Тайны знаменитых пиратов, или «Сундук мертвеца»

Спо­рили и по поводу изображений на пиратском флаге. Один считал, что чаще всего на нем красовались устрашающие череп и кости («Веселый Роджер»). Дру­гой доказывал, что столь же часто на черных стягах встречались человек с саблей в руке (морской раз­бойник), трезубец или дракон, песочные часы, напоминающие о быстротечности жизни (а проще гово­ря: лови момент). Иногда, не мудрствуя лукаво, про­сто писали слово «фортуна».

Те же изображения выбирали для татуировки, в качестве амулетов суеверные пираты использовали ракушки и кусочки дерева. Какие напитки предпо­читали они: ром или арак, пальмовое вино или смесь из морской воды и пороха? Это тоже являлось предметом обсуждения.

Одним словом, Стивенсон жил в мире героев рождавшейся книги. И можно предположить, что ему не раз казалось, будто он и в самом деле один из них. В этом сказывалось его вечное стремление к лицедейству, жившее в нем актерство. Многие отме­чают эту особенность писателя – соответственно нарядившись, исполнять перед самим собой ту или иную роль. Здесь Стивенсон выступал как бы после­дователем теории творчества своего любимого Кольриджа: поэт должен уметь вживаться в чужое созна­ние и полностью перевоплощаться в своего героя.

Но ведь такая способность художника приносит и великое счастье, и великую боль. Разве Бальзак умер не оттого, что был замучен поступками своих вымышленных героев? А Флобер? Больше всего он боялся «заразиться взаправду» переживаниями своих персонажей, испытывая в то же время огромное на­слаждение «претворяться в изображаемые существа». Точно так же Э.-Т.-А. Гофман, когда творил образы своих фантазий и ему становилось страшно, просил жену не оставлять его одного. Над порожденными собственным воображением героями обливался сле­зами Ч. Диккенс, мучился Г. Гейне и страдал Ф. До­стоевский. Они были актерами в самом подлинном смысле этого слова в окружении огромной и пестрой толпы созданных ими образов.

Мечтатель Стивенсон щедро наделял себя в твор­честве всем, чего ему недоставало в жизни. Часто прикованный к постели, он отважно преодолевал удары судьбы, безденежье и литературные неудачи тем, что отправлялся на крылатых кораблях мечты в безбрежные синие просторы, совершал смелые по­беги из Эдинбургского замка, сражался на стороне вольнолюбивых шотландцев. Романтика звала его в дальние дали. Увлекла она в плавание и героев «Острова сокровищ».

Теперь он жил одним желанием, чтобы они до­плыли до острова и нашли клад синерожего Флинта. Ведь самое интересное, по его мнению, – это поис­ки, а не то, что случается потом. В этом смысле ему было жаль, что А. Дюма не уделил должного места поискам сокровищ в своем «Графе Монте-Кристо».

Под шум дождя в Бремере было написано за пят­надцать дней столько же глав. Поистине рекордные сроки. Однако на первых же абзацах шестнадцатой главы писатель, по его собственным словам, позор­но споткнулся. Уста его были немы, в груди – ни слова для «Острова сокровищ». А между тем мистер Гендерсон, издатель журнала для юношества «Янг фолкс», который решился напечатать роман, с не­терпением ждал продолжения. Но творческий про­цесс прервался. Стивенсон утешал себя: ни один ху­дожник не бывает художником изо дня в день. Он ждал, когда вернется вдохновение. Но оно, как видно, надолго покинуло его. Писатель был близок к отчаянию.

Кончилось лето, наступил октябрь. Спасаясь от сырости и холодов, Стивенсон перебрался на зиму в Давос. Здесь, в швейцарских горах, к нему и пришла вторая волна счастливого наития. Слова вновь так и полились сами собой из-под пера. С каждым днем он, как и раньше, продвигался на целую главу.

И вот плавание «Эспаньолы» завершилось. Кон­чилась и литературная игра в пиратов и поиски со­кровищ. Родилась прекрасная книга, естественная и жизненная, написанная великим мастером-повест­вователем.

Некоторое время спустя Стивенсон держал в руках гранки журнальной корректуры. Неужели и этой его книге суждено стать еще одной неудачей? Поначалу, казалось, так и случится: напечатанный в журнале роман не привлек к себе ни малейшего внимания. И только когда «Остров сокровищ» в 1883 году вышел отдельной книгой (автор посвятил ее своему пасынку Ллойду), Стивенсона ждала за­служенная слава. «Забавная история для мальчишек» очень скоро стала всемирно любимой, а ее создате­ля – РЛС – Роберта Льюиса Стивенсона – при­знали одним из выдающихся английских писателей. Лучшую оценку в этом смысле дал ему, пожалуй, Р. Киплинг, написавший, что творение Стивенсо­на – «настоящая черно-белая филигрань, отделан­ная с точностью до толщины волоска».

ШАНСИЛАУ, или ВСТРЕЧИ КАМОЭНСА С ПИРАТАМИ

Изгнание

С моря силуэт сегодняшнего Макао (Аомынь) выглядит вполне современно – над городом возвы­шаются громады многоэтажных зданий. Однако при ближайшем рассмотрении становится очевидным внешнее его своеобразие. Проявляется оно прежде всего в обилии католических церквей и старинных зданий, построенных в западном стиле, напоминаю­щих о четырехсотлетнем господстве португальцев на этом клочке азиатской земли.

Впрочем, немало здесь и процветающих буддий­ских храмов. В остальном же облик Макао типично китайский: скопление лачуг, всякого рода лавочек и мастерских мелких ремесленников. В китайских кварталах на улочках оживленно и шумно. Особенно многолюдно в этих районах бывает в дни традици­онных праздников. Туристические бюро всячески рекламируют красочные карнавалы с причудливыми масками, иллюминацией и множеством танцующих.

Надо сказать, что туристская индустрия развива­ется в Макао чрезвычайно быстро. Многих привле­кают сюда прежде всего игорные дома. Местные ка­зино битком набиты состоятельными гостями из За­падной Европы, США, Австралии и Юго-Восточной Азии.

На рекламных проспектах – богатые отели, шикарные лимузины и улыбающиеся красотки. Здесь и катера на подводных крыльях, доставляющие пассажиров из Гонконга, новый паром, курсирующий в бухте Чжуцзянкоу между Макао и Гонконгом, золотые пляжи и, нако­нец, двухкилометровый мост, соединяющий остров Тайпа с Макао.

Но где же одна из главных достопримечательнос­тей Макао – знаменитый грот Камоэнса, в кото­ром, по преданию, великий поэт прожил не один месяц? О нем в проспекте для туристов сказано весьма кратко. Не говорится и о том, каким образом поэт оказался на юге Китая, за тысячи миль от родной Португалии. Восполним этот пробел и обратимся к его биографии. Она тем более поразительна, что певец Лузитании побывал здесь, по представлениям тогдашних европейцев, на краю света, у самой восточной каймы «бахромы мира», в середине XVI века!

Сегодня на двух разных континентах земного шара воздвигнуты памятники Камоэнсу. На его ро­дине, в Лиссабоне, монумент был сооружен в 1867 году. Тысячи людей собрались тогда на открытие статуи. И не случайно другой памятник Камоэнсу находится в далеком Гоа – бывшей португальской колонии в Индии.

Камоэнс, по праву занимающий достойное место в одном ряду с такими великими гуманистами, как Рабле, Сервантес, Шекспир, предстает перед нами на ярком фоне общественно-политической жизни свое­го времени. Захватнические экспедиции на севере Африки, продолжающаяся экспансия в Азии (расширение торговли вплоть до Японии), сооружение грозных фортов и крепостей, кольцом охвативших Индийский океан, создание огромного флота для борьбы с пиратами – все это закрепляло господство португальцев, способ­ствовало обогащению короля и его окружения.

Для эпохи Камоэнса характерны также борьба «туземцев» против колонизаторов, сражения на море с пиратами – как называли тогда всех, кто пытался вести собственную, не зависящую от португальских пришельцев торговлю, – внедрение инквизиции и первые аутодафе. свои особенности имели нравы и быт колоний, главным образом Золотого Гоа – сто­лицы Португальской Индии.

Молодые годы Камоэнс провел в Коимбрском университете – одном из старейших и по тем вре­менам лучшем в Европе. Тогда (до укоренения в стране иезуитов) это был культурный центр, где по­лучали образование в духе эпохи Возрождения.

В Коимбре находилась одна из крупнейших в Ев­ропе библиотек, и молодой Луиш пользовался ее со­кровищами. И сегодня это хранилище поражает сво­ими размерами, выглядит как храм знаний. Огром­ные, украшенные резьбой по дереву шкафы, запол­ненные редчайшими изданиями, возносятся к по­толку, покрытому уникальными росписями.

Юный Камоэнс рос под строгим присмотром своего дяди дона Бенту – приора монастыря свято­го Креста и одновременно канцлера университета,

Помимо университета в Коимбре находились колледжи святого Жоана и святого Августина, а также колледж Всех святых. Выпускникам этих учебных заведений присуждали степень лиценциата, магистра искусств, доктора литературы или бакалав­ра латыни.

Видимо, Камоэнс окончил курс в колледже Всех святых, являвшемся в то время, по существу, фа­культетом университета, где обучались дети обеднев­шей знати. Преподавали здесь грамматику, риторику и диалектику. Латынь Луиш знал с детства – сам дон Бенту занимался с племянником. Это было тем более важно, что к тому времени мода изъясняться на латыни буквально охватила королевский двор. Некоторые дамы доходили до того, что использовали латынь как повседневный разговорный язык наравне с испанским. На испанском же говорили потому, что португальская королева была родом из Кастилии и при дворе обретались многочисленные испанцы, не­способные прилично выучить португальский. Да и португальские вельможи, приближенные королевы, старались говорить на ее языке. По той же причине им прекрасно владели поэты и писатели.

Жаждущий знаний, юный Камоэнс постиг пре­мудрости классической латыни, испанского и ита­льянского языков, изучил античную литературу, юриспруденцию, философию, историю, географию. И вот в 1542 году, окончив учебу, будущий поэт по­кидает Коимбру. Путь его лежит в столицу тогдаш­ней португальской империи.

В Лиссабоне он попадает в придворную атмосферу интриг, лести и зависти. Ему предстояло испытать измену друзей, пережить клевету и людскую неблаго­дарность. К тому же, на свою беду, Луиш влюбился.

О предмете его страсти спорят вот уже несколько столетий. Кто была та, которую так пылко любил поэт и воспел в своих стихах? Точного ответа на во­прос, кто же вдохновлял лиру поэта, пока еще не нашли. Известно лишь, что это была молодая особа знатного происхождения и что Камоэнса удалили из столицы «из любви к придворной даме».

Приказ об отстранении от двора был для Камоэнса как гром среди ясного неба. Ему дали всего не­сколько часов на сборы, столь поспешно он был вы­нужден покинуть Лиссабон.

Он очутился в селении Белвер, на берегу Тэжу, там, где река течет в теснине среди высоких гор. Здесь он провел три года, с 1546-го по 1549-й.

Ссылка кончилась. Однако вспомнили правило, согласно которому «не дозволялось молодым дворя­нам находиться при дворе без того, чтобы они по­бывали в Африке и вернулись оттуда с доказательст­вом своей храбрости».

Да, он не был на севере Африки, где португальцы еще со времен Генриха Мореплавателя, вели нескончаемые войны с маврами, и теперь ему предстояло туда ехать.

Во время стычки с маврами Камоэнсу ос­колком ядра повредило глаз. Существовала также версия, что он лишился глаза в результате несчастного слу­чая.

Как бы то ни было, поэт получил нежданное ос­вобождение. Он вернулся в Лиссабон с черной повязкой, прикрывающей пустую глазницу, не отбыв в Африке положенных двух лет.

Камоэнс всецело отдался работе над поэмой, в кото­рой хотел рассказать о первооткрывателе морского пути в Индию Васко да Гаме, о подвиге соотечественников, их стычках с пиратами и туземцами. «Хочу воспеть знаменитых героев, которые с порту­гальских берегов отправлялись по неведомым морям, – провозгласил он в первых строфах своего сочинения. – Пусть все средства, какими обладают искусство и гений, помогут осуществлению этой ве­ликой мечты!»

Вдохновляемый любовью к отчизне, он намерен описать «великие деяния своих знаменитых предков – славу народа», рассказать о прошлом Португалии, нарисовать как бы историческую картину ее развития. Замысел этот волновал его воображение еще со времен учебы в Коимбре. Теперь же он чувствовал, что ему под силу создать нечто величественное. Вот только бы уви­деть собственными глазами земли далекой Индии.

Судьба пошла ему навстречу.

В четверг 16 июня 1552 года по улицам Лиссабона двигалась процессия Тела Господня – манифеста­ция, на которую собрались чуть ли не все жители города. В одной из узких улочек, ведущей к город­ским воротам святого Антония, стоял и Луиш де Камоэнс.

Когда процессия проходила мимо поэта, случи­лось непредвиденное. Два незнакомца в плащах и масках внезапно напали на всадника, ехавшего впе­реди религиозного шествия. Камоэнсу показалось, что нападавшие – его друзья, и он бросился им на подмогу, не подумав о последствиях своего шага. К тому же он еще и ранил всадника. Люди в масках рас­творились в толпе. Его же арестовали и заключили в тюрьму Тронку.

Оказалось, что Камоэнс посмел поднять руку на самого королевского конюшего Гонсалу Боржеса. Уже одно это заслуживало серьезного наказания. Если учесть также, что нападение совершилось «в присутствии в городе короля», – его сочли преступлением против королевской власти. Этого было достаточно, чтобы отправить поэта на плаху. Невольно напрашивается мысль: не была ли эта уличная стычка предатель­ской ловушкой, специально кем-то подстроенной?

Восемь месяцев, пока разбиралось его дело, про­вел поэт в тюрьме, где узники содержались в усло­виях, хуже которых были только застенки инквизи­ции. Камоэнса бросили в мрачное подземелье, и ни­какие просьбы и посулы не помогали. Единствен­ное, на что пошли строгие тюремщики, это разре­шили ему писать при свече.

Во время заточения ему удалось прочитать одну книжку. Издана она была в январе 1552 года в Коимбре двумя типографами Жоаном Баррейрой и Жоаном Алваришом и называлась «История открытия и завоевания португальцами Индии», Автор книги – Лопеш де Каштаньеда – до того как обосноваться при Коимбрском университете странствовал на Востоке, был солдатом, пиратом, участником многих битв и походов. Но книга эта всего лишь литературный ис­точник тех событий, о которых Камоэнс собирался писать. Необходимы были личные впечатления.

К счастью, друзья не оставили его в беде. Благо­даря их хлопотам удалось получить от короля пись­мо-прощение. В этом документе, «дарованном» Камоэнсу доном Жоаном III, говорилось, что «Луиш Ваз де Камоэнс, сын Симана Ваза, рыцаря дворяни­на при моем дворе, жителя этого города Лисабона, сообщил мне, что, как говорится в его петиции, он заключен в тюрьму Тронку этого города из-за того, что обвинен в нападении и ранении моего прибли­женного… в то время как я находился в этом городе с моим двором и сопровождающими меня рыцаря­ми».

Но поскольку раненый поправился и не получил увечья, король решил простить «бедного юношу». «Такова моя воля и желание» – объявлял монарх свою милость. Правда, король поставил одно непременное условие. Камоэнсу надлежало внес­ти четыре тысячи рейс на сооружение Арки состра­дания и немедленно покинуть Португалию – от­плыть в Индию с первой же армадой, которая отой­дет от берегов Тэжу, то есть через шестнадцать дней, поскольку время было уже намечено: конец марта 1553 года.

Где удалось раздобыть четыре тысячи рейс – сумму немалую, – об этом история умалчивает. Из­вестно лишь, что штраф в виде пожертвования был срочно внесен, о чем свидетельствует квитанция, выданная писцом Алешандре Лопешом.

Решение короля поэт воспринял скорее с радос­тью, чем с огорчением. Сама судьба посылала его туда, куда он стремился. Индия! Ему предстоит про­делать тот же маршрут, что и Васко да Гаме, увидеть мыс Доброй Надежды, малабарский берег, посетить Гоа, где сражался еще его дед Антат де Камоэнс.

Таковы обстоятельства, предшествовавшие путе­шествию Камоэнса на Восток. Началось долгое странствие, которое, вопреки первоначальному ус­ловию, продлится без малого двадцать лет.

По следам конкистадоров

Армада состояла из пяти кораблей. Правда, в последний момент перед отплытием на одном из них вспыхнул пожар, и судно сгорело. Очертания оставшихся четырех каравелл смутно вырисовыва­лись сквозь сумрачный свет зимнего утра на гладкой поверхности лиссабонской гавани Рештелу.

Среди покидавших родные берега выделялся сол­дат с черной повязкой на правом глазу. Он стоял чуть в стороне и, казалось, безучастно наблюдал сцены прощания. На нем была простая куртка, по­верх нее – кожаный жилет, на боку – короткая шпага. Таково было обмундирование, выдававшееся простым во­инам, тем, кто добровольно завербовывался сроком на пять лет на службу его величества короля в за­морскую колонию Гоа.

Помимо обмундирования, каждый из них полу­чал более двух тысяч рейс, а также надежду при слу­чае разбогатеть. Вот почему желающих принять участие в авантюрах было более чем достаточно.

Одна за другой шлюпки с моряками и солдатами покидали причал и уходили к стоящим на рейде судам. Человек с повязкой на правом глазу, а это был Камоэнс, продолжал стоять в стороне. И только когда последняя шлюпка готова была отчалить, он, словно очнувшись, с решимостью обреченного на­правился к ней.

В «Книге заметок о людях, посетивших Индию», своего рода регистрационных списках, в разделе «Военные» мы читаем: «Фернанду Казаду, сын Мануэла Казаду и Бланки Кеймала, жителей Лисабона. Оруженосец. Отправился вместо него Луиш де Ка­моэнс, сын Симана Ваза и Аны ди Са. Оруженосец, и он получил 2400 рей, как все остальные».

Иначе говоря, Камоэнс стал солдатом вместо кого-то. Такая практика тогда существовала. И слу­чалось, что не желавшие подвергать себя риску за определенную мзду находили себе замену.

Как было сказано, в армаде осталось четыре судна. Известны их названия, имена капитанов. Во главе экспедиции стоял главный капитан Фернанду Алвариш Кабрал. Он плыл на флагмане «Сан-Бенту» – «лучшем из всех тогда существовавших». На его борт поднялся и Камоэнс.

Корабли поставили паруса и медленно двинулись вдоль реки, устремляясь туда, где светлые воды Тэжу, смешиваются с волнами Атлантики.

Хронист Мануэл де Перестрелу записал в своем отчете: «Они отбыли из города Лисабона в Вербное Воскресенье 24 марта указанного года…»

Впрочем, как установили позже? Вербное Воскре­сенье 1553 года приходилось на 26 марта. Эту дату и следует считать днем отплытия Камоэнса в Индию. В двадцать восемь лет ему пришлось начинать новую жизнь.

«После того как я покинул эту землю, – напи­шет он своему другу дону Антану де Норонье, – словно удаляясь в иной мир, я отправил на висели­цу столько надежд, питавших меня до тех пор… Все мне представилось во мраке, и последние слова, ко­торые я произнес на корабле, принадлежали Сципиону Африканскому: «Неблагодарная отчизна, не обретешь костей моих». Не совершив греха, что за­ставило меня томиться три дня в Чистилище, я под­вергся нападению трех тысяч злых языков, гнусных наветов, проклятых инсинуаций, порожденных чис­той завистью… Итак, я не знаю, чем мне заплатит Господь, узнав, что я так счастлив избежать столь­ких уз, что привязывали меня к этой земле, которую меня вынудили покинуть события…»

Какие события имел в виду поэт – мы уже знаем.

Подробного описания плавания армады, на кото­рой был Камоэнс, не существует. Известно лишь, что в самом начале «произошло событие, заставив­шее корабли разделиться». Благодаря скупым запи­сям хрониста мы знаем, что ужасная буря, неожи­данно налетевшая, рассеяла армаду. Море – олице­творение предательства – подтвердило свою репута­цию и на сей раз. Одно судно вернулось в Лиссабон, другое укрылось в ближайшем порту, судьба третье­го вообще долгое время оставалась неизвестной. И только «Сан-Бенту», по словам того же Мануэла де Перестрелу, «во много раз превосходящая все ос­тальные в размерах и прочности», благополучно продолжала плавание.

Вначале корабль плыл вдоль североафриканских берегов. Оставив по левому борту Мавританию, где когда-то царствовал мифический Антей и Геспериды возделывали свои сады, «Сан-Бенту» повернул на юг и углубился в просторы безбрежного океана. Позади скрылась Мадейра, прошли знаменитый мыс, который тогда называли Зеленым, и проплыли среди «Счастливых островов», куда «некогда удали­лись любезные дочери «Геспериды», напишет Камо­энс, имея в виду Канарские острова.

Это был маршрут, известный тогдашним порту­гальским морякам с тех пор, как три каравеллы Васко да Гамы в 1498 году дошли до заветного малабарского берега в Индии. Завершилась многолетняя эпопея, потребовавшая неимоверных усилий и мно­гих человеческих жизней.

Следуя далее вдоль африканского берега, морехо­ды «Сан-Бенту» плыли мимо страны, «где в изоби­лии находят металл, составляющий горе и счастье скупого»; в Гвинейском заливе увидели «опознава­тельные знаки» – на голубом небе силуэты зеленых пальм. Пересекая «жгучую линию, разделявшую мир на две равные части», то есть экватор, и оказавшись в Южном полушарии, они любуются пальмовым островом Сан-Томе.

Преодолев этот рубеж, каравелла отважно устре­милась на юг. Когда-то думали, что, если плыть дальше, неминуема встреча с ужасными чудовища­ми, обитающими в море, или того хуже – каждый будет обращен в пепел или «сварен заживо» в морской пучине.

Чтобы убедиться в этом, современнику достаточ­но было взглянуть на морские карты той эпохи. Се­годня они кажутся нам, как говорил писатель – мо­реход Дж. Конрад, «сумасбродными, но в общем ин­тересными выдумками». В те же времена карты чи­тались так, как теперь мы читаем фантастические романы. Об этом однажды написал Оскар Уайльд, мечтавший воскресить искусство лжи и не случайно вспомнивший при этом о прелестных древних кар­тах, на которых вокруг высоких галер плавали все­возможные чудища морские.

Разрисованные пылким воображением их твор­цов, древних картографов, карты и в самом деле вы­глядели чрезвычайно красочно. На них пестрели аллегорические рисунки, были очерчены «страны пиг­меев», обозначены мифические Острова Птиц, зага­дочные Гог и Магог, отмечены места, где обитают сказочные единороги и василиски, сирены, крыла­тые псы и хищные грифоны. Здесь же были указаны области, где будто бы жили люди с глазом посреди­не груди, однорукие и одноногие, собакоголовые и вовсе без головы.

Создатели этих карт не столь­ко руководствовались наблюдениями путешественников, посетивших дальние страны, создателей ранних глав великого приключения человечества – познания Земли, сколько черпали сведения античных авторов Птолемея и Плиния, следуя за их «географическими руко­водствами» в описании мира.

Точно так же и рассказы древнегреческих писате­лей привлекали прежде всего сообщениями о таин­ственных, мифических странах и чудесах, которыми они знамениты. У Гомера поражало описание стра­ны одноглазых циклопов, а у Лукиана удивляли легенды об «индийских чудесах».

Образы чудес загадочной Индии влияли и на сре­дневековую фантастику. Тогда же начал складывать­ся жанр вымышленного путешествия. Его творцы свои вымыслы о неведомых землях преподносили как достоверные свидетельства очевидцев, а подлин­ные сведения землепроходцев и мореходов переос­мысливали, бывало, в традиционном ключе, стре­мясь лишь к тому, чтобы поразить чудесами впечат­лительных современников.

Можно представить, как действовали на вообра­жение, пребывавшее в плену тогдашних представлений, «свидетельства» об изрыгающих пламя дьяво­лах, обитающих в загадочной Индии, где якобы на­ходилось и «Царство пресвитера Иоанна». Следуя легенде, португалец капитан Себастьян Кабот на своей карте поместил эту святую землю обетован­ную в Восточной и Южной Индии. И не случайно Рабле, в эпоху которого легенда эта продолжала воз­буждать всеобщий интерес, писал о предполагаемом сватовстве Панурга к дочери «Короля Индии» пресвитера Иоанна. Намечал автор «Пантагрюэля» и путешествие своего героя в эту страну, где будто бы находился вход в преисподнюю.

Представления о сказочных странах, населенных фантастическими существами, отразились и в твор­честве других писателей. Отелло, рассказывая венецианскому Совету о своих скитаниях, о больших пе­щерах и степях бесплодных, упоминает и об «антро­пофагах» – людях с «головами, что ниже плеч рас­тут». Легенды о призрачном острове Св. Брандана вдохновляли Т. Тассо при описании садов Армиды в поэме «Освобожденный Иерусалим». Описание «ин­дийских чудес» встречается у Деккера и Бекона, Бен-Джонсона и Флетчера, у других авторов.

В середине XIV века французы и англичане зачи­тывались списками сочинения сэра Джона Мандевиля, поведавшего о своем поистине необычайном 34-летнем хождении по свету.

Где только не побывал сэр Джон: ступал по земле Кадилья, что к востоку от владений китайского хана, был в «стране пигмеев», видел и описал гри­фона, засвидетельствовал существование живого «баранца» и сказочной магнитной горы, притягивающей железные части кораблей, что ведет к их ги­бели, горы, которую после этого тщетно пытались отыскать; наконец, разрешил еще одну загадку – пояснил, что Нил берет начало в раю.

Долго верили этим выдумкам, сразу же переве­денным чуть ли не на все европейские языки и от­тиснутым в 1484 году только что изобретенным ти­пографским прессом, пока не выяснили, что попу­лярное сочинение – мистификация. Автором ее оказался некий Жан де Бургонь, бельгийский врач и математик. Было установлено, что он всего-навсего ловкий компилятор древних и средневековых авто­ров, искусно повторяющий за ними были и небыли­цы.

Еще в XVIII веке современники Свифта были уверены в реальном существовании тех стран и на­родов, о которых рассказывал капитан Гулливер. Эту уверенность разделяли и в отношении Уто­пии – страны, описанной Т. Мором, и даже наме­чали послать миссионеров на остров Тапробана (Цейлон), где, кстати говоря, предполагали заодно обнаружить и город Солнца, придуманный Т. Кампанеллой. Так же как на Бермудских островах со временем будут пытаться найти шекспировскую ска­листую «державу Просперо».

Этот небольшой экскурс показывает, какой дерз­кой отвагой надо было обладать, чтобы решиться выйти в море и пуститься в плохо изведанные мор­ские просторы. Плавания Колумба, Васко да Гамы, Магеллана были все равно что в наш век полеты в космос. Это всегда был подвиг, ибо риск был слиш­ком велик, а надежды на благополучное возвращение почти никакой. Моряков подстерегали многие опасности – штормы и бури, голод и болезни, сви­репые пираты и стрелы туземцев.

«Сан-Бенту» миновал мыс Доброй Надежды – надежды на то, что отсюда легко достичь желанной Индии. Камоэнс увидел этот мыс в лучах утреннего солнца. Шторм, разразившийся ночью, кончился. Корабль благополучно обогнул южную точку Афри­канского материка и вошел в Левантское море, то есть в Индийский океан.

Продвигаясь дальше вдоль восточного побережья Африки на север, моряки «Сан-Бенту», как когда-то спутники Васко да Гамы, увидели на обрывистом берегу белый столб. Это была веха – «падран», по­ставленная Бартоломеу Диашом, «предел открытий другого португальского отряда, опередившего нас в этих отдаленных странах», – как сказал Васко да Гама.

Отсюда начинались новые пути, не известные ев­ропейцам. И моряки «плыли наудачу, то разбивае­мые бурями, то останавливаемые штилем и постоян­но окруженные страшными опасностями».

Туземцы, которых приходилось им встречать, производили самое благоприятное впечатление. Камоэнс с симпатией описывает их гостеприимство, пляски, радушие и доброту. К сожалению, они «не понимали их языка и не имели возможности полу­чить от них какие-либо объяснения о странах, кото­рые искали».

Вскоре добрались до безопасной гавани. Это было весьма кстати, так как начались болезни и самая страшная из них – стробут, то есть цинга.

Многие пали духом. Камоэнс, которому также дове­лось все это испытать, пишет: «Тщетно искали мы Индию, переезжая от гавани к гавани; Индия точно убегала от нас… Утомившись надеяться, бесстрашно страдая от голода и жажды, отравленные испортив­шимися припасами, блуждая под новым небом, тем­пература которого удручала нас, лишенные всякого утешения, мы ждали лишь жалкой кончины вдали от нашего отечества».

Однако утешение все же пришло. Наконец пор­тугальцы достигли острова с арабским поселением Мозамбик. А еще через несколько дней, посетив по пути Момбасу, бросили якорь в порту мавританско­го городка Малинди.

Здешний шейх встретил «Сан-Бенту» не очень дружелюбно, хотя был союзником португальцев с тех пор, как здесь побывал полвека назад со своей армадой Васко да Гама.

Было известно, что в Малинди Васко да Гама за­получил знаменитого кормчего, корифея морской науки того времени, Ахмада ибн-Маджида. Правда, настоящее имя его было тогда неизвестно– его на­зывали просто «мавром из Гузерата», или Малемо Кана, что на языке суахили означает: «малемо» – «знаток морского дела», а «кана» – «звездочет», иначе говоря – «знаток морского дела и астроном». Этот кормчий сыграл едва ли не главную роль в откры­тии морского пути в Индию.

Пользуясь тем, что в это время года дул попут­ный юго-западный муссон – необходимое условие для благополучного пересечения океана, – кормчий привел каравеллы Васко да Гамы к заветной цели. 18 мая 1498 года моряки увидели берег. Это была Индия.

Со временем португальцы обосновались в Шауле и Диу, в Каликуте, создали фактории в Кочине, Коилуне, Канануре и многих других местах, большей частью на малабарском берегу. Эти опорные базы в Индии и на восточном побережье Африки, кольцом охватившие бассейны Индийского океана, мощный флот, постоянно находившийся здесь для того, чтобы охранять корабли с товарами от нападения пиратов, сделали португальцев хозяевами района.

Охота за пиратами

Итак, «шесть месяцев ужасной жизни в этом море», как признается Камоэнс в письме другу, ос­тались позади, под ногами была твердая земля.

Встретили «Сан-Бенту», единственный в том году корабль, прибывший из метрополии, торжественно и радостно, как обычно принимали посланцев с ро­дины, но почести и восторги первых минут быстро прошли, и вновь прибывшие оказались в обста­новке далеко не благоприятной.