Урук-хай, или Путешествие Туда…

Кряхтя, старухи забрались на верхушку колодезного сруба, и старшая выступила вперёд.

— Сними оружие, Хоббит из Шира, — неожиданно звонко сказала она, и голос её разлетелся над площадью, — и поднимись к нам.

Я расстегнул пояс, отдал сбрую Гхажшу и поднялся наверх.

— Слушайте все, — всё так же звонко провозгласила старуха. — Слушайте и смотрите. Стоящий перед Вами — пришелец из-за Великой реки, из-за Хмурых гор, с далёкого запада, из страны под названием Шир. Он родился и вырос в народе хоббитов, что проживают в этой стране, и до начала этого лета ничего не слышал о народе урр-уу-гхай. Шагхрат шагхабуурз взял его в плен для дела, о котором здесь нет нужды рассказывать. И тот же шагхрат шагхабуурз привёл его сюда, свободного и с оружием, и своим именем поручился, что Хоббит из Шира — воин огня и носит имя Чшаэм.

Толпа под нами угрожающе заворчала. Старуха подняла руку, подождала немного и продолжила.

— Я знаю, чем Вы возмущены, — сказала она. — Никогда ещё чужак не становился воином народа урр-уу-гхай. И мы долго расспрашивали Хоббита из Шира и шагхрата. И долго совещались потом. Хоббит из Шира был взят в плен, как враг, и, стремясь к свободе, бежал из плена. Он был пойман и посажен на цепь. Но, когда все охранявшие его погибли, став снова свободным, он не прошёл мимо умирающего шагхрата. Он хитростью выманил у Бродячего дерева волшебное зелье, которое исцеляет раны, и вытащил шагхрата из-за края смерти. Кто из Вас сможет хотя бы выжить, встретившись с Бродячим деревом? Кто из Вас будет милостив настолько, что спасёт жизнь умирающему врагу? Хоббит из Шира не проходил испытание урагха, но свой кугхри он получил из рук совершающего шеопп. Каждый из нас знает, что значит такой подарок. В первом своём бою Хоббит из Шира убил бородатого. Кто из Вас может похвастать тем же? Хоббит из Шира, будучи свободен и при оружии, по доброй воле согласился помочь шагхрату в деле, важном для всего народа урр-уу-гхай. Он не выдал шагхрата, когда вдвоём они попали в плен к потомкам Медведя, хотя стоял у столба, приготовленным к пытке. А он знает, что такое пытка, потому что без стона стоял у пыточного столба урруугх у-ат-а-гха, врагов и предателей нашего народа. Каждый, кто хочет, может найти следы их ножей на его груди, — старуха замолчала и посмотрела в толпу. Разглядывать мою грудь никто не рвался. — Я рассказала Вам всё, что знала о доблести Хоббита из Шира. Но никогда ещё родившийся не в буурз не был воином народа урр-уу-гхай. Мы, стоящие перед Вами уу-гхой, говорили об этом, — из-за её спины выдвинулись остальные старухи. — И пришли к согласию. Хоббит из Шира… мы признаём, что ты — урагх.

Мёртвое молчание пало над толпой. Я видел, как Гхажш обмяк и привалился плечом к срубу. Да и мне, признаться, сильно полегчало.

— Хоббит из Шира, — продолжила старуха. — Когда вчера утром ты стоял под защитой воды, воин по имени Гхай подходил к тебе?

— Да, гхой-итэреми, — ответил я.

— Он обещал урезать твои уши?

— Да, гхой-итэреми.

— Мы признаём тебя урагхом. Ты должен поступить как урагх, и пусть Единый скажет, правы ли мы в своём решении.

Это было загадкой. Я что-то должен был сделать, и не знал что.

— Могу я поговорить с моим другом? — спросил я с надеждой, страшась даже представить, что будет, если мне откажут.

— Можешь, — старухи были милостивы.

— Гхажш, — зашептал я ему, слетев вниз по лестнице. — Что я должен сделать?

— Он обещал урезать твои уши, — мрачно ответил Гхажш. — Урагх не может такого простить, ты должен вызвать его на поединок.

— А что это значит, про уши?

— Уши урезают рабам.

— Снагам? — глупо спросил я. — Или гха?

— Снаги не рабы, — поморщился Гхажш. — Где ты видел снагу с урезанными ушами? Они простолюдины, работники. Те, кто не совершил ничего, чтобы заслужить имя. И гха не рабы. Они просто живые вещи, не имеющие своего разума, дети несмышлёные, например. Гха, будь он трижды лишён имени, может стать снагой и заслужить имя. Раб всегда останется рабом. Это — участь хуже смерти.

— А если я его не вызову? — трудно придумать вопрос глупее, но я, видимо, был в ударе.

— Значит, ты не урагх, он сделает, что обещал, а меня, в лучшем случае, выгонят с острова без проводника, а в худшем — утопят в болоте вместе с твоими ушами.

— Понятно, — всё это очень меня огорчало. — Как мне вызвать его?

— Сними сапоги, разденься до пояса, подойди к нему на пять шагов, покажи на него клинком и назови его имя, потом стой, не опуская руки, до знака к бою. Потом дерись.

В изложении Гхажша это выглядело просто. Очень просто. Надо было только это сделать. Просто сделать.

И я стал разуваться.

Толпа немедленно раздалась в стороны, оставив в нескольких шагах от нас одинокого Гхая, который тоже поспешно стягивал сапоги.

Обнажившись, я слегка встряхнулся, чтобы расслабить мышцы. Надо было сделать это. Сделать. Просто сделать. Это же так просто: подойти на пять шагов, поднять кугхри и сказать одно короткое слово. Шаг. Ещё шаг. И ещё один.

Я поднял вытянутую руку, наставил остриё клинка в обнажённую чужую грудь сказал: «Гхай». Голос не дрогнул. Подрагивала только рука.

Парень отшвырнул в сторону своё барахло и вытянул руку назад. Кто-то подбежал из толпы и вложил в раскрытую ладонь рукоять кугхри. Гхай сделал пару шагов, вытянул руку перед собой, и наши клинки соприкоснулись — тонкое дребезжание разнеслось над площадью.

— Слушайте, — раздался в ушах голос старухи. — Вы будете драться, пока чей-нибудь клинок не отведает крови. И не важно сколько её будет. Победитель решит, отнимет он жизнь побеждённого или урежет ему уши. Будьте готовы и начинайте, когда прозвучит крик воина.

«У-у-у-у», — затянула толпа знакомую однообразную ноту, и я посмотрел в серые глаза Гхая. В них была пустота. «Не смотри в них, — прорезался внутри насмешливый голосок деда Сэма, — утонешь. Смотри насквозь». Я послушно стал смотреть на толпу, сквозь Гхая. В его глазах что-то на мгновение мелькнуло, а потом они опять стали пустыми. Но уже не такими страшными.

«Р-р-а-а-гх», — выдохнула толпа, и Гхай ринулся ко мне, как выпущенный онагхром камень. Это теперь я знаю, что камня, брошенного онагхром, почти не видно в воздухе. Тогда я просто обнаружил, что Гхая на месте нет, а остриё его клинка находится в дюйме от моего тела. Он мог вспороть мне грудь первым же движением.

Если бы не природное проворство хоббитов. Хорошо, что Гхажш не дал мне набить брюхо за завтраком. У меня не было даже мгновения, чтобы сдвинуться в сторону, и я резко согнул спину назад и встал на лоб. Одно из самых трудных коленец брызги-дрызги. Хорошо, что при встрече с бъёрнингами я неплохо поупражнялся. А то бы спину себе сломал.

Гхай не смог остановить прыжок в воздухе и скользнул надо мной потной рыбкой. Я видел, как он покатился по земле, но когда я разогнулся и повернулся к нему грудью, он уже крался ко мне, выставив кугхри перед собой.

— Ты хорош, Хоббит из Шира, — прошипел он. — Но ты не успел выставить клинок. Значит, не очень хорош.

— Парень прав, — поучаствовал в разговоре дедовский голос. — Если бы ты подставил меч, он взрезал бы себя от горла до … — дедушка имел ввиду пах.

Гхай снова кинулся ко мне, и мне снова удалось увернуться, но на этот раз он меня почти достал. А я его нет. Кугхри мне только мешал. Он был сделан для Урагха, и мне, даже подросшему, был тяжеловат.

— Ты умрёшь, Хоббит из Шира, — продолжал шипеть Гхай. — Твои уловки тебе не помогут. Твоя первая кровь на моём клинке будет и последней.

Он бросился, наши клинки встретились, и мой, обиженно звеня, полетел над головами толпы. Толпа прыснула в разные стороны, как стайка перепуганных воробьёв, открывая мне дорогу к упавшему кугхри, но путь успел заступить Гхай. А я ничего не успел. Только отпрыгнуть назад, от свистнувшего перед лицом лезвия. Между мной и Гхаем было пять шагов.

— Вот и всё, Хоббит из Шира, — довольно ухмыльнулся Гхай. — А ты прыгучий. Говорят, в Чёрной пустыне водятся такие же прыгучие крысы. Но ты же не оттуда родом. КРЫСА. Пожалуй, я всё же урежу тебе уши, — и он двинутся ко мне медленным, плавным шагом. Линия заточки его чёрного клинка поблёскивала на солнце. И я представил, как сейчас по лезвию побежит моя кровь.

— Не смотри на меч! — озабоченно сказал дедовский голос. — Зарубит! Смотри на ноги, и приготовься. У тебя будет только одна попытка. Когда он бросится.

Гхай бросился. Наверное, он ожидал, что я отскочу в сторону или побегу от него. Но я бросился к нему… нырнул под летящий в ударе клинок и, распластавшись в воздухе, выставил перед собой локоть. Никогда не делал эту штуку в полную силу и с такой быстротой. Тем более по напарнику, который не успел остановиться и завис на цыпочках, наклонившись вперёд. Хоббиты, плясавшие со мной брызгу-дрызгу, обычно успевали уворачиваться. Гхай не успел.

Когда локоть врезался ему под рёбра, он выдохнул, выпустил из ослабевшей ладони рукоять и улетел на пять шагов обратно. Толпа охнула.

Я взял из воздуха медленно, как осенний лист, падающий кугхри, не торопясь, перехватил рукоять поудобнее и двинулся с лежащему Гхаю. Тоже не торопясь. Спешить было совершенно некуда и ни к чему. Гхай не мог ни дышать, ни двигаться. Он только бессильно сучил ногами, упираясь босыми пятками в землю и пытаясь ползти туда, где валялся мой клинок. Толпа держала путь открытым, но это было бесполезно. Он не прополз и шага, когда я подошёл к нему.

«Теперь сам решай», — прошелестел внутри дед и замолк. А я так нуждался в его совете. Я поискал глазами и нашёл Гхажша. Он стоял почти рядом. «Гаси, — беззвучно шептали его губы. — Гаси его». Недалеко от Гхажша стояла поцеловавшая меня девушка. Наверное, из всех направленных на меня взглядах, только в её можно было увидеть доброту и жалость.

Гхай уже прекратил свои бесполезные попытки и лишь смотрел на клинок в моей ладони затравленным, обречённым взглядом.

Медленно я поднял сначала левую руку, потом клинок, и, не торопясь, провёл лезвием по предплечью. Слишком сильно, потому что кровь потекла сразу и обильно. Разведя руки в стороны, чтобы всем хорошо было видно, как кровь течёт по руке, и как капает она с лезвия, я сказал: «Его клинок отведал моей крови! — и голос гулко раскатился над затихшей толпой. — Он победил! Вы сами можете решить: убить меня или ограничиться моими ушами. Я сделал, что хотел, и не желаю другого. Я ЧШАЭМ, УРАГХ ШАГХАБУУРЗ ГЛОБАТУЛ!»

Глава 25

Я сказал и, опустив руки, бросил кугхри в пыль, рядом с Гхаем.

Кровь побежала вниз по предплечью, ладони и закапала с кончиков пальцев на землю, сворачиваясь в пыли в мокрые, вязкие чёрные комки.

Все стояли молча вокруг, не двигаясь и, кажется, даже не дыша. Тишина разлилась над площадью совершенно неправдоподобная. Мне казалось, я стук сердец окружающих слышу, слитный, частый и гулкий. И никак не получалось понять, что таится за этой тишиной. Крутилась какая-то мысль на краю пустого рассудка, но не входила, словно опасаясь чего-то.

— Твоё слово, Гхай, — раскатилось над площадью с колодезного сруба. — ТВОЁ слово.

Гхай говорить не мог. Мне попадало в мальчишеских драках вот так, под вздох. Хоть и не с такой силой. Я знаю, что тут не до слов. Воздуха бы в себя втянуть малую толику — уже счастье.

Говорить Гхай не мог. Но с трудом перевалившись сначала на бок, а потом — на колени, он сумел подняться на ноги. И встал передо мной, сгорбившись, обхватив себя правой рукой между грудью и животом. Он посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом, хватанул ртом воздух, с трудом, напрягая мышцы, вдавил его себе в лёгкие и вытянул правую руку назад и в сторону. Как перед схваткой, когда потребовал себе меч.

Через мгновение рукоять моего клинка легла в его ладонь. Словно кугхри сам собой вспорхнул из пыли и прилетел через половину площади. Гхай ухватил меня свободной рукой чуть повыше локтя за левую надрезанную руку, поднял меч и полоснул дрожащим лезвием по своему предплечью. На меня брызнуло несколькими каплями, а Гхай попытался что-то сказать. Ничего не получилось, но я понял смысл его клёкота и взялся за его плечо так же, как он держал меня. Наши раны соприкоснулись.

Вокруг взревели! «Сейчас меня порвут на сотню маленьких Чшаэмчиков», — подумал я: столько рук сразу потянулось к нам. Но обошлось. Десятки рук взметнули нас в воздух и подняли над головами. Воздух дрожал и рвался от ликующего, восторженного рёва.

Не помню, как я оказался на колодце. Возможно, меня туда просто взбросили. Голова слегка мутилась, потому что кровь с предплечья всё ещё капала, и никто и не думал её останавливать. Гхай сидел тут же, у меня в ногах, привалившись плечом к моему колену и по-прежнему хватая ртом воздух. Ему было ни до чего.

Гхой-итэреми подняла руку, и толпа почти сразу же затихла. Мэру Хоббитона вместе с таном Шира и всеми ширрифами понадобилось бы значительно больше времени, чтобы угомонить такое скопление народа.

«Ты не зря получил своё имя, Хоббит из Шира, — медленно и глухо, растягивая слова, произнесла гхой-итэреми. — Также, как и воин из легенды, ты умеешь отличать добро от зла, свет от тьмы и правду от лжи. Ты умеешь находить пут, даже там, где его никогда не было. И мудрость твоя выше твоих лет. Ты — воистину, Чшаэм. Слушайте все! Отныне: как рождённая вне буурза может быть матерью урр-уу-гхай, так и рождённый вне буурза может стать урр-уу-гхай, если пожелает того. Мы — уу-гхой-итэреми огхрбуурз, сказали так!»

Внизу снова заревели что-то восторженно-радостное. Потом я сидел под колодцем на долблёной колоде для поения скота и, старательно удерживая утекающее сознание, смотрел, как ТА девушка, радостно улыбаясь, накладывает мне на предплечье пропитанную чёрной мазью повязку. Получалось это у неё легко и сноровисто, словно она полжизни этому училась.

— Как твоё имя? — спросил я её. Голос почему-то стал неожиданно низким. Почти хриплым.

— У меня ещё нет имени, — сообщила она, улыбаясь. — Гхой получает имя, когда её первому ребёнку исполнится год. А у меня ещё нет детей и нет мужа.

Она внимательно смерила меня взглядом и продолжила: «Но, я думаю, что следующей весной у меня уже будут дети». И смешливо прыснула в кулак, глядя мне прямо в глаза с затаённым озорством. Я даже поперхнулся. И закашлялся, чтобы не показать виду, будто я смущён.

— А как же мне к тебе обращаться? — спросил я её. — Пока у тебя нет детей.

Вот тут смутилась уже она.

— Ты можешь называть меня — Мавка, — сказала она. — Это значит — «Живущая в озере».

— Красиво, — оценил я. — Проводи меня к дому, где мы остановились, Мавка. Из меня вытекло довольно много крови, и я сам могу сейчас заблудиться. И ты можешь мне сказать, где Гхажш, и куда исчез Гхай?

— Гхажш разговаривает с отцом Гхая, — ответила она, помогая мне подняться. — В Гхая его братья сейчас вдувают воздух. И я тебя, конечно, провожу. Гхой-итэреми велела за тобой присматривать, но я бы и без неё это сделала. Ты мне нравишься.

— Да? — ошарашено спросил я. В Хоббитоне всё совсем не так, и хоббитянка никогда не сказала бы такого, так легко и откровенно.

— Да, — просто ответила она, забрасывая мою руку себе на плечи. — Держись крепче, и пойдём. Ты занятный и сильный. Даже сильнее, чем я думала, — плечи под платьем оказались круглыми, горячими и неожиданно крепкими.

— А я тебя не обижу, — спросил я осторожно, — или не нарушу каких-нибудь обычаев, если скажу, что ты мне тоже нравишься?

— Нет, — ответила она очень серьёзно и сосредоточенно. Она старалась ступать со мной в ногу, но получалось плохо. — Не нарушишь и не обидишь. Мне будет очень приятно.

— Тогда я скажу, — я вдохнул поглубже, стараясь успокоить колотящееся сердце. — Ты мне тоже очень нравишься, Мавка. Особенно целоваться.

— Да? — она просияла, словно я, действительно, сказал ей что-то очень приятное и, не снимая с плеч моей руки, повернулась ко мне, так что мы оказались стоящими вплотную, лицом к лицу, едва не касаясь друг друга носами. — Правда?

— Правда, — я попытался кивнуть, и мы стукнулись лбами. Не сильно. Соприкоснулись.

— Тогда… — она запустила пальцы в волосы у меня на затылке и чуть пригнула мою голову ближе к себе. — Раз тебе нравится…

У меня и без того голова кружилась, а тут и вовсе… всё вокруг замелькало, поплыло перед глазами. И я обнаружил себя лежащим в пыли навзничь.

Дальнейший путь до дома мы проделали молча и быстро, может быть, чуть быстрее, чем следовало бы для израненного воина, висящего на плечах подруги. По правде сказать, я прижимал эти плечи к себе немного сильнее и плотнее, чем можно было ожидать от «израненного воина».

А дома мы как-то быстро обо всём позабыли.

— Ну ты даёшь, парень, — я даже не слышал, как Гхажш вошёл. Мавка испуганно взвизгнула и упорхнула куда-то за печь, на ходу поправляя платье на плечах. — Мы ещё суток здесь не находимся, тебя только что чуть не убили, а ты уже с девушкой целуешься. Да ещё с самой красивой на острове.

За печкой довольно хихикнули.

— Где ты был? — спросил я, потому что надо было что-то говорить и потому что хотелось как-то отвлечь Гхажша. — Я кровью истекаю, а ты хоть бы перевязал.

— Я же вижу, что ты в надёжных руках, — усмехнулся Гхажш. — Не стал вмешиваться. Как-то ты не похож на истёкшего кровью. Мавка, он как? Шевелиться может? Не сильно обескровился?

— Может, — пискнули из-за печи. — На ногах плохо держится, а руками шевелит.

— Да ты, я смотрю, нигде не потеряешься, — довольно хохотнул Гхажш. — И девушке понравился. Когда успел? Правильно, Мавка, такой парень на ваше болото ещё сто лет не зайдёт.

— Гхажш, — снова попытался я его отвлечь. — А меня что, теперь так в каждой деревне спрашивать будут? И поединки устраивать?

— Нет, — ответил он, разваливаясь рядом со мной на лежанке. — На острове твоё имя уже к вечеру каждый знать будет. В других буурзах как получится, но если уж тебя у огхров признали, то и в других местах признают. Ты даже сам не понимаешь, насколько всё хорошо ты сделал. Здесь об этом ещё лет сто сказки будут рассказывать. Может, и больше. Мавка, ты нас кормить будешь?

— Всё в печи, — сказала Мавка, появляясь и пожимая плечами. Белые волосы она уже убрала под косынку, умылась и стояла свежая и красивая. И слегка припухшие губы её нисколечко не портили. — На три дня приготовлено.

— А мы гостей ждём, — сообщил ей Гхажш, садясь. — Ну поухаживай за нами. За грубыми мужиками. А то, что мы тут, пятнадцать рыл — на один горшок с кашей? Или парень у нас плох? — он кивнул на меня.

Мавка хмыкнула, задрала нос и ушла во двор. Мне почему-то разговор Гхажша с Мавкой не понравился. Я даже хотел сказать ему что-нибудь обидное, но ничего не придумалось.

А потом отворилась дверь, и в дом ввалилось полтора десятка мужчин. При оружии. Странного в этом ничего не было. Я уже успел привыкнуть к тому, что все в деревне носят оружие. Даже дети и женщины. Даже старухи. У Мавки тоже на груди, на тонком шнуре, продёрнутом в отверстие на рукояти, висел небольшой обоюдоострый нож, похожий на немного расширенный лист ивы. Странно было что все вошедшие стояли, опершись ладонями на рукояти мечей, и среди них был Гхай.

Некоторое время вошедшие сурово и молча смотрели на меня, потом стоявший слева от Гхая худощавый седой урагх размахнулся и, что было сил, отвесил Гхаю подзатыльника. Гхай даже вперёд качнулся.

— Поклонись хоть, бестолочь, — сказал урагх. — Да поблагодари. Такой воин тебя в кровники взял.

Я ничего не понял и посмотрел на Гхажша. Тот беспокойства не проявлял и откровенно наслаждался происходящим, улыбка у него, по-моему, за уши затягивалась.

— Это ещё кто кого взял, — проворчал Гхай, потирая затылок. — Я же мог его-то клинок своей кровью не поить.

И тут же схлопотал ещё один подзатыльник.

— Я бы тогда тебя, щенок, своими руками в болоте утопил, — рявкнул урагх. — От позора на мою седую голову. Вы уж простите его, дурака, фреа Чшаэм, — обратился он ко мне. — Младший он у нас, от третьей жены. Шесть раз она у меня рожала, да всё то дитё сбросит, то родит, да дитё до году не доживёт. На седьмой раз вот родила остолопа. Перебаловала, видать, дурака в детстве. Розог-то мало употребляла, пока без штанов бегал, вот и вырос олухом. А я, значит, отец ему, недоумку. Тулагх — моё имя. А это сыновья мои, братья его, стало быть, — все покивали. — Мы тут зашли Вас поблагодарить за то, что Вы его пожалели, дурака. Сами под смертью ходили, а его поберегли. Я уж, когда увидел, как Вы от него первый-то раз увернулись, подумал, отбегался у меня парень. Мать-то рядом охнула. Тож думала, поиграете с ним да зарежете за глупость его. А Вы вона как всё повернули.

И он поклонился мне низко, в пояс. И остальные поклонились. Я почувствовал, как зарделись уши.

— Вы присаживайтесь, — повёл я вокруг руками. — Не дело гостям у порога стоять.

— Благодарю, — Тулагх уверенно прошёл к столу, уселся за самую середину и откуда-то из-за спины выставил на стол объёмистую глиняную бутыль в кожаной плетёнке. — Не побрезгайте с нашего стола. Лягушатинка копчёная, рыбка солёная, икорочка грибная. Мамки у нас старательные.

Остальные тоже уже рассаживались на буургха вкруг стола, выставляя на него из сумок разную снедь.

— Не побрезгаем, Тулагх, не побрезгаем, — вмешался Гхажш, вставая с лежанки. — Всего отведаем. Давай, Чшаэм, садись к столу. Мавка, ты хоть хлеба нам дашь? Или в прохожем доме нам для гостей и хлеба не найти?

— Не только хлеба, — ответила от печи Мавка. Когда успела вернуться? — Вы эту гадость не пейте, — показала она на бутыль, сморщив носик, и поманила от стола крайнего. — Пойдём.

Пока я устраивался за столом между Гхажшем по левую руку и Гхаем по правую и думал, куда это Мавка увела парня, как она уже вернулась.

Парень волок подмышкой две изрядных ковриги и нёс на плече небольшой, не больше полуведра, бочонок, весь уляпанный высохшей бурой грязью.

— Ух ты, — сказал Тулагх, глядя на бочонок. — Это откуда же?

— Это гхой-итэреми ещё утром велела из болота достать, — со слышимым превосходством в голосе ответила Мавка. — Ещё до поединка, и сказала вам отдать, ежели вы сюда придёте.

— Ух ты, — повторил Тулагх. — И сколько ж оно в болоте пролежало?

— Гхой-итэреми сказала, — всё с тем же превосходством в голосе отвечала Мавка, — сорок лет.

— Ух ты, — сказали в один голос все, не исключая и Гхажша.

— Я-то старше пятилетнего и не пил, — и Тулагх посмотрел на меня с нескрываемым уважением. — А тут — сорок. Гхажш, разольёшь?

— Разолью, — ответил Гхажш. — Не расплескаю. Давай-ка его сюда. Он принял от парня бочонок, ловко вбил в донце кинжал, повернул его несколько раз и, не вынимая клинок из получившейся дырочки, наклонил бочонок над большим ковшом, что успела поставить перед ним Мавка. В ковш, прямо по кинжальному клинку, полилась тёмная, как болотная вода, жидкость, и по дому поплыла тонкая смесь запахов торфяного дыма, смолы, дубового листа и переспелой вишни.

«Держи, Чшаэм, — Гхажш подвинул ковш ко мне. — Ты у нас сегодня первый». Я взял ковш, подумал, что надо, наверное, что-то сказать, но ничего не придумалось, и потому я просто поприветствовал остальных поднятием ковша, а потом отпил пару глотков. Жидкость на вкус была приятной: терпкой и с лёгкой смолистой горчинкой. «По кругу», — подсказал Гхажш, и я передвинул ковш Гхажшу. В голове и теле обнаружилось знакомое действие шагху. Только без его противного вкуса на языке.

Пока я прислушивался к своим ощущениям, Гхай что-то говорил, а потом тоже отхлебнул и передал ковш следующему. Так посудина и пошла по кругу, сопровождаемая короткими речами в мою честь. Это было приятно и странно. Что я сделал такого, чтобы заслужить это чествование? Не стал убивать Гхая? Мне это не казалось заслугой, да и сейчас не кажется.

Болотный шагху сорокалетней выдержки действие производил странное. Я не ощущал себя пьяным, только с каждым кругом становился веселее, а голова, по-прежнему, оставалась ясной. Кружилась, конечно, но, скорее, от потерянной крови. Да ещё от взглядов, что бросала на меня от печки Мавка.

Она сидела там на каком-то чурбачке, не подходя к столу и не вмешиваясь в наши разговоры, и только изредка взглядывала в мою сторону искоса. И от каждого такого взгляда меня бросало то в жар, то в холод. Как стрелой пробивало. Насквозь. Я бы с удовольствием бросил это застолье и убежал вместе с ней куда-нибудь подальше от любопытных глаз. Я даже, поймав раз её взгляд, дёрнулся было встать, но Гхажш небрежно обнял меня за плечи и легко придавил обратно на место, а сама Мавка еле заметно отрицательно покачала головой.

Так и прошёл весь остаток дня: в бесполезном поглощении пищи, шагху и выслушивании пьяных восхвалений моих несуществующих доблестей. Лишь, когда Тулагх с сыновьями ушёл, я почувствовал облегчение. Вот тут-то и проявилось коварство легко пьющегося, приятного на вкус болотного шагху. Голова только казалась ясной, но при первой же попытке встать она предала меня. Глаза и мысли разбежались в разные стороны, всё вокруг закружилось, затуманилось, и я понял, что двигаться самостоятельно я не могу, и что во мне осталось только одно желание. Спать.

И я уснул. Мне снилось, что на моей горячей груди, на сердце, лежит прохладная и узкая девичья ладонь.

Проснулся я с восходом. На лежанке, и завёрнутым в буургха. Сапоги стояли под лежанкой. Голова, что удивительно, не болела, но была пустой и звонкой. Рядом никого не было.

— Не оглядывайся, — сказал, выйдя из-за печи, мокрый по пояс Гхажш. — Её нет.

— Я её ещё увижу? — может, это покажется Вам глупым, но для меня это было важным.

— Увидишь, — кивнул Гхажш, растирая мокрое тело какой-то тряпкой. — Но не сегодня, по крайней мере, не днём. Сейчас позавтракаем и пойдём в мастерские огхров. И ещё кое с кем надо сегодня увидеться.

— А обязательно сегодня? — не хотелось мне никуда идти.

— А ты здесь всю жизнь собрался провести? — вопросом ответил он. — Мы в походе. Ты не забыл? Снаряжение поправим, продуктами запасёмся и снова — в путь. Нам до Лугхбуурза ещё немало земли перемерить. Так что умывайся и собирайся.

Уныло я поплёлся за печь, так же, как Гхажш, умыл себя до пояса, но настроения это не добавило. Завтрак тоже. Вдобавок, оказалось, что исчезла рубаха. «Не ищи, — сказал Гхажш, когда узнал, чего я ковыряюсь. — В стирке. Ты куртку не надевай и сбрую тоже. Просто кинжал в сапог сунь, а кугхри в ножнах на плечо возьмёшь. Пусть девки на твои шрамы полюбуются. Да и у огхров будешь неплохо выглядеть».

Так я и вышел на улицу. Обнажённый по пояс и с мечом на плече. По правде сказать, никто моими шрамами не любовался. Ни когда мы шли по деревне, ни когда вышли за ворота. Деревня была пуста, а за воротами, если кто из женщин и разогнулся от своих грядок, так разве что на одну минутку.

— Мы в город идём? — спросил я Гхажша, когда мы оказались далеко за воротами.

— Город — это весь остров, — ответил он. — Все деревни, мастерские, огороды — всё это и есть город огхров.

— Это что получается, — не понял я. — Они все, кто в деревне живёт, и есть огхры?

— Не все, — сказал Гхажш. — Эта деревня сторожевая. Из неё в огхры мало кто идёт. Больше — в воины. Это у кого имена. А так, большинство снагами предпочитает жить. Хлопот меньше.

— Подожди, подожди, — опять не понял я. — Огхры — это название такое? Как Урагх? А я думал, они вроде троллей.

— Нет, — рассмеялся Гхажш. — Тролли — это оло-гхай. Они сами по себе. У них городов нет, вообще, селений нет. Дикарями живут. А огхры, они такие же гхай, как я, только работа у них другая. Сейчас сам всё увидишь. Вон, уже пруд виден. Слышишь?

Впереди, действительно, синела гладь пруда, а в воздухе катился тот самый звук, что до сих пор приходил лишь по земле. Звук удара огромного молота.

Глава 26

Туман над болотами бывает красив. В свете луны он стелется разноцветными гибкими прядями: то нежно-зеленоватыми, то сиреневыми, а иногда просто белёсыми. Эти цвета не перемешиваются, но дробятся на множество маленьких прядок, сплетаются между собой, и образуются жгуты и комки совершенно невообразимой, неописуемой расцветки. И всё это цветастое великолепие скручивается в медленные, еле движущиеся, вихри, пляшет тягучие коленца над бурой трясиной и завораживает до полного оцепенения.

Туман над болотами бывает красив. Особенно, когда сидишь от него в полусотне шагов на расстеленном буургха и обнимаешь девичьи плечи, горячие даже под платьем. Когда стоит чуть повернуть лицо, и твои губы радостно встретят губы девушки, то мягкие и покорные, то жадные и требовательные.

Больше я не буду об этом говорить. Есть вещи, о которых мужчина должен помалкивать. Некоторые тайны должны оставаться тайнами, даже если о них знают все.

Тем более что это было уже поздним вечером или ранней ночью, как угодно. А до того был долгий и суматошный день, наполненный множеством совсем иных впечатлений.

Молот огхров был, действительно, огромен. Рукоять у него была толще обхвата моих рук, а сколько весил насаженный на неё боёк, — длиннее моего роста и шириной, в половину размаха рук, — я даже приблизительно сказать не могу. Наковальня была под стать молоту: низкая, в полроста, прямоугольная гранитная глыба, накрытая железной столешницей, в локоть толщиной.

Будь я эльфом, я бы сравнил это помещение, наполненное раскалённым воздухом, мелькающими отблесками багрового пламени, запахами железной окалины, угольного дыма и потных тел, с подземельями Удуна. Если бы я был гномом. то, наверное, вспомнил бы о кузнице Первокователя Ауле. Но я не эльф и не гном, первое, что пришло мне в голову — это сравнение с кузницей в Дрягве. Я провёл в ней немало часов, открыв рот, глядя, как ловкие и сильные руки дрягвинского кузнеца превращают косные куски железа в полезные для хозяйства вещицы. Здесь, в мастерской на болотном острове, всё было почти так же. Кроме размеров.

Всё в мастерской огхров было сделано для великанов, не только молот с наковальней. Огромен был кузнечный горн, необъятны двигающиеся, словно сами собой, воздушные мехи, даже кузнечные клещи, и те были больше моего роста, они были подвешены, как коромысло, за середину, на толстенной цепи к потолочной, трехобхватной толщины, балке.