницу Господню.

— Я нормандец! — гордо произнес Готье, как будто само это слово все объясняло.

Однако Арно ответ понравился. Сам бесстрашный и надменный, он любил мужское гордое начало даже в людях низкого происхождения.

— Знаю! — молвил он.

И, подчиняясь какому-то смутному побуждению, которое не сумел бы выразить — возможно, это было желание привязать к себе такого необыкновенного человека? — добавил:

— Дай мне руку!

Катрин широко открыла глаза. Это было невероятно! Арно, гордый до высокомерия, протянул, как равному, руку крестьянину!

Грубое лицо нормандца залилось краской. Секунду он колебался, не зная, как поступить при виде этой исхудалой, но все равно прекрасной руки. Его загнали в ловушку. Как ни сильна была в нем любовь к Катрин, он не мог устоять перед капитаном де Монсальви.. Арно влек к себе сердца всех настоящих мужчин, и солдаты обожали его, хотя он был с ними груб. и наказывал провинившихся нещадно.

Нормандец наконец ответил на рукопожатие, бережно прикоснувшись к руке Арно, как будто это был хрупкий предмет, который не следует сжимать из опасения раздавить его. Однако тонкие пальцы Арно сдавили ладонь нормандца, понуждая того ответить по-мужски, и Готье сдался. Крепко пожав протянутую руку, он преклонил колено, но головы не опустил.

— Спасибо, — просто сказал Арно. — Я знаю, чем обязан тебе и что ты сделал… для моей жены и ребенка.

Взгляд черных и серых глаз скрестился, но без гнева, и Катрин вздохнула с облегчением. Она боялась признаться самой себе, как страшила ее эта встреча. Машинально она сложила руки молитвенным жестом. Сердце ее пело от радости. Его жена! Арно назвал ее своей женой. Никогда она не сомневалась в его любви, но даже мысленно не смела так называть себя. Может быть, это слово просто вырвалось у него? Однако она даже не успела испугаться при этой мысли. В комнату вошел Жак Кер, и Арно весело обратился к нему:

— Мэтр Кер, как только я буду в состоянии дойти на собственных ногах до храма Господня, нужно будет позаботиться о священнике. Нам давно пора пожениться, и я надеюсь, вы окажете нам честь быть свидетелем.

Меховщик поклонился с улыбкой, но не промолвил ни слова.

Глава третья. «Я, АРНО»

В ночь с 24 на 25 декабря 1431 года небольшая группа людей вышла, после сигнала тушить огни, из дома на улице Орон и направилась к ближайшей церкви Сен-Пьер-ле-Гийар. Ночь была темная, под ногами скрипел снег, но свирепый холод, заморозивший город на целых три недели и превративший в ледышки голые ветви деревьев, слегка отпустил. На Рождество выпал снег, и Бурж, словно закутанный в белую вату, затаил дыхание и притаился, слушая удары собственного сердца. Благословенные дни праздника означали передышку: Ла Тремуйль на время оставил в покое свои жертвы, и стражники его перестали врываться в дома мирных горожан. Однако страх был слишком велик, а потому город, избавившись от тревоги, не обрел веселья: в безмолвии люди встречали прекраснейший день года — день рождения Спасителя.

Катрин переступила порог дома Жака Кера впервые за два месяца, что оказалась здесь, и ее радовало все. Она с наслаждением ступала в своих меховых туфельках по густому мягкому снегу и сильнее прижимала к себе руку Арно, на которую опиралась.

— Это город больше похож на новобрачную, чем я, — шепнула она ему с улыбкой.

Вместо ответа он сжал ладонью тонкие пальчики. Катрин не надела перчаток, сгорая от нетерпения вручить руку суженому.

— Город нарядился к нашей свадьбе, — сказал Арно с нежностью, — я никогда не видел его таким красивым. И никогда я так не любил тебя, моя дорогая…

Оба целиком отдавались своему счастью: они были вместе и прижимались друг к другу, как все влюбленные. Для Арно радость была двойной, ибо он наконец чувствовал себя совершенно здоровым.

С того утра, когда он впервые пришел в себя и когда спал терзавший его жар, он стал поправляться с изумительной быстротой. Крепкий организм, столько раз выручавший его, не подвел и на этот раз. Природа сотворила еще одно чудо. Арно был по-прежнему очень худ, но на ногах стоял твердо и чувствовал себя так хорошо, что уже начал тяготиться заточением.

— Я совершенно не создан для жизни в четырех стенах, — говорил он Катрин, расхаживая по комнате и делая упражнения, чтобы разработать ослабевшие мышцы.

— Конечно, скоро тебя опять потянет на большую дорогу, — отвечала она с упреком, — прошу тебя, потерпи! Мы уедем, как только мэтр Кер удостоверится, что это можно сделать без особого риска.

— Без особого риска! Мне странно это слышать. Ведь я прежде всего капитан короля! Риск, прекрасная дама, это часть моей жизни и…

— …и тебе его не хватает, я знаю! с горечью закончила Катрин.

Ей и Жаку Керу стоило неимоверных трудов удерживать горячего молодого человека, который, едва окрепнув, вознамерился идти во дворец и броситься к ногам короля. Он жаждал оправдать себя в глазах монарха, строил планы, как он вызовет на бой Ла Тремуйля, дав ему пощечину прямо на королевском совете, как потребует Божьего суда и докажет тем самым свою невиновность. Все эти проекты были один безумнее другого, но честь его была задета, и всеми помыслами он устремлялся к мести, чем до смерти пугал Катрин.

Именно поэтому она о многом умолчала, рассказывая ему о вынужденном пребывании в замке Шантосе. Впрочем, связывала ее и клятва, которую она дала старому Жану де Краону. Она не имела права раскрывать ужасную тайну Жиля, а в их нынешнем положении было не только бесполезно, но и опасно возбуждать ярость Арно. Даже не зная всего, он объявил, что потребует объяснений у сира де Рэ и заставит того принести извинения. К счастью, Катрин удалось убедить Арно, что Жиль де Рэ теснейшими узами связан с Ла Тремуйлем, а потому надо прежде всего одолеть толстяка камергера, чтобы затем разобраться с его союзниками. Ксантрай, со своей стороны, также немало потрудился, уговаривая друга вести себя разумно и считаться с обстоятельствами.

— Чести твоей придется слегка подождать, брат. И Ла Тремуйль пусть потерпит, его не убудет. Когда же ты поймешь, что на лисицу охотятся иначе, чем на кабана или волка? Ты не представляешь, что сейчас творится во дворце. Ты двух шагов не сделаешь, как тебя схватят, закуют в цепи и бросят в такую же яму, откуда мы тебя вытащили. Ла Тремуйль давно тебя знает и понимает, что, оказавшись на свободе, ты немедленно попытаешься вцепиться ему в глотку. И, будь уверен, он принял все меры предосторожности. Что до твоего желания видеть короля, то боюсь, не повредился ли ты в уме.