Надменная красавица

— Поразительно, — сказал он, когда они спели песню до конца. — Мы закончили почти вместе, Диана. Вы отстали от меня не более чем на один такт. Жаль, что аккомпанемент отставал от вас на два или три такта. Но это не важно. У нас есть два дня, чтобы довести наше исполнение до совершенства. Мы окончательно остановились на этой песне?

— Наверное, лучшей мы не найдем, — резко ответила Диана. Она не могла сказать, в какой момент во время пения он оказался на табурете рядом с ней. Но ей это не нравилось. Ее обнаженная рука упиралась в его рукав каждый раз, когда она брала высокую ноту.

— Думаю, что вы, возможно, сбивались из-за быстрой перемены темпа, — сказал он. — Ваш голос справлялся с этим очень хорошо. Чего не скажешь о ваших руках. Позвольте показать вам, где вы ошибались.

Когда он протянул руку перед ее грудью, чтобы сыграть тот отрывок, в котором она допустила ошибку, она в страхе откинулась назад. О Господи! О милосердный Боже!

— Хм. — Он перестал играть и через плечо посмотрел на нее. — Вы сейчас свалитесь с табурета, Диана. Простите, я слишком увлекся музыкой. Но позвольте мне повторить это место, на сей раз я буду лучше оберегать вас.

Оберегать ее? На мгновение Диане показалось, что ее сердце выскочило из груди и застряло в горле, а кровь стучит в ушах и затылке. Он обхватил ее левой рукой и продолжал играть партию фортепьяно обеими руками. Диана уютно устроилась, прижавшись к его груди и положив голову на его широкое плечо.

Господи! Она бы освободилась от его рук, если бы не чувствовала, что при этом совсем растеряет свое достоинство.

— Думаю, так вернее, не правда ли? — закончив игру, спросил он.

Неужели он играл? Играл на фортепьяно минуту или дольше?

— Да, — согласилась она, ненавидя себя за то, что ее голос звучал так, как будто она только что пробежала целую милю.

— Давайте попробуем спеть еще раз, — предложил он. — Если хотите, теперь буду играть я. Так вы сможете заметить, если я собьюсь с такта.

— Но не так. Так я не могу петь, мне нужно больше места.

— Неужели? — Он снял руку с клавиш и положил на ее плечо. — Знаете, Диана, я тоже так думаю. В следующий раз нам следует репетировать, стоя в разных углах комнаты, как по-вашему? Я просто задыхаюсь, когда вы так близко от меня.

Поскольку было совершенно очевидно, что задыхалась она, а не он, Диана предпочла оскорбиться.

— Вы высмеиваете всех, не так ли? — сердито сказала она. — Я не привыкла к распущенности и поэтому не приношу извинений за то, что мне неудобно петь в данном положении. Я не собираюсь притворяться испорченной женщиной.

Все было бы хорошо, если бы она — о, какая глупость — в своем гневе не повернулась к нему. Теперь уже не спина, а ее грудь прижималась к нему, и его левая рука оказалась на ее талии. Его лицо, с этими ярко-синими глазами и этими чувственными, насмешливо изогнутыми губами, приблизилось к ней, вероятно, даже ближе, чем тогда в замке.

Он поцеловал ее. Конечно. Чего еще она могла ожидать? Она предоставила ему возможность, и он, будучи джентльменом такого сорта, воспользовался ею. Было бы удивительно, если бы он этого не сделал. Да и любой мужчина сделал бы то же самое. Разумеется, нельзя надеяться, что пресловутый распутник проявит хотя бы какую-то сдержанность.

Он поцеловал ее.

А она поцеловала его. В том было виновато замешательство и смущение, которые она испытывала, какое-то пугающее ее ощущение своего тела и совершенно нежелательные воспоминания о великолепном, почти обнаженном мужском теле. Тогда ее охватывали жар и гнев. И стучавшая в висках кровь заставляла забывать об окружающем ее мире. Это была не она. В ней не оставалось ничего от рассудительной нормальной женщины.

Она целовала его, ее руки тянулись к его плечам, губы раскрывались от прикосновения его губ.

К ней снова и снова возвращалось то острое возбуждающее ощущение от неторопливых ласк его языка. Она чувствовала на щеке его теплое дыхание. И легкие прикосновения пальцев к ее шее и плечам.

Она помнила магию этих прикосновений, когда его губы ласкали и другие потаенные ее местечки, а его сильное мускулистое тело прижимало ее к тюфяку на постели в той гостинице.

Она откинула голову и настороженно посмотрела ему в глаза. Синие глаза, которые, затуманившись, ответили ей глубоким взглядом. Постепенно его взгляд прояснился, и в нем блеснула та насмешка, которую она с самого начала ожидала там увидеть.

— Вы что-то забыли, — тихо сказал он с теми же чувственными нотками в голосе, не сводя глаз с ее губ. — Прошло уже десять секунд, и я подумал, что вы забыли.

— Забыла?

— Что вы обещали дать мне пощечину, если я снова попытаюсь поцеловать вас, — напомнил он. — Нет. — Он взял ее за запястья. — Боюсь, это уже не имеет значения. Это просто причинило бы мне лишнюю боль. Это должно быть сделано в течение десяти секунд. Таково одно из неписаных правил.

— Отпустите меня, — неуверенно попросила она.

— И я думаю, что подтвердил свое мнение, — сказал он. — Поцелуи и насилие, увы, не одно и то же. Это был очень приятный поцелуй для нас обоих, не правда ли? И мы оба сидим на этом табурете, полностью одетые, и оба храним свою добродетель. К великому сожалению, это так, Диана Ингрэм. — Он потерся носом о ее нос. — Я-то надеялся, что вы докажете, что здесь я ошибаюсь.

— Отпустите меня.

Я вас не удерживаю. — В его глазах блеснули опасные огоньки. — Ради справедливости должен сказать, что меня нельзя обвинить в том, что я оттолкнул вас, Диана, хотя вам очень нравилось так сидеть. Но я не удерживаю вас.

Она освободила руки, которые он охотно отпустил, отодвинулась от него и встала, не спуская с него глаз.

— Вы подлец, — сказала она, — вы используете людей. Вы используете женщин. Вы распутник и повеса. Чувства женщин ничего для вас не значат, если вы уже получили свое удовольствие. Вы знаете, что вы мне совершенно не нужны. И все-таки настойчиво заманиваете меня в ситуации, подобные вот этой.

— Ситуации ничего бы не значили, если бы я был вам не нужен, Диана. Вы неискренни сами с собой. Какое удовольствие получили бы мы вместе, моя дорогая, если бы вы избавились от вашего пуританского представления о сексуальном наслаждении как о чем-то безнравственном.

— Это безнравственно, если нет любви и обязательств. А мы с вами даже не притворяемся, что любим друг друга. Вы предлагаете пустоту, и сердечную боль, и бесконечные поиски наслаждений, чтобы заполнить эту пустоту. Вы искушаете меня, милорд, — о да, я была бы не из плоти и крови, если бы не испытывала искушений. Но я выдержу испытание. Я сознательно никогда не сделаю свою жизнь бессмысленной. Всего лишь ради удовольствия. И ради вас. Это был бы неравный обмен.

Уголок его губ скривился в насмешливой улыбке, но он ничего не ответил.

— Извините меня, — сказала она. — Мы порепетируем в другой раз.

Он заговорил, когда она была уже на пороге и собиралась закрыть за собой дверь.

— Не много нашлось бы женщин, которые лишили бы меня дара речи, Диана, — сказал он. — Мои поздравления.

ГЛАВА 9

Лорд Кренсфорд сидел на лужайке, а его племянник, с визгом и смехом нападавший на него сзади, буквально душил его, обхватив за шею.

— Ах ты, разбойник, — сказал лорд Кренсфорд, когда получил возможность дышать. — Неужели тебе доставляет удовольствие нападать на дядю Эрни сотый раз подряд? Мы взяли с собой мяч. Хочешь, я кину его тебе?

В ответ мальчик отступил на несколько ярдов и снова бросился на спину дяди.

Лорд Кренсфорд покосился на двух свидетельниц этой сцены. Мисс Уикенхэм спокойно сидела на траве, углубившись в свою работу. Она плела венок из маргариток. Их племянница ползала поблизости по траве, отрывая головки маргариток, которые потом с широкой улыбкой преподносила своей тете.

Все это до смешного напоминало семейную сцену. И он нисколько не сомневался, что это тоже дело рук его матери. Она просто из кожи лезла, стараясь устроить так, чтобы он оказался в обществе мисс Уикенхэм, когда предлагала дать отдохнуть Клодии от детей и часок погулять с ними. Хорошо еще, что сегодня эта молодая леди не попадала в беду. Что само по себе было чудом.

— Эй, разбойник! — воскликнул лорд Кренсфорд после особенно жестокого нападения. Он обернулся, схватил ребенка, перекинул его вперед и положил на траву. Мальчишка лежал, размахивая руками и ногами, и визжал от удовольствия.

Анджела взглянула на них и улыбнулась, наморщив носик, от чего ее веснушки стали еще заметнее. Лорд Кренсфорд поймал себя на том, что его взгляд с каштановых локонов — на ней не было шляпки — переместился вниз на тонкие руки, выглядывавшие из пышных рукавов платья, на красивую грудь и затем на стройные ноги, прикрытые тонким муслином.

Он почувствовал, что краснеет, хотя она уже отвернулась.

— Что вы собираетесь приготовить для концерта, милорд? — спросила она, не поднимая головы, занимаясь своими маргаритками.

— О Господи, — ответил он. — Буду играть на скрипке, полагаю. Мама с таким же успехом могла бы минут на десять выпустить кошек и избавить меня от позора.

Она взглянула на него и весело рассмеялась.

— Уверена, не так уж вы плохи. Хотите, я станцую под вашу музыку?

— Станцуете? — изумился лорд Кренсфорд. — Под мою музыку? Без партнера?

— Да. Я люблю танцевать, чувствовать музыку всем телом и двигаться под нее. Ничего более восхитительного нет во всем мире. Если бы я не родилась леди, я бы зарабатывала себе на жизнь, танцуя на сцене. В опере все джентльмены соперничали бы друг с другом, добиваясь моей милости. — Ее глаза были мечтательно устремлены в мир, недоступный для нее.

— О, не может быть. — Эрнест чуть не задохнулся. А она даже не покраснела. Имеет ли она представление о том, каких милостей ожидают от танцовщиц соперничающие джентльмены? Совершенно очевидно, что нет. Она ребенок. Опасный ребенок. Остается надеяться, что, если Уикенхэм когда-нибудь повезет ее в Лондон, он будет держать ее на коротком поводке. Страшно подумать, в какие истории она может влипнуть.

— Значит, решено? — спросила она. — Я буду танцевать, а вы играть?

— Сначала надо попробовать, — осторожно сказал он, хмуро глядя на ее оживленное личико. Но тут его внимание привлек племянник. — Если ты собираешься бросить мяч в меня, разбойник, то не можешь ли целиться мне в грудь, а не в нос? Мой нос достаточно длинен и без твоего мяча.

Племянник хихикнул и снова бросил мяч, целясь дяде в нос.

— Интересно, а как у миссис Ингрэм и лорда Кенвуда получается их дуэт? — спросила Анджела.

— У Дианы? — не выпуская из рук мяча, переспросил лорд Кренсфорд. — И Джека? Дуэт?

— Это устроила ваша мама. Они сейчас репетируют. Не могу представить маркиза поющим, а вы?

— Сейчас? — Лорд Кренсфорд уступил мяч племяннику и поспешно встал. — Где?

— В музыкальной комнате, полагаю.

— Я вызову его. — Он сжал кулаки. — Хитрый мерзавец. Он собирался читать книгу. Я думал, Диана, как и другие дамы, пойдет к себе отдохнуть часок. Я всажу ему пулю в лоб.

Анджела, стряхивая с коленей головки маргариток, тоже поднялась.

— Что-то не так? — спросила она. — Вы ревнуете, милорд? Не так ли? Вы влюблены в миссис Ингрэм?

— Он может выбрать оружие, — бормотал лорд Кренсфорд, подхватывая одной рукой сопротивляющегося племянника, а другой мяч, — и назвать своих секундантов. С меня довольно.

— Подождите нас, — попросила Анджела, схватила племянницу и набросила венок на ее головку. — О Боже, я не ожидала, что вы так рассердитесь, когда упомянула о дуэте. Я думала, вы знаете. Вы сами хотели петь с миссис Ингрэм?

— Я проткну его шпагой, если он выберет это оружие, — продолжал бормотать лорд Кренсфорд. — Или кулаками сделаю из него отбивную.

— О, пожалуйста, не делайте ничего, не подумав, — умоляюще сказала Анджела, стараясь не отставать от быстрых шагов разгневанного Эрнеста. — Я уверена, маркиз Кенвуд безупречный джентльмен.

Он бросил на нее сердитый взгляд.

— И кто только решил, что вам уже пора покидать классную комнату?

Анджела взглянула на племянницу и прижалась щекой к пушистой головке ребенка.

Они вошли в дом, и лорд Кренсфорд резко остановился. В холле он опустил племянника на мозаичный пол и вложил в его руки мяч.

— Наверх, вместе с тетей, разбойник, — приказал он.

— Вы собираетесь убить его? — с тревогой глядя на него, спросила Анджела.

— Вероятно, нет, — признался он, широкими шагами направляясь к закрытым дверям музыкальной комнаты. — Но я вполне мог бы попытаться.

Когда за его спиной с шумом распахнулись двери, маркиз Кенвуд, опираясь локтем на крышку фортепьяно, одним пальцем подбирал какую-то медленную мелодию. Он не оторвался от своего занятия и тогда, когда двери тихо закрылись.

— Где она? — грозно спросил лорд Кренсфорд. — Что ты с ней сделал?

— Она, я думаю, где-нибудь в доме или в саду, — ответил маркиз. — Перед тем как она ушла отсюда, я положил ее на крышку фортепьяно и сделал свое нечестивое дело. — Он нажал на одну из клавиш и провел пальцем по всей клавиатуре.

— Если ты это сделал… — Лорд Кренсфорд почти не владел собой. — Я убью тебя. Убью прямо здесь, голыми руками.

Лорд Кенвуд встал и подошел к висевшей на стене картине Констебля. Он по-прежнему не оборачивался.

— Ты делаешь из себя дурака, Эрни, — сказал он.

— Да. — Лорду Кренсфорду удалось унять дрожь в голосе. — Для тебя защищать честь женщины — глупость. Для тебя женщины существуют лишь для того, чтобы их использовать. Но Диана — вдова моего брата, Джек, и я беспокоюсь за нее. Мой долг защищать ее. У нее больше нет Тедди, а я его старший брат. Я ее брат. — Он сделал несколько шагов. — Ты тронул ее?

— Черт побери, Эрни. — Маркиз повернулся, и кузен с удивлением увидел его лицо, выражение которого было серьезным, а губы плотно сжаты. С него исчезла обычная насмешливая улыбка. — Ты спрашиваешь меня, дотронулся ли я до нее хотя бы пальцем? Целовал ли я ее? Овладел ли ею? Я тебе отвечу. — Маркиз подошел к нему. — Не твое дело, что мы делаем или не делаем с Дианой Ингрэм, когда остаемся одни. Мы оба взрослые люди. И если ты так любишь ее, почему же не доверяешь ей, не веришь, что она ведет себя так, как свойственно ее натуре? Или ты притворяешься, будто что-то обо мне знаешь, и не веришь, что я не беру силой того, чего мне не предлагают? Убирайся отсюда, Эрни, пока не получил кулаком между глаз, а мне бы не пришлось жить дальше с этим жестоким поступком на своей совести.

— Она невинна, — сказал лорд Кренсфорд. — Она вышла за Тедди, когда ей было восемнадцать, и. конечно, не могла узнать от него о мирской жизни. С тех пор как он умер, она жила с отцом и матерью. Это нечестная игра, Джек. Она отдаст тебе все, ты возьмешь, она останется с разбитым сердцем, а ты отправишься искать следующую жертву. — Он заметил, как побелело лицо маркиза, но был слишком возмущен, чтобы испугаться.

— Уйди с глаз моих, Эрни, — сквозь зубы очень тихо проговорил маркиз. — Сейчас же.

— Ухожу, но ты должен отказаться от этого пари, Джек. Из-за него я чувствую себя ужасно виноватым. Во всем виноватя. Я был чертовски пьян, я всю ночь думал, что это я должен был умереть, а не Тедди. Мысль о Диане не выходила у меня из головы. Меня убить надо.

— У меня нет ни малейшего желания выслушивать чью-то жалостную исповедь, — сурово заметил маркиз.

— Будь ты проклят, Джек! — Лорд Кренсфорд хлопнул ладонью по фортепьяно. — Нельзя допустить, чтобы имя Дианы вываляли в грязи. Если у тебя есть хотя бы немного порядочности, ты пойдешь в «Уайте» и скажешь Риттсмэну и всем, кто там будет находиться, что пари должно быть вычеркнуто из книги. Заплати ему эти проклятые пятьсот гиней. Удвой сумму. Если ты выиграешь, это останется на моей совести до конца моих дней.

— Вон отсюда! — с угрожающим спокойствием сказал лорд Кенвуд.

— Если бы ты преследовал ее, потому что любишь, это было бы уже плохо при твоей репутации, — бесстрашно продолжал лорд Кренсфорд. — Но ты не знаешь, что такое любовь, Джек. Не знаешь, потому что у тебя нет сердца. Думаю, что я все расскажу Диане.

Маркиз неожиданно разжал кулаки и приподнял одну бровь. В его глаза вернулось насмешливое выражение.

— Нет ли поблизости какого-нибудь грязного пруда? — спросил он. — Если есть, то, когда начнешь рассказывать ей, ты должен стоять на берегу, чтобы пруд был у тебя за спиной. И предупреди меня заранее, чтобы я мог посмотреть, как тебя столкнут в воду, мой мальчик. Ни за что на свете я не пропустил бы такого зрелища. Представляю, как приятно было бы любой женщине выслушать твой рассказ. С таким же успехом ты мог бы заткнуть свой рот собственным сапогом, Эрни, и спасти себя от купания.

Проходя через холл и поднимаясь по лестнице, маркиз вспомнил, что через несколько минут начнется игра в крокет. Ему придется ходить по лужайке, гонять деревянным молотком шары и подавлять в себе желание размахнуться со всей силой и отправить шар куда-нибудь за сотню ярдов или дальше.

В гардеробной Картера не было. Что он хотел этим показать? Маркиз не подумал о том, что в такой час у камердинера могло и не быть оснований там находиться. Но его сюртук был слишком тесен для игры в крокет. Чертовски тесен. Ему нужен был зеленый, более легкий. Он с трудом стащил

неудобную одежду, чувствуя себя при этом обиженным и оскорбленным, хотя ему ничего не стоило протянуть руку и, дернув шнурок звонка, вызвать своего слугу.

Черт бы побрал это дурацкое пари. Черт бы побрал Диану Ингрэм. И заодно Эрни.

Он не нуждался в проповедях. Он слышал их в церкви каждое воскресенье. Спасибо, одной в неделю вполне достаточно. Любовь и обязательства, вот как. Он все го лишь поцеловал женщину и предложил разделить с ним удовольствие. А она начала говорить о любви и обязательствах. Неужели она думает, что ради того, чтобы заполучить ее в свою постель, он на ней женится?

Эта женщина может убираться ко всем чертям, ему вес равно. И это пари туда же. И Эрни пусть держится подальше от его кулаков. А этот проклятый сюртук нельзя надеть не смяв рубашку, она собирается огромными складками у него на шее. Черт бы побрал Картера. Где он, когда он ну жен здесь? Внизу, без сомнения, разыгрывает аристократ; перед простыми смертными. Наступит день, и он прогонит его и наймет кого-нибудь более человечного.

Черт бы побрал Диану Ингрэм! Это она заставила его поцеловать ее. Он же собирался подразнить ее еще несколько дней, прежде чем добраться до ее губ. Это он;: повернулась так, что ее грудь прижалась к его сюртуку Это она подняла лицо так, что перед его глазами оказались ее широко распахнутые серые глаза и влажные полураскрытые губы. Чего же она от него ожидала? Что он начнет говорить о погоде?

Она напрашивалась на поцелуй, плутовка. И поцелуй понравился ей. И она отвечала на него. И в то же время не была готова к последствиям собственного поступка. После поцелуя она стояла с пылающими щеками, сверкающими глазами и вздымающейся грудью и читала ему проповедь.

Он подумал, не она ли писала для Тедди воскресные проповеди. Должно быть, о любви и обязательствах. Прихожане рыдали от восторга.

Если мужчина поцеловал женщину, то он обязан объявить о вечной любви и верности до конца своих дней? Эта женщина — идиотка. Ханжа. Лицемерка. Ее место в доме сельского священника. Или в монастыре. Или в сумасшедшем доме.

Черт бы побрал этот сюртук.

Она задела его самолюбие. Еще никогда ни одной женщине он не позволял этого. Или мужчине. Он чувствовал себя глубоко уязвленным.

Почему?

Женщина позволила ему поцеловать себя, но отказалась разделить с ним ложе. Ужасная трагедия!

На карту поставлена его репутация и пятьсот гиней его собственных денег.

Его имя не пострадает, и он не станет как нищий просить на улице корку хлеба.

Дьявол забрал бы ее. Пусть бы забрал. Она бы сделала ад по-настоящему ужасным местом. Только представьте: женщины и их рассуждения о морали!

А Эрни и его проповеди… Не способен любить, надо такое придумать. У него нет сердца. Да, он знает, что такое любовь. Разве он не любит свою мать и сестер? Разве он не плакал вместе с Френсис, когда она потеряла своего первого ребенка? Разве он не увез Эстер на целый месяц в Брайтон, чтобы она забыла о том мерзавце, который посмеялся над ее чувствами? Он, как и любой человек, был способен любить.

Почему это надо доказывать женщине, которая не является его родственницей? Почему все думают, что между любовью и физической близостью должна быть какая-то связь?

Да пошли все они к черту. Ему не следовало уезжать из Лондона.

За его спиной открылась дверь, и на пороге его гардеробной остановилась маленькая горничная, которая, кажется, всегда находила дела в этой комнате. Она с удивлением смотрела на него. В руках у нее была кипа на крахмаленных шейных платков.

— Ох, ваша светлость, — сказала она, на мгновение встретившись в зеркале с ним взглядом и приседая. — Я не знала, что вы здесь. Я принесла вот это, — указала она на платки, — потому что мистер Картер закончил крахмалить их. Я сейчас уйду, ваша светлость.

Маркиз указал на комод, на который она могла бы положить свою ношу.

— Простите, что побеспокоила вас, ваша светлость, — снова приседая, сказала девушка. — Может, ваша светлость чего-нибудь желает?

— Нет, нет, — ответил он. — Можешь идти.

— Прошу прощения, ваша светлость, — сказала она. От ее приседаний его почти тошнило, как от морской качки. — Можно, я помогу вам надеть сюртук?

Он раздраженно сбросил сюртук и расправил рубашку.

— Тогда подержи его, если хочешь, а я попробую поаккуратнее влезть в него вместе с рубашкой.

Через минуту все, к его облегчению, было сделано, хотя Картер упал бы в обморок, если бы увидел под сюртуком смятую рубашку. Горничная обошла маркиза и без всякой необходимости расправила лацканы сюртука.

— Вот так, ваша светлость. — Девушка взглянула на него из-под темных ресниц. — Что-нибудь еще?

Как и у всякой служанки из хорошего дома, вырез ее платья не выходил за рамки благопристойности. Но был достаточно глубоким, когда она, стоя совсем рядом, наклонилась вперед. Вполне достаточно. Маркиз положил руки под ее груди и приподнял их, с усмешкой в глазах глядя на нее.

— Увы, радость моя, — сказал он, — я должен идти играть в крокет, в то время как я предпочел бы более приятный и активный спорт. Эти губки кому-нибудь принадлежат?

Эти губки были хорошенькими и пухлыми. — Только мне, ваша светлость, и тому, кому я пожелаю подарить их.

— А… — Он через ткань платья погладил пальцами ее соски. — И ты желаешь подарить их мне?

— Не знаю, просто не знаю, ваша светлость. Вы такой красивый джентльмен.

Он не стал тратить время на разговоры и крепко поцеловал ее. И понял, что благодарен случаю, требовавшему его участия в игре в крокет. Что он собирался сделать? Он установил для себя правило никогда не оказывать внимания и не отвечать на явные предложения от служанок в частных домах, включая свой собственный. Если бы не крокет, он счел бы себя обязанным уложить горничную в свою постель и заниматься с ней спортом по меньшей мере минут десять.

Он подумал, что именно этим ему меньше всего хотелось заняться.

Что-то с ним случилось. Должно быть, он заболевает. Девушка была привлекательно женственной. И ей очень, очень хотелось.

— Ах, моя милая, — тихо сказал он, улыбаясь ей, — как мне оторваться от тебя? Может быть, как-нибудь в другое время.

Она надула губки, а он, отвернувшись, достал монету из своего кошелька.

— Беги вниз, пока тебя не хватились, — сказал он, опуская монету в карман ее передника.

— Я совсем не хотела оскорбить вашу милость. — Она снова широко раскрыла глаза.

Он взял ее под локоть и подвел к двери своей спальни. Открыл ее и с улыбкой взял девушку за подбородок.

— Напротив, — сказал он. — Мне было приятно, моя милая. — Он наклонился и еще раз поцеловал ее.

Именно этот момент выбрала миссис Диана Ингрэм для того, чтобы пройти мимо его комнаты, выпрямив спину и решительно вздернув подбородок. Она направлялась играть в крокет.

Проклятие!

Диане удавалось избегать маркиза Кенвуда весь этот день, как и следующий. Это оказалось совсем не трудно. Можно было подумать, он тоже был доволен, что они держатся вдалеке друг от друга. У Дианы даже появилась надежда, что он решил отказаться от насмешек над ней и попыток соблазнить ее. юс Однако, когда она, войдя в столовую под руку с мистером Пибоди, намеренно нарушила установившийся порядок и выбрала другое место, она оказалась сидящей напротив маркиза. И в таком положении было еще труднее избегать его взгляда. Когда ей это удавалось, она слушала уже начавшийся разговор на какую-то скучную или глупую тему. А его ярко-синие глаза насмешливо поблескивали перед ней.

Казалось, мистер Пибоди всегда с большой охотой сопровождал ее, куда бы она ни направлялась. А когда его не было рядом с ней, на его месте суетился Эрнест, очень серьезно воспринимавший роль ее рыцаря-защитника. И только в его присутствии она могла расслабиться.

На следующий день Эрнест пригласил ее в музыкальную комнату, заходить в которую после вчерашнего кошмара она старательно избегала, чтобы не разучивать свой дуэт с лордом Кенвудом, хотя им явно требовалось попрактиковаться. Предполагалось, что Эрнест будет играть на скрипке, а Анджела Уикенхэм танцевать.

Диана стояла у окна, часть ее внимания была обращена на траву, цветы и голубое небо за окном, а часть — на происходившее внутри. Бедный Эрнест, думала она. Не следовало заставлять его играть на публике. Он не был скрипачом, хотя и утверждал, что игра на скрипке без труда стала его важнейшим достижением.

— Но у вас хорошее чувство ритма, милорд, — подбадривала его Анджела. — Это все, что мне нужно для танца. Знаете, я очень часто танцую совсем без аккомпанемента, он звучит у меня в голове. Поэтому скрипка для меня просто праздник. — Она наморщила носик и улыбнулась лорду Кренсфорду.

Доброе сердечко, подумала Диана и с большим интересом посмотрела на девушку. Она перевела взгляд с ее оживленного личика на нахмуренное лицо Эрнеста и про себя улыбнулась. Господи, благослови эту девочку. Так много людей, казалось, не замечали в нем ничего, кроме не отличавшегося красотой лица и неуклюжих манер. Но Тедди научил ее видеть любящее и честное сердце за неброской внешностью. А Анджела разглядела это сама.

Конечно, она очень молода. Эрнест на десять лет старше ее. Несомненно, в ее взгляде, брошенном на него, когда он, нахмурившись, разбирался в нотах, было обожание своего героя.

— Не хотите ли сыграть еще раз? — спросила Анджела. — А я буду танцевать. — Она закрыла глаза и подняла руки в ожидании первых аккордов.

Диана смотрела на нее, и лорд Кренсфорд, умудряясь при этом играть, с изумлением уже несколько минут не отрываясь смотрел, как она движется под звуки музыки. Нет, подумала Диана с благоговением, она не танцует под музыку; она сама становится музыкой. Казались почти неслышными визгливые звуки скрипки, вместо них звучали и были видимы лишь скользящие движения танцовщицы, едва касавшейся пола, ее гибкая, изящная грация, пируэты. Все движения ее тела выражали страстную музыку, звучавшую в этом теле.

— Вот это да, — сказал лорд Кренсфорд, когда танец закончился.

— О, Анджела, — восхитилась Диана, — как вы талантливы. Это было прекрасно.

— Видите? — с сияющей улыбкой обратилась Анджела к лорду Кренсфорду. — Вы играли очень хорошо на этот раз, милорд, потому что вы обращали внимание не только на себя. Так выберем это к завтрашнему концерту?

— Где вы научились так танцевать? — хмуро спросил лорд Кренсфорд.

Она пожала плечами:

— Я не училась. Я обычно танцевала, когда должна была разучивать гаммы или музыкальные пьески или заниматься чем-то в этом роде. Боюсь, я не умею воспроизводить музыку пальцами или голосом. Только лишь всем моим существом.

Лорд Кренсфорд прокашлялся.

— Не знаю, что подумают другие. Диана с удивлением посмотрела на него.

— Они будут очарованы, — сказала она.

— Это как-то нехорошо, — объяснил он. — Лестер, и Майкл, и Рассел будут зрителями и все такое. И Джек.

Диана и Анджела непонимающе смотрели на него, а он почесал голову и опять кашлянул.

— Так попробуем еще раз?

Диана наблюдала некоторое время за ними, затем ее взгляд остановился на окне. Ее мучило чувство вины. Она думала, не извиниться ли ей перед лордом Кенвудом. В конце концов, она сама напросилась на этот поцелуй. Хотя, надо признать, что он нарочно почти обхватил ее руками, пока они разучивали дуэт.

Но она хотела этого поцелуя. И отвечала на него с совершенно безудержной страстью. Она хотела его. Нет, правильнее сказать, она хочет его. Ее лицо горело от стыда, но это было правдой. Ей хочется снова пережить то, что произошло в той гостинице. Но без опия. Или это было так хорошо, очень хорошо только в ее воображении?

И ей хотелось узнать, что произошло бы дальше. Было бы это так, как происходило по крайней мере раз в неделю с Тедди в течение четырех лет их брака? Или было бы по-другому? И как это может быть по-другому?

Она хотела узнать. Она умирала от желания узнать.

И совершенно искренне презирала себя за это.

Он развратник. Это все, что ему от нее нужно. И если Он не мог получить этого от нее, то получит от любой доступной женщины. Как эта горничная! Он был с ней, когда прошло не более часа с тех пор, как она оставила его в музыкальной комнате. И как он мог так бесстыдно выставлять напоказ свою развращенность, целуя эту девицу и говоря ей те слова при открытой двери, где их мог увидеть любой? Где она увидела их.

После этого весь оставшийся день ее просто тошнило.

О, ей не в чем перед ним извиняться.

И она была совершенно права. Она должна помнить свои слова и не сомневаться в том, что сказала правду. Ему нечего предложить ей, кроме сердечной боли и пустоты. Даже теперь ей доставляло боль воспоминание о его ласках, и она не могла ни о чем думать, кроме как о нем. Но ведь не она виновата в том, что было между ними. И она полагала, что ее добродетель не пострадала.

А как бы она чувствовала себя, если бы сознательно упала в его объятия и позволила ему все те интимные вещи, которые в течение четырех лет происходили с ней в супружеской постели? Что бы она почувствовала после его ухода? Когда увидела бы его на пороге спальни с другой женщиной? Как бы она справилась с душевным смятением, которое вызвало бы ее поведение, так не соответствующее ее воспитанию и жизненному опыту? Как она могла бы относиться к себе самой?